Текст книги "Shift (original ver.) (СИ)"
Автор книги: Даня Вечерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
После осмотра врачом и рентгена оказалось, что руку я умудрилась-таки сломать. В остальном лишь отделалась ссадинами и ушибами, но покой ноге мне прописали минимум на пару недель. Мне вкололи обезболивающее, обработали раны, наложили гипс на руку, зафиксировали ногу и отправили в палату. Лекарство потихоньку начало действовать, и я, почувствовав, как отступает боль, поддалась усталости, утаскивавшей меня в сон, прикрывая глаза. Купряшин стоял рядом, чуть в стороне от него ребята, но для меня не было никого в этот момент кроме нас двоих.
– Как было бы хорошо, если бы ты был Громом… – Я не была уверена, что сказала это вслух, совершенно не разбирая, где заканчивалась реальность и начинался мир грёз, и поэтому не знала в каком из этих миров получила в ответ шепотом: “Это я и есть”.
========== 37 ==========
Дома творилось что-то странное. Оля сидела на диване в гостиной и наблюдала за тем, как туда сюда чернее тучи сновали мама и старший брат. Один телефонный звонок за день до этого основательно изменил окружающую атмосферу. Казалось, что Костя был даже готов заплакать, настолько его глаза были покрасневшими. Девочка, чувствуя, что всем сейчас не до нее, сидела тихонько и не лезла ни к кому с расспросами и надоеданиями. Ей смутно вспоминалось что-то похожее, что уже случалось, но она никак не могла понять, что же это было. До того момента, как расстроенная мама не подошла к Оле и не присела рядом с ней, чуть приобняв и поцеловав в волосы. Девочка вспомнила, она была тогда еще слишком мала, но всё же вспомнила – так тяжело и тихо в доме было, когда умер папа. Воспоминание напугало, и Оля, ища какой-то поддержки, посмотрела на старшего брата, стоявшего недалеко и наблюдавшего за ними, пока мама собиралась с духом что-то сказать своей дочери.
– Оленька, случилось кое-что плохое. – Девочка упорно не смотрела на мать, пытаясь найти ответ в глазах Кости, но тот старательно отводил взгляд. Оля действительно испугалась. – Родная моя, послушай, Кирилл…
– Нет! – Девочка, воскликнув, вскочила с дивана и гневно посмотрела на брата и мать. – Нет! Нет! Нет!
– Оль, стой. – Костя, назвав сестру по имени вместо обычного обращения “мелкая”, попытался удержать ее за плечо, но она вырвалась и побежала в свою комнату, закрывшись там на замок. Брат остановился за дверью, прислонившись к ней лбом и тихо позвал: – Оль, пожалуйста, послушай. Это непросто сказать…
– Уходи! – Девочка забралась на кровать с ногами и, уткнувшись лицом в коленки, закрыла руками уши, не желая слышать ничего, что ей пытались объяснить. Было страшно, как никогда до этого. На диване в гостиной мама, решившая не идти за детьми, немного нервными движениями смахнула сорвавшиеся с глаз слезы.
– Оль, Кирилла не стало. – Как не старалась девочка зажать уши посильнее, но всё равно услышала слова брата. Слезы обожгли глаза, захотелось плакать горько-горько.
– Неправда! – Упрямо отказывалась верить и швырнула в дверь подушку, лежавшую рядом. – Уходи! Иначе я всё расскажу Грому, он тебе устроит за такие слова! Уходи отсюда-а-а…
Девочка, не сдержавшись, расплакалась, упав на кровать и обняв себя руками, пытаясь защититься от навалившегося на ее хрупкое сердце несчастья. Брат, отдавший бы всё за нагоняй от друга за такую неудачную шутку, потер лицо руками и пошел за запасными ключами от комнаты сестры. Мама поднялась и подошла к двери, нашептывая дочери слова утешения, надеясь, что Оля сможет успокоиться. Костя вернулся и, отперев дверь, зашел в комнату, присев рядом с ней, попытавшейся увернуться от его рук, пытавшихся прижать сестру поближе к себе. Она, продолжая плакать, изворачивалась словно в ее горе был виноват брат, отсутствие которого, могло бы что-то изменить в этот момент, но Костя не сдался, и вскоре, устав сопротивляться, девочка присмирела и затихла, беззвучно содрогаясь в рыданиях. Брат молча гладил ее по голове, не пытаясь ее утешать, не зная, что могло бы помочь им: и сестре, и ему самому.
