Текст книги "Русские исторические женщины"

Автор книги: Даниил Мордовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 58 страниц)

Неизвестно, каким путем у нее являются документы, подтверждающее ее права на русский престол: это подложные духовные завещания Петра I и Елизаветы Петровны. В деле находятся эти документы, переписанные рукой самозванки.

Замечательно мнимое духовное завещание ее матери, императрицы Елизаветы Петровны. Надо удивляться, как сумела составить такой политический акт эта таинственная девушка, которую Екатерина II называла «побродяжкой».

Вот, этот факт:

«Елизавета Петровна (это и есть самозванка), дочь моя наследует мне и управляет Россией так же самодержавно, как и я управляла. Ей наследуют дети ее; если же она умрет бездетной – потомки Петра, герцога голштинского (т. е. Петра III).

«Во время малолетства дочери моей Елизаветы герцог Петр голштинский будет управлять Россией с той же властью, с какой я управляла. На его обязанность возлагается воспитание моей дочери; преимущественно она должна изучить русские законы и установления. По достижении ею возраста, в котором можно будет ей принять в свои руки бразды правления, она будет всенародно признана императрицей всероссийской, и герцог Петр голштинский пожизненно сохранит титул императора, а если принцесса Елизавета, великая княжна всероссийская, выйдет замуж, то супруг ее не может пользоваться титулом императора ранее смерти Петра, герцога голштинского. Если дочь моя не признает нужным, чтобы супруг ее именовался императором, воля ее должна быть исполнена, как, воля самодержицы. После нее престол принадлежит ее потомкам, как по мужской, так и по женской линии.

«Дочь моя Елизавета учредит верховный совет и назначит членов его. При вступлении на престол она должна восстановит прежние права этого совета. В войске она можете делать всякие преобразования, какие пожелает. Через каждые три года все присутственные места, как военные, так и гражданские, должны представлять ей отчеты в своих действиях, а также счеты. Все это рассматривается в совете дворян, которых назначит дочь моя Елизавета.

«Каждую неделю должна она давать публичную аудиенцию. Все просьбы подаются в присутствии императрицы, и она одна производит по ним решения. Ей одной предоставляется право отменять или изменять законы, если она признает то нужным.

«Министры и другие члены совета решают дела по большинству голосов, но не могут приводить их в исполнение до утверждения постановления их императрицей Елизаветой Второй.

«Завещаю, чтобы русский народ всегда находился в дружбе со своими соседями. Это возвысит богатство народа, а бесполезные войны ведут лишь в уменьшению народонаселения.

«Завещаю, чтобы Елизавета послала посланников ко всем дворам и каждые три года переменяла их.

«Никто из иностранцев, а также из не принадлежащих к православной церкви, не может занимать министерских и других важных государственных должностей.

«Совет дворян назначает уполномоченных ревизоров, которые будут через каждые три года обозревать отдаленные провинции и вникать в местное положение дел духовных, гражданских и военных, в состояние таможен, рудников и других принадлежностей короны.

«Завещаю, чтобы губернаторы отдаленных провинций – Сибири, Астрахани, Казани и др. – от времени до времени представляли отчеты по своему управлению в высшие учреждения в Петербург или в Москву, если в ней Елизавета утвердит свою резиденцию.

«Если кто сделает какое-либо открытие, клонящееся к общенародной пользе или к славе императрицы, тот о своем открытии секретно представляет министрам и шесть недель спустя в канцелярию департамента, заведующего той частью; через три месяца после того дело поступает на решение императрицы в публичной аудиенции, а потом в продолжение десяти дней объявляется всенародно с барабанным боем.

«Завещаю, чтобы в азиатской России были установлены особые учреждения и заведены колонии при непременном условии совершенной терпимости всех религий. Сенатом будут назначены особые чиновники для наблюдения в колониях за каждой народностью. Поселены будут разного рода ремесленники, которые будут работать на императрицу и находиться под непосредственной ее защитой. За труды свои они будут вознаграждаемы ежемесячно из местных казначейств. Всякое новое изобретение будет вознаграждаемо по мере его полезности.

«Завещаю завести в каждом городе на счете казны народное училище. Через каждые три месяца местные священники обозревают эти школы.

«Завещаю, чтобы все церкви и духовенство были содержимы на казенное иждивение.

«Каждый налог назначается не иначе, как самой дочерью моею Елизаветой».

