Текст книги "Русские исторические женщины"

Автор книги: Даниил Мордовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 58 страниц)

VII. Екатерина Черкасова – дочь Бирона
(Баронесса Екатерина Ивановна Черкасова, урожденная принцесса Бирон)

Фамилия Биронов недолго оставалась на страницах русской истории: подобно такой же пришлой фамилии Годуновых, Бироны, с грозным «временщиком» во главе, слишком временно и слишком мимолетна появляются на горизонте русской государственной жизни и подобно Годуновым исчезают бесследно, хотя одно лицо из этой слишком памятно России фамилии доживает почти до девятнадцатого столетия, но в неизвестности, нося чужую, вполне уже русскую или обрусевшую фамилию.

Лицо это было – дочь Бирона, Гедвига.

В то время, когда Бирон, еще не знатный, но уже отличенный перед всеми придворными Анны Иоанновны, жил в Митаве при дворе своей покровительницы, будущей русской государыни, Анна Иоанновна женила его на бедной девушке из дворянской фамилии фон-Трейден, Бенигне-Готлиб.

В этом браке Бироном прижито было трое детей: в 1723 году родилась у него дочь, которую назвали Гедвигой, потом, в 1724 году родился сын Петр и в 1727 году сын Карл.

Маленькая Гедвига оказалась горбуньей: небольшой горбовой нарост был у нее на спине, однако, не слишком безобразил рост и фигуру Гедвиги. Когда девочка начала уже понимать свое положение, она увидела себя принадлежащей к такой семье, перед которой раболепно преклонялся весь Петербург, и потому девочка иначе не могла представить себе жизнь, как в тех образах, в каких она предстала перед ней с самого ее младенчества: отец ее был граф, обер-камергер русского двора и «временщик».

Могущественный отец Гедвиги, всецело занятый сложными государственными делами столько же, сколько придворными и дипломатическими интригами, не мог, конечно, отдавать своего времени наблюдение за воспитанием детей, и потому вполне предоставил эту заботу жене своей, Бенигне-Готлиб. Бенигна-Готлиб, по природе женщина не глупая, хотя с ограниченным образованием, позаботилась дать своим детям образование широкое, сообразное с высоким государственным саном их отца: она не жалела на детей денег, тем более что государственные сокровища были едва ли не в бесконтрольном распоряжении ее мужа, всесильного временщика, выписала из Европы лучших учителей, гувернеров и воспитателей, которые ввели в программу воспитания детей все науки, необходимые для приготовления к государственной деятельности. Сама императрица принимала в этом деле непосредственное участие: детей Бирона она любила, как бы это были ее собственные дети; она с участием следила за их воспитанием; часто присутствовала во время классных занятий; сама спрашивала уроки. Сыновья Бирона оказывали мало успехов, учились вяло, были неразвиты, ленивы; но зато Гедвига подавала блистательные надежды: это была умненькая, живая девочка, в учении она делала быстрые успехи и в общем развитии шла впереди своих братьев. Но, без сомнения, физические недостатки маленькой горбуньи отвратили от нее нежность отца, которому, конечно, желалось, чтобы дочь его блистала красотой, как он сам блистал могуществом, чтобы с помощью этой красоты можно было войти в связи с могущественными особами, если не здесь, в России, то в Европе. Бирон часто не скрывал своего нерасположения к Гедвиге, преследовал ее насмешками, попреками, как дурнушку. Самолюбивая и умненькая девочка не могла не видеть этой слишком крайней холодности отца, и, сознавая свой ум, свое превосходство перед прочими, заключалась в себе самой, а через это вырастила в себе скрытность, но, вместе с тем, выработала себе волю и самостоятельность

Когда Гедвиге было десять лет, в 1737 году, отец ее был пожалован герцогским достоинством, и маленькую Гедвигу стали называть «принцессой». Ей дали придворный штат, фрейлин, камер-юнгфер, пажей.