В день похорон было отвратительно солнечно и как-то слишком по-летнему беззаботно, что не вязалось со всем произошедшим. Оля держалась за руку брата и смотрела себе под ноги, стараясь избегать смотреть на закрытый гроб, который вызывал у нее больше сомнений, чем чувство тоски по тому, кто должен был там лежать. Точнее то, что от него осталось… Оле никто не рассказывал, детям такое не рассказывают, но она всё же услышала про то, как машина, в которой находился Кирилл, попала в аварию и загорелась, не оставив тем самым ни единого шанса находившемуся там другу. Его родители постарели в один миг, словно от них оторвали большую часть жизни, что была им отмеряна. Оля же так же быстро лишилась детства, которое хоронили в тот момент в той же могиле, что и Грома. Не было больше детских слез, не было причитаний о несправедливости и неправде, осталось лишь разбитое сердце, которое до этого обещало давать столько любви и жизни, сколько в нем самом больше не осталось, испарившись бесследно.
========== 38 ==========
Моё пробуждение нельзя было назвать приятным хотя бы потому, что очнулась я от жуткой боли – укол, который мне сделали утром, закончил своё действие. Я лежала в больничной палате, а рядом в кресле посапывал Симонов, и это подтверждало мои опасения насчет того, что всё произошедшее за последние сутки не было плодом моего воспаленного воображения. А жаль. Потому как чувствовала я себя после такого совершенно неуютно, да и понимала что-то уже откровенно с трудом. В голове смешались абсолютно дикие образы, домыслы и капля безумной веры на собственную невменяемость, лишь которая могла дать хоть какой-то шанс на то, чтобы правдой оказались болезненные надежды. Дура.
Антон заёрзал в кресле и, приоткрыв глаза, сонно уставился на меня, потихоньку просыпаясь, а затем сел поудобнее, потянулся и, потерев глаза, окончательно приобрел вид вполне презентабельный, нельзя было сказать, что он всю ночь нянчился со мной.
– Ты как? – Он хмурился, осматривая меня, а я, собрав все свои силы, через боль улыбнулась ему и даже не поморщилась.
– Нормально. Но вот еще от одного укола я бы не отказалась. – Я оглядела палату. – А где… где Юля?
– Повезла твоего брата домой, он проспится и заберет тебя вечером. – Антон кивнул на мою руку. – Я это… за медсестрой схожу.
– Погоди… – Я не знала, как задать вопрос, ответ на который меня очень интересовал. – А где…
– В универе. У него сегодня четыре лекции, а такой удачной отмазки, как ты, он придумать не сумел. – Я кивнула и опустила взгляд, чтобы не встречаться глазами с Антоном. Мне стало жутко неловко в его присутствии, а он постоял минуту молча, тоже смотря куда-то в сторону, а потом вновь обратился ко мне: – Он… он не обижает тебя?
– Вроде нет. – Моя неуверенная улыбка в ответ.
– Если обидит, ты должна сразу сказать мне, ясно? На брата твоего надежды нет, как я погляжу. Серьезно, сразу скажи мне. – Он был очень серьезен, а потом внезапно широко улыбнулся. – Есть у меня одна знакомая с лопатой, готовая прикопать его на кладбище чуть что. – Я засмеялась, а Симонов взъерошил неуверенным движением волосы и встал с кресла, направившись к выходу. – Я за медсестрой, пусть сделает укол тебе.
– Спасибо тебе большое. – Я не знала сама за что благодарила его больше, но он наверняка меня понял и без дальнейших слов и, кивнув мне, вышел из палаты.
