Текст книги "Русские исторические женщины"

Автор книги: Даниил Мордовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 58 страниц)

Герцогиня берет Морица в свой замок, отводит ему там помещение, каждое утро посылает к нему пажа узнавать о здоровье, а другого – принимать от него приказания.

Но странствующей рыцарь оказывается ветренее Дон-Кихота: он заводит интриги в замке, волочится за придворными дамами, компрометирует свое положение и репутацию невесты – и невеста оказывает ему явную холодность.

Умирает и «тетушка-матушка» Екатерина.

Бирон и курляндская партия еще выше поднимают голову. Анна Иоанновна уже меньше заискивает в Петербурге, где на престоле сидит ребенок-император, племянник ее, Петр II, водимый на помочах то одной, то другой сильной рукой царедворцев.

Бирон, оттеснивший от Анны Иоанновны Бестужева-Рюмина, уже кричит на этого последнего как на старого дворецкого.

«Он меня публично бранил и кричал в каморе при дворе, – жалуется Бестужев в Петербург. – Его бедная фамилия в десяти персонах не смела к шляхетскому стану мешаться, ныне весьма стала горда и богата».

Около Анны Иоанновны все теснее и теснее сплачивается кружок курляндских немцев, и кружок этот не в меру ростет: Бирон – уже камергер, гофмаршал Сакен, обер-гофмейстерина фон-дер-Ренн, шталмейстер и футгермейстер, три камер-юнкера, две камер-фрейлины, одна камер-фрау, множество гофратов, рейтмейстеров, секретарей, переводчиков, камер лакеев – все это немцы, и между ними нет ни одной русской фамилии. В Москве, от имени Анны Иоанновны, живет ее резидент, тоже немец, Корф.

Имя русских становится и презренно, и ненавистно в Курляндии: ясно, что немецкие симпатии Петра, перешедшие на его потомство и не сдерживаемые его всерегулирующим гением в пределах разумности, зашли за предел упругости. То, что писала Екатерина царице Прасковье, советуя ей взять ко двору Анны Иоанновны пажей из курляндцев – «ибо которые русские – и те гораздо плохи» – это мнение становится как бы господствующими все русские почему-то разом оказываются «гораздо плохи».

По-видимому, мягкая и безвольная Анна Иоанновна начинает показывать царственную волю. Несколько лет назад она жаловалась на свое вдовство, а теперь ей представляется партия в лице герцога Фердинанда – и герцогиня оказывается «к нему не склонна».

Вместо Бестужева-Рюмина из Петербурга посылают в Курляндию Безобразова – и Анна Иоанновна не пускает его в свои поместья, грозит, что сама будет защищать их.

Курляндия, видимо, подняла голову – и замечательно, с этой высоко поднятой головой микроскопическое, сравнительно с целой Россией, герцогство стояло над русской землей до самого восшествия на престол Елизаветы Петровны.

С 18-го на 19-е января 1730 года умирает юный император Петр II. Мужская линия Петра Великого на этом месте обрывается.

Остаются – дочь Петра Великого Елизавета Петровна и племянницы его, из которых Анна Иоанновна топографически всех ближе к Петербургу. И в ночь смерти императора собираются «верховники» на совещание об избрании нового государя. Между «верховниками» – граф Головкин, князья Долгорукие (Василий Лукич, Василий Владимирович и Алексей Григорьевич), князь Димитрий Михайлович Голицын, Ягужинский.

– Батюшки мои! – возвышает свой голос Ягужинский: – прибавьте нам как можно воли… Теперь время думать, чтоб самовластью не быть.

Выбор «верховников» останавливается не на дочери Петра Великого, а на племяннице, на Анне Иоанновне.

Алексей Долгорукий требует короны для своей дочери, красавицы Екатерины, находившейся в ссылке после помолвки с покойным императором Петром II. Он требует для нее короны, «яко для обрученной невесты».

Но имя Анны Иоанновны побеждает.

– Смертью почившего императора, – говорит при этом Димитрий Голицына – прекратилось мужское поколение Петра I. Россия много терпела от деспотического его управления, чему не мало содействовали иностранцы, в большом количестве сюда привлеченные. Надо ограничить произвол хорошими узаконениями и поднести императрице корону с некоторыми условиями.

