Текст книги "Долбаные города (СИ)"

Автор книги: Дария Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Я узнал кое-что важное. Никто не писал о крови, идущей из-под земли. Люди писали о спиралях, не размывающихся в дождливые дни, о метках на могилах, прикрытых цветами и травой. Всегда – над изголовьем. Я проникал в чужие печальные истории, продолжая слушать радостные вопли Эли о неких важных переменах в школьной столовой.

"Мой брат погиб в теракте".

"Застрелена в магазине".

"Он работал миротворцем, и я так гордилась им, а потом мне сказали, что он мертв. Вместе с ним погибло так много людей, об этом говорили по телевизору".

"Машина въехала на полной скорости в автобусную остановку."

Чьи-то близкие, погибшие на месте и слегка помучившиеся. Четыре – слишком маленькая выборка для статистики. И все-таки никто из тех, чьи могилы были отмечены спиралью, не умер от болезни, никто не умер от старости, никто не умер, утонув в озере по пьяни. Всегда насильственная смерть. Значит, так. Был (может быть!) голодный желтоглазый бог, были теракты и преступления, были спирали на могилах, не кровоточащие, почти даже незаметные. Ничего не значащие истории с финальным вопросом "а вы видели такое когда-нибудь?" или "что это значит?". Викторина для самых внимательных, я был уверен, что спиралей намного больше.

И если бы всякая из них кровила, как дырка мамашки Леви пару дней в месяц, об этом бы уже вопили в соцсетях, и неважно, что это нельзя зафиксировать на камеру, люди умеют организовываться довольно быстро.

Правда состояла в том, что эти спиральки не представляли никакого интереса и ничего не значили. Только одна девушка спрашивала, может ли это быть знаком какого-нибудь тайного общества некрофилов. Что ж, резонные опасения, крошка.

А вот с Калевом что-то пошло не так.

Я сказал:

– Эли, собирайся и приходи ко мне в гости.

– Прям сейчас?

– Я страшно соскучился, мне нужен твой солнечный свет, чтобы расти, потому что я – овощ. Понимаешь?

– Что ты несешь?

– Ты уже надеваешь ботинки?

– Нет, но...

– Я жду тебя через полчаса.

Я бросил трубку, снова уставился на экран. Мне вспомнилась еще одна фраза из поста Сахарка. "Мы изменились", так он писал. Еще он писал о преступлениях Второй Мировой Войны. Расплачиваемся за грехи предков, подумал я, интересно.

Я принялся кое-что проверять, через десять минут позвонил Леви.

– Как ты?

– Лучше. Родители ругались, приколись?

Поворот был действительно неожиданный. Миссис Гласс ни на кого, кроме меня, никогда не поднимала голос, а это, я считал, достижение где-то в районе дзен-буддизма, представить же мистера Гласса, закатывающего скандал, было и вовсе невозможно.

– О чем?

– Не знаю, они сказали мне идти в свою комнату.

– А ты не иди свою комнату, – ответил я. – Иди ко мне. Ты мне нужен, как свидетель, как человек, как друг.

Помолчав, я добавил:

– Но только если сейчас тебе лучше.

– Ты такой взвинченный, Макси. Ты пил свои таблетки?

– Да-да-да, я пил свои таблетки, твои таблетки, и таблетки, которые нашел в саду.

– Макси!

– Так ты придешь?

Леви помолчал, и я чувствовал, что он оценивает свои состояние, прислушивается к себе.

– Да, – сказал он, наконец. – Я возьму такси.

Через полчаса Леви и Эли оба сидели у меня в комнате, на моей разложенной кровати. Я расхаживал перед ними, потрясая тумблером с горячим кофе, и мне сильно повезло, что он был закрыт.

– Знаете, что такое двадцатый век? Эпоха-убийца. А что такое двадцать первый век?

– Следующая эпоха? – спросил Эли.

– Бинго, молодой человек получает оскорбление! Нет, тупица! Это эпоха-суперубийца.

Леви тяжело вздохнул, взгляд у него все еще был чуточку туманный, но вид, несмотря на внешний скепсис, все-таки заинтересованный.