«В каждом уезде ежегодно будете производимо исчисление народа и через каждые три года будут посылаемы на места особые чиновники, которые будут собирать составленные народные переписи.

«Елизавета Вторая будет приобретать, променивать, покупать всякого рода имущества, какие ей заблагорассудится, лишь бы оно было полезно и приятно народу.

«Должно учредить военную академию для обучения сыновей всех военных и гражданских чиновников. Отдельно от нее должна быть устроена академия гражданская. Дети будут приниматься в академию девяти лет.

«Для подкидышей должны быть основаны особые постоянный заведения. Для незаконнорожденных учредить сиротские дома, и воспитанников выпускать из них в армию и к другим должностями Отличившимся императрица может даровать право законного рождения, пожаловав кокарду красную с черными каймами за собственноручным подписанием и приложением государственной печати.

«Завещаю, чтобы вся русская нация от первого до последнего человека исполнила сию нашу последнюю волю и чтобы все, в случае надобности, поддерживали и защищали Елизавету, мою единственную дочь и единственную наследницу российской империи.

«Если до вступления ее на престол будет объявлена война, заключен какой-либо трактат, издан закон или устав, все это не должно иметь силы, если не будет подтверждено согласием дочери моей Елизаветы, и все может быть отменено силой ее высочайшей воли.

«Предоставляю ее благоусмотрению уничтожать и отменять все сделанное до вступления на престол.

«Сие завещание заключает в себе последнюю мою волю. Благословляю дочь мою Елизавету во имя Отца и Сына и святого Духа».

В Рагузе мнимая царевна уже открыто рассказывает окружающей ее блестящей свите французских офицеров и польских эмигрантов такие вещи о своей таинственной судьбе:

– Я дочь императрицы Елизаветы Петровны от брака ее с великим гетманом всех казаков (grand hetman de tous les cosaques), князем Разумовским. Я родилась в 1753 году и до девятилетнего возраста жила при матери. Когда она скончалась, правление русской империей принял племянник ее, принц голштейн-готторпский, и, согласно завещанию моей матери, был провозглашен императором под именем Петра III. Я должна была лишь по достижении совершеннолетия вступить на престол и надеть русскую корону, которой не надел Петр, не имея на то права. Но через полгода после смерти моей матери жена императора, Екатерина, низложила своего мужа, объявила себя императрицей и короновалась в Москве мне принадлежащей древней короной царей московских и всея России. Лишенный власти император Петр, мой опекун, умер. Меня, девятилетнего ребенка, сослали в Сибирь. Там я пробыла год. Один священник сжалился над моей судьбой и освободил меня из заточения. Он вывез меня из Сибири в главный город донских казаков. Друзья отца моего укрыли меня в его доме, но обо мне узнали, и я была отравлена. Принятыми своевременно медицинскими средствами была я, однако, возвращена к жизни. Чтобы избавить меня от новых опасностей, отец мой, князь Разумовский, отправил меня к своему родственнику, шаху персидскому. Шах осыпал меня благодеяниями, пригласил из Европы учителей разных наук и искусств и дал мне, сколько было возможным, хорошее воспитание. В это же время научилась я разным языкам, как европейским, так и восточным. До семнадцатилетнего возраста не знала я тайны моего рождения, когда же достигла этого возраста, персидский шах открыл ее мне и предложил свою руку. Как ни блистательно было предложение, сделанное мне богатейшим и могущественнейшим государем Азии, но как я должна бы была, в случае согласия, отречься от Христа и православной веры, к которой принадлежу с рождения, то и отказалась от сделанной мне чести. Шах, наделив меня богатствами, отправил меня в Европу, в сопровождении знаменитого своей ученостью и мудростью Гали. Я переоделась в мужское платье, объездила все наши живущие в России народы христианские и нехристианские, проехала через всю Россию, была в Петербурге и познакомилась там с некоторыми знатными людьми, бывшими друзьями покойного отца моего. Оттуда отправилась я в Берлин, сохраняя самое строгое инкогнито, там была принята королем Фридрихом II и начала называться принцессой. Тут умер Гали, я отправилась в Лондон, оттуда в Париж, наконец, в Германию, где приобрела покупкой у князя Лимбурга графство Оберштейн. Здесь я решилась ехать в Константинополь, чтобы искать покровительства и помощи султана. Приверженцы мои одобрили такое намерение, и я отправилась в Венецию, чтобы вместе с князем Радзивиллом ехать в столицу султана.

