Текст книги "Долбаные города (СИ)"

Автор книги: Дария Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Мы с Леви были у Рафаэля один единственный раз, еще в детстве, когда его мамуля-энтузиастка решила подружить его с какими-нибудь другими, рандомно выбранными, младшеклассниками. Мы ели торт, играли и смотрели представление с чуточку пьяным клоуном, а Рафаэль закрылся в своей комнате. Это, конечно, было фиаско, и больше нас не звали.

Однако я однозначно вел себя лучше, чем Гершель, разбивший проигрыватель отца Рафаэля.

Дорожка была узкая, и мы шли по ней, растянувшись длинной процессией. Я шел первым и снова закурил, так что можно было представить, что мы – играющие в паравоз детишки. Темные тени деревьев вокруг казались мне совсем жуткими, и я вздрагивал всякий раз, когда протянутые, как пальцы, ветви, касались меня.

Так что могло случиться с Калевом? Он сказал: этого достаточно? Неужели голодный желтоглазый бог просил его: покорми меня.

Дом Рафаэля (и Саула) был небольшим, он уютно подмигнул нам глазами окон (с электричеством у них всегда были небольшие проблемы), и я почувствовал облегчение. Я вдруг понял, как был напуган все это время. Лия сказала:

– Эй, Рафаэль, уверен, что пустишь меня в дом?

– Пустит, если не будешь оставлять за собой зеленую слизь, триппер-герл.

– Заткнись, Шикарски.

Это была моя самая старая из ныне здравствующих шуток. Триппер-герл, как супер-герл, только без компромиссов с реальностью.

Мы все собрались у порога, как будто пришли выпрашивать сладости на Хеллоуин. Видок у нас наверняка был соответствующий. Рафаэль нажал на звонок, и нам открыла его мама, миссис Уокер. Открыла, надо сказать, так быстро, что мы даже испугались.

Я никогда не видел отца Рафаэля. Кажется, он работал юристом, причем в Дуате. Может быть, Рафаэль тоже никогда его не видел. Но миссис Уокер знали все. Она выглядела моложе своего возраста, у нее были хищные черты лица, гарантировавшие ей репутацию стервы, но душа миссис Уокер была светлее помыслов маминой детки Леви. Миссис Уокер мне нравилась. Она тоже занималась благотворительностью, но, в отличии от мамы Калева, контактно, здесь и сейчас. Рафаэль рассказывал, как пару раз у них на ночлег оставались бездомные, и одна из девочек-подростков, которым помогала миссис Уокер, даже его поцеловала.

Официально миссис Уокер не работала нигде, однако след ее деятельности прощупывался во всем Ахет-Атоне. Это она ввела веганское меню в заводской столовой, боролась за права работников супермаркета, сокращенных под прошлое Рождество, осуждала притеснения по поводу национальности и сексуальной ориентации на стенах школьного туалета и собирала деньги для единственного в городе больного СПИДом, мистера Донована, вернувшегося из Дуата не только с пораженческим настроением человека, не сумевшего построить карьеру, но и с самым опасным венерическим заболеванием столетия. Словом, миссис Уокер была решительно везде, и на все у нее была своя, четко определенная позиция. У нее хватало энергии на все, казалось, она жила в гипомании и безо всяких последствий. Миссис Уокер была Вирсавией в своей возрастной категории.

Сейчас она стояла перед нами с улыбкой, сияющей, как новенький автомобиль в солнечный день. На ней было обтягивающее платье, на нем имелось декольте, с которым было не до шуток.

– Привет, ребята! – сказала она, и я понял, почему Рафаэль боится общаться с людьми. Такой напор и меня чуточку пугал. Миссис Уокер была похожа на коварную домохозяйку из какого-нибудь нуарного фильма, я был уверен, что где-то в ее доме непременно должен был храниться пистолет, еще я был уверен, что стрелки на ее веках должны были уколоть палец тому, кто решится до них дотронуться.

– Добро пожаловать!

– Степфордская жена, – шепнул я Леви. – Либеральная версия.

– Что-что, Макс? – спросила миссис Уокер. Я удивился тому, что она знает мое имя.

– Восхищенный шепот пронесся по рядам, – ответил я. Рафаэль сказал:

– Привет, мам, – и первым прошел в теплый дом. Саул улыбнулся миссис Уокер, и я впервые увидел, чтобы он делал это настолько нежно. То есть, я не так уж долго его знал, но впечатление это все равно производило.

