Текст книги "Shift (original ver.) (СИ)"
Автор книги: Даня Вечерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
– Извините меня, – ну а что мне еще сказать, грешна, ржала.
– Ладно уж, не пороть же тебя за это. – Мои увеличившиеся глаза могут выдать мои совсем еще недавние мыслишки с потрохами, хорошо, что куратор пододвинул к себе тетрадь и, открыв сегодняшний негустой улов в лице пары прогульщиков, улизнувших с последней пары, не видел моей очередной предсмертной гримасы. – Экая ты ответственная, свои посещения тоже отмечаешь, молодец. – Я как-то обреченно кивнула, обдумывая, что это мне теперь так постоянно отдуваться придется. И не прогуляешь – не сильно и хотелось, но сам факт – должен же у меня быть какой-то выбор, в конце-то концов? – Всех уже запомнила, или всё еще жаждешь досье с фотографиями?
– Ну, начала отличать свою группу в потоке – кажется, иду к успеху. – Усмехнувшись, Купряшин еще раз кинул взгляд в открытую тетрадь и после этого закрыл ее, протягивая мне обратно. – Хвалю!
– Спасибо. – Надо, наверное, как-то уходить, пока ветер без камней, но, чуть придя в себя без массированной атаки профессорского обаяния, удержать язык за зубами не вышло: – Михаил Евгеньевич, у меня вопрос. Можно?
– Ну, только если он приличный, – мой куратор в притворном ужасе увеличил глаза, прикрыл рот ладонью, после чего весело рассмеялся. Я не удержалась и засмеялась в ответ. – Валяй.
– Почему вы ко всем обращаетесь по имени, а ко мне по фамилии? – Вдруг, когда я договорила, я поняла, как это глупо звучит, но уже ничего изменить не получится – в следующий раз буду лучше обдумывать свои вопросы.
– А может нравится мне твоя фамилия, – мой преподаватель был невозмутим.
– Правда? – Опять дурацкие бесполезные вопросы, но хоть не заикаюсь, и то хлеб.
– Миро-о-онова, – Купряшин цокнул и покачал головой, – а еще вчера ты утверждала, что ты умная. А я, как наивный, даже тебе поверил на слово. – Я совершенно точно зря задала этот глупый вопрос. – В твоей группе, Миронова, как ты бы могла заметить по нашему мини-журналу, словно собрали семьями всех: две Петровы, один Кузнецов и одна Кузнецова, два Иванова, но те ладно, те действительно братья. Ты мою мысль улавливаешь? – Я сначала уверенно кивнула, совершенно не понимая, о чем он, а потом под его насмешливым взглядом сдалась и отрицательно помотала головой. – Перечислять дальше смысла нет, мы тут надолго уединимся тогда. Просто, Ольга Константиновна, по отчеству я как-то к студентам еще не готов обращаться, вторая Ольга в группе есть, причем Петрова, а вот Миронова у нас одна, и это ты. Тебе полегчало без очередной шпионской истории, или взгрустнулось?
– Извините, я не подумала, – я встала, собираясь уходить. – До свидания, Михаил Евгеньевич.
– Стой, Миронова, – Купряшин встал со стула и потянулся за своим пиджаком, – я заметил, что ты ни с кем дружбу тут еще не водишь, и вряд ли кто-то дожидается тебя у входа, пока ты тут у самодура-профессора отдуваешься. – Ага, попался! А я так и думала, что ты маньяк, а не профессор! – А на улице уже темно. Пойдем, я тебя подвезу.
– А я не домой, – шок сыграл свою роль, и я опять ляпнула первое, что пришло на ум. Купряшин как-то иронично изогнул бровь.
– А только домой подвезти можно? Или ты хотела меня уже семье представить? – Ухмыляется еще, вот зараза! – Ты учти, я еще не готов. – Черт, мне безумно нравится его смех. – Ладно, шучу-шучу. Так куда тебе?
– На кладбище… – Неужели я смогла увидеть на этом лице удивление? Дорогого стоит!
