Текст книги "Том 1. Стихотворения, переводы"

Обращение учителей к своему ученику графу Дэкону^*

 
Мы добьёмся от тебя полезных знаний
Сломаем твой упрямый нрав.
Расчёт и смысл научных зданий
В тебя из книг напустим, граф.
Тогда ты сразу всё поймешь
И по-иному поведёшь
Свои нелепые порядки.
Довольно мы с тобой болван играли в прятки.
Всё по-иному повернём,
Что было ночью, станет днём.
Твоё бессмысленное чтенье
Направим сразу в колею,
И, мыслей бурное кипенье,
Мы превратим в наук струю.
От женских, ласковых улыбок
Мы средство верное найдём,
От грамматических ошибок
Рукой умелой отведём.
Твой сон беспутный и бессвязный,
Порою чистый, порою грязный,
Мы подчиним законам века.
Мы создадим большого человека.
И в тайну материалистической полемики
Тебя введём с открытыми глазами,
Туда где только академики
Сидят сверкая орденами.
Мы приведём тебя туда
Скажи скорей нам только: да.
Ты среди первых будешь первым
Ликует мир. Не в силах нервам
Такой музыки слышать стон
и рёв толпы и звон литавров
Со всех сторон венки из лавров
И шапки вверх со всех сторон
Крылами воздух рассекая
Аэроплан парит над миром
Цветок из крыльев упадая
Летит влекомый прочь зефиром
Цветок тебе предназначался.
Он долго в воздухе качался
И описав дугу кривую
Цветок упал на мостовую.
Что будет с ним? никто не знает
Быть может женская рука
Цветок поднявши, приласкает;
Быть может страшная нога
Его стопой к земле придавит.
А может мир его оставит
В покое сладостном лежать.
Куда итти? Куда бежать?
Когда толпа кругом грохочет
И пушки дымом в верх палят
Уж дым в глазах слезой щекочет
И лбы от грохота болят
Часы небесные сломались
И день и ночь в одно смешались
То солнце, звёзды иль кометы?
Иль бомбы, свечи и ракеты?
Иль искры сыплются из глаз?
Иль это кончен мир как раз?
Ответа нет. Лишь вопль и крики.
И стон, и руки вверх как пики.
Так знай! Когда приходит слава,
Прощай спокойствие твоё
Она вползает в мысль и право
Уж лучше не было б её.
Но путь избран. Сомненья нет.
Доверься нам. Забудь мечты.
Пройдёт ещё немного лет
И вечно славен будешь ты.
И звонкий славой упоённый,
Ты будешь мир собой венчать
И Бог, тобою путь пройденный,
В скрижалях будет отмечать.
 

<1934>

«Однажды утром воробей…»^*

 
Однажды утром воробей
ударил клювом в лук-парей.
И крикнул громко лук-парей:
«Будь проклят птица-воробей!»
Навеки проклят воробей,
от раны чахнет лук-парей.
И к ночи в мёртвый лук-парей
свалился мёртвый воробей,
 

Д. Х.

24 янв<аря 1934–1935>

Песнь^*

 
Мы закроем наши глаза
  Люди! Люди!
Мы откроем наши глаза
  Воины! Воины!
 
 
Поднемите нас над водой
  Ангелы! Ангелы!
Потопите врага под водой
  Демоны! Демоны!
 
 
Мы закрыли наши глаза
  Люди! Люди!
Мы открыли наши глаза
  Воины! Воины!
 
 
Дайте силу нам полететь над водой
  Птицы! Птицы!
Дайте мужество нам умереть под водой
  Рыбы! Рыбы!
 

<1934–1935>

«Игра больших переговоров, друзья глядят…»^*

 
Игра больших переговоров, друзья глядят,
гуляет боров и тень по воздуху летит.
Смотрите, дятел пролетел, смотрите с дуба
желудь пал, а в море кит пускал фонтаны а
в небе книга нам видна
 

<1934–1935>

«Остановись Коньков!..»^*

 
Остановись Коньков!
Куда ты бежишь?
Твой бег бестолков,
Остановись Коньков!
 
 
Вот сердцу милый дом.
Знакомая дверь.
Знакомый портрет за окном.
Это сердцу милый дом.
 
 
Надо в дверь войти не стуча.
Из двери направо.
Там на стене два меча
Что верней: меч или отрава?
 
 
Так знайте Коньков, что меч верней.
А так же приятна рукой совершённая расправа.
Три года и восемь недель ты думал о ней,
Так знай же Коньков, что меч верней!
 