Мы оросили миссис Уокер градом наших приветствий, следуя за Рафаэлем. В гостиной было почти жарко от огня в настоящем камине, над которым грелись настоящие вязаные рождественские носки. Вирсавия сказала:

– Круто. Почти как в старых фильмах.

Она достала телефон и сфотографировала себя, рука ее вдруг показалась мне такой хрупкой, что косточки под тонкой кожей Вирсавия должна была своровать у птичек. У нее был бы шанс к ним подкрасться – губки уточкой она смастерила очень натурально.

Из кухни доносился запах яблочного пирога, и Вирсавия, почувствовав его, сморщила нос. Я вспомнил, как она говорила, на одной из наших встреч, что голод делает ее свободной. Свободной, потому что она контролирует свое тело, как никто другой. Ни у чего нет власти над ней. Эта экзистенциальная тирада чокнутой малолетки очень меня впечатлила.

– Тирада чокнутой малолетки, – сказал я вслух. – Это подходит под любые мои слова, а, Леви?

– Ага, Макси.

– Мама, – сказал Саул, и было видно, что это слово ему непривычно. – Мы пойдем наверх, ладно? Мы надолго.

Все его обаяние плохого парня слетело мгновенно, и Саул мне даже понравился. Миссис Уокер чуть вскинула аккуратно выщипанные брови, затем губы ее растянулись в улыбке еще шире.

– Да, конечно, ребята.

Казалось, для миссис Уокер не было ничего радостнее факта, что у ее сыновей есть друзья. Леви это тоже замечал, вид у него был напряженный, он готовился отбивать атаку в случае, если миссис Уокер решит нас расцеловать.

– Скоро будут печенья, – объявила она. – И если у вас есть какие-то проблемы – обращайтесь.

– У меня аллергия на имбирь, – предупредил Леви.

– И на все ныне существующее, – сказал я. – Кроме манго.

– Да, точно, на манго нет никакой аллергии. Хотя это странно.

Миссис Уокер кивнула, сказала:

– Я учту, малыши.

И мы поднялись вверх по лестнице вслед за Саулом и Рафаэлем. Надо признаться, за семь лет в этом доме практически ничего не изменилось. Все тот же скандинавский уют из журналов, оставленных в самолетах, все та же гордость среднего класса, от которой Рафаэлю приходилось открещиваться в интернете. Саулу, должно быть, очень нравилось здесь. Это место было похоже на то, что называют своим домом персонажи фильмов. Еще на картинки, которые иллюстрируют цитату "дом там, где сердце", красивым шрифтом пущенную поверх. А вот комната Рафаэля (теперь и Саула) была совсем другой. В ней я видел войну, которую вели двое новоявленных братьев.

– Вы живете вместе? – спросила Лия.

Саул пожал плечами.

– Ну, пока что. Родители хотели дождаться меня и сделать ремонт в моей комнате по моему вкусу. По-моему, это здорово.

– А по-моему – нет, – сказал Рафаэль.

Комната была разделена, и напряжение между двумя половинами было такое сильное, что стоило ожидать приказа о возведении Берлинской стены. Половина Саула выглядела какой-то по-особенному необжитой, словно бы он не верил, что его вещи останутся тут надолго. О, приютское очарование потерянных мальчиков безо всякого Питера Пэна. Саул жил, как в гостинице, и вещи его (любимый цветок на столе, книжки, тетрадки, перочинный ножик с царапинами, идущими по корпусу, как годовые кольца на срезе пня) лежали как-то нарочито временно, не слишком удобно, с тайной уверенностью в том, что вскоре соберутся в рюкзаке. На стене висела парочка плакатов из старых фильмов, я узнал "Касабланку" и "Унесенных ветром", и раскрашенный им, когда Саул, наверное, был еще ребенком, постер из журнала "Дисней" с мультяшным лисом Робином Гудом. Я подумал, что сочетание странное, и еще подумал, что у Саула совершенно не получается создать вокруг себя то уютное ощущение места, в котором живут. У всего был привкус больницы и гостиницы, даже немытый стакан из-под кока-колы выглядел каким-то заброшенно забытым, унылым.

Было видно, что Саул здесь так недавно, что ему страшно ко всему этому привязываться. А еще он старался занимать как можно меньше места. Рафаэль же владел этой комнатой безраздельно с самого рождения и по недавнее время. Так что от его половины комнаты наоборот исходило ощущение тесноты, вынужденной сдавленности. Плакаты с полуголым Игги Попом и печальным Куртом Кобейном висели друг к другу так близко, что легенда панк-рока нарушала личное пространство гранж-идола девяностых. Порвалась связь времен, подумал я, или что-то вроде того приключилось. На половине комнаты Рафаэля царил такой порядок, что ему, как человеку, который борется с Системой, должно было быть немного стыдно. Я увидел листы с печатным текстом, тут и там исправленным шариковой ручкой. Рафаэль редактировал очередной рассказ. Я взял первый лист, прочитал предложение из случайного абзаца.