При этом, в совещании «верховников» заявляется, что Анна Иоанновна, в случае принятия короны, обязывается не брать с собой Бирона, о котором уже составилось мнение, как о человеке упрямом, заносчивом и заклятом враге всех русских.

Тотчас же составлены «условия».

Императрица правит государством не иначе, как по соглашению с верховным советом.

Власти ее не подлежат: ведение войны, заключение мира, наложение новых податей, назначение в высшие должности, наказание дворянина без доказательств его преступления, конфискация имуществ, распоряжение казенными землями.

На содержание двора назначается известная сумма.

Учреждается верховный совет: он объявляет войну, заключает мир и союзы.

Государственный казначей дает ему отчет в расходах государственной казны.

Учреждается сенат: он рассматривает дела, поступающие в верховный совет.

Учреждается собрание из двухсот мелких помещиков: собрание защищает права этого сословия, в случае если бы верховный совет нарушил их.

Учреждается собрание из дворян и купцов: оно обязано наблюдать, чтобы народ не быль угнетаем.

«Условия» эти оказались мертворожденными.

В девять часов утра Анна Иоанновна объявляется императрицей.

Вечером в Митаву отправляется депутация, состоявшая из генерала Леонтьева, князя Михаила Голицына и князя Василия Лукича Долгорукого.

Между тем, в Москве является сильная партия, которая идет в разрез с желаниями верховников.

Это – Салтыков, Лопухин, граф Апраксин, князь Черкасский и множество других сановников.

Они составляют адрес, в котором доказывают необходимость единовластия, «особливо где народ не довольно учением просвещен и за страха, а не из благонравия или познания пользы и вреда закон хранит».

Они требуют также более правильного распределения доходов духовенства, «чтобы деревенские священники могли иметь средства воспитывать своих детей».

Они же, наконец, требуют «отделить природное шляхетство от выслужившегося».

25-го января депутация «верховников» находится уже в Митаве и представляет императрице, вместе с актом избрания ее на престол, вышеупомянутые «кондиции».

Анна Иоанновна советуется с Бироном относительно «кондиций», и Бирон решительно настаивает, чтобы императрица немедленно согласилась на принятие престола, но не как избранная государыня, а как наследница, имеющая право на скипетр и корону от одного Бога.

Тогда Анна Иоанновна собственноручно пишет на поданных ей «кондициях»: «по сему обещаюсь все без всякого изъятия содержать».

И тут же, в особом рескрипте верховному совету объявляет: «Отправленные к вам от вас особы объявили, что, по соизволению Всемогущего Бога, который токмо един державы и скипетры монархов определяет, избраны мы на российский прародителей наших престол»…

В рескрипте же пояснялось, что помянутые ограничения сделаны будто бы по воле самой императрицы.

3-го февраля, в собрании верховного совета документы эти были прочитаны.

Перед прочтением их верховный совет распорядился расставить повсюду «вооруженное воинство – и (восклицает знаменитый оратор и святитель Феофан Прокопович) дивное было всех молчание!»

Молчание было прервано тем же князем Димитрием Голицыным.

– Видите-де, – говорит он: – какая милостивая государыня, и каково мы от нее надеялись, и таково она показала отечеству нашему благодеяние. Бог ее подвинул к писанию сему. Отсель счастливая и цветущая Россия будет!

14-го февраля совершается торжественное вшествие новой императрицы в Москву.

Верховники предчувствуют, что дело их не добром кончится: от своей родственницы и статс-дамы Салтыковой императрица знает все, что без нее делалось в Москве.

25-го февраля во дворец собирается до восьмисот вельмож и офицеров; собравшиеся просят аудиенции.

Императрица является к этой блестящей толпе просителей и принимаем от них коллективную челобитную, в которой заявлялось, что подписанные государыней кондиции – опасны для России и что форма правления должна быть избрана по большинству голосов.

«Учинить по сему», – пишет императрица резолюцию на челобитной.

Блестящая толпа просителей, забыв содержание своей челобитной, тут же просит императрицу принять полное самодержавие, по примеру прародителей.

Императрица соизволяет на моления челобитчиков – и разрывает «кондиции», подписанные в Митаве и ставшие уже бесполезными.