– Интересно, таких планов на вечер у меня не было, да и вообще я еще слишком молод, – недолго длился мой восторг от его растерянного выражения лица, – но раз предложил, не могу же я отказать даме в такой романтике. Поехали, Миронова, будем гулять под луной меж мрачных, заросших мхом надгробий.
– Вам бы книги писать, – язык у него подвешен, конечно, будь здоров, да… Главное, только не начать думать о его языке дальше… Черт, поздно!
– Я больше изобразительным искусством увлечен. – Опять шутит? – Погнали!
========== 8 ==========
Мое тело словно раскалилось в его руках. Рывок за рывком, и я, кажется, сейчас сойду с ума. Эти руки сжимают меня, подминают меня всю под него, исследуют меня, ласкают. Это слишком сладкая пытка, но единственная, которую не хочется прерывать, хоть тело уже взбудоражено до предела и так натянуто от напряжения, как струна, что вот-вот лопнет. Его губы ненасытны, мне просто не хватает воздуха – он просто выбивает его каждым движением во мне, он выцеловывает всё, словно ему подходит только мой воздух и без него он пропадет, исчезнет. Безумие, охватившее нас, полыхает, словно пожар, стихийное бедствие, от которого нет спасения. Я плавлюсь, хочу кричать, настолько мне хорошо именно с ним.
– Миронова…
Неужели это опять всего лишь сон? Открыла глаза и первое, что увидела – это черные тени деревьев, скрывающие за собой луну, холодную и далекую, освещающую всё вокруг. Но не это самое интересное в пейзаже, что я вижу, самое интересное – это черные и зловещие силуэты крестов и надгробий. Ну ничего себе проснулась, а можно обратно? И вообще, почему я сплю на кладбище? Кажется, после приснившегося мой мозг совершенно не способен соображать, а надо бы, и поскорее. Гробовая тишина только усугубляла картинный ужас моего положения. Так, рукой нащупала ремень безопасности на себе – я в машине. В машине – чьей?.. Поворот головы, и мои глаза встретились с глазами нахмуренного Купряшина, лицо которого тускло освещено лунным светом – картина не для слабонервных, ей-богу. Мой куратор не двигался, и на секунду мне показалось, что даже не дышал. Мне стало страшно. Почему во сне он, тут он, везде он? Моё лицо начало заливаться краской, темнота меня даже спасает сейчас.
– Я уснула? – Эге-гей, и снова с вами марафон нелепых вопросов! Вот, блин, и досмотрела ночной сон. Наши желания имеют обыкновение сбываться. Но, как показывает практика, не всегда вовремя. Как же стыдно, кто бы знал! И всё это ещё, можно сказать, в тылу врага. Боже, что же за невезение такое-то, а? Всему виной моя бессонная ночь, так бы я ни за что не уснула в машине. – Почему вы меня не разбудили?
– Да я как-то заслушался, если быть честным, – мой куратор, кажется, впервые за наше недолгое знакомство выглядел действительно серьёзным. Что? Заслушался? Чёрт! Что я тут вытворяла-то? Какой же стыд! За что мне это всё? – Но ты права, для нашего общего дальнейшего спокойствия я должен был разбудить тебя ещё в самом начале твоего сна.
– О нет… – Мне остаётся теперь только провалиться сквозь землю, благо, и место выбрано подходящее.
– Нет, там по тексту было «О да» и прочие удовлетворительные склонения ситуации. – Всё, теперь я точно умру. Прямо здесь и сейчас. – Да ладно, Миронова, не сильно на эту тему убивайся. Пойдём лучше с тобою гулять под луною.
Это, кажется, самый позорный момент в моей жизни. Я совсем не знаю, что мне сказать на это своему преподавателю в этой ситуации, поэтому мне проще последовать его примеру и, сделав вид, что ничего особенного и не произошло (ага, легко сказать!), выйти следом за Купряшиным на свежий воздух, ещё не успевший принять категорическое решение по смене с летнего на более прохладное осеннее настроение. Но, тем не менее, я поёжилась. Не знаю, чем это было больше вызвано: тем, что я хоть и взбодрилась от осознания своего позора и силы настигшего меня стыда, но была ещё сонной, или же тем, что вечерние сумерки всё же поглотили то привычное тепло, покидающее насиженное место, уступая место лёгкой дымке тягучей прохлады. Профессор пошёл позади меня, когда я уверенным шагом направилась в нужную сторону. Я совсем не понимаю, зачем ему самому понадобилось идти за мной и дальше, но у меня даже мысли не возникло запретить ему это. Очень странно, но его присутствие здесь не давило на меня, оно почти умиротворяло. Может, потому что он молчал и не язвил в привычной для него манере? Не знаю даже. Ну, ещё и не так страшно было, я как-то не подумала, что поздние поездки на кладбище – не самая лучшая идея, когда ты не некромант.