Когда Гедвиге было двенадцать лет, она явилась ко двору; В это время совершалась свадьба племянницы государыни, принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, с принцем Антоном-Ульрихом брауншвейгским. Это было 3-го июня 1739 года. Гедвига отправилась в придворную церковь в великолепной золоченой карете, окруженная свитой. При свадебной церемонии она стояла рядом с государыней. За официальным придворным обедом она сидела рядом с новобрачными, а вечером, во время придворного бала, управляла танцами.

Первое появление ее в свет было вполне удачно, и императрица осталась ей вполне довольна. Молоденькая девушка оказалась умна, ловка, находчива, и привлекла всеобщее внимание, тем более, что это была дочь Бирона. После первого выезда она уже являлась ко двору во всех торжественных случаях, и около нее образовалась толпа поклонников: вся блестящая молодежь того времени, все придворные любезники окружали дочь Бирона; все старались угодить ей, заслужить ее внимание, чтобы, в свою очередь, заслужить лестное внимание ее папаши. Это раболепство Гедвига, естественно, принимала как дань уважения ее уму и талантам, как обаяние ее красотой, и это тем более было ей по душе и тем охотнее отдалась она наслаждению блистать и побеждать, что дома она встречала только обидное невнимание или уж не в меру обидную придирчивость отца.

Вместе с отцом и Гедвига разделяла милости императрицы. В то время, когда заключен был белградский мир, в 1740 году, Гедвига пожалована была портретом государыни, украшенным бриллиантами, для ношения на груди. Начали уже поговаривать, что государыня готовить ей жениха в числе владетельных особ и что ее намерены помолвить за сына одной из германских коронованных особ.

Гедвига видела впереди новый ряд побед, нескончаемую лестницу почестей и избыток жизненного счастья.

Но жизнь не дала того, что ожидалось не одной Гедвигой…

В октябре 1740 года императрица Анна Иоанновна скончалась – и вместе с этим рухнуло могущество Бирона, рухнуло и счастье Гедвиги, так не надолго улыбавшееся ей.

Прошло 22 дня после смерти императрицы, и Бирон был уже обвинен в государственной измене, осужден и посажен в крепость. В крепость посажена была и ни в чем неповинная Гедвига, которой было только семнадцать лет. Вся семья Бирона сидела в крепости семь с половиной месяцев, пока не вышло новое определение суда – сослать всех Биронов на вечное житье в Сибирь.

В Пелыми, в том заброшенном сибирском городке, который, полтораста лет назад, заселен был ссыльными угличанами за то, что в городе их совершилось убийство царевича Димитрия и угличане отмстили его убийцам – в этом далеком городке для Биронов выстроили дом о четырех комнатах и окружили его, как острог, высоким палисадом.

Вот куда поворотила звезда Гедвиги, загоревшаяся было на западном горизонте…

За высоким пелымским палисадом, среди снегов, и грешный Бирон, и неповинная Гедвига должны были кончать свой жизнь. В Сибирь Биронам позволено было взять часть своей прислуги, и в том числе, для Гедвиги с матерью, «девку арапку Софью и девку турчанку Катерину».

После долгой и томительной дороги Бироны поселились в Пелыми. Надорванный последними событиями, Бирон слег – он не привык к таким ударам: Гедвига и мать день и ночь чередовались около постели опального вельможи и читали ему, в утешение, святую библию.

Можно себе представить, что переживала молодая девушка…

А Бирон, в ссылке, больной, был еще раздражительнее: что прежде, в самовластных порывах раздражительности, Бирон изливал на всю Россию и давил ее собой, то теперь все почти обрушивалось на слабые плечи нелюбимой им дочери горбуньи.

Но через год до Биронов дошла весть о новых важных событиях в далеком Петербурге: на престол вступила цесаревна Елизавета Петровна, и в душе Бирона воскресла надежда на избавление, на восстание из его живой могилы. Он помнил, что делал когда-то добро цесаревне, и решился писать ей о смягчении своей тяжкой участи.