После укола мне стало полегче, позвав медсестру, Антон заглянул и сказал, что отлучится, чтобы я не волновалась, что он пропал, поэтому я лежала на больничной койке в совершенно пустой палате. За окном шел дождь, и я, словно пытаясь медитативно постигнуть саму себя и привести в гармонию свои растрепанные чувства, следила за каплями, скатывавшимися по стеклу по причудливым траекториям. А подумать было о чем. Первым вопросом на повестке дня был “Как я докатилась до такой жизни”, а вторым – “Как в эту самую жизнь так стремительно ворвался Купряшин”. Откуда он вообще взялся, почему в моей жизни, почему не в чьей-то другой? Словно изначально я и была его целью по захвату, а я и сдалась без боя. Хорошо это было? Плохо? Черт ногу мог сломить в моих путанных мыслях. Я откинулась на подушку и прикрыла глаза, перед которыми тут же предстал образ взволнованного и уставшего профессора, видимо действительно искавшего меня до самого утра после моего побега. Кладбище! Ведь он уже был со мной на кладбище! Не могла понять, как не додумалась сразу, что он забрал мое письмо Грому в тот вечер, потому и мог знать мое прозвище, которым меня никто и никогда больше не называл. Рассмеялась своим мыслям, черт, ведь я уже на самом деле почти поверила в то, что Кирилл восстал из мертвых. Да уж, нервы мои ни на что уже не годятся, зато мания преследования отрабатывает за них по полной. Потянулась за телефоном, лежавшим на тумбочке возле кровати вместе с моей сумкой, которую, видимо, принес Купряшин. Мне захотелось написать ему хотя бы сообщение, пока он на работе и не мог позвонить сам. Я открыла журнал вызовов и окинула взглядом безумное количество пропущенных звонков за сегодняшнюю ночь. Один за другим, они в какой-то момент прекратились совсем. “Ты, видимо, случайно ответила на звонок, и я услышал крики о поездке на кладбище.” В голове словно прозвучали эти слова, сказанные мне в машине, но я не видела ни одного звонка, на который ответила… ни единого звонка, который бы помог профессору найти меня. Кто же ты, черт тебя возьми, Купряшин? Я похолодела от какого-то внезапного волнения и от того, что путалась всё больше и больше в том, что происходило вокруг меня. В этот самый момент телефон завибрировал, так и не переведенный на обычный режим. На экране высветилось имя куратора, словно почувствовавшего, что о нем думают. Я же от неожиданности выронила телефон из левой здоровой руки, затрясшейся от волнения. Рано я успокоилась.
========== 39 ==========
– Алло? – Справившись с охватившим меня волнением, я ответила чуть севшим голосом, испугавшим не только меня саму, но и всполошившим моего туманного собеседника.
– Ты как? Всё в порядке? – В голосе Купряшина было столько заботы и переживаний, что я моментально оттаяла, почти забыв свои опасения и тревоги.
– Да, почти в полном. – Я откашлялась и мой голос стал больше напоминать человеческий, а не вурдалачий.
– Мне дали знать, что ты проснулась, и я бросил полную аудиторию счастливых лентяев делать вид, что они самостоятельно разбирают тему по учебнику. – Он хохотнул, а я улыбнулась, тут же мысленно отругав себя за мягкотелость. Но всё равно поделать с собой ничего не могла, потому что этот кошачий профессорский экземпляр словно лишал воли к жизни и полностью разжижал мозги, заставляя сердце при этом исступленно биться.
– Тиран! Мог бы официальное разрешение на безделье дать. А Симонов предатель и доносчик. – Я фыркнула.
– Он ни в чём не виновный, его шантажировали. – Я чувствовала улыбку Купряшина в каждом слове. – Это легко провернуть, когда его боевой пассии рядом нет, так что я ушел без потерь и увечий.
– Возвращайся к студентам. Я в порядке.