– И он почувствовал, будто плоть его разрывают сотни миллиардов насекомых.

Я сказал:

– Надеюсь, это не эротическая сцена.

Вирсавия и Леви засмеялись, а Рафаэль вырвал у меня лист, послышался треск бумаги.

– Это личное. И я уже исправил.

– Ты исправил "миллиардов" на "миллионов".

– Отвали, сказал же, Шикарски!

Я достал сигареты, но Рафаэль заворчал:

– И не кури у меня дома.

– А когда ты скажешь, что я тебе вообще не нравлюсь?

– Ты мне вообще не нравишься.

Вирсавия сказала:

– Давайте-ка лучше разберемся, что нам делать, м?

И мы вдруг молча расселись на кроватях Саула и Рафаэля и надолго замолчали. Надо было подумать, что нам, в сложившейся ситуации, предпринять, но мой взгляд то и дело возвращался к Саулу. И я подумал, что его бы тут не было, если бы не одна ужасная ситуация.

Рафаэль рассказывал об этом полгода назад. А случилось все, когда он был еще совсем малыш, было ему пять лет, и в доме появился младенец. Его маленький брат. Но прожил он совсем недолго, в четыре месяца с ним случилась беда безо всяких на то причин. После этой истории Рафаэль, как он сам говорил, убедился (и слишком рано), что все бывает просто так.

Его мама гуляла с малышом, он лежал в коляске и, по ее задумке, наслаждался свежим воздухом. В какой-то момент, когда миссис Уокер нагнулась, чтобы заботливо поправить на нем одеяльце, она увидела, что младенец не дышит. Так все и закончилось для еще одного маленького Уокера, и никто не мог объяснить, почему.

В общем-то, Рафаэль называл его несбывшимся братом и никогда не произносил его имени. Поэтому мы его и не знали. Просто маленький Уокер, мальчик, который никогда не пошел в первый класс.

У меня от таких историй всегда было страшное ощущение всеобщей несправедливости. Почему маленький Уокер умер, еще не научившись ходить, а Калев умер до того, как засунуть свой член в место более социально приемлемое, чем дышло пылесоса, а мамина двоюродная сестра разбилась на машине в неполные двадцать, и это тоже так мало. Короче говоря, почему мы не можем непременно доживать до славных восьмидесяти пяти, безо всяких таких сюрпризов? Невротиков, развязывающих войны, стремясь остаться в истории было бы меньше, и мы бы разумнее относились к себе и миру, зная, что не умрем завтра.

Хороший, короче говоря, проект, свести к минимуму глупую смертность, только несбыточный.

Но, короче, вот крошка Уокер покинул сей мир несправедливым, обидным образом, и это сделало, много позже, счастливым одного несчастного маленького человека. И мне не верилось, что такова была задумка, потому что она жестокая, но если все это случайность, то парадоксальным образом какая-то высшая справедливость вдруг появляется.

А у маленького Уокера на том кладбище тоже есть могилка, только безо всяких подземных светлячков, потому что у его смерти нет разумного объяснения, и неразумного тоже.

Я сказал:

– Так, ребята, мы сделаем вот что...

Вирсавия перебила меня:

– Убьем их всех?!

– Что?

– Лопатой!

– Ты дикая!

– Я думаю, что трупоеды опасны.

– Неа, – сказала Лия. – Если бы я не попыталась убить его, он бы меня не обжег.

– Так-так-так, – сказал я. – Мы не знаем, что это такое, и чего там с ним делать. Но давайте-ка я напомню вам, дорогие друзья, что нам четырнадцать, и верх нашей озабоченности – вопросы, связанные с венерическими заболеваниями и техниками минета, да, Лия?

Она толкнула меня в бок со страстью, так что у меня аж в глазах потемнело, и я поднял палец, собираясь переждать боль.

– В общем, – продолжил я. – Пусть этим занимается общественность. Я, если честно, не знаю с чего начать. Раскапывать могилы убитых и убийц, похищать оттуда светлячков? Это тупо.

– А что есть не тупые методы?

– Есть. Мы расскажем обо всем в интернете, – сказал я. – У меня есть канал на Ютубе.

– Да, мы видели.

– Он отвратителен.

– Ага. Полный отстой.

– Уверен, тебя убьют.