<1934–1935>

Разбойники^*

 
Шли разбойники украдкой
Очень злые. Их атаман
Вдруг помахивает бородкой
Лезет наскоро в карман.
Пули там валяются.
Разбойники молчат
Их лошади легаются
Их головы бренчат
И путники пугаются.
И в сторону спешат.
Лишь только день потух
Разбойник вышел на дорогу
И, прошмыгнув как темный дух,
Другого кличет на подмогу.
Другой спешит
Блестя под шляпой черным глазом
И путник в сторону бежит
И два разбойника за ним несутся разом.
 
 
Домов слепые номера
Им вовсе не служили
И два ножа как два пера
Им голову кружили.
Настигнут был беглец. И вдруг
Их жертва убежала.
Глядят разбойники вокруг
И точат два кинжала.
Молчат они. Жуют табак.
Но близок страшный рок
Уже им слышен лай собак
И топот грубых ног
Стоят разбойники. Кругом
из окон из дверей
Подняв ужасный крик и гром
Толпа бежит людей.
Лови его! Держи его!
Кричат со всех сторон
И пули жикают по воздуху
Кувыркая ворон.
Идут разбойники Техасом
По траве идут они.
Вдруг звучит команда басом:
Стой ребята отдохни!
 

<1934–1935>

«В этом ящике железном…»^*

 
В этом ящике железном
есть и булка есть и хлеб
было б делом неполезным
их оставить на столе б.
ибо крысы ибо мыши
ибо разные скоты
по законам данным свыше
съели б всё без красоты
и в укусах кумачёвых
все изъедены в клопах
всё семейство ювачёвых бы
осталось на бобах
Но не это важно. Мне ведь
надо рифмой заманя
так устроить чтобы в девять
разбуди – ли вы меня.
 

<Середина 1930-х>

«Лес, в лесу собака скачет…»^*

 
Лес, в лесу собака скачет,
Твердой лапой с твёрдым когтем
на коре прямой сосны
ставит знак.
И если волки бродят стаями
и лижут камни спящие во мху
и ветер чёрными носами обнюхивают
Собака поднимает шерсть и воет
и на врага ворчит и пятится.
 

<Середина 1939-х>

«Мне стариков медлительный рассказ противен…»^*

 
Мне стариков медлительный рассказ противен
пока тягучее скрипит повествованье
Начало фразы в памяти бледнеет
И всё что будет наперёд уму понятно
Старик всегда, особенно разинув рот,
Пытается ненужную фамилию припомнить
То спотыкается на букву ы,
То выпучит глаза – молчит
И кажется, что он способен задохнуться.
То вдруг подхваченный потоком старческого вдохновенья
Летит вперёд местоименьями пересыпая речь
Уже давно «они» кого то презирают,
Кому то шлют письмо, флакон духов и деньги
Старик торопится и гневно морщит брови
А слушатель не знает кто «они».
 

<Середина 1930-х>

«Возьмите незабудку…»^*

 
Возьмите незабудку
На память обо мне.
Тогда собачью будку
Увидите во сне.
 
 
А в будке человечки
На лавочке сидят
Огонь играет в печке
И искры вверх летят.
 

<Середина 1930-х>

«Дни летят как ласточки…»^*

 
Дни летят как ласточки
А мы летим как палочки
Часы стучат на полочке
А я сижу в ермолочке
 
 
А дни летят как рюмочки
А мы летим как ласточки
Сверкают в небе лампочки,
А мы летим как звездочки.
 

<Середина 1930-х>

«Дорогой начальник денег…»^*

 
Дорогой начальник денег
Надо в баню мне сходить.
Но, без денег, даже веник
Не могу себе купить.
 

<Середина 1930-х>

«И не спасет тогда супруга…»^*

 
И не спасет тогда супруга
В безумной ревности своей
Ни ласки милого досуга
Ни сладкой праздности моей.
 

<Середина 1930-х>

Зарождение нового дня^*

 
Старик умелою рукою
Пихает в трубочку табак.
Кричит кукушка над рекою,
В деревне слышен лай собак
 
 
И в гору медленно вползая
Скрипит телега колесом,
Возница воздух рассекая
Махает сломанным кнутом.
 
 
И в тучах светлая Аврора
Сгоняет в дол ночную тень.
Должно быть очень очень скоро
Наступит новый, светлый день.
 

16 января 1935 года

Размышление о девице^*

 
Придя к Липавскому случайно,
Отметил я в уме своём:
Приятно вдруг необычайно
Остаться с девушкой вдвоём.
 