– Принято считать, что увеличение количества массовых убийств в двадцатом и двадцать первом веке связано со многими факторами. Во-первых, более совершенные системы уничтожения, во-вторых, более функциональные системы государственного управления. Не один Гитлер помышлял себе мир без евреев. Но до него у правителей не было шансов воздействовать на реальность так капитально, не правда ли? Маргинальные психологи считают, что чрезмерная жестокость – обратная сторона чрезмерной гуманности. Освобождая себя, мы освобождаем и зверя внутри нас. Немаргинальные психологи считают, что это все человеческая природа, и что она была такой всегда. Мы склонны к жестокости, и стоит скорее объяснить, почему мы не делаем этого, чем почему мы это делаем. Экономисты считают, что темпы развития оставляют огромную массу людей за пределами экономической системы, вынуждая этих людей совершать преступления, присоединяться к террористическим организациям, и все такое прочее.

– Макси, ты не на уроке, – мягко сказал Эли. Я грязно выругался и добавил:

– Видишь, я знаю! Общепринятое мнение, словом, состоит в том, что либо у всего есть рациональная причина, либо так было всегда. Так вот, ребятки, а что если это не так? Что если двадцатый век превратил нас в совершенных убийц?

Эли и Леви смотрели на меня во все глаза, я не понимал, чего в их взглядах больше – восхищения или скепсиса. Я знал, что говорить умею так, как хорошие любовники – трахаться. Им нравилось, как я говорю, но они считали, что я несу чушь.

– Что если мы живем в мире, в котором все теории заговора – правда? – спросил я. – Ребятки, что если мир устроен так, потому что нас щипает, как травку, древний бог?

Они молчали, и я добавил:

– С большими желтыми глазами.

Или не большими. Я не знал.

Леви и Эли все равно молчали. Эли почесал нос, стараясь скрыть неловкость, Леви сложил руки на груди.

– Да, я знаю, что вы скажете. Теории заговора – это попытки объяснить мир для чайников, оправдать существование в нем зла и заменить необходимость вечного поиска сложных причинно-следственных связей наличием очень простого образа врага.

Леви пожал плечами.

– Нет, мы этого не скажем.

На телефоне его зазвенел будильник, и он положил таблетку под язык. Я закурил, отгоняя рукой дым в сторону окна, отпил кофе и сказал:

– Давайте-ка просто попробуем представить, что это правда. Как Леви представляет мамочку в своей постели, когда не может уснуть.

– Да завали ты уже!

Эли откинулся назад, на кровать, и уставился в потолок.

– Я не понимаю, к чему ты ведешь!

Экспрессия в его фразе подсказала мне, что Эли уже отчаялся. Для того, чтобы окончательно убедить меня в этом, Эли издал горестный стон, какие в количестве извлекали из него сложные уравнения.

– Я понимаю, – сказал Леви. – И не уверен, что хочу слушать дальше. Может фильм какой-нибудь посмотрим?

– Думаешь, Калев хотел бы, чтобы мы смотрели фильмы?

– Ну, да. Если бы это были "Звездные войны".

– "Звездные войны" – программа стратегической оборонной инициативы Рэйгана, которая едва не сорвала соглашения по ядерному разоружению. Ядерное разоружение! Война! Миллиарды погибших!

– Макси, успокойся!

– Уговорил. Но тогда обещай послушать меня.

И я рассказал им все, с самого начала. Леви, правда, сидел, уткнувшись взглядом в экран телефона, пока я не перешел к части об исчезнувшем посте Сахарка.

– Это забавно, – сказал он. – Потому что ты – Ириска.

– Леви!

– Что, Макси?

– Ты меня слушаешь?

– Это просто чокнутый, Макси. Это ничего не значит.

– Ты вообще помнишь о крови?

Леви кивнул, и я повернулся к Эли. Он молчал, смотрел в потолок, и я понял, что он мне верит. И тогда я вроде как еще понял, что пути назад нет. Все это правда случилось и, может быть, не стоило идти на могилу Калева в тот день и час. Утихомирив свои сложные чувства, я отпил еще кофе и поставил свой тумблер с символом FARK (революционные вооруженные силы Колумбии, так-то, это вам не русалочка из "Старбакса"!) на стол.

– Я перейду к делу. Калев попал в чью-то ловушку.