«Вечером, – говорит покойный академик П. П. Пекарский, – в Москве раздавались радостные восклицания… но на небе разлилось кровавое зарево северного сияния, и народ, смотря на него, думал, что не быть добру».

Никто, конечно, не знал, каково будет царствование новой государыни; но по тому впечатлению, какое она производила на современников, знавших ее лично, скорее можно было ожидать добра, чем худа.

Леди Рондо, имевшая возможность часто видеть императрицу, так отзывается о ее наружности и проявлениях ее личного характера: «Она почти моего роста, чрезвычайно полна, но, несмотря на это, хорошо сложена и движения ее свободны и ловки. Она смугла, волосы ее черны, а глаза темно-голубые; во взгляде ее есть что-то царственное, поражающее с первого разу. Когда же она говорит, то на губах ее является невыразимо приятная улыбка. Она много разговаривает со всеми, и в обращении так приветлива, что кажется, будто говоришь с равной себе; однако же, она ни на минуту не теряет достоинства государыни. Она, по-видимому, очень кротка, и если бы была частным лицом, то, как я думаю, считалась бы чрезвычайно приятной женщиной».

По свидетельству другого современника, дюка де-Лирия, Анна Иоанновна является с такими чертами своей внешней и внутренней индивидуальности: «Императрица Анна толста, смугловата и лицо у нее более мужское, нежели женское. В обхождении она приятна, ласкова и чрезвычайно внимательна. Щедра до расточительности, любит пышность чрезмерно, от чего двор ее великолепием превосходит все прочие европейские. Она строго требует повиновения к себе и желает знать все, что делается в ее государстве; не забывает услуг, ей оказанных, но, вместе с тем, хорошо помнить и нанесенные ей оскорбления. Говорят, что у нее нежное сердце, и я этому верю, хотя она и скрывает тщательно свои поступки. Вообще, могу сказать, что она совершенная государыня, достойная долголетнего царствования».

Между тем, сохранилась и совершенно противоположная характеристика Анны Иоанновны; но характеристика эта, очевидно, пристрастна, написана под влиянием злого воспоминания, так как писана княгинею Натальей Борисовной Долгорукой, женой фаворита покойного Петра II, князя Ивана Алексеевича Долгорукого, которые всей семьей были сосланы в Сибирь и потом иные из них жестоко казнены.

Поэтому, Долгорукая, как бы из мщения, говорит об Анне Иоанновне: «Престрашного была взору. Отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалеров идет, всех головой выше, и чрезвычайно толста».

Но личность женщины, как частного лица, и личность женщины, как лица государственного, в фокусе которого отражается слишком много чуждых и часто неизбежных влияний, не всегда могут быть сопоставляемы, и биограф должен иногда по необходимости отделять женщину от государыни, и наоборот.

Анна Иоанновна, слишком долго находившаяся, до восшествия на престол, под жесткой опекой сначала «батюшки-дядюшки» Петра и его слуг, а потом Меншикова, долго боявшаяся всего, что исходило из ее суровой родины, из Москвы, от строгой царицы-матери и от всех русских, у которых она жила в Курляндии как бы на хлебах, – естественно, став императрицей, не могла вытравить в себе того не мирящегося чувства, той горечи, которая находилась в ней по отношению к ее родичам русским.

Вот почему она и в Москве, и в Петербурге всю, так сказать, окутала себя Курляндией. Бироны, Трейдены, Левенвольды, Бисмарк, Остерман, Миних – вот что стало вокруг ее трона и отгородило ее от русских верховников и всего русского.

Но и верховников, предложивших ей обидные «кондиции», она не тронула: сосланы были только Долгорукие за то, что не уберегли здоровья императора Петра II, да Сиверс и Фик – первый за то, что не хотел пить за ее здоровье, а последний за то, что давал советы Димитрию Голицыну об ограничении самодержавия.

Потеряв веру в приверженность к себе русских, императрица естественно ищет для себя охраны по возможности вне русской сферы. Верные ее слуги курляндцы, представляя императрице о необходимости создания новой гвардии в противовес старой, петровской, докладывают: «офицеров определить из финляндцев, эстляндцев и курляндцев и иных наций, и из русских, откуда ваше величество повелите».