– Не хочу. Ну их. – Секундная пауза. – Я всё равно не могу думать ни о чем кроме тебя, так что в аудитории одинаково как при мне, так и в мое отсутствие. – Я замерла и возможно даже не дышала. – Оль, я постараюсь успеть приехать к тебе в больницу до того, как тебя заберет брат.
– Это не обязательно… – Я хотела его видеть! Безумно хотела его видеть! Но вместе с тем у меня затряслись поджилки от мысли о том, что он может остаться наедине со мной. Мысли и чувства закручивали меня в тугой ком напряжения, выхода которому я боялась дать.
– Это обязательно, Мирка, обязательно… – Купряшин, словно сорвав голос, резко перешел на пробирающий до мурашек шепот. – Я должен с тобой поговорить и всё объяснить. Давно должен был это сделать.
– Я, кажется, знаю… – Правильно, я должна сама сказать это, чтобы и ему было проще, и мне. – Ты тогда на кладбище забрал моё письмо, да? Ты поэтому так зовёшь меня?
– Я… Мирка… – Купряшин прокашлялся, будто у него пересохло в горле. – Дело в том, что я забрал не только это письмо. Я забирал абсолютно все твои письма с кладбища эти одиннадцать лет.
– В каком смысле? – Стало так страшно слушать слова, что он говорил. – Что ты имеешь в виду?
– Мир… – Ещё одна пауза. – Я не просто кто-то, кто хочет заменить тебе Грома… Мир, я и есть он.
– Этого не может быть. – Я отрицательно замотала головой, словно меня мог кто-то увидеть. Это всё какая-то чудовищная ерунда, это злая шутка, слишком злая шутка. – Он умер, он давно умер. Ты понимаешь?!
– Мир, послушай… – Купряшин хотел что-то сказать, но я, словно окутанная флёром ядовитого безумия, пропитавшего меня насквозь, не дала ему и договорить.
– Нет! Я слышать ничего не желаю! Это подло так поступать! Подло и абсолютно бесчеловечно! Да как ты вообще до такого додумался?! – Под конец я уже почти шипела в трубку, обжигаясь слезами, что уже катились по моим щекам.
– Мирка, черт! Постой же! – Но я не желала этого больше слышать и, не дав куратору ничего добавить, сбросила звонок трясущимися руками.
Мне показалось, что из меня вытянули душу и всё живое, что еще было во мне, меня душили рыдания и давила жестокая ноющая боль там, где когда-то было сердце. Я набрала номер брата и, задыхаясь от рыданий, умоляла забрать меня сию же минуту, хоть на такси, хоть как, напугав Костю этим до того, что он даже не стал спорить и пообещал, что скоро приедет. Мне срочно надо было домой, туда, где я могла почувствовать себя в безопасности.
========== 40 ==========
Если бы я мог ответить себе зачем завёл этот разговор с Олей по телефону, то я сам и слушать бы не стал всю эту чудовищную околесицу, которую бы начал нести. Но факт был в том, что я вообще не представлял, что на меня нашло именно в этот момент. Я не так всё это планировал, совершенно не так. Столько лет жить с мыслью о том, что настанет время, когда я могу вернуться, выстроить почти идеальный план, как это будет происходить, стараясь не думать, что моя смерть заставила дорогих мне людей страдать. А потом… потом просто откровенно сойти с ума, услышав сорвавшееся с губ Оли моё имя, тогда в машине, когда она уснула… Моё имя, именно моё, не какого-то там профессора, чёрт бы побрал это всё. Я ведь всегда с улыбкой относился к её детским чувствам, я был более чем уверен, что всё это со временем пройдёт, утихнет. А потом… лишь эти чувства помогали мне всё пережить, я зачитывал каждое письмо, боясь, что следующего не будет, что я буду забыт и выброшен на свалку, как ненужное болезненное воспоминание. Я год за годом читал те слёзы, которыми было написано каждое слово маленькой девочки, что почему-то упрямо держала меня в своём сердце. Настолько отчаянно упрямо, что я уже просто не представлял, что станет с моей жизнью, если её любовь вдруг перегорит, вдруг забудется, вдруг уступит место чему-то более реальному. Если бы я мог исправить прошлое, я сделал бы всё зависящее от меня для этого. Ах, если бы…
Если бы я мог, я изменил бы тот вечер, что перечеркнул всю мою чертову жизнь. Молодой самонадеянный пацан, не считавший, что на пути может встать какая-либо преграда, я с усмешкой смотрел на окружающее, думая, что завоюю этот мир. Мальчишка! Единственное за что я благодарен судьбе, так это за то, что кроме меня никому из моих родных и близких не пришлось пострадать, если не считать моральных травм, которые мне пришлось допустить только для того, чтобы защитить их жизни. Я попытался позаботиться о них, как сумел на тот момент. Это не было лучшим решением, но было единственным.