– И сейчас ты скажешь, что его разум подчинил голодный желтоглазый бог, потому что на эти мысли тебя навел шизофреник из интернета? – спросил Леви. – Тогда у меня плохие новости для тебя, Макси. В таком случае ты – тоже шизофреник из интернета.

– Ты просто боишься. Ты не можешь найти более логичного объяснения всему происходящему.

– Не могу, но более нелогичное найти сложно.

Мы все на некоторое время замолчали, и я подумал, что совершенно не знаю, как поступить дальше. Я полагал, что Сахарок, может быть, не совсем чокнутый. То есть, до определенной степени, конечно. Но папа мне как-то говорил, что когда ты сумасшедший, мир становится неровным. Это очень важное слово – неровный. Местами ты видишь много больше, чем другие, однако в основном мир подергивается туманной дымкой, завесившей твой мозг. Но остаются вещи, которые ты знаешь непревзойденно.

– Я думаю, – сказал Леви. – Это совпадение. Даже довольно оправданное с точки зрения теории вероятностей. Да, ты спросил про спирали, и к тебе пришел этот чокнутый Лобачевский, который помешан на них.

– А как же голодный желтоглазый бог? Как же тот чуви, который кормится нашей плотью?

– Макси, бредовые фабулы иногда повторяются. Тебе не стоит впадать в паранойю.

– И это говорит мне человек, который считал, что повариха хочет отравить нас!

– Это другое, она правда хочет. Ты видел ее глаза вообще?

Пока мы спорили, Эли рассматривал шнурки на своих ботинках, словно бы пытался постичь суть узла и бантика на нем, у него было сосредоточенное лицо, и – никакой улыбки.

– Эли? – спросили мы с Леви одновременно, и он не отреагировал. Я успел снова закурить прежде, чем Эли ответил. За окном начинало темнеть, небо приобрело светло-фиолетовый оттенок перед тем, как умереть до самого рассвета. В мире все циклично: уход и возвращение солнца, смена времен года, сезоны в сериалах, все открывается и закрывается, и открывается снова. В детстве эта мысль успокаивала меня, когда я думал, что однажды умру, и меня больше не будет. Я был уверен, что вернусь, как и все на свете. Даже история состоит из повторений.

Теперь, конечно, я знал, что навсегда ушел, к примеру, Калев. Верь в реинкарнацию, как парень из магазина со свечками, где все время пахнет травой, погибший в аварии, или не верь, как повесившийся два года назад школьный сторож, а в этой жизни мы уже не встретимся. Такие правила.

Эли посмотрел в окно, взгляд его стал темнее от накрывающей улицу черноты. Он сказал:

– Я не знаю, звучит как-то совершенно бредово.

Я выругался, но Эли вытянул руку, останавливая меня, и мягко продолжил:

– Но я хочу посмотреть, что там. Блин, понимаете, если есть хоть маленький шанс, что Калев был нормальным, что он сделал это из-за...

Он снова замолчал, потом уверенно добавил:

– Из-за чего-то, то мы должны ее найти. Причину. Вы поняли, короче.

Я хлопнул в ладоши.

– Двое против одного!

– Что?

– Тройничок с твоей мамашей, Леви.

Я выключил компьютер, открыл шкаф и принялся искать фонарик.

– Мы с Эли пойдем на кладбище, – сказал я. – Посмотрим, что под спиралью.

– Ты имеешь в виду, – сказал Леви. – Что вы раскопаете могилу.

– Да, но эвфемизмы помогают мне примириться с этим. Эли, сгоняй в гараж и принеси садовую лопату.

– Макси, ты не можешь делать вид, будто это нормально!

Леви развернул меня к себе за воротник, и я уставился на него. Можно было пересчитать все веснушки на его носу, внести хоть немного ясности в происходящее, но я не хотел успокаиваться. Мне нужно было быть взвинченным, чтобы не бояться. Не бояться, что я неправ и, тем более, не бояться, что я прав.

– Вы не пойдете туда без меня, – сказал Леви.

– Ты не слишком хорошо выдерживаешь вид крови, так что прости. Это не я схватил припадок посреди кладбища.

– Макси, это могила. Могила Калева! Оставь ее в покое!

Я схватил пульт и включил телевизор на полную громкость, продолжив собираться.

– Нет, послушай меня!

– Нет уж, детка.

– В тебе вообще есть что-нибудь человеческое, Макси?!