Я раскланялся.

– Спасибо, спасибо, спасибо! Ради этого я и живу!

Леви сказал:

– Ближе к делу, Макси!

Я посмотрел на темное окно, за которым плясали под порывами ветра ветви деревьев. Мне вдруг показалось, что я ощущаю чей-то взгляд. Такое случается посреди ночи с нервными детьми.

– Мы запишем видео, где вы подтверждаете мои слова. Большинство людей сочтут нас шизофрениками, двое или трое – проверят, и уже их сочтут шизофрениками, но еще двое или трое – проверят, и так далее до полной смены научной парадигмы.

– Это работает? – спросил Эли.

– В пределах полугода.

Саул сел за свой письменный стол, включил компьютер.

– Но большинство людей, – сказал я. – Все равно сочтут нас клоунами. Вы к этому готовы?

– Нет, – сказала Вирсавия. – Я хочу быть классной в интернете.

– Это и есть "быть классной в интернете", – сказал я. – С тобой могут быть даже мемы, если ты покажешься людям достаточно шизофазической.

– Я надену на голову мешок.

– У меня есть балаклава.

– Серьезно, Макси?

– Потому что я субкоманданте Леви.

– Чего? – спросил Леви.

– Это было очень тонко. Субкоманданте Маркос называл себя именем своего погибшего друга.

– Но я не погиб!

– Это вопрос времени, Леви! Я заберу твое имя!

Саул оттолкнулся от стола, отъехал на офисном стуле с колесами подальше, к кровати Рафаэля, сдвинулись Лия и Эли, теперь мы все вошли в кадр вебкамеры.

– Пусть с этим разбираются ученые, они поймут, что делать, – сказал я. – А мы не поймем.

Я чувствовал себя непривычно мудрым и в то же время трусливым. Я хотел узнать, что с Калевом, но я правда не понимал, с чего начать. Куда там вели эти подземные звезды, и странные сны, и пользователь с ником Сахарок, и все эти километры статистических данных о преступлениях и терактах?

– Я уже записываю, – сказал Саул.

– Момент моей неуверенности мы вырежем.

Я смотрел на экран. Мы сидели, как испуганные детишки перед первым в их жизни экзаменом, тесно прижавшись друг к другу и смотря большими глазами на монитор. Наконец, я собрался с духом и понял, с чего начать.

– Доброе утро, добрый день, добрый вечер, доброй ночи! По возможности подставьте любое исчисление суток, принятое в вашей культуре! Моя социальная активность растет, как видите, сегодня вы можете познакомиться почти со всеми людьми, которые могут выносить меня дольше пятнадцати минут.

– Я не могу, – сказал Саул.

– Но ты делаешь это.

– Только благодаря тому, что периодически отключаюсь от реальности.

Саул был по-своему артистичный, и я даже немного приревновал к нему камеру.

– Сегодня я расскажу вам непридуманную историю бойни в школе Ахет-Атона. И, сюрприз, как и любая правда, она покажется вам фантастичной. Предчувствую шквал комментов про шизофрению, шизофазию и паранойю, но против таких как вы у меня есть шапочка из фольги.

Тут, конечно, все пошло не по плану, потому что Вирсавия сказала:

– Мы нашли маленьких монстров на могиле Калева Джонса!

Я приложил руку ко лбу, тяжело вздохнул.

– Знаешь, обычно мы тут, в интернете, пытаемся сохранять интригу.

Я некоторое время пересказывал историю Калева с самого начала, все, что я узнал, о голоде, о спиралях, о стремном желтоглазом боге, Эли и Леви то и дело добавляли какие-то детали. Казалось, все разом потеряли страх перед камерой, вели себя так расковано, как только возможно. Может, дело было в том, что мы увидели сегодня глаза пострашнее камеры.

Не говорил только Рафаэль, он незаметно отодвигался, выползая из кадра, я протянул руку и схватил его за рукав.

– Молчаливый свидетель остается на месте.

Тут я дошел до самых фантастических деталей моего повествования.

– Предупреждаю: далее пойдет нечто такое, от чего шизотипические девочки намокнут, а обсессивно-компульсивные мальчики нажмут на красный крестик в углу экрана. Остальным – добро пожаловать в мир необъяснимых событий. И мне хотелось бы извиниться за то, что в предыдущем видео я ввел вас в заблуждение. Мне вовсе не снилась окровавленная спираль. Я видел ее в самой реальной реальности.

Леви так активно закивал, что стал похож на механическую игрушку.

Тут опять все начали говорить наперебой, не давая мне рассказать толком, что произошло.