Мне было восемнадцать, когда я, уверенный, что жизнь только началась, ехал на своей барахлившей подержанной машине, на которую почти полностью накопил сам. Я гордился собой, мне казалось, что я держу под контролем всё происходившее, так же как крепко держал руль. Круг за кругом я наворачивал километры по ночному городу, почти пустынному и безлюдному, наслаждаясь контролем над своими целями, я был алчным, жадным до свершений, я хотел не просто завладеть миром, я хотел править, просто почувствовав какую-то мизерную победу в достижении желаемого. А потом всё изменилось. Тем же вечером.
Не представляю какой злой рок завел меня в ту подворотню тогда, пока я колесил на своей первой машине, но то, что я увидел не оставило мне шансов на дальнейшую жизнь, с которой я распрощался в тот же миг, когда был замечен людьми с оружием в руках. На земле на коленях стоял какой-то парень с чем-то окровавленным и не поддающимся опознанию вместо лица, а к его голове было приставлено дуло пистолета, выстрелившего секундой позже после того, как фары моей машины выцепили всю эту композицию из человеческих тел. Я, казалось, был напуган впервые в жизни, что просто не мог пошевелиться, наблюдая, как в замедленной съемке, за падением бездыханного изувеченного тела на асфальт. В тот момент я проклял всё на свете: своё оцепенение и страх, судьбу, что завела меня в эту подворотню и машину, что внезапно заглохла. Именно тогда я понял, что мне не жить. Пока я дрожащими руками пытался справиться с зажиганием, меня за шкирку вытащили из машины и бросили на землю к ногам человека, на чье лицо я боялся взглянуть, словно надеясь, что есть еще шанс унести свои ноги по добру по здорову. Но мои случайные недобрые знакомые были настроены крайне агрессивно, потому как спустя несколько мгновений я получил удар ногой в челюсть и завалился на бок, тяжело и рвано дыша. Последовавшие следом удары как-то смазались от первоначального шока, охватившего меня тогда, я даже не мог дать отпор, просто принимая новые болезненные нападки, словно смирившись со своей участью, казалось, предопределенной для меня.
В какой-то момент я отключился, потеряв счет времени и связь с окружающей меня действительностью. Наверное это не дало мне шанс не умереть там же на грязном асфальте рядом с безжизненным телом неизвестного мне человека от рук каких-то бандитов. Очнулся я уже лежа в своей собственной машине на заднем сидении, слушая раздававшиеся рядом голоса, боясь подать хоть какие-то признаки жизни.
– … в багажник и все дела.