– Мне говорили двое моих любовников, что мое сердце подобно золоту, но я не способен поделиться им с другими.

– Прекрати петь, это ужасно!

По телевизору показывали репортаж о гражданской войне в Либерии, где миротворцы Нового Мирового Порядка из чистого, комфортного западного мира стояли на страже спокойствия жителей, и я вспомнил статистику по поводу славных убийств и изнасилований, совершаемых нашими миротворцами по всему миру. Люди в бирюзовых касках, военные, которые убивают за мир во всем мире. Вот во что превращаются дети любви, когда не убьют в себе полицейского вовремя.

Значит так, там, где Новый Мировой Порядок еще не ведет войны, он ведет квази-войны, которые называет миром, как завещал Оруэлл. Новый Мировой Порядок, обладающий неизмеримо большим запасом ядерных боеголовок (о таком не могут мечтать Пакистан и Северная Корея, двое задротов на школьной вечеринке, которым остается смотреть вслед по-настоящему крутым парням), мог бы навязать свою волю практически любой стране.

Мог бы уничтожить любую страну. Но вместо этого мы ведем такие изматывающие войны. Это, безусловно, выгодно экономически. Война – это что-то вроде омолаживающего крема с токсичными компонентами. Может расправить ваши морщины, может заставить вашу кожу слезть, как у Фредди Крюгера. Все, в общем, имеет свой смысл. Пока есть внешний враг, работает военно-промышленный комплекс, а еще врагом так удобно пользоваться, чтобы манипулировать своим народом. Короче говоря, я знал все эти объяснения эпохи постправды, такие пространные и включающие в себя столько факторов, что их невозможно даже сосчитать.

Но что если есть кто-то большой, как земной шар, и такой голодный, а мы – только его тонтон-макуты. Франси Дювалье, кстати говоря, называл себя электрическим возбудителем душ. (Возбудитель душ? В каком нужно быть состоянии, чтобы убить двоих человек, а следом – себя?).

Я снова посмотрел на экран, показывали черную женщину, рыдающую над тем, что могло быть ее мужем, братом или сыном, однако им не осталось. На пыльной дороге растекалась лужа крови, и я видел осколки костей. Это даже не страшно, когда человек настолько непохож на человека, так сильно изувечен, что выходит из зловещей долины вниз, к ассоциациям с мясным магазином.

Но она так рыдала, большие капли, стекающие по ее эбонитово-черным щекам, отчего-то очень меня впечатлили, оператор взял отличный кадр. Странно, подумал я, что камера может так красиво представить совершенно реальное страдание. Внизу бегущей строкой плыла реклама вечернего реалити-шоу о талантливых детях, запертых в одном загородном доме. Анонс обещал интриги, ненависть и любовь среди двенадцатилетних.

– Макси!

Репортаж продолжался, на заднем плане слышались выстрелы, и корреспондент говорил о том, как Новый Мировой Порядок поддерживает спокойствие на грязных улицах Монровии. Как будто не было очевидно, кто спонсировал беспорядки. Такие тесные домики в трущобах, цветные зонтики, защищающие от солнца, грязные вывески магазинчиков, где перепродают гуманитарную помощь, выстрелы и мертвые люди, все это – наша работа. И чужая беда. Я подумал, что если стану журналистом, буду говорить правду.

А это значит – рано умру. Что, в какой-то мере, абсолютно нормально. Потому что правда такая штука, что ее не уничтожишь и не скроешь, она не сделана из мяса и костей. Но можно, конечно, провозгласить отказ от наследия позитивизма и объявить, что на все вопросы существуют только субъективные ответы, а в разрушенном Кабуле отгрохать пятизвездочный отель выше минаретов.

Эли помахал лопатой у меня перед носом.

– Все в порядке?

– Резонерствую, как будто я старый дед с метастазами в мозге. Хорошо, что не вслух. Знаешь, что я сделаю, когда вернусь из Афганистана или Колумбии?

– Прививки? И если вернешься, Макси, – сказал Леви.

– Устрою стендап шоу. Нельзя же думать обо всем этом так серьезно. Ни о чем нельзя думать так серьезно.

Я выхватил лопату у Эли и, закурив, пошел вниз. Папа снова сидел на кухне, на этот раз он делал чай, и я подумал, что миссис Гласс права. Это прогресс.