Благодарная императрица сжалилась над павшим величием и приказала перевести Биронов в Ярославль. Там, на берегу Волги, отвели им большой каменный дом, который долго потом показывали, как местопребывание некогда страшного временщика.

Ярославль, казалось Гедвиге, стоял уже довольно близко к тому месту, где она была когда-то счастлива: вести от Петербурга доходили до Ярославля гораздо скорее, чем до Пелыми – и Гедвига дозволила себе мечтать о возвращении потерянного счастья, тем более, что и в силе и в падении отец ее оставался все тем же – он не любил свой дочь, а несчастье сделало его характер еще более жестким.

Гедвига испробовала все средства, чтобы напомнить о себе в Петербурге, чтобы имя ее произнеслось при императрице, чтобы двор опять открылся перед дочерью опального отца: Гедвига думала найти путь ко двору через всех влиятельных лиц нового своего местозаключения; но влиятельные лица Ярославля были бессильны открыть молодой и честолюбивой мечтательнице путь ко двору. Она решилась писать к любимцу государыни, графу Шувалову, – но это осталось только бесполезной попыткой.

Так прошло восемь лет – восемь лучших лет жизни.

Гедвига переживала уже двадцать шестой год этой странной жизни, исполненной страшных, подавляющих контрастов – первая молодость ее проходила…

И вот, девушка решается бежать из отцовского дома, как, сорок пять лет тому назад, бежала другая честолюбивая девушка, Матрена Кочубей, но та бежала к любимому человеку, к своему счастью, а эта за тем, чтобы искать этого счастья.

В начале весны 1749 года Гедвига узнала, что императрица переехала в Москву и в апреле отправляется пешком к Троице на богомолье. Гедвига узнала, что императрица только в полутораста верстах от Ярославля – это так близко: близким казалось молодой девушке и ее долгоискомое счастье.

15-го апреля ночью Гедвига бежала.

Надеясь, что женщина скорее войдет в ее положение, особенно, когда узнает мотивы ее бегства, смелая девушка в эту же ночь явилась к жене ярославского воеводы Пушкина, и, обливаясь слезами, объявила ей, что она решилась на бегство от жестокости и преследований отца, что преследования эти воздвигнуты на нее за то, что она желает принять православие и что она решилась идти прямо к императрице, дойти до лавры и просить защиты доброй государыни. Пушкина рада была ухватиться за этот счастливый, случай, чтобы самой отличиться перед государыней, и той же ночью, вместе с беглянкой отправилась в лавру.

В лавре обе женщины нашли то, чего искали. Пушкина представила Гедвигу первой статс-даме государыни, Шуваловой, и та приняла участие в молодой девушке. Гедвига, обладая искусством заслуживать общее расположение и побеждать обаянием своего ума, нашла в Шуваловой сильную покровительницу, которая приняла в ней самое горячее участие. Девушка представлена была императрице, как несчастная жертва родительской тирании, как существо, страдающее за тайную приверженность к православию: то была «бедная овечка», ищущая своего стада, как представили это дело императрице. Без слов, но с горькими слезами Гедвига упала перед императрицей, и глубоко растрогала ее. Государыня обласкала девушку, обещала свое покровительство, обещала даже быть ее матерью при крещенье, которое и должно было совершиться в Москве.

Гедвига опять видела впереди свое потерянное счастье.

Действительно, через три недели Гедвига была крещена в церкви головинского дворца и названа Екатериной.

Весь двор заинтересован был этой необыкновенной девушкой и ее участью. Интерес возбуждался еще более тем, что это была уже памятная всем горбунья, дочь Бирона, принцесса, перед которой когда-то весь двор раболепствовал и которая видела уже и крепостные казематы, и далекую Сибирь, и снова, по-видимому, шла в гору. Гедвига скоро вошла в доверие духовника императрицы, сделалась домашним человеком у Шуваловой и для нее создана была при дворе особая должность – второй надзирательницы за фрейлинами. Гедвига скоро вошла в свой новую роль, об ней опять заговорили, особенно же, когда она оказалась очень ловкой распорядительницей в устроении участи молоденьких фрейлин, которых она умела хорошо пристраивать замуж.