– Миронова, я теперь чувствую на себе ответственность за то, чтобы контролировать твои передвижения вне университета. – Я удивленно обернулась. – Что ты так на меня смотришь? Если ты в здравом уме шатаешься в такую темень по кладбищам, то я опасаюсь за твою безопасность, – Купряшин остановился, – и за свою! Я ж что-то даже не спросил, с какой целью мы вообще отправились в это увлекательное путешествие.
– Я не ожидала, что уже так рано темнеет, – я действительно не ожидала, не вру, – да ещё так не вовремя…
– …уснула, ага. – Моя жизнь кончена, я теперь в этом не сомневаюсь. Мне срочно надо уйти в монастырь, или бежать из страны, я еще не определилась. Резко развернувшись обратно, я с удвоенной скоростью припустила от своего демона-преподавателя, сломавшего мою жизнь и психику. Во всём точно виноват он!
– Ой, – я, как-то неловко поставив ногу на выпирающий из земли прямо на тропинке корень от рядом стоящего дерева, начала заваливаться назад, теряя равновесие. О нет, только не это, лучше уж вперед и лицом в грязь! Но моё везение не позволило избежать ещё одного позора, и я, пытаясь на лету развернуться боком, чтобы не убиться самой и не убить своего куратора, всё же умудрилась схватить его за рукав пиджака, потянув за собой на землю. Вот тебе и обнимашки, Михаил Евгеньевич, сам же хотел! Надо было уточнять, что на земле, на кладбище, под луной – не лучшее для них место. Купряшин заёрзал подо мной, так удобно устроившейся на нём, тем самым спасшейся от очередных ушибов. Кажется, ему повезло меньше, потому что дыхание его стало каким-то тяжелым.
– Миронова, мне тоже понравился твой сон, но не на кладбище же его продолжать, ну правда. – Я вспыхнула от его слов и попыталась подняться, но от прикосновений к его телу, чтобы помочь себе встать, меня начала бить крупная дрожь и моё собственное тело перестало меня слушаться. Мой преподаватель никак не помогал мне, просто наблюдая снизу за моим копошением. – Или это и есть цель нашего визита в столь уединённое место?
– Я не… – Я не смогла даже сформулировать свою мысль, не то что озвучить её, когда руки Купряшина легли на мою талию и медленно, но уверенно начали двигаться выше, чуть сжимая мою кожу, даже под одеждой оплавляющуюся от его прикосновений. Нет, моя жизнь определённо дала трещину, никаких сомнений не осталось.
========== 9 ==========
– Миронова… – Руки Купряшина очень медленно поднимались от моей талии вверх, так, что я, кажется, совсем забыла, как люди дышат. – Это всё такая романтика, что даже и не знаю, как устоять. Но всё же, – он одним резким движением – какие же сильные руки у него! – стянул меня с себя и следом перекатился со спины так, что теперь это он нависал надо мной, а потом наклонился ближе к моему уху и почти шепотом произнес: – Я знаю места и покомфортней. Если не передумаешь, я всегда готов показать, рассказать, да и вообще – я готов.
Профессор грациозно поднялся с земли и подал мне руку, на которую я смотрела со священным ужасом, как и на все остальные части своего преподавателя – он исчадие ада и призван искушать, завлекать, соблазнять и лишать рассудка, однозначно. Я даже боюсь вложить свою руку в его, а вдруг таким нехитрым рукопожатием с этим демоном я скреплю какой-нибудь договор по продаже моей души и тела в вечное рабство? Хотя, если только тело, то можно и рискнуть, а вот душу трогать не надо, мне она, может быть, еще самой пригодится. Была не была – я взялась за галантно предложенную мне руку и, кряхтя и совсем неизящно группируясь, чтобы не завалиться обратно, всё же смогла подняться. Вот так ситуация.