Пугачев – это ее брат, сын Разумовского от первого брака, искусный генерал, хороший математик и отличный тактик, одаренный замечательным талантом привлекать к себе народные толпы.

– Когда Разумовский, отец мой, – говорила она: – приехал в Петербург, Пугачев, тогда еще очень молодой человек, находился в его свите. Императрица Елизавета Петровна пожаловала Разумовскому андреевскую ленту и сделала его великим гетманом всех казацких войск, а Пугачева назначила пажом при своем дворе. Заметив, что молодой человек выказывает большую склонность к изучению военного искусства, она отправила его в Берлин, где он и получил блистательное военное образование. Еще находясь в Берлине, Пугачев действовал, насколько ему было возможно, в мою пользу, как законной наследницы русского престола.

Рассказы эти попадают в тогдашние газеты, как например в «Gazette d’Utrecht» и во «Франкфуртскую газету», особенно распространенные в то время, и обходят всю Европу.

Встревоженная этим рагузская республика сносится с Петербургом о таинственной женщине; но Панин, по приказанию императрицы, велит уведомить рагузский сенат, что нет никакой надобности обращать внимание на «эту побродяжку».

А, между тем, встревоженная императрица только показывала вид, что не боится «побродяжки»: она уже решилась через графа Орлова захватить ее в чужих краях без шума и огласки.

Екатерина в это время вела с Турцией мирные переговоры в Кучук-Кайнарджи.

Мир с Турций должен был убить все замыслы Радзивилла, все надежды поляков и разрушить планы самозванки.

Она пишет султану и объявляет себя наследницей русского престола. «Принцесса Елизавета, дочь покойной императрицы всероссийской Елизаветы Петровны, – пишет она, между прочим, султану, – умоляет императора оттоманов о покровительстве». Она сообщает ему свои планы, склоняет к союзу, и подписывает под письмом: «вашего императорского величества верный друг и соседка Елизавета».

Копию с этого письма она посылает великому визирю и просит его переслать ее «сыну Разумовского, monsieur de Puhaczew» (эта копия находится теперь у известного пианиста Аполлинария Контского).

Вместе с тем, самозванка изготовляет план воззвания к русскому флоту и пишет письмо к графу Алексею Орлову. К письму она прилагает наброски своего манифеста, предоставляя Орлову развить ее мысли для официального акта.

В манифесте, между прочим, говоря о иезаконном будто бы завладении Екатериной II русским престолом, самозванка объявляет: «Сие побудило нас сделать решительный шаг, дабы вывести народ наш из настоящих его заключений на степень, подобающую ему среди народов соседних, которые навсегда пребудут мирными нашими союзниками. Мы решились на сие, имея единственной целью благоденствие отечества и всеобщий покой. – Божиею милостью, мы, Елизавета Вторая, принцесса всероссийская, объявляем всенародно, что русскому народу предстоит одно из двух: стать за меня или против меня».

Из обширного письма ее в графу Орлову мы решаемся взять только некоторые места.

«Принцесса Елизавета всероссийская желает знать: чью сторону примете вы, граф, при настоящих обстоятельствах?» – так обращается она к Орлову.

«…Торжественно провозглашая законные права свои на всероссийский престол, – говорит она далее, – принцесса Елизавета обращается к вам граф. Долг, честь, слава, словом, – все обязывает вас стать в ряды ее приверженцев.

«Видя отечество разоренным войной, которая с каждым днем усиливается, а если и прекратится, то разве на самое короткое время, внимая мольбам многочисленных приверженцев, страдающих под тяжким игом, принцесса, приступая к своему делу, руководится не одним своим правом, но и стремлением чувствительного сердца. Она желала бы знать: примете ли вы, граф, участие в ее предприятии.

«Если вы желаете перейти на нашу сторону, объявите манифест, на основании прилагаемых при сем статей. Если вы не захотите стать за нас, мы не будем сожалеть, что сообщили вам о своих намерениях. Да послужит это вам удостоверением, что мы дорожим вашим участием. Прямодушный характер ваш и обширный ум внушают нам желание видеть вас в числе своих. Это желание искренно, и оно тем более должно быть лестно для вас, граф, что идет не от коварных людей, преследующих невинных».

Она пишет о духовном завещании Елизаветы, о союзе с султаном, Пугачеве-брате.