Но она не ограничилась и этим положением. Она нашла при дворе новых доброжелателей, и в числе их был гофмаршал двора великого князя Петра Федоровича, Чоглоков, обязанный Бирону тем, что герцог когда-то, еще когда был в силе, взял молодого Чоглокова из кадетского корпуса в конную гвардию и приблизил к себе. Чоглоков ввел Гедвигу в интимный кружок великого князя, который тем более полюбил дочь Бирона, что она была природная немецкая принцесса и говорила с ним по-немецки. Великий князь любил с ней говорить, поверял ей свои планы относительно обмундирования голштинских солдат, и умная горбунья умела хорошо выслушивать будущего императора, умела вовремя дать совет, сказать свое мнение. Когда Гедвиги не было у великого князя, то он и тогда не забывал ее, посылая ей от своего стола кушанья, лакомства, и вообще показывал ей свое расположение.

Но надо было думать и о замужестве Гедвиги. Гофмейстерина и друг великой княгини Владиславова нашла ей жениха в камергере Петре Салтыкове, которого мать оказала немаловажную услугу императрице при восшествии ее на престол. Женитьба сына на Гедвиге, дочери Бирона, на принцессе, льстила самолюбию Салтыковой, и она приказала сыну ухаживать за девушкой. Но Гедвига почему-то не благоволила к Салтыкову и наотрез отказала ему. Салтыков, наученный матерью, бросился в ноги императрице, просил ее помощи в его сердечном деле, и когда императрица спросила Гедвигу, почему она отказывает такому прекрасному молодому человеку – Гедвига отвечала, что она повинуется воле государыни. Это еще более возвысило в глазах государыни умненькую горбунью. Но ей все-таки не хотелось сделаться Салтыковой и она умела так ловко повести дело, что опротивела жениху, и он поспешил жениться на княжне Солнцевой. Императрица приняла еще более горячее участие в покинутой, огорченной невесте. Тогда ей нашли другого жениха, князя Григория Хованского; но этот уже сам положительно не выносил своей горбатой невесты, и под разными предлогами уехал к армии.

Императрица нашла Гедвиге третьего жениха – это был барон Александр Иванович Черкасов, человек умный, образованный, веселый собеседник в обществе, ловкий придворный, говоривший хорошо на трех иностранных языках – на французском, немецком и английском, с самым ровным характером, у которого только были две невинные, по тогдашним понятиям, страсти: вино и хорошенькие женщины. Черкасову желая угодить императрице, сделал предложение Гедвиге и получил ее согласие. Сделавшись женой Черкасова, Гедвига сумела заставить полюбить себя, и они действительно прожили с мужем счастливо более 35 лет.

Гедвига, ныне баронесса Черкасова, оставила двор и занялась исключительно воспитанием детей, которых имела от Черкасова. Она умерла в 1796 году.

Подобно Ксении Годуновой, эта дочь Бирона, умирая, просила, чтобы ее похоронили вместе с ее знаменитым отцом и братьями.

Набальзамированный труп ее был перевезен в Митаву, и там, в замке, в родовом склепе, дочь Бирона легла около тех, с которыми она когда-то делила могущество, славу, ссылку и – много семейного горя.

VIII. Графиня Мавра Егоровна Шувалова
(урожденная Шепелева)

Между женскими личностями первой половины восемнадцатого века есть немало таких, о которых, по-видимому, можно было бы совсем умолчать, как и об остальной массе женщин, и живших, и умиравших безвестно и не оставивших о своем существовании никакого следа в истории, которым ни личной деятельностью, ни обстоятельствами жизни, ни даже отношениями к другим историческим личностям не суждено было выступить из неизвестности, выпадающей на долю всему, что дюжинно, бесцветно, что ни добром, ни злом не выделилось в историческую особь, не оставило после себя, что называется, ни звука в воздухе, ни следа на земле, ни строки на исторической странице; но и в этом числе есть такие, которых, как ни бесцветно их существование, обойти нельзя, потому что какое-нибудь слово, сказанное ими, какое-либо письмо, ими написанное, или дополняют картину своего времени, или составляют редкий, характеристически орнамент целой исторической эпохи, или, наконец, освещают положение других исторических личностей.