– Михаил Евгеньевич, извините меня, пожалуйста, – в глаза ему я точно теперь никогда не смогу посмотреть, буду до конца своих дней бубнить в пол, – я очень неловкая. Вы… вы не поранились?
– Я-то нет, а вот ты, кажется, коленки свои стесала. – Я опустила глаза вниз и заметила рваные края джинс. Вроде бы ничего не болело. – Давай вернемся к машине, там есть аптечка.
– Не надо, спасибо, – сейчас было другое важное дело, – уже и без того слишком поздно, а вы всё со мной нянчитесь. Я сейчас, я быстро – туда и обратно.
Мы уже почти пришли, большая одинокая береза уже видна с этого места. Мне всегда раньше казалось, что это единственная береза на всё кладбище, хотя у меня никогда не возникало желания проверить наличие других. Да и не так часто в последнее время я здесь стала бывать – замоталась с выпускными и вступительными экзаменами. Могила не выглядела запущенной, хотя за несколько месяцев трава вокруг, конечно, хорошо вымахала – но то лишь вокруг.
– Громов Кирилл Дмитриевич. – Я аж подскочила от голоса позади, Купряшин настолько бесшумно следовал за мной, что на мгновение я даже забыла о нем. Преподаватель как-то с досадой цокнул: – восемнадцать лет было, совсем молодой.
– Да, сейчас мы одного возраста, – я с улыбкой вспомнила как мои юные года, не вяжущиеся с серьезностью моих чувств и намерений, всегда веселили его… – Теперь бы он не смог назвать меня мелкой.
– Да тебя теперь мало кто назовет мелкой, – голос Купряшина немного сел на этих словах, так, что мне показалось, что я не могу разобрать слов. Я повернулась назад и увидела моего преподавателя, лицо которого хорошо освещала луна, внимательно смотрящего на меня – ни тени улыбки. – Миронова, а кто он тебе?
– Моя первая любовь, – не знаю, почему ответила преподавателю честно, но на мгновение даже улыбнулась на этих словах.
– Настоящая? – Не с недоверием, а с какой-то тоской спросил.
– На всю жизнь, – это одно из немногого, в чем я всегда уверена.
– Но это же было одиннадцать лет назад, Миронова, – Купряшин продолжал буравить меня взглядом, – тебе же сколько было? Семь лет? Ты же была слишком маленькой для того, чтобы понять, что такое любовь на всю жизнь.
– Вот и он не верил, – да, и постоянно причитал “Мирка, Мирка, я из-за тебя ни на ком жениться не смогу. Мне придется ждать, когда ты вырастешь. А когда это произойдет, ты увидишь, что я уже дряхлый старик, и я стану тебе совсем не нужен. Ни тебе, ни кому другому. Но так как я дождусь тебя, ты просто обязана будешь любить меня и дальше, такого старого, седого и морщинистого. Представляешь, какой ужас?”. Он пугал меня так, а я смеялась и говорила, что он никогда не станет старым. Оказалась права. Я обернулась обратно к могиле, и мы постояли еще немного, не нарушая тишину этого места. Я достала из кармана сложенный вчетверо листок и, воровато и немного смущенно обернувшись на преподавателя, засунула его у основания надгробия – я не приносила цветов, но никогда не приходила без писем. – Я всё, мы можем ехать.
– Да, хорошо, – Купряшин присел поправить свои шнурки, хотя я даже не представляю, как можно в такой темени разобрать что-то, а уж увидеть шнурки – ну просто кошачье зрение, ей-богу. – Иди, я сейчас. А то мы пока тут катались по земле, моя одежда решила, что это сигнал и начала с меня активно сниматься.
– Хорошо, что брюки так резво не среагировали и остались на месте, – почему-то мне перестало быть неловко в этот момент, я широко улыбнулась и пошла в сторону машины.