– А потом я как его достану, чтобы правдоподобно было? Он сейчас закоченеет и у ментов появятся сомнения…
– Да посильнее долбануть, чтоб рвануло, и никто не соберет даже…
– Если умный такой, так и займись…
– Он приказал именно тебе. Хочешь пойти и сказать ему, что отказываешься? Тогда я сегодня троих в этой машине хоронить уже буду…
– Не горячись… Я всё сделаю…
От полученных ударов мое лицо так отекло, что я не мог даже разлепить глаза, чтобы оценить свои возможности. Но, казалось, моим преимуществом стало то, что мои неизвестные мучители решили, что я уже умер – меня никто не связал. Боль в руках была чудовищной, я понимал, что наверняка были переломы, поэтому вариантов у меня было не сильно много, следовало затаиться и дождаться подходящего момента, чтобы попытаться спастись. Тот, кому выпало сопроводить меня в последний путь, залез в машину и, матерясь на мою старую машину, стал заводить её. Мы ехали по совершенно пустынному ночному городу, я не слышал ни одной встречной машины, казалось, что все, словно почувствовав угрозу, попрятались подальше от греха. Я остался один на один с мыслью о том, что всё скоро может закончиться для меня, упрямо надеясь на какое-то чудо, откровенно запаздывавшее уже с появлением. В какой-то момент я всё же осознал всю серьезность и реальность ситуации, в которую угодил, и понял, что моя давшая трещину жизнь находилась в моих же переломанных руках. Превозмогая боль, я постарался, не издавая никаких звуков, приподняться на сидении так, чтобы меня не было видно в зеркало заднего вида, а потом, сжимая и без того окровавленные губы, чтобы сдержать вырывавшиеся стоны от боли, собрал все свои оставшиеся силы и, перегнувшись вперед к водительском месту, напугав этим своего похитителя, рванул в сторону руль, уводя машину резким движением с дороги в сторону деревьев на обочине. Я не надеялся на свое спасение уже, я лишь надеялся на то, что не выживет этот урод. Машина, взвизгнув тормозами, по которым он ударил в последний момент, всё же потеряла управление и, почти не изменив траектории, мордой влетела в массивный ствол, заставив меня от силы удара вылететь через лобовое стекло, грохнуться о смятый капот и скатиться без сил на землю. Я не мог пошевелиться, боль разрывала мое тело на мелкие осколки, но отчетливая тишина в машине давала мне надежду, что я победил. Пусть и умирал сам, но победил, поддаваясь тьме окутывавшей сознание.
========== 41 ==========
– Эй, парень… – Сознание впивалось в меня осколками боли, грозясь отбросить обратно в темноту. – Черт! Ты жив, парень? – Я чувствовал, как меня пытаются аккуратно расшевелить. Мужской голос был мне неизвестен. – Да как ты вообще там оказался-то? Свалился на мою голову. – Я никак не мог сам пошевелиться, но, когда меня попытались поднять, с моих губ сорвался хриплый стон. – Тебе бы не мешало похудеть, парень. Но для начала хотя бы не умирай. Всё образуется.
Когда я очнулся в следующий раз, вокруг было незнакомое помещение, пропахшее больницей настолько, что казалось, что я сам уже полностью пропитался этим запахом, только на какое-либо медицинское учреждение эта комната походила мало: никакой мебели кроме кровати, на которой я и лежал, и тумбочки, заставленной лекарствами, серые однотонные обои были мрачными и потертыми, на окне не было никаких занавесок, но взгляд наружу не зацепил никакого пейзажа, что позволило понять, что мы на довольно высоком этаже. Я не знал зачем мне эта информация, убегать я не собирался, по крайней мере пока не понял бы, где я и кто меня в это место привез. Да и не далеко бы я убежал, учитывая то, что, казалось, на восемьдесят процентов был закован в гипс.
Больше никого в комнате не было, поэтому я хотел было позвать кого-нибудь на помощь или хотя бы попросить воды, но язык меня не слушался, словно разбухнув вдвое больше обычного размера и лениво и почти неподвижно развалившись во рту. Из горла вырвался лишь безжизненным хрип, напугавший меня самого, эта жуткая боль была настолько сильной, что чуть не прикончила меня окончательно – что-то мешало мне раскрыть рот, фиксируя челюсть. Мне стало интересно, я хотя бы жив или же так и выглядит ад?
В одиночестве я провалялся не очень долго, не больше часа, после ко мне в комнату зашел мужчина лет сорока, потирая заспанные глаза. Так странно, я никогда не думал, что моя смерть будет выглядеть настолько нелепой, в спортивных штанах и растянутой футболке, с щетиной в несколько дней, уставшая, помятая смерть. Но именно такая и пришла ко мне, сказав, что Громов Кирилл умер, оставив неизвестного переломанного мальчишку разбираться со своей новой, свалившейся на него безымянной жизнью.