Выражение недоверия к подданным сказалось и в возобновлении новой императрицей страшного когда-то преображенского приказа, который, однако, переименован был в канцелярию тайных розыскных дел. К удивлению, заведывание этим учреждением поручено было русскому, знаменитому Андрею Ивановичу Ушакову.

Около двух лет по восшествии на престол Анна Иоанновна жила в Москве, с которой у нее соединялись детские воспоминания более, чем с Петербургом. Притом были и другие причины, по которым она не охотно переезжала в северную столицу. Об этом отчасти намекает посланник Лефорт, говоря: «в Петербурге не осмеливаются произнести ни одного слова против государыни, и вообще сумели так хорошо удалить всех недовольных, что едва остается след русских, которых можно было бы опасаться».

Тогда же состоялся указ о переводе в Петербург и тайной канцелярии.

Под влиянием личных симпатий, в царствование Анны Иоанновны обращено было особенное внимание законодательства на коневодство: в этом явлении сказывалась инициатива, исключительно исходившая от Бирона, который был большой любитель и знаток лошадей. По свидетельству Миниха, «герцог курляндский имел чрезвычайную охоту к лошадям и потому почти целое утро проводил либо в своей конюшне, либо в манеже. Когда же императрица никогда с терпением не могла сносить его отсутствие, то не токмо часто туда к нему приходила, но также возымела желание обучаться верховой езде, в чем, наконец, и успела столько, что могла по дамски, с одной стороны на лошади, сидеть и летом по саду в Петергофе проезжаться».

Петербург и Москва чувствовали, что немецкое влияние в правительстве окончательно осилили и, по-видимому, покорились необходимости; но в народе бродило смутное сознание, что такой порядок вещей – не удел русского государства, и это сознание выражалось то местными вспышками, то побегами в Польшу, то, наконец, бесполезным и бессмысленным желанием – поворотить дела как-нибудь на старый путь.

Для этого у народа было одно средство, вполне ребяческое и никогда ему ничего кроме зла не приносившее, но такое, за которое он всегда легко хватался: это – самозванство.

И вот, на восьмом году царствования Анны Иоанновны является самозванец. Какому-то работнику Ивану Минницкому представилось – «аки бы от некоторых сонных видений, ему бывших, что он царевич Алексей Петрович».

Около этого лунатика собираются доверчивые слушатели, и безумец, окруженный поверившими ему солдатами, напутствуемый толпой «многих подлых людей», идет к церкви села Ярославец. Священник встречает его на церковной паперти с колокольным звоном, в сопровождении хоругвей и неся на блюде крест. Сумасшедший берет в руку крест, к которому священник прикладывается и целует руку безумца. С крестом в руке самозванец входит в церковь, проходит в алтарь через царские врата, берет евангелие и становится с ним в царских вратах – народ прикладывается к евангелию, целует руку самозванца, а священник поет молебен, часы, служит акафист, на эктеньях возносит имя царевича, двадцать лет уже лежавшего в земле, наконец, поет многолетие и тропарь пятидесятницы. Солдаты стоят около безумца с заряженными ружьями и примкнутыми штыками, падают перед ним на колени, с плачем клянутся стоять за него.

И вот, всех этих детей Румянцев забирает: самозванец и священник сажаются живыми на кол, а прочие – четвертуются.

Для характеристики Анны Иоанновны можно привести здесь отзывы о ней Минихов, отца и сына.

Первый из них, фельдмаршал граф Миних, так очерчивает эту личность:

«Императрица Анна обладала великими достоинствами. Она имела проницательный ум, знала свойства окружавших ее лиц, любила порядок и великолепие, и никогда двор не был так хорошо устроен, как при ней. Она была великодушна и щедро награждала заслуги. Главный недостаток ее заключался в том, что она слишком любила спокойствие и не занималась делами, предоставляя все произволу своих министров. Этому обстоятельству должно приписать несчастие Долгоруких и Голицыных, которые сделались жертвами Остермана и Черкасского, только потому, что превышали их умом и способностями. Бирон погубил Волынского, Еропкина и их друзей за то, что Волынский подал императрице записку, где проводилась мысль о необходимости удаления любимца. Я сам был свидетелем, как императрица горько плакала, когда Бирон в раздражении угрожал покинуть ее, если она не пожертвует ему Волынским и его друзьями».