– Это я их просто придерживал, а так-то они полетели первые. – Я услышала смех в голосе Купряшина и с удовольствием рассмеялась и сама. Кому сказать – кладбищенские шутники!
========== 10 ==========
На обратном пути я снова умудрилась уснуть в машине Купряшина, сколько не пыталась бодриться. Но на этот раз мне повезло спать без сновидений. Проснулась словно от шёпота, мне всё казалось, что кто-то зовёт меня “Мирка… Мирка…”. Открыла глаза и поняла, что сплю, укрытая пиджаком куратора, а сам он, откинувшись на подголовник своего кресла, тоже спит, чуть хмурясь во сне. Не стал будить меня и уснул сам. Не могу же теперь я быть свиньей, потревожившей профессорский сон. Машина стояла возле моего дома, и в первое мгновение я вдруг испугалась – откуда бы мой адрес был известен преподавателю; а потом поняла, что хорошо, что тот спит и свои дурацкие вопросы я сначала мысленно проговариваю. Иначе снова услышала бы что-то из серии “Миронова, а выглядишь вполне себе умной. Ну откуда бы мне был известен твой адрес? А что ж ты не спросила, откуда я знаю твой телефон? Из личного дела всё, Миронова, из лич-но-го де-ла.”. Вот спасибо, наелась уже саркастичных усмешек, теперь план такой: сначала думаю, потом говорю, и никак иначе!
Вокруг было совершенно безлюдно, фонари, те из которых еще не поразбивали, уже не горели, улица была погружена в мрачный уют и спокойствие ночи. Тишину нарушало только размеренное сопение Купряшина. Я развернулась боком в кресле и отчего-то не смогла себе отказать в том, чтобы без утайки, пока есть возможность, получше рассмотреть лицо своего куратора. Он красив, хотя, может, это сейчас говорят не мои мозги, а сны, что так внезапно атаковали меня. Под его глазами залегли тени, которых при дневном свете как-то не заметила, отчего он выглядит уставшим и каким-то одиноким, что ли, пока спит. Ему, наверное, около тридцати, где-то как и моему брату, хотя никак этих двоих нельзя даже сравнить: мой брат-разгильдяй – и по жизни, и по внешнему виду – и мой преподаватель, одетый всегда с иголочки и выглядящий сногсшибательно – просто небо и земля, конечно.
Интересно, Купряшин, а я тебе нравлюсь? Потому что ты, кажется, мне даже очень. Ну и как, спрашивается, это называется? Безумие, это точно безумие – я вижу этого человека, считай, впервые в жизни, а уже сошла с ума, раздумывая на такие провокационные темы. Я вдруг подумала, что рада, что у меня с этим великолепным экземпляром мужчины были хотя бы такие прекрасные сны – глядишь, повезет, и приснятся еще. Мое лицо в очередной раз заливалось краской, но сейчас не от стыда, как всё время получалось, а от удовольствия от воспоминаний – кто бы мог подумать, что сны бывают настолько реалистичными. Сны… Сны это, конечно, хорошо, но если бы эти руки меня обхватили по-настоящему, сгребли в охапку и повалили под это крепкое тело, то я не стала бы уже сопротивляться. Какие уж тут к черту сопротивления, когда я сама подумываю о нападении с целью совращения. Мама была бы в шоке, узнай она, какие мысли одолевают ее примерную дочь, да что уж, я сама еще не до конца пришла в себя. Во всем виноват Купряшин, я точно говорю!
Словно откликнувшись на мои мысленные восклицания, мой куратор заворочался на кресле, но, так и не проснувшись, успокоился, замерев. Челка от движения сползла ему на глаза, отчего он стал немного морщиться, а я испугалась, что он проснется – было жалко его будить. Я потянулась рукой к его волосам, чтобы аккуратно убрать в сторону мешавшую прядь, обливаясь холодным потом от страха быть пойманной с поличным – было ощущение, что я в одиночку без снаряжения и подготовки отправилась на ограбление банка, напичканного охранными системами под завязку. Меня ждал бесславный конец, сомневаться не приходилось. Когда я коснулась пряди волос и уже почти отвела ее от глаз Купряшина, он вдруг повернул голову так, что моя рука легла ему ладонью на щеку, немного колючую от проступившей щетины, но очень теплую. Глаза куратора резко распахнулись, и он внимательно посмотрел на меня, перепуганную до основания, рука его легла поверх моей и заблокировала пути отступления.