 
Когда она пройдёт воздушной
Походкой – ты не говоришь;
Когда она рукой послушной
Тебя коснётся – ты горишь;
 
 
Когда она слегка танцуя
И ножкой по полу скользя
Младую грудь для поцелуя
Тебе подставит, – то нельзя
 
 
Не вскрикнуть громко и любезно,
С младой груди пылинку сдуть,
И знать, что молодую грудь
Устами трогать бесполезно.
 

21 янв<аря> 1935 года.

Неизвестной Наташе^*

 
Скрепив очки простой верёвкой, седой старик читает книгу.
Горит свеча и мглистый воздух в страницах ветром шелестит.
Старик вздыхая гладит волос и хлеба чёрствую ковригу
Грызёт зубов былых остатком и громко челюстью хрустит.
 
 
Уже заря снимает звёзды и фонари на Невском тушит,
Уже кондукторша в трамвае бранится с пьяным в пятый раз,
Уже проснулся Невский кашель и старика за горло душит,
А я пишу стихи Наташе и не смыкаю светлых глаз.
 

23 января 1935 года.

Д. X.

Физик сломавший ногу^*

 
Маша моделями вселенной
Выходит физик из ворот.
И вдруг упал, сломав коленный
Сустав. К нему бежит народ,
Маша уставами движенья
К нему подходит постовой
Твердя таблицу умноженья
Студент подходит молодой
Девица с сумочкой подходит
Старушка с палочкой спешит
А физик всё лежит, не ходит,
Не ходит физик и лежит.
 

21 янв<аря> 1935 года

Д. X.

Олейникову^*

 
Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник
О чём задумался? Иль вновь порочишь мир?
Гомер тебе пошляк, и Гете глупый грешник,
Тобой осмеян Дант, Лишь Бунин твой Кумир.
 
 
Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,
Порой печалит слух, иль вовсе не смешит,
Он даже злит порой, и мало в нём искусства,
И в бездну мелких дел он сверзиться спешит.
 
 
Постой! Вернись назад! Куда холодной думой
Летишь, забыв закон видений встречных толп?
Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?
Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?
 
 
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
 

23 января 1935 года

Д. X.

Антон и Мария^*

 
Стучался в дверь Антон Бобров. За дверью, в стену взор направив
Мария в шапочке сидела. В руке блестел кавказский нож
Часы показывали полдень. Мечты безумные оставив
Мария дни свои считала и в сердце чувствовала дрожь
Смущён стоял Антон Бобров не получив на стук ответа
Мешал за дверь взглянуть тайком в замочной скважине платок.
Часы показывают полночь. Антон убит из пистолета.
Марию нож пронзил. И лампа не светит больше в потолок.
 

Д. Х.

26 янв<аря 1935>

Страшная смерть^*

 
Однажды один человек, чувствуя голод, сидел за столом и ел котлеты,
А рядом стояла его супруга и всё говорила о том, что в котлетах мало свинины.
Однако он ел и ел и ел и ел и ел, покуда
Не почувствовал где-то в желудке смертельную тяжесть.
Тогда, отодвинув коварную пищу, он задрожал и заплакал;
В кармане его золотые часы перестали тикать;
Волосы вдруг у него посветлели, взор прояснился;
Уши его упали на пол, как осенью падают с тополя жёлтые листья;
И он скоропостижно умер.
 

апрель 1935

На смерть Казимира Малевича^*

 
Памяти разорвав струю,
Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.
Имя тебе – Казимир.
Ты глядишь как меркнет солнце спасения твоего.
От красоты якобы растерзаны горы земли твоей,
Нет площади поддержать фигуру твою.
Дай мне глаза твои! Растворю окно на своей башке!
Что ты человек, гордостью сокрушил лицо?
Только муха жизнь твоя и желание твоё – жирная снедь.
Не блестит солнце спасения твоего.
Гром положит к ногам шлем главы твоей.
Пе – чернильница слов твоих.
Трр – желание твое.
Агалтон – тощая память твоя.
Ей Казимир! Где твой стол?
Якобы нет его и желание твоё трр.
Ей, Казимир! Где подруга твоя?
И той нет, и чернильница памяти твоей пе.
Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,
Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,
Десять раз протекла река пред тобой,
Прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
«Вот штука-то», – говоришь ты, и память твоя Агалтон.
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
Меркнет гордостью сокрушённое
выражение лица твоего;
Исчезает память твоя и желание твоё трр.
 

5 мая 1935 года Даниил Хармс – Шардам

Назад к карточке книги "Том 1. Стихотворения, переводы"