Всё оказалось бы ужасно поэтичным, если бы не то, через что предстояло пройти и мне и моей семье, моим близким. А ведь я всего лишь появился не в том месте и не в то время. Алексей Викторович, тот мужчина, что меня и вытащил из этой передряги, тот, что и выхаживал меня, поведал грустную историю моих жизни и смерти: я умудрился попасть тем злополучным вечером в разгар разборки местного авторитета с неугодным ему человеком, что автоматически поставило и меня в один ряд с этим несчастным. Я практически шагнул в могилу, вырытую для другого, чтобы разделить ее с ним и навечно остаться в списках без вести пропавших. По какой-то упрямой случайности я затащил на тот свет своего убийцу, умудрившись выскользнуть из цепких лап смерти, отсрочив свой уход. Леха, как он попросил себя называть, тогда бросил свой наблюдательный пункт, решив, тоже, наверное, из упрямства, попытаться спасти неизвестного парнишку, который, казалось, уже был мертв. Я его тогда сильно удивил своим феерическим возвращением с того света и своим полетом через лобовое стекло наружу. Я тогда больше ничего не помнил, погрузившись глубоко в бессознательное состояние, и не видел уже приехавшей подмоги, устроившей небольшие изменения в аварии. Труп из багажника, так и оставшись безымянным, растворился мимо официальных документов и был прахом развеян без дополнительных церемоний – этот невезучий оказался крысой среди людей того бандита, в чьи незатейливые планы на вечер я умудрился случайно вмешаться. Искать этого человека никто и не собирался: ни свои, считавшие, что он был удачно похоронен где-то в лесу с еще одним пареньком, ни чужие, которым и вовсе не было дела до него. Мой неудавшийся убийца, заняв моё место за рулем, так там и остался, заменив меня в моей смерти – пожар, который организовали чуть позже, не оставил никаких следов, а мои родители опознавали меня лишь по сильно оплавленному нательному кресту, который был снят с меня, да по машине, которая только-только стала моей, моей первой и последней машиной.
Родители… Я чуть с ума не сошёл, когда узнал, что они уже похоронили меня. Я просто не мог представить, что им пришлось пережить, как они справлялись, хотел вернуться к ним и объяснить, что всё не так, что я жив, что со мной всё в порядке, лишь бы они не переживали, но мне быстро объяснили, что это просто невозможно в моём положении. Меня могли искать, как опасного свидетеля, не поверив до конца в историю о моей смерти – версия о том, что их человек, успел избавиться от тел, а потом по трагической случайности погиб сам, была отличной, но уж слишком гладкой и совершенно непроверяемой. Поэтому первым делом слежка появилась за моими родителями, потому как к ним бы я первым должен был прийти. Но мне было запрещено появляться у них или как-то давать знать о себе, даже после моего выздоровления, когда я бы встал на ноги.
Вот так я и умер… Леха попытался утешить меня тем, что тогда я умер бы в любом случае, поэтому мое нынешнее положение было более завидным. Но меня никак не отпускала мысль о страданиях моих родителей, и со временем мне всё-таки разрешили сообщить им о том, что я жив, в обмен на обещание, что я никогда и никаким образом не выйду с ними на связь, пока будет оставаться угроза моей и их жизням.
Когда, рассказав мне все эти шокирующие новости, с которыми мне еще только предстояло ужиться, Лёха стал уходить, он задержался в дверях и, замявшись на мгновение, вернулся к моей кровати, достал из кармана сложенный вчетверо лист и протянул его мне, оставив возле руки, которую я мог сгибать.
– Это… Не знаю уж, может хоть это тебя сможет поддержать. – Он взъерошил свои короткие волосы, никак этим незамысловатым жестом не изменив прическу, и немного нерешительно продолжил, прежде чем выйти: – Я тебе читал его… ну, когда ты всё никак не приходил в себя. Уж не знаю, в нём ли дело, но ты пошёл на поправку.