Миних-сын, говоря, что слабые стороны царствования Анны должны быть объясняемы «прилеплением к некоторым худым старинным правилам, делает такое общее заключение:

«Даже ничто не помрачило бы сияния сей императрицы, кроме (что из многих над знаменитыми и великими особами смертельных приговоров оказалось) что она собственному прогневлению, нежели законам и справедливости следовала. В приватном обхождении была она ласкова, весела, говорлива и шутлива. Сердце ее наполнено было великодушием, щедротой и соболезнованием, но ее воля почти всегда зависела больше от других, нежели от нее самой. Верховную власть над оной сохранял герцог курляндский даже до кончины ее неслабно, и в угождение ему сильнейшая монархиня в христианских землях лишала себя вольности своей до того, что не токмо все поступки свои по его мыслям наиточнейше распоряжала, но также ни единого мгновения без него обойтись не могла и редко другого кого к себе принимала, когда его не было. Никогда в свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увлечении или скорби совершенное участие, как императрица с герцогом. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же время встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатлевалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога и через него одного императрица на оные решалась.

«Герцог всеми мерами отвращал и не допускал других вольно с императрицей обходиться, и буде не сам, то чрез жену и детей своих всегда окружал ее так, что она ни слова сказать, ниже шага ступить не могла, чтобы он тем же часом не был о том уведомлен. Сей неограниченный и единообразный род жизни естественно долженствовал рождать иногда сытость и сухость в обращении между обеих сторон. Дабы сие отвратить и не явить недовольного лица вне комнаты пред чужими очами, – не ведали изобрести лучшего средства, как содержать множество шутов и дураков мужеского и женского пола. Должность большей части сих людей состояла более ругаться и драться между собой, нежели какие-либо смешные шутки делать и говорить. Они набраны были из разных наций и чинов. Российские князья из знатнейших фамилий (князь Голицын и граф Апраксин) должны были в сей роли записываться… Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском. Обо всем, что в знатных беседах и домах говорили, получал он обстоятельнейшие известия, и поелику ремесло сие отверзало путь как к милости, так и богатым наградам, то многие знатные и высоких чинов особы не стыдились к тому служить орудием»…

В заключение, Миних добавляет об императрице:

«Она была богомольна и притом несколько суеверна, однако, духовенству никаких вольностей не позволяла, но по сей части держалась точно правил Негра Великого. Станом была она велика и взрачна. Недостаток в красоте награждаем был благородным и величественным лицерасположением. Она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый, приятные уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильный и пронзительный. Сложением тела была она крепка и могла сносить многие удручения».

Всем, без сомнения, известно из романа Лажечникова «Ледяной дом» о забаве, устроенной Бироном в пользу императрицы во время торжества заключения мира с Турцией. Игралась свадьба шута, князя Голицына, с шутихой. Для брачной ночи молодых устроен был дом изо льда и все приспособления к нему, мебель, печи и украшения – все было ледяное и довольно искусно отделанное.

При этом императрица милостиво наградила всех приближенных, и «даже тот, – прибавляет граф Миних с наивностью добросовестного бытописателя, – даже тот самый, который за любимой сучкой императрицы присмотр имел и по природе был князь (Голицын), получил за ревностную службу 3,000 руб. в подарок».

Анна Иоанновна скончалась 17-го октября 1740-го года – десять лет не дожила до второй половины восемнадцатого столетия.

На эту вторую половину Россия переступила с другой царственной женщиной, о которой мы скажем в своем месте.

Чувствуя приближение смерти, Анна Иоанновна назначила себе преемником не дочь Петра Великого цесаревну Елизавету Петровну, а трехмесячного внука своего Иоанна III Антоновича.

– Когда я подписывала присягу новому императору, – признавалась она потом Бирону: – у меня дрожала рука, а этого не было со мной при подписании войны Турции!

Когда Остерман подал умирающей императрице для подписания манифест о назначении Бирона регентом, государыня спросила:

– Кто его писал?

– Ваш нижайший раб, – отвечал Остерман.

– Надобно ли тебе это? – спросила она, обращаясь к Бирону.

В предсмертной агонии она из окружавших ее царедворцев узнала одного только Миниха.

– Прощай, фельдмаршал, – сказала она.

Смерть побеждала.

– Прощайте, – обратилась умирающая ко всем окружавшим ее.