– Куда вы, мальчики?

– Раскопаем могилу Калева.

– Только не кури дома, хорошо, Макс?

Я не был уверен, что папа меня услышал, но, может быть, оно и было к лучшему. Я пожалел, что сейчас зима, и велосипед останется в стойле. Мы пошли к остановке. Леви на ходу застегивал куртку.

– Ребята, надо срочно передумать.

Эли пожал плечами.

– Но оттого, что мы передумаем, Калев не вернется.

Он вдруг широко улыбнулся и напомнил мне совершенно обычного себя.

– Калев бы не обиделся. Он бы порадовался, что мы не хотим забыть.

– А мы не хотим забыть? – спросил Леви.

В автобусе мы ехали молча, я крутил в руках лопату, а Леви сосредоточенно играл во что-то на телефоне, закусив губу. Эли смотрел в окно, на проплывающие мимо желтоглазые домики. Он думал о моих желтоглазых богах, я готов был поставить на это.

Когда мы вышли на остановке, Леви сказал:

– Никогда бы не поверил, что я окажусь здесь снова.

– Однажды окажешься, – сказал я. – Довольно скоро с твоими-то выходными данными.

Калитка на этот раз проскрипела пронзительнее.

– А как мы это объясним, если нас запалят?

– Скажем, что я – некрофил, а вы пытались меня отговорить.

Дорога до могилы Калева на этот раз показалась мне короче. Леви в течение всего пути отговаривал нас, и мне пришлось пойти быстрее. У старого дерева я увидел тени, редкие фонари не дали мне опознать их сразу. Зато я услышал голос Саула:

– Неа, это не прикол. Просто я еще особо никого не знаю.

И я понял: он хочет забрать моего мертвого друга, моего желтоглазого бога и мою сенсацию.

– О, – сказал я. – Чокнутые. Эли, ты же хотел с ними познакомиться?

Они стояли вокруг Саула, словно он был телеевангелист, соизволивший раздать автографы. На Лии была такая короткая юбка, что я видел покрасневшие от холода коленки под тонкими колготками. Вирсавия курила, а Рафаэль стоял, сложив руки на груди, он явно был недоволен своим так называемым братом.

Долбаный Саул притащил сюда всех чокнутых. И это, в какой-то степени, было даже хорошо.

– Привет! – крикнул я. – Пришли ловить призраков, малыши?

Вирсавия затушила сигарету о ствол дерева и вышла вперед, под свет фонарей. Она казалась инопланетно красивой со своими космическими пучками и блестящими губами. Вирсавия улыбнулась, и я увидел, как сверкнули ее зубы.

– Саул сказал, вы видели кровь. Много крови.

Язычок Вирсавии скользнул по губам.

– А сейчас ее нет? – спросил я.

– Нет, – сказал Рафаэль. – Только спираль какая-то.

Он направил луч фонаря в мою сторону, и я зажмурился.

– Ладно-ладно, отличная демонстрация того, как ты ощущаешь себя, когда с тобой кто-нибудь заговаривает.

Над нами сияла полная луна, и я подумал: отличное время для того, чтобы копать могилы, хорошее начало для истории, которая станет основой для аттракциона под названием «комната ужасов».

Лия стояла дальше всех. Она пинала дерево ногами в тяжелых ботинках, чтобы согреться.

– Надеюсь, вы не соврали, – сказала она, когда мы проходили мимо. Тон был угрожающий, и я хотел что-нибудь заявить, но Эли помахал ей рукой.

– Привет. Приятно познакомиться. И со всеми вами тоже. Я – Эли! Вам, наверное, обо мне рассказывали.

– Неа, – сказал Саул. – Но я недавно в клубе.

– Нет, – сказал Рафаэль.

– Никогда о тебе не слышала, – добавила Вирсавия.

Лия только покачала головой.

– Извини, Эли, – сказал Леви. – Просто там мы, в основном, обсуждаем проблемы.

Я засмеялся, а затем понял, где я. Мы все обернулись к могиле. Рафаэль направил луч фонарика на надгробие, затем он скользнул ниже. Кровь ушла в землю, впиталась.

– Ты все им рассказал? – спросил я у Саула. Он пожал плечами.

– Примерно. Ты злишься?