«Время дорого. Пора энергически взяться за дело, иначе русский народ погибнет. Сострадательное сердце наше не можете оставаться покойным при виде его страданий. Не обладание вороной побуждает нас к действию, но кровь, текущая в наших жилах. Наша жизнь, полная несчастий и страданий, да послужит тому доказательством. Впоследствии делами правления мы еще более докажем это. Ваш беспристрастный взгляд на вещи, граф, достойно оценит сии слова наши».

Но мнимая Елизавета Вторая напрасно надеялась завлечь в свои сети Орлова.

Вместо того, чтобы обнародовать «манифестик» (le petit manifesto), как называла его сама Лжеелизавета, Орлов тотчас же отправил его в Петербург к императрице.

«Желательно, всемилостивейшая государыня, – писал он, – чтобы искоренен был Пугачев, а лучше бы того, если бы пойман был живой, чтобы изыскать через него сущую правду. Я все еще в подозрении, не замешались ли тут французы, о чем я в бытность мою докладывал, а теперь меня еще более подтверждаю полученное мною письмо от неизвестного лица. Есть ли этакая (т. е. дочь Елизаветы Петровны), или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащая себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду. Сие ж письмо прислано, из которого ясно увидеть изволите желание. Да мне помнится, что и от Пугачева несколько сходствовали в слоге сему его обнародования, а может быть и то, что меня хотели пробовать, до чего моя верность простирается к особе вашего величества. Я ж на оное ничего не отвечал, чтобы чрез то не утвердить более, что есть такой человек на свете, и не подать о себе подозрения. Еще известие пришло из Архипелага, что одна женщина приехала из Константинополя в Парос и живет в нем более четырех месяцев на английском судне, платя слишком по тысяче пиастров на месяц корабельщику, а сказывает, что она дожидается меня: только за верное еще не знаю; от меня же послан нарочно верный офицер, и ему приказано с оной женщиной переговорить, и буде найдет что-нибудь сомнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из-за того звал бы для точного переговора сюда, в Ливорно. И мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда, замани ее на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оное буду ожидать повеления: каким образом повелите мне в оном случае поступить, то все наиусерднейше исполнять буду».

Таким образом, являлось две интригантки: одна на острове Парос, другая – в Рагузе. Так как Лжеелизавета Тараканова не сообщила Орлову своего адреса из боязни, то он сначала мог смешать обеих женщин, желавших уловить его в свою интригу: но, между тем, он решился разыскать и ту, и другую.

На остров Парос он отправляет с особым фрегатом графа Войновича, серба русской службы. Войнович нашел, что эта интрига шла из Константинополя, откуда, не без ведома султана Ахмета, явилась на Парос одна константинопольская красавица, которая должна была обольстить Орлова и посредством подкупа заставить его изменить своей императрице.

Орлов не обратил на нее никакого внимания.

Ему нужна была Лжеелизавета.

Разыскивать эту последнюю он послал Рибаса, впоследствии адмирала русской службы и основателя Одессы, Рибаса, о ловкости которого говорил после и Суворов, желая похвалить дальновидность Кутузова: «его и Рибас не проведет».

Но Рибас, отправленный Орловым на розыски, как в воду канул. Около трех месяцев Орлов ничего не знал, где он и что с ним.

«И я сомневаюсь о нем, – писал Орлов императрице уже в конце декабря 1774 года: – либо умер он, либо где удержан, что не может о себе известить, а человек был надежный и доказан был многими опытами в его верности».

Но Рибас не пропал – он рыскал по следам Лжеелизаветы, но не мог ее настигнуть, потому что она оставила Рагузу.

В декабре же Орлов получил из Петербурга инструкции императрицы: «поймать всклепавшую на себя имя, во что бы ни стало», идти к Рагузе с флотом, потребовать выдачи самозванки, и если сенат рагузской республики откажется выдать ее – бомбардировать город. Орлов отправляет новых агентов на поиски за самозванкой! А императриц, между прочим, пишет:

«Ничего им в откровенности не сказано, а показал им любопытство, что я желаю знать о пребывании давно мне знакомой женщины, а офицеру приказано, буде может, и в службу войти к ней или к князю Радзиввллу, волонтером, чего для и абшид ему дал, чтобы можно было лучше прикрыться». Затем Орлов прибавлял в своем донесении: «А случилось мне расспрашивать одного маиора, который посылан был от меня в Черную Гору и проезжал Рагузы и дня два в оных останавливался, и он там видел князя Радзивилла и сказывал, что она еще в Рагузах, где как Радзивиллу, так и оной женщине великую честь отдавали и звали его, чтоб он шел на поклон, но оный, услышав такое всклепанное имя, поопасся идти к злодейке, сказав притом, что эта женщина плутовка и обманщица, а сам старался из оных мест уехать, чтобы не подвергнуть себя опасности».