– П-прядь… – Мне срочно нужно было объясниться за свое поведение и эти нелепые действия. – П-поправить хотела, она на глаза упала.
– Ага. – Купряшин спокойно продолжал смотреть мне в глаза, словно и не собираясь отпускать мою руку.
– Я… Извините меня, я не собиралась…
– Собиралась. – Я, кажется, сейчас умру. Повторные приступы паники атаковали меня, сердце начало истерически бухать в груди.
– Я… я… вы… – Да что ж происходит-то? Где мое хваленое “Дайте мне сюда этого Купряшина, я его сейчас соблазнять буду”? Меня совершенно откровенно начало трясти от волнения.
– Миронова, не мандражируй. – Мой куратор, не отпуская мою руку из своей, опустил их от лица и задержал на своей груди, чуть покрепче перехватив мои дрожащие пальцы. – И сейчас, главное, не волнуйся, хорошо?
– Что?.. – Я не успела даже понять, к чему относились его последние слова, когда он, чуть наклонившись навстречу, притянул меня за руку ближе к себе и накрыл мои губы своими. Мягко, нежно, как-то в одно мгновение заполнив собой всё внутри и вокруг. Это было даже вкуснее, чем во сне, и мне совершенно не хотелось сопротивляться.
========== 11 ==========
Этот поцелуй, кажется, уже длится целую вечность, и не жалко всю ее так и провести. В таких желанных объятиях, кто бы знал. Я хочу приникнуть ближе, полностью раствориться в касаниях губ, рук, я хочу большего, я хочу быть ближе, но, оказывается, я до сих пор пристегнута. Один щелчок, и я, потеряв совершенно голову, кинулась в наступление с поцелуем, словно это только ремень безопасности меня сдерживал всё это время. Купряшин сдавленно охнул от моего напора, но, судя по тому, как он откликается на этот странный внезапный поцелуй, вряд ли его смутило это. Он очень жадный – и поцелуй, и тот, кто его дарит. Но мне слишком мало, мне требуется больше, слишком большое расстояние между нами, я физически ощущаю его, каждый разделяющий наш сантиметр. Наверное я сошла с ума всё-таки, но остановиться я уже не могу – несколько неуклюжих перемещений без разрыва наших касаний, сводящих с ума, и я перебралась на колени к своему собственному преподавателю – какой кошмар, какой ужас, какой восторг…
Зарывшись пальцами в его волосы, я, словно с цепи сорвавшись, целовала так, словно от этого зависела моя жизнь, а Купряшин, надо отметить, был очень заинтересован в моем спасении и активно принимал в нем участие, заставляя меня задыхаться от умелой пляски его языка – я даже не знала, что такое можно вытворять при обычном поцелуе. Хотя как можно назвать этот поцелуй обычным? Пусть мне не с чем сравнить, но это прекрасное сумасшествие не может быть чем-то обычным, никак не может. Его руки, эти сильные руки обхватили меня за талию и прижали к себе с такой силой, что я почти задохнулась от жара этого желанного крепкого тела. Сидя на коленях Купряшина, обхватив его ноги своими с обеих сторон, я чувствую его возбуждение через ткань брюк – это пугает меня с той же силой, что и будоражит, возбуждает, окончательно сводит с ума. Его рука пробралась под мою кофту и коснулась кожи на спине, а я от неожиданности и восторга от этого прикосновения выгнулась всем телом, разорвав наш поцелуй, чем тут же воспользовался профессор, приникнув своими губами к коже на моей открывшейся ему шее. Хотела вскрикнуть, но звук застрял у меня в горле, когда Купряшин, зацепив намеренно зубами кожу на шее и спустившись вниз, языком прошелся по моим ключицам. Если я не умерла до этого момента, то теперь точно умру, никаких сомнений! Или дальше будет только хуже? Я не представляю, что же происходит со мной и почему я не могу прекратить это и отказаться от этих сладких пыток. Боже, что же я творю, что же он творит, что мы творим-то оба? Но невозможно остановиться, невозможно разорвать эти прикосновения. Нажав какую-то кнопку, мой преподаватель – не только какой-то там теории, но и вполне себе важной практики – опустил свое сидение почти в горизонтальное положение, и я задрожала. То ли от страха, то ли от ночной прохлады контрастирующей с горячими прикосновениями на моей обнажаемой коже – неужели я готова взять и так и поступить? В машине? С не знакомым мне человеком? Возле собственного дома, в конце-то концов?! Кажется, готова…