– Светящиеся личинки под землей на могиле Калева Джонса!

– Спирали появляются там, где похоронены убитые люди!

– Они высасывают кровь!

– Это вроде какой-то бог!

Я был благодарен Лии и Рафаэлю за то, что они молчали. Лия выглядела спокойной, а Рафаэль даже покраснел от пристального взгляда камеры. Я пощелкал пальцами, подался вперед.

– Мальчики и девочки, факты таковы. Возможно наше время: распухшие медиа-монстры, заставляющие нас нарциссически деградировать и смотреть на чужое страдание, транснациональные корпорации, испытывающие термофильные вакцины на детях, подросточки, вкалывающие по восемнадцать часов, чтобы у вас были прикольные кроссовки, поставки обедненного урана, классные массовые убийства и "Монсанто", просто "Монсанто" – это обед для стремного монстра. Добро пожаловать в мир, где все теории заговора – правда!

Тут я рассказал то, что, по моему мнению, пытался донести до меня Сахарок, разве что более или менее связно.

Мои ненаглядные друзья кивали, хотя уже не так уверенно.

– Калев Джонс, как и многие другие наверняка стал жертвой, он был одержим кем-то или чем-то, его заставили сделать то, что он сделал. Убив себя, он смог предотвратить еще больше смертей. Возможно. И прежде, чем вы будете калечить пальчики, играя в игру "кто первый напишет, что Ириска несет бред", послушайте меня. Я сейчас обращаюсь к тем, кто любопытен, кто все равно пойдет, найдет могилы солдат, могилы людей, умерших от руки массовых убийц и в терактах, вы увидите эти спирали.

Но что если они исчезают со временем?

– Попробуйте сходить на могилы жертв взрыва в торговом центре. Прошло мало времени и, может быть, вы увидите. Я хочу, чтобы вы увидели, но даже если там ничего нет, просто подумайте о человеческих существах, умерших рано и трагично, о тех, кто больше не думает и не чувствует, и о том, как это все, в сущности, больно. Подумайте о том, что каждый из нас может сделать, чтобы такого больше не случалось. Что каждый из нас может сделать, не лишая жизни ни одно человеческое существо.

Я помолчал, а потом широко улыбнулся.

– Пожалуйста, – сказал я, раскинув руки и случайно дав в нос Лии. – Не считайте это кощунственной шуткой.

Но я знал, что они посчитают. Большинство из них.

Когда я кивнул, показывая, что закончил, Саул пару раз хлопнул в ладоши. Я так и не понял, понравился ему мой финальный аккорд, или это все был сарказм. Оставалось только подрезать видео в начале и в конце, и можно было приступать.

Лия сказала:

– Неплохо, Шикарски. Теперь отсосу за шоколадку.

– Пятидесятипроцентная скидка? Я чувствую себя польщенным, Лия.

Леви сказал:

– Итак, мы расшарим видео по всему интернету, и? Разве ты сам не говорил, что это будет "пранк, который слишком далеко зашел"?

– Говорил, но это лучшее, что мы можем сделать.

– Хреново быть четырнадцатилетними, – сказал Саул. Эли снова сидел в глубокой задумчивости, и я подумал, что он прежний уже стал бы другом каждому здесь, даже Лии.

– Так, – сказала Вирсавия. – Теперь предоставим все копам?

– Или нянечкам для душевнобольных. Смотря насколько нам повезет, – сказал я. Леви пожал плечами.

– В одном Эли был прав. Калев был бы нам благодарен. Уже за то, что мы все не забыли.

Мне вдруг стало обидно за Калева, и за нас. Люди, которые даже не были с ним знакомы, вдруг впряглись за его посмертную честь, а он никогда этого не узнает. На меня снова накатило душное ощущение утраты, захотелось открыть окно, выглянуть в темноту наступающей ночи и убедиться, что я все еще жив.

Вот оно как бывает, когда умирает близкий человек. Накатывает волнами. Мама рассказывала что-то такое о смерти своей кузины. Кажется, говорила она, что когда-нибудь этот океан обмелеет, но он – неа.

Неа, так и говорила. Мне казалось, что если закрыть глаза, можно услышать шум этого океана.

В общем, мы снова молчали, и на этот раз Рафаэль не протестовал, когда я закурил. За окном слышался далекий собачий лай, он придавал особенную, депрессивную ноту всему происходившему. Мой папа непременно оценил бы немую сцену, а затем повесился бы.

Через некоторое время Саул сказал:

– А хотите выпить какао?

И я вспомнил, что через неделю – Рождество.