Но Орлову нечего было ехать бомбардировать Рагузу – «плутовки» там уже не было.

У нее произошел совершенный разрыв с Радзивиллом и с поляками: для Радзивилла Лжеелизавета была уже плохой подмогой, потому что мир России с Турцией отнимал у него всякую надежду поднять Турцию на Россию даже именем Елизаветы Второй.

Эта последняя увидала себя всеми покинутой, и здоровье ее сильно было надломлено. Изумительная деятельность молодой девушки, которая за целый штаб вела переписку едва ли не со всеми дворами и везде рассылала свои воззвания и признания, неудачи, огорчения и неумеренная жизнь – все это съедало ее молодое здоровье: у нее открылись несомненные признаки чахотки.

Но вот мы ее видим уже в Италии – сначала в Барлетте, потом в Неаполе, потом, наконец, в Риме.

Между тем, раньше этого она, между прочим, пишет в Петербург к графу Панину, русскому канцлеру: «Вы в Петербурге не доверяете никому, друг друга подозреваете, боитесь, сомневаетесь, ищите помощи, но не знаете, где ее найти: можно найти ее во мне и в моих правах. Знайте, что ни по характеру, ни по чувствам я не способна делать что-либо без ведома народа, не способна к лукавству и коварной политике, напротив, вся жизнь моя будет посвящена народу. Знайте и то, что я до последней минуты жизни буду отстаивать права свои на ворону… Я не стану говорить о заключенном мире, – продолжает она далее: – он сам по себе весьма не прочен; вы не знаете того, что я знаю, но благоразумие заставляет меня молчать… Если я не скоро явлюсь в Петербург, то это будет ваша ошибка, граф».

Оставляя Рагузу и направляясь в Италию, Лжеелизавета не унываете оттого, что из ее блестящей свиты осталось только три верных ей человека – Чарномский, Ганецкий экс-иезуит и «мосбахский незнакомец» Доманский.

Через море ее перевозит корабль Гассана. Из Барлетты она направляется в Неаполь, где английский посланник Гамильтон выправляет паспорта для нее и для ее немногочисленной свиты.

Лжеелизавета в Риме.

«Иностранная дама польского происхождения, – пишет от 3 января 1775 года аббат Рокотани варшавскому канонику Гиджиотти, – прибыла сюда в сопровождении одного польского экс-иезуита, двух других поляков и одной польской служанки (это – фон-Мешеде). Она платит за квартиру по 50 цехинов в месяц, да 35 за карету; держит при себе одного учителя поляка, приехавшего с ней, и одного итальянца, нанятого по приезде ее в Рим. Она ни с кем не имеет знакомства, и ездит на прогулку в карете с закрытыми стеклами. На квартире ее экс-иезуит дает аудиенцию приходящим».

Но смерть, видимо, стучалась уже в дверь этой странной, таинственной женщины: доктор почти не выходил из ее квартиры – больная сильно кашляла.

А, между тем, и в этом положении она не отрекается ни от себя, ни от своей роли, ни от своей изумительной деятельности.

Папа Климент XIV за несколько месяцев перед этим умер. Конклав избирает нового папу. Члены конклава заперты в Ватикане, и к ним доступ невозможен. Есть слухи, что папой будете кардинал Альбани.

К нему можно только тайно пробраться, и то не в конклав, а к окну. Лжеелизавета желает войти в переговоры с этим кардиналом; но никто к нему пробраться не может.

– Если так, – говорит в раздражении больная: – сегодня же достать мужское платье: я в нем проберусь к кардиналу.

Ее останавливают!.. Но энергическая девушка заставляет Ганецкого пробраться в Ватикан с окна из конклава и подать письмо от Лжеелизаветы.

Кардинал посылает к ней аббата Рокотани. Аббат представляется самозванке в тайной аудиенции.

«Между нами, – пишет Рокотани своему другу, – начался оживленный разговор о политике, об иезуитах; о них графиня отозвалась не совсем благосклонно, впрочем, говорила больше всего о польских делах».