Мои руки через тонкую ткань рубашки безнаказанно изучают тело, которое всё это время занимало мои мысли, прекрасное тело, восхитительное, сводящее с ума. Как же хочется прикоснуться к нему без препятствий в виде одежды, которая заставляет страдать меня, разделяя меня с желаемым. Мои пальцы дрожат, но я решительно настроена победить и залезть-таки под одежду своего преподавателя, справившись с каждой пуговицей на его чертовой рубашке, даже не отвлекаясь на его поцелуи, его прикосновения, нет… совсем не отвлекаясь на них… Низ живота скрутило в тугой узел и, кажется, еще чуть-чуть, и я просто взорвусь на тысячи мелких осколков от тех ощущений, в которые я погружена. Эти пуговицы – что за черт! – совершенно не поддаются, в фильмах у героев всё так просто выходит всегда, а у меня не получается. Нужно больше практики? Я буду много практиковаться, я буду прилежной ученицей, честное слово. Но сейчас я злюсь, так злюсь, что не сразу заметила, как, вцепившись пальцами через ткань в кожу Купряшина, я зарычала от досады. Жажда, сейчас я поняла, что это жажда, мне хотелось насытиться прикосновениями, хотелось погрузиться целиком в обладание этим великолепным мужчиной, лежащим подо мной, но почему-то даже в таком положении подчиняющем меня себе. Его крепкие руки перехватили меня посильнее и просто вжали в себя, губы жадно впились в мои, совсем забывшие о своем желании и слишком долго остававшиеся без дела. Я сжата так крепко, что не могу даже пошевелиться, лишь принимать ласку – то ли убивающую меня, то ли успокаивающую, я уже не понимаю, что именно чувствую на самом деле и жива ли еще. Одно я знаю точно – я сошла с ума, я сошла с ума в этих объятиях.
– Миронова, – он, прерывая поцелуй на недолгие мгновения, словно сам не хотел отрываться даже ненадолго, позвал меня.
– М-м? – Разве можно отвлечься сейчас на какие-то слова?
– Кажется, нам надо сейчас поговорить, – Купряшин, одной рукой обвив мою талию, а второй зарывшись в мои волосы, притянул меня ближе и с новой силой впился в мои губы. Неужели он сам не понимает, что не до разговоров?
– Сейчас? Правда? – Какой же глупый мужчина мне попался, а ведь казался таким умным, а еще профессор называется.
– Миронова, – снова поцелуй, мой ему, его мне, неважно, кто кого сейчас перебивает, – я серьезно.
– Я тоже, – я кивнула для убедительности и снова завладела его губами, – более чем.
– Миронова, я не шучу, нам надо поговорить, но так, чтобы ты не разбивала мои доводы своим сумасшедшим великолепием – сможешь не двигаться несколько мгновений? – Я совсем не согласна, тянусь за поцелуем, но Купряшин меня перехватывает и сжимает в объятиях так, что я не могу до него дотянуться. – Э нет, мне бы сейчас очень помогло твое благоразумие, кстати, где оно? – Он слегка коснулся губами моей щеки и как-то обреченно прошептал: – Моё тоже куда-то запропастилось… Миронова, я тебе, конечно, сам сказал, что знаю места покомфортнее, но я не имел в виду машину. У тебя очень странные представления о комфорте, ты знала? Нам надо остановиться, Оль. – То, что он назвал меня по имени, как-то резко и очень грубо отрезвило меня, смахнув пелену безумия, до которого я добровольно себя довела. Мне вдруг стало не хватать воздуха, а на глаза навернулись предательские слезы – что же я творю-то, сумасшедшая? Я попыталась отстраниться от Купряшина, но он, заметив перемену в моем настроении, не дал мне этого сделать, заблокировав мне пути отхода. – Дурочка, ну ты чего? Я же о тебе думаю. Просто, – он перехватил свои руки у меня на талии, чуть надавив на нее и подавшись бедрами навстречу мне, так, что я оказалась прижата к его возбуждённой плоти, – дальше я действительно не смогу остановиться, – нежный поцелуй, – даже несмотря на доводы разума.