Я даже не заметил, как остался один в комнате, я просто, превозмогая боль в руке, разворачивал бумагу и всматривался в немного неуверенные, пузатые буквы, выведенные детской рукой. Это было первое письмо, которое Оля оставила на моей могиле, первое из множества тех, которые порой просто спасали мою жизнь и мою опустошенную и измученную одиночеством душу. Мне пришлось стать другим человеком, приспособиться к новым условиям, новой стране, заняться делом, которого не планировал, сделать всё, чтобы выжить. И как бы трудно мне не было, я всегда находил способ получить очередное письмо, которое было для меня жизненно необходимо. Год за годом, вчитываясь в слова, пропитанные слезами, я корил себя за то, что мне пришлось заставить страдать людей, а особенно эту маленькую девочку плотно обосновавшуюся в моём сердце. Она росла, а вместе с ней росла и моя братская любовь, моя привязанность и моя благодарность к этому чистому, искреннему ребёнку. Не знаю, что со мной случилось, но когда я наблюдал за Олей издалека, я просто надеялся когда-нибудь сказать ей спасибо, ничего не требуя от нее, ведь она и так дала мне больше, чем можно было потребовать от маленькой девочки. Но в тот момент, когда я встретился с ней лицом к лицу, с такой повзрослевшей, такой серьезной, такой изменившейся, я, кажется, сошёл с ума. Может быть я любил её всю жизнь? Не знаю. Знаю лишь то, что понял, что не смогу больше быть без неё, не хочу этого. Я собирался сделать всё, чтобы исправить то, что натворил, я собирался вернуть доверие моей Мирки, я хотел всё рассказать, чтобы она поняла меня, я надеялся на прощение, ведь не могло же всё, что нас связывало, раствориться без следа… Но было одно “но” – Оля не хотела меня слышать, не отвечала на звонки и сообщения, не приходила в университет. Я не раз приезжал к её дому, но так и не дождался, чтобы она вышла, нарушив своё добровольное заточение. У меня был один единственный шанс и я решил им воспользоваться: после стольких полученных, я собирался написать своё первое письмо Оле… Это было мучительно больно: пережить всё, что случилось, рассказать впервые свою историю, не утаив ничего, но иначе я не мог – я уже и без того потерял необходимое мне доверие. Я писал несколько дней, я исписал десяток листов, не исправляя, не додумывая, не преувеличивая, я просто пытался рассказать то, что хотел рассказать всегда, но не мог все прошедшие годы до этого самого момента, когда наконец освободился от угрозы, преследовавшей меня почти половину жизни. Когда я закончил, я поехал к дому Оли, еще не зная, как я передам это письмо, и просидел на лавочке неподалеку несколько часов, понимая, что сама Оля вряд ли появится передо мной, но я упрямо продолжал сидеть, на что-то надеясь, пока не увидел уже знакомую мне машину, припарковавшуюся возле входа, из которой вышел человек, которому я не меньше Оли был обязан всё объяснить. Ну, вот видимо и настало это время. Я поднялся и направился в его сторону.
– Костя…
========== 42 ==========
– У меня есть два фильма на сегодня, мы можем закутать тебя в два одеяла и посмотреть оба, если захочешь. – Костя теперь каждый вечер звонил мне по дороге с работы, да и старался вернуться домой пораньше, никуда не сворачивая. Он ни разу не спросил, что со мной помимо травм физических, но что-то чувствовал наверняка, в нашем семействе как-то никто не приучился сострадать на словах и тут же пытался откреститься от добрых побуждений, стоило его в этом уличить.
– Интересные? – Мне нравилась эта игра в “Ничего не произошло, я просто здесь отдыхаю”.
– Так я не смотрел, не знаю интересные или нет. Но страшные это точно, потому и предлагаю вместо одного одеяла целых два. – Брат хохотнул.
– Мне нравится эта идея.
– И ты даже не спросишь, что за фильмы?
– Удиви меня. – Теперь я засмеялась. Было приятно не быть сломанной хоть немножко.