Она передает аббату записку для вручения будущему папе. В записке она, между «прочим, говорит, что приезд ее в столицу римского католичества может иметь весьма важное для ватиканского двора последствие, что ей предназначена Провидением корона великой империи не только для благоденствия многочисленных отдаленных от Рима народов, но и для блага церкви.

Вот уже в какую сторону она поворачивает дело!

При вторичном свидании с Лжеелизаветой аббата Рокотани, явившегося к ней с ответом от кардинала Альбани, самозванка ему сообщает, что намерена ехать в Варшаву для свиданья с королем Станиславом-Августом.

– В России, – говорит она, между прочим: – недавно умер мой наместник (это Пугачев, тогда только что казненный), но я возьму часть своего войска для конвоирования и пройду в Константинополь. Я очень больна, но если Провидению угодно сохранить дни мои, я достигну престола и восстановлю Польшу в прежних ее пределах, – восстановлю прежде чем исполнится полгода. Екатерине отдам прибалтийские провинции с Петербургом – с нее будет и этого довольно.

Она порицает образ действий Радзивилла.

– Я его уговаривала помириться с королем Станиславом-Августом, но он меня не послушался, и я в том не виновата, что он остается в раздоре с королем. Графа Огинского успела же я помирить с его величеством.

Обаяние этой девушки так велико, что и аббат Рокотани невольно втягивается в ее интересы.

А тут является на подмогу патер Лиадий, служивший некогда офицером в русском войске и положительно уверяющий, что знает дочь императрицы Елизаветы.

– Я помню ее – я видал ее в зимнем дворце на выходах: ее прочили тогда за голштинского принца, двоюродного брата тогдашнего наследника, а после перемены правительства в 1762-м году все говорили, что она уехала в Пруссию.

Даже недоверчивый кардинал начинает чувствовать над собой ее влияние, хотя еще не видал ее.

«Как скоро я достигну цели, – вновь пишет она кардиналу, – как скоро получу корону, я немедленно войду в сношения с римским двором и приложу все старания, чтобы подчинить народ мой святейшему отцу. Только вам одному решаюсь сообщить эту заветную тайну. Примите в уважение опасное положение, в котором я нахожусь, и поймите, насколько я нуждаюсь в ваших советах и помощи. Я утешаю себя мыслью, что ваше высокопреосвященство будете избраны в папы».

Так и с первым русским самозванцем, Лжедмитрием: на этой же основе ткалось предположение об обращении русского народа в католичество.

Кардинал, в ответе своем самозванке, между прочим, употребляет такую фразу: «Провидение будет руководить вашими благими намерениями, и если правда на вашей стороне, вы достигнете своей цели».

В Риме же неутомимая девушка входит в сношение с польским резидентом в столице католичества, с маркизом д’Античи.

Боясь компрометировать свое официальное положение перед Речью Посполитой, резидент назначает девушке свидание в церкви Santa Maria degli Angeli.

Она сообщает ему свое имя, свои планы.

Необыкновенный ум девушки заставляет резидента поколебаться, но рассудок и осторожность берут верх над увлечением. Он советует ей отказаться от своих безумных и гибельных планов.

Но ее не так-то легко победить.

«В последнее свидание наше, – пишет она ему через несколько дней, – я нашла в вас столько благородства, ума и добродетели, что по сию пору нахожусь в океане размышлений и удивлений… Но вчера ввечеру получила я множество писем, адресованных ко мне в Рагузу, и в то же время получила известие, что мир не будет ратификован султаном; невозможно вообразить, какие смятения царствуют теперь в Порте. Я намерена обратиться с известным вам предложением к Польше и с той же целью пошлю курьера в Берлин к королю Фридриху. Для себя я ничего не желаю: хочу достичь одной славы – славы восстановительницы Польши. Средства к этому у меня есть, и я не замедлю доставить его величеству королю Станиславу-Августу эти средства для ведения войны против Екатерины. Как скоро он поднимете оружие, русский народ, страдающий под настоящим правлением и вполне нам преданный, соединится с польскими войсками. Что касается до короля прусского – это мое дело: я на себя принимаю уладить с ним соглашение. Курьер, которого я отправляю в Константинополь, поедет через Европу и завезет письмо мое в Берлин. Сама я поеду отсюда также в Берлин и повидаюсь с королем прусским. Во время путешествия до Берлина мне будете достаточно времени подумать о моих депешах, которые король Фридрих получит до прибытия моего в его столицу. Из Берлина поеду в Польшу, оттуда в польскую Украину, там и неподалеку оттуда стоят преданные нам русские войска. Здесь никто не будет подозревать, куда я отправляюсь, все будут думать, что я поехала в Германию, в тамошние мои владения. Какой бы оборот ни приняли дела мои, я всегда найду средства воспрепятствовать злу. Небо, нам поборающее, доставит успех, если будут помогать нам; если же я не увижу помощи, оставлю все и устрой для себя приятное убежище».