========== 12 ==========
Сидя на коленях у Купряшина, придерживаемая его сильными руками, я слишком хорошо чувствую силу его возбуждения, но никак не могу понять, чего больше во мне: желания или страха. Я думаю, думаю и боюсь пошевелиться. Щелчок какой-то кнопки – и водительское сидение потихоньку начало поднимать нас в более вертикальное положение. Всё бы хорошо, но я против своей воли, но вполне с удовольствием, от движения механизма заерзала на собственном преподавателе, наблюдая, как на его лице заходили желваки, и чувствуя, как пальцы сильнее сжимают мои бока. А вот сам виноват, Михаил Евгеньевич, балуешься тут со своей машиной. Низ моего живота просто горит от такой медленной и сладкой пытки, но спинка кресла поднимается, а мы вдвоем так и не шевелимся, лишь я умоляюще закусила губу. Ну нет же никаких сил терпеть! Я сжала свои пальцы на плечах Купряшина и, резко наклонившись к нему, все же завладела его манящими губами – что же он со мной сделал-то, или я всегда такой и была? Профессор застонал и ответил на поцелуй, отнимая у меня инициативу, лаская меня, сводя с ума движениями напористого и неутомимого языка, прикусывая мои губы, так, что хочется почти плакать от переполняющих меня эмоций – так целоваться просто противозаконно.
– Плохая, плохая Миронова, – Купряшин отстранился от меня и перехватил мои плечи своими руками, чтобы я не смогла снова до него дотянуться, – и выбор плохой. Нет, очень хороший, конечно, одобряю, но очень плохой, ясно? – Я честно отрицательно помотала головой, смотря во все глаза на преподавателя. – Эх ты, Миронова, а еще…
– …говорила, что умная, ага, – я не сдержалась и спародировала своего куратора, от души рассмеявшись. Тот сдержал улыбку, но меня всё-таки, аккуратно приподняв с себя, отправил на пассажирское сидение. Я недовольно надула губы – боже, что за пошлый жест, фу. – Это не я “эх”, это “эх вы”, Михаил Евгеньевич.
– Михаил Евгеньевич, значит? – Как-то внимательно он посмотрел на меня, так, что у меня сжалось всё внутри и я вся как-то словно съежилась и уменьшилась. Чуть наклонился в мою сторону, едва заметно проведя языком по своей нижней губе, но успев заворожить меня этим движением, но потом резко отвел глаза, тряхнул головой и шумно вдохнул, зажмурив глаза. – Так, ну-ка прекращаем. Ты, – ткнул пальцем в мою сторону, скорчив зловещую рожу, – сиди и не шевелись. – Открыл дверь, начал выходить из машины, заставив мой рот распахнуться от удивления.
– Но… – Я попыталась открыть свою дверь и выйти следом, но Купряшин снова погрозил мне пальцем и шикнул на меня.
– Сиди, я сказал, – он указал мне пальцем на дверь, и я послушно захлопнула ее со своей стороны, а потом он захлопнул свою, отошел на несколько шагов, вернулся, открыл свою дверь и строго на меня взглянул: – И не шевелись!
Купряшин, снова захлопнул дверь и, развернувшись к машине и мне в ней спиной, отошел к скамейке, стоящей у дома, став копаться в карманах своих брюк. Судя по нервозным жестам – безуспешно. Профессор замер на мгновение, взъерошил свои волосы и, прокрутившись на каблуках, неторопливо начал возвращаться. Я, как завороженная, следила за его передвижениями, затаившись и действительно не шевелясь, как мне и было наказано моим строгим тираном-преподавателем. Он подошел к машине и снова открыл дверь.