Я злился. Но в то же время чокнутые были как нельзя кстати. Фонарики, полная луна, темные надгробия, идущие вниз от холма, все это напомнило мне о каких-то детских страшилках, которые мы старательно рассказывали друг другу на Хеллоуин. Ощущение было скорее кайфовое, но не без внутреннего ужаса.

Лия спросила:

– Серьезно, раскопаете могилу вашего дружка?

– Мы не будем вынимать гроб, – сказал Эли. – Просто посмотрим, что там с этой спиралью.

Он наклонился к надгробию, под светом фонарика Рафаэля принялся высматривать спираль.

– И мы вообще не ожидали увидеть вас здесь, – сказал Леви.

– Я думал, мы будем тут одни, – ответил Саул. – Я не предполагал, что вы вернетесь. Это все-таки ваш друг.

Тут я вогнал лопату в черную землю, демонстрируя свой зубодробительный, фирменный цинизм. Эли отскочил, отвернулся, Леви сделал пару шагов назад, но остальные чокнутые окружили меня. Спираль под лезвием лопаты разрушилась, и я даже удивился (хотя чего еще ожидать?). Я откинул землю в сторону Рафаэля, и он тоже отскочил.

– Осторожнее!

– Прошу прощения!

Ничего не было, даже червей, которых непременно вставили бы в фильме. Скучная, мерзлая земля.

– Видишь, – сказал Леви. – Я же говорил.

– Ты же ничего не видишь.

– Догадался по тому, что никто не начал орать.

Я продолжил копать, но уже без особенной надежды. Леви и Эли тоже приблизились.

– Ладно, – сказал Леви. – Похоже на какой-то некромантский обряд.

– Это тебя утешило? – засмеялась Вирсавия.

– Оукей, – сказал Рафаэль. – Я же говорил, что они все выдумали. Небось Макси эту спираль и нарисовал.

Саул натянул шапку на уши, пожал плечами.

– Да, может показалось.

И я подумал, как же его ненавижу. Лия сказала:

– Если я пришла сюда ради этого, Шикарски, то...

Договорить она не успела, поскольку увидела, ради чего пришла. Я мгновенно перестал думать о неоколониализме, психоактивизме и клиторе мамули Леви, казалось, из меня вышибло нормальную жизнь, как вышибает дух от хорошего удара под дых.

Они были там, в земле. Желтые, похожие на личинок и светлячков одновременно существа из моего сна. Саул сказал:

– Ого. Этого никто не ожидал.

Желтоглазый бог, подумал я, желтоглазый. А вот и его глаза. Это было по-своему красиво. Они были, как драгоценные камни, как золотые самородки.

– Что это?

– Они что, живые?

– Они пьют кровь?

– Блин, может достать их?

– По-моему они желейные. В смысле, ненастоящие.

– Что за тупость, как они могут быть желейными?

Я даже не знал, кто и что говорит, я мгновенно спутал все голоса. Я вспомнил Калева, чья голова была наполовину снесена выстрелом (такого не сделает обычная пушка, условность сна), и шоу "Все звезды", в котором у него была такая маленькая роль.

Я приподнял одну из этих странных штук на лопате так, чтобы все могли ее рассмотреть. Она была круглая, мягкая на вид, в ней просвечивались сосудики, наполненные чем-то прозрачно-розоватым. Она словно светилась изнутри.

– Положи это обратно! Вдруг оно опасно!

– Непохоже, – сказала, вроде бы, Лия. – Я думаю, это трупоед.

– Почувствовала в нем родственную душу? – спросил я. Язык словно онемел, как рука, если решаешь подрочить себе, предварительно подержав ее в холодной воде.

Вирсавия выхватила у меня лопату, так что трупоед едва не шлепнулся на землю.

– Подвинься, Шикарски, – сказала Лия, мой взгляд снова скользнул по ее коленкам, красным от холода и многочисленных минетов, исполненных на автозаправке. Лия нацелила объектив камеры на трупоеда, и лицо ее стало вдруг еще более удивленным, чем секунду назад.

– Я же говорил, – сказал я. – Ну, или не говорил. Я не помню.

Вирсавия потянулась рукой к светящемуся трупоеду, и Леви заорал:

– Прекрати, он может быть носителем какой-нибудь инопланетной заразы! Ты же не хочешь закончить, как мужики в "Чужом"?!