Осторожный резидент отвечает советом – бросить все.

«Позвольте, – пишет он ей, – предложить вам избрать то самое намерение, какое вы высказали в письме вашем ко мне: оставьте всякие политические замыслы и удалитесь в приятное уединение. Всякое другое намерение для людей благомыслящих покажется не только опасным, но и противным долгу и голосу совести; оно может показаться им химерическим или, по крайней мере, влекущим за собой неизбежные бедствия.

В Риме штат самозванки снова увеличивается до шестидесяти человек. Снова является блеск и роскошь. Она бросает деньги народу горстями. О ней говорит весь Рим. Она обозревает достопримечательности вечного города, картинные галереи, памятники классической архитектуры. Народ валит за ней толпами. Всегда ее сопровождает аббат Рокотани, и поражается обширностью ее знаний в искусстве, в архитектуре. Она сама прекрасно рисует, играет на арфе. В салонах своих она является какой-то волшебницей.

Но роковая развязка все ближе и ближе подходит к ней, а она сама слепо близится к этой трагической развязке.

Она пишет обширное письмо к английскому посланнику в Неаполе, сэру Гамильтону, уже снабдившему ее паспортом, открывает ему свою тайну, поверяет свои безумные планы – и этим именно губит себя.

«При сношениях моих с Портой, – прибавляет она, между прочим, – я не забуду интересов вашего двора: ведь, английская торговля в Леванте, сильно подорвана мирным трактатом, подписанным великим визирем».

Сэр Гамильтон, встревоженный этим посланием, из которого он увидел, кому он, по неведению, покровительствовал в своем паспорте, немедленно отправил письмо самозванки в Ливорно, к Орлову.

Это письмо открыло глаза Орлову: он знал теперь, где искать женщину, которую напрасно разыскивали его агенты по Европе.

Он решился, во что бы то ни стало, захватить ее.

Для выполнения этого трудного предприятия он назначает своего генерал-адъютанта Христенека.

Императрице, между тем, Орлов доносит:

«Всемилостивейшая государыня! По запечатании всех моих донесений вашему императорскому величеству получил я известие от посланного мной офицера для разведывания о самозванке, что она больше не находится в Рагузах и многие обстоятельства уверили его, что оная поехала вместе с князем Радзивиллом в Венецию, и он, ни мало не мешкая, поехал за ним вслед, но по приезде его в Венецию нашел только одного Радзивилла, а она туда и не приезжала; и о нем разно говорят: одни – будто он намерен ехать во Францию, а другие уверяют, что он возвращается в отечество. А о ней офицер разведал, что она поехала в Неаполь. А на другой день оного известия получил я из Неаполя письмо от английского министра Гамильтона, что там одна женщина была, которая просила у него паспорт для проезда в Рим, что он для услуги ее и сделал, а из Рима, получил от нее письмо, где она себя принцессой называет. Я же все оные письма в оригинале, как мной получены, на рассмотрение вашему императорскому величеству при сем посылаю. А от меня нарочный того же дня послан в Рим штата моего генеральс-адъютант Иван Христенек, чтобы о ней в точности наведаться и стараться познакомиться с ней; притом, чтоб он обещал, что она во всем может на меня положиться, и буде уговорить, чтобы привезти ее ко мне с собой. А министру английскому я отвечал, что это надо быть самой сумасбродной и безумной женщине, однако же, притом дал ему знать мое любопытство, чтоб я желал видеть ее, и притом просил его, чтобы присоветовал он ехать ей ко мне… Но и что впредь будет происходить, о том не упущу доносить вашему императорскому величеству, и все силы употреблю, чтоб оную достать, а по последней мере сведому быть о ее пребывании. Я же, повергая себя к священным вашим стопам, пребуду навсегда вашего императорского величества, всемилостивейшей моей государыни, всеподданнейший раб граф Алексей Орлов».

Развязка действительно близко.