Такой является фрейлина двора герцогини голштинской, несчастной цесаревны Анны Петровны, любимой дочери Петра Великого, матери императора Петра III – Мавра Егоровна Шепелева.

С именем девицы Шепелевой невольно связывается одно лишь воспоминание, но воспоминание очень рельефное: это ее письма к цесаревне Елизавете Петровне, будущей императрице русской.

Простые, бесхитростные, наивные, крайне притом безграмотная письма девушки обессмертили имя Шепелевой, и говорить о Шепелевой – значит, говорить о ее письмах, которые интереснее всей ее жизни и всех ее личных дел, мелких и ничтожных в общей сумме нашего историческая прошлого.

Мы поэтому и не будем почти говорить о Шепелевой, а скажем только о ее письмах: письма эти – колорит целой эпохи и в то же время портрет и характеристика той, которая их писала.

Мавра Шепелева происходила из старинного рода дворян Шепелевых. Где она получила воспитание, неизвестно; но всего скорее следует предполагать, что воспитание это, как живое выражение того скудного педагогического питания, которым довольствовалась тогда вся Россия, не многим разнилось от воспитания женщины времен еще стрелецких; разница только в том, что из тогдашних женщин редкая умела читать или начертать свое имя под какой-нибудь дарственной записью, Шепелева же сама пишет письма; через руки Шепелевой, без сомнения, прошли такие педагогические руководства, как творения Симеона Полоцкого, Лазаря Барановича, а может быть что-либо и поновее.

Как бы то ни было, но Шепелева является одним из экземпляров того, так сказать, нового издания русской женщины, которое явилось в свет после Петра, несколько дополненное и исправленное, и к которому принадлежит другой подобный же экземпляр – княжна Александра Григорьевва Долгорукая, бывшая потом замужем за Салтыковыми родственником царицы Прасковьи, и переписывавшаяся с известной Матреной Балк.

Одним словом, Шепелева умела писать письма в то время еще, когда не все царицы умели это; но как она писала – это другой вопрос.

Когда, после Петра Великого, цесаревна Анна Петровна вышла замуж за герцога голштинского и со своим супругом отправилась в столицу Голштинии, Киль, Мавра Шепелева находилась при особе молодой герцогини голштинской.

Уезжая в Киль, Шепелева оставляла в России высокого друга своего в лице младшей сестры герцогини Анны Петровны, цесаревны Елизаветы Петровны. Дружба эта выражалась не только в милостивых отношениях цесаревны в придворной девушке, но и в интимной переписке, поддерживавшейся между Шепелевой и цесаревной. Последняя называла «Маврутку» Шепелеву даже своего дочкой.

Первое известное письмо Шепелевой в цесаревне относится в 22-му октября 1727 года, следовательно, к самым первым месяцам пребывания герцогини Анны Петровны, а вместе с ней и Шепелевой, в Киле.

Передаем это письмо с дипломатической и филологической пунктуальностью – в ней-то вся и сила.

«Всемилостивейшая государыня цесаревна Елисавет Петровна!

«Доношу я вашему высочеству, что их высочество слава Богу в добром здравье обретаются; при сем же благодарствую за вашу высокую милость, что изволили ко мне писать, и впреть прашу я вашева высочества, дабы незабвесва была, писмами. Еше ш благодарствую за вашу высокую милость, что изволили ко мне, недостойной, прислать цытер катол бриллиантовой, и я не знаю, за что ваша высочество так меня, недостойной, жалуйте. Данашу я вашему высочеству, что я кланилас Бышову, и он столько обрадовался, что пуще быть нельзя, и приказал вам свой поклон отдать, а принц Август поехал по мать, и как он будет, то я ему отдам от вас поклон, и через два дни будить к нам, и обы принцессы, и я вашему высочеству обстоятельно отпишу про всо. Еше ш данашу, что пожалован Бышов в гарнадерску роту в капитани поручики. А что вы изволили ко мне писать, чтобы я донесла цесаревни о персонах, и я ей донасила, и она приказала сказать: сколь скоро будить живописиц из Францы, точась к вам пошлеть персону Бышова и принцов обех, а в Кили живописцы очень худи. Инова данашения писать не имею, точию остаюс вашева высочества верная раба Мавра Шепелева».