– Отвали, Гласс!

Вирсавия снова облизнула губы, с них исчез весь блеск, но клубничный аромат – остался. Я учуял его, когда она наклонилась ко мне. Рафаэль сказал:

– Может, отнесем это в лабораторию?

– Конечно, – сказал я. – В Ахет-Атоне же есть жутко-секретная суперлаборатория на этот случай.

Хотя я, конечно, зауважал Рафаэля. Две сегодняшних реплики при Эли явно дались ему с большим трудом, потому что даже огромные, светящиеся личинки в могильной земле – не повод для знакомства.

Тут Вирсавия все-таки дотронулась до трупоеда. Его мягкие ткани прогнулись под ее пальцем. Саул сказал:

– Только не дави сильно. Вдруг он укусит.

Вирсавия отдала лопату мне, взяла трупоеда на ладонь. Он недовольно, слепо завозился, как детеныш. Вирсавия сказала:

– Так он питается кровью? По-моему, у него нет зубов.

Леви пожал плечами:

– Думаю, он ее впитывает. Через вот эти, ну, сосудики.

– Где у нас значок специалиста по инопланетным животным? В любом случае, он достается тебе.

И с чего я вообще взял, что трупоед – инопланетное существо? А еще с чего я взял, что он вообще существо, а не часть существа? Вирсавия сжала его в кулаке, не слишком сильно, как птичку, которую боялась выпустить.

Так ты безглазый, подумал я, или ты и есть – глаза?

– Так, ну он совершенно точно не кусается.

Эли сказал:

– Ребят, вы думаете тут таких полное кладбище?

Я покачал головой.

– Нет. Я думаю, они связаны с трагедиями. Они жрут жертв. Не просто мертвых людей.

Лия выхватила трупоеда у Вирсавии, поднесла к глазам, так что свет, исходящий от него, осветил ее лицо. Саул сказал:

– Думаю, оно безвредно. Вообще похоже на какой-то орган.

Лия криво улыбнулась, глаза ее стали по-особенному пустыми, а затем она сжала руку, и я услышал треск лопнувшей плоти. Я ожидал какой-то космической жижи, как в мультиках, но из-под пальцев Лии вырвался сноп искр. Все это резко стало похоже на магию, Лия с визгом разжала руку, и я увидел, как трупоеды в земле взрываются один за другим. Смотрелось как ювелирно-крошечные салюты. Мы все отскочили, но не слишком далеко. Искры взлетали вверх, и я понимал, что эти штуки не умирают. Не в традиционном смысле, во всяком случае. Они уходили.

Подземные звезды, подумал я. Сколько их, наверное, должно быть под местом, где были башни-близнецы или, может быть, на руинах газовых камер Освенцима-II.

– Ты чего наделала?!

– Ты убила его!

– Блин, Лия!

Я сказал:

– Отставить панику, дамы и господа. Эта хрень живет и здравствует, она просто отчалила. Не думаю, что проблема решается так просто.

Лия вытянула руку, и Рафаэль направил на нее луч фонарика, я увидел кучу маленьких ожогов, как прыщики или веснушки. Лия не выглядела так, будто ей больно. Белые браслеты шрамов, идущие по запястью вверх, красноречиво говорили о том, что Лия умеет терпеть боль.

– Ладно, – сказал Саул. – Вы лучше подумайте. Если они сразу все так среагировали, то, может, они какая-то одна штука и...

Он не закончил, потому что мы все это поняли, переглянулись, блестя белками глаз в темноте. Кто-то или что-то, частью чего были трупоеды должно было, в таком случае, заметить нас. Мы посмотрели на небо, все вместе, как будто это было движение в заранее разученном танце. Я увидел далекую красную точку самолета посреди белых звезд.

– Все плохо, – сказал Леви. – Все очень, очень, очень плохо.

– Кто поверит чокнутым? – спросила вдруг Вирсавия. – Ну, то есть у нас же нет доказательств.

– Две чокнутые мелкие телки в Салеме устроили такое шоу, что из-за них погибло двадцать человек.

– Это было в семнадцатом веке, Макси!

Я пожал плечами и понял, что мы все еще стоим в правильном кругу у могилы, будто какие-то культисты.

– Давайте успокоимся! – сказал Эли, голос у него был такой жизнерадостный, словно он не стоял на кладбище после наступления темноты, только что посмотрев прощальный личиночный салют. Я взял лопату и принялся возвращать землю с могилы Калева на место, приглаживать ее. Мне хотелось навести порядок. Так делала мама, когда нервничала. Пожалуй, это были единственные моменты, когда она и вправду наводила в нашем доме порядок.

Я не знал, что делать дальше, как действовать, и это приводило меня в отчаяние. Некоторое время все мы молчали, обуреваемые, наверное, похожими чувствами. Кажется, если с тобой случится что-то особенное, то отреагируешь так же, как в любимом фильме. И поэтому даже как-то нарциссически обидно, когда вместо этого просто люто тормозишь.

– Ну, давайте, расслабимся, – сказал Саул. И мы сразу все успокоились, и благодать такая наступила, но на самом деле нет. Я вспоминал вырывающиеся из-под земли снопы искр. Словно Тинкербелл восстала из мертвых.

– Если мы не можем это сфотографировать, – сказал Рафаэль. – Может, нам нужно сказать людям, чтобы они посмотрели сами?

– Да, конечно, все так и бросились разрывать могилы жертв недавнего взрыва в торговом центре, – сказал я. – Зато попадем в сообщество "Пранки, которые зашли слишком далеко". Что тоже приятно.

Лия поднесла ладонь к губам, словно хотела попробовать ожоги на вкус. Вид у нее был совершенно первобытный, и я подумал: ты, дикая тварь, непременно понравилась бы этому стремному богу.

Леви с надеждой спросил:

– Ну что, расходимся?

Саул сказал:

– Пойдете ко мне в гости? Там все обсудим.

Тут, конечно, Рафаэль не выдержал.

– Ты живешь в моем доме! В моем!

Мы двинулись к дорожке, которая должна была вывести нас с кладбища, но я уже ни в чем не был уверен. Мне казалось, что земля подо мной плывет.

– Мои родители ни за что не отпустят меня так надолго в день, когда у меня случился приступ.

– Тогда не спрашивай у них, – я ему подмигнул. Леви цокнул языком, но к телефону не потянулся.

Лия шла позади нас, как маленькая хищница. Это вызывало смутную тревогу. А может, из-за ее остеомиелита она просто была прекрасным персонажем для зомби-апокалипсиса.

– Поднимете руку те, у кого сейчас синдром деперсонализации-дереализации?

Чокнутые взметнули руки вверх в едином, тоталитарном порыве, только Эли продолжал идти, как ни в чем не бывало, но исключительно потому, что не знал значения этих слов.

– Знаете, – сказал он. – Теперь я, по крайней мере, знаю, что мой друг не был какой-нибудь мразью. Все случилось не просто так. И с этим нужно разобраться. Чтобы таких вещей больше не повторялось.

Вирсавия пожала плечами.

– Может, это мозговые слизни? И они заставили его?

Она вытащила из кармана прозрачный бальзам для губ с крохотными блестками, принялась мазаться им на ходу и вслепую, но так ловко, что ее движения вызывали восхищение. Я понял, что мне придется в очередной раз повторить всю эту историю с самого начала.

Я говорил, пока мы ждали автобуса, и к концу моего рассказа все, кажется, начали понимать еще меньше, чем в начале.

Рафаэль (а теперь и Саул) жил рядом с озером, на самой окраине города, так что в автобусе мы ехали долго. Леви иногда доставал телефон, вертел его в руках, но родителям не звонил. В конце концов, он отключил телефон, поводил пальцами по бесчувственному экрану, и я вдруг почувствовал особенность момента.

Мы вышли на конечной остановке, под ругань водителя, считавшего, что нам совершенно зря не сидится дома. Двое из нас, Рафаэль и Леви, я знал, с ним солидарны.

Дом Рафаэля, казалось, выражал его стремление к одиночеству. Он стоял на отшибе, далеко от остановки, далеко ото всех других домов, далеко от цивилизации вообще, среди такого количества деревьев, что можно было сказать – в лесу. Мы пошли по дорожке, которую летом окружала настолько высокая трава, что казалось, эта тропинка непременно должна вести к ведьминскому пряничному домику.