Таков был язык и такова грамматическая и литературная сила в писаниях придворной особы первой половины XVIII века: особенно характерны такие выражения как «еше ш данашу» (т. е. «еще ж доношу») и подобные.

Со следующим письмом Шепелевой, от 26-го октября, мы уже познакомились в предыдущем очерке, относящемся к герцогине Анне Петровне: это то письмо, в котором Шепелева извещает цесаревну Елизавету Петровну, что сестрица ее готовится к предстоящим родам и запасает «чепчики и пелонки», что «по всякой день варошитца у ней в брюхе будущей племянник или племянница» цесаревны (т. е., как оказалось впоследствии, будущий император Петр III), что «в Кили очен дажди велики и ветри», а «печи всо железния, и то маленкие».

В следующем письме, от 20 ноября, Шепелева извещает цесаревну, что к ним в Киль должен скоро быть почетный гость – «пренцес Элизабет муж», и просит своего высокого друга назвать ее, Маврутку, своею «дочерью», как и прежде называла ее Елизавета Петровна.

«Матушка моя государыня цесаревна, Элизабет Петровна! – пишет Шепелева. – Данашу я вашему высочеству, что ваша сестрица и зять ваш, слава Богу, в добром здравье. Прашу я вас, матушка цесаревна, даби я, бедная, незабвенна была вашей высокой милости. Данашу вашему высочеству, что на етой недели будить к нам пренцес Элизабет муж будит. Инова вашему высочеству данасит не имею, точию остаюс верная ваша раба, так же, ежели не перемените свой милое ка мне, что вы меня называли, то верная ваша дочь Мавра Шепелева».

Через два месяца Шепелева опять пишет в Россию к своему высокому другу и покровительнице, извещает о здоровье сестры ее, герцогини, о том, что у них в Киле должен быть 12-го января «банкет» в честь дня рождения королевского высочества «по новому стилю» – Европа, как видно, и ее, Маврутку, научила различать «стили»; при этом Шепелева называет себя и верной рабой цесаревны, и «дочерью», и «холопкой и кузыной».

«Всемилостивейша государыня цесаревна и мать моя!

«Во первых данашу я вашему высочеству, что их высочество, слава Богу, в добром здравье. Прашу я ваша высочество, дабы я, ваша раба и дочь, на оставлена была вашей высокой милости. Данашу я вашему высочеству, что у нас севодьни банкет, раждение ево каралевского высочества по новому стилю, и будит много дам и кавалеров. Инова вашему высочеству данаевть ничого не имею, точию остаюсь верная ваша раба и дочь, и холопка и кузына Мавра Шепелева».

Время, однако, близится к развязке; а какова должна была быть эта развязка, никто не знал.

18-го января Шепелева извещает цесаревну, что сестрица ее «дожидаитца на етих днях» и поэтому приказала придворным дамам и фрейлинам «готовить робы к крестинам», что, наконец, вследствие ожидания родов, без приказу никто из придворных дам не смеет ходить к беременной герцогине.

«Всемилостивейшая государыня цесаревна и матушка моя!

«Данашу я вашему высочеству, что их высочество, слава Богу, в добром сдоровьи, и сестрица ваша дожидаитца на етих днях, и приказала нам готовить робы крестинам, и дамы все делают робы, и мы без приказу не ходим цесаревни. Инова я вашему высочеству к данашению писать не имею, точию остаюся ваша раба и дочь, и кузына Мавра Шепелева».

В письме от 1-го февраля Шепелева пишет цесаревне о смерти их придворного певчого, по фамилии Чайка: это, вероятно, бедный малоросс, за свой хороший голос (голосами, как видно, и тогда славилась Малороссия) взятый ко двору, подобно Разумовскому, и умерший вдали от своей родной Украины.

«Всемилостивейшая государыня цесаревна и матушка моя! – пишет Шепелева в этом письме. – Данашу я вашему высочеству, что их высочество, слава Богу в добром здаровьи. Прашу я ваша высочество, чтоб я не оставлена была вашей высокой милости. Еше ш данашу, что у нас умер певчей Чайка желчью. Еше ш данашу, что у нас зыма стоит две недели. Инова я вашему высочеству к данашению писать не имею, точию остаюсь верная ваша раба и дочь и кузына Мавра Шепелева».

В это время герцогиня Анна Петровна разрешается от бремени сыном, будущим всероссийским императором Петром III, и Шепелева сообщает цесаревне Елизавете Петровне, от 15-го февраля, о здоровье ее маленького племянника и о том, что в кормилицы ему взята была «от обар камаргера», а потом за болезнью этой кормилицы взята другая.

«Всемилостивейшая государыня цесаревна и матушка моя!

«Данашу я вашему высочеству, что ваша сестрица в добром здаровьи, и ево каралевское высочество и племянник ваш в добром здаровьи, кармилица была у вашева племянника взета от обар камаргера, и нине занемогшей и взяли другую кармилицу. Инова не имею, точию остаюс верная ваша раба и дочь и кузына Мавра Шепелева».

После этого письма следует перерыв в корреспондента до 25-го июля 1728 года.

В течение этого промежутка, как известно, умерла несчастная дочь Петра Великого, которой жизнь вдали от родины далеко была не красива.

О смерти ее Шепелева ничего не пишет; по крайней мере, мы не имеем письма ее об этом собственно обстоятельстве. Пишет она только 25-го июля, что в Киль ожидаются корабли, те, конечно, которые должны были перевезти тело умершей герцогини в Россию, на родину, что навстречу этим кораблям посылается из Киля большая яхта, что всем чинам и придворным особам приказано съезжаться «на винос» тела умершей, и Шепелева обещает даже описать для Елизаветы Петровны церемонию выноса тела усопшей сестры ее.

Вот это любопытное письмо:

«Всемилостивейшая государыня цесаревна!

«Во первых данашу вашему высочеству, что их высочество, слава Богу, в добром здаровьи. Еше ш данашу я вашему высочеству, что приставили к принцу камар фроу Румерову жену, каторой камар фурьер у ево высочества. Дажидаим караблей суда завтря, или канешно посли завтрява, и послали яхт балшую на ветречу, и приказал ево высочество съежатьца всем на винос, а понесут чрез весь горот, и ежели я успею написать церемонию, то пошлю к вашему высочеству; надеюс, что карабли пробудут у нас неделю, потому что не в всо готова. Боля вашему высочеству данасыть не имею, точию остаюсь верная вашева высочества раба Мавра Шепелева».

Наконец, сохранилось еще одно письмо Шепелевой из Киля. Письмо это – образцовое произведение пера молоденькой русской фрейлины первой половины прошлого века, девушки, по-видимому, большой охотницы до описания наружности красивых кавалеров – и вообще это такое интересное послание, которое для нас было бы дороже всяких других исторических известий о жизни Шепелевой, если бы эти известия и сохранились в достаточной полноте. В письме этом, кроме наивного восхищения красотой разных принцев, кроме подробнейшего описания их наружности, походки, голоса, фрейлина жалуется на обилие в Голштинии пчел, которые кусаются, и пренаивно хвалится своему другу, что купила она любопытную табакерку, а в ней нарисована «персона», и что всего удивительнее для русской барышни – «персона» эта похожа на Елизавету Петровну, когда она нагая.

Приведем целиком это неподражаемое послание:

«Всемилостивейшая государыня цесаревна Элизабет Петровна!

«Данашу я вашему высочеству, что их величесво, слава Богу, в добром здравье. Поздравляю вас тезаименитством вашим; дай, Боже, вам долгия лета жить, и чтоб ваша намерение оканчалось, которо у нас в Кили, и всяко ваша намерение оканчалось. Данашу я вашему цесарскому высочеству, что приехал к нам принц Орьдов и принц Август. Матушка цесаревна, как принц Орьдов харош! Истинно я не думала, чтобы он так харош был, как мы видим; ростом так велик, как Бутурлин, и так тонок, глаза такия, как у вас цветом и так велики, ресницы черные, брови томнарусия, валоси такия, как у Семона Кириловича, бел, не много почернее покойника Бышова и румяниц алой всегда в щеках, зуби белии и хараши, губи всегда али и хороши, речь и смех так как у покойника Бышова, асанка походит на асудареву асанку, ноги тонки, потому что молат, 19 лет, воласи свои носить, и воласи по паес, руки паходят очинь на Бутурлина, и в Олександров день полажила на нево кавалерию цесаревна. Данашу вам по принца Августа: так велик, как меньшой Жерепцов, и так толст, лицом очень похож на Бишова, и асанка и пахотка такая, как у Бишова была, и парики носить белия, в кашелке толка, толст голос, и выежал герцох их встречать от Киля за милю в залатом берлини, а кавалери все верхами, и герцох и все кавалеры в кавтанах цветних, в камзоли черния байковый. Еше ш данашу: приехал за ними гофмейстер да обер егармейстер, и обер егармейстер очень похож на Алексее Яковлевыча Волгова, лицом и осанкой, и нагами и руками. Еше ш данашу, что у нас в Кили такия дни харошия, как бы летом, и места мух впчели; как в Питербурхи мух многа, так у нас впчол, и укусила меня за руку пчела, и я думала, что без руки буду, потаму что распухла и лом великой был три дени. Еше ш данашу: купила я табакерку, и персона в ней пахожа на вашо высочество, как вы нагия. Еше ш прашу я вашева цесарскова высочества об дядушке моем, прикажите ка мне отписать; слишили ми, буто он и Кашелов и Машков пот караулом в гораде, и я прошу вашева высочества матерьской вашей ко мне милости, ежели ета нешастие, прикожите меня уведомить. Инова вашему высочеству данасить не имею, точию рекамандую себя вам и остаюсь верная ваша раба Маврутка Шепелева».

Не навсегда, однако, суждено было Шепелевой оставаться в Голштинии: неизвестно, возвратилась ли она в Россию вместе с бренными останками своей герцогини или в последующие годы, только мы опять видим ее замужем уже за графом Шуваловым.

Как была Маврутка Шепелева любимицей цесаревны Елизаветы Петровны, так и осталась ее любимицей, когда была уже графиней Шуваловой, а Елизавета Петровна вступила на престол своего отца.

У новой императрицы Шуваловы становятся первыми сановниками и доверенными лицами: Елизавета Петровна возводить свою любимицу Маврутку на самую высокую степень придворной иерархии. Графиня Шувалова делается первой статс-дамой государыни, и влияние ее при дворе становится так велико, что они с мужем как бы повторяют собой роль, еще так недавно погибших всесильных временщиков, – Меншикова, Лестока, Бирона, с той только разницей, что благородно пользуются своим высоким положением и не обращают его на злое дело, подобно хотя бы Бирону.

Мало того, графиня Шувалова является в роли покровительницы одного из членов опальной семьи Бирона: когда дочь этого последнего, Гедвига, по возвращении Биронов из Сибири в Ярославль, бежала от сурового отца, чтобы искать милости у императрицы Елизаветы Петровны, Гедвига прежде всего нашла доступ к графине Шуваловой, понравилась ей, разжалобила эту неизменную любимицу государыни и, при ее покровительстве, вошла в милость императрицы, при ее руководстве приняла православие, снова взята была во двор и сделала приличную партию, выйдя замуж за барона Черкасова.