Текст книги "Человек не отсюда"

Автор книги: Даниил Гранин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

* * *

«Не понимаю, почему люди боятся новых идей, меня пугают старые».

(Джон Кейдж)

На рынке я покупал творог. Продавщица протянула мне щепочку с куском творога попробовать. Творог был отличный. Я похвалил, сказал: «Дорогая моя, дайте мне килограмм».

Она посмотрела на меня, я посмотрел на нее, взгляды наши сошлись в совершенно непредусмотренном внимании. На какое-то мгновение я из безликого покупателя почему-то стал для нее мужчиной.

Она сказала:

– Хм, никто меня так не называл – дорогой. Никогда.

– Как же вы жили? – спросил я.

* * *

В России есть все, что надо для счастья, – природа благословенная, буквально со всеми ее радостями, просторами, разнообразием. Есть моря, есть океаны, есть горы, есть полярные области, есть жаркий юг. А какие реки, богатейшие недра. А какие леса. Есть, наконец, талантливый народ – от великих математиков до великих поэтов. Русский народ за короткое время обогатил мировую культуру живописью, музыкой, театром, балетом.

Что нам не хватает? Отчего у нас не получается счастье, благополучие, даже сносная жизнь? Первое, что приходит в голову, – не хватает честной власти, не гениальных полководцев, или вождей, или реформаторов – нет, всего лишь честных правителей, обыкновенных граждан, имеющих здравый смысл и любовь к России. Даже не столько к России, сколько к людям.

В Кремле селились властолюбцы. Сколько я себя помню, мы жили со страхом, ощущая там, наверху, яростную борьбу за власть. Кровавую борьбу. Заговоры, интриги, исчезновение. Один за другим исчезали конкуренты, то и дело снимали портреты… То, что происходило в Кремле, никогда не было прозрачным. Постановления выходили оттуда бестолковые, всё больше о врагах, опасностях, всегда направленные против воровства, мошенников, всегда был враг для оправданий наших невзгод. Они сменялись, враги – Англия, Германия, Америка, они раздражали своим благополучием, жизнь там была более разумной, а уж когда открыли границу, начались массовые поездки, мы познакомились с жизнью и бытом рядовых граждан, началась массовая эмиграция. Что ей противопоставили наши правители? А стали еще больше науськивать, прежде всего Америку, изо всех сил работали политологи, историки, экономисты, журналисты, они выискивали материал, чтобы очернить и охаять. Враги Америки наши друзья, но хоть и друзья, а все равно обгоняют нас, и с этим смириться власть не может.

Миг

Картину Марка Шагала «Прогулка» многие считают его лучшей картиной.

Парень и девушка на фоне Витебска, вернее, над Витебском. Он поднял ее на вытянутой руке, она парит над ним в воздухе, держась на своей вытянутой руке. Немыслимая акробатическая поза. Но в эту минуту для них нет невозможного. Это порыв влюбленного чувства, когда все достижимо. Хочется взметнуть любимую в небо не отпуская, он может ей достать звезду, он расстелил перед ней зеленым ковром город.

Шагал сохранил этот миг своей молодости с такой свежестью, силой заставив меня вспомнить свою влюбленность, именно этот миг парения. Он вернулся, былое счастье опалило меня. Не знаю, стал бы я эту картину держать дома, перед собой. Слишком жжет. И печалит. Тоже ведь так было. Похожее. Художник сохранил этот миг. Только художник мог, это счастье живописца.

* * *

Екатерина Вторая увлекалась гравюрами Джованни Батиста Пиранези. Искусство, с каким он изображал Древний Рим, пленяло ее. Пиранези! Не могу себе представить что-то подобное в жизни наших губернаторов, а тем более премьеров или президентов.

* * *

Три знаменитых полководца Европы – Карл XII, Наполеон, Гитлер.

В истории нового времени они, пожалуй, самые знаменитые правители-полководцы.

Всех троих разгромила Россия.

Мертвая рука

Мой давний знакомый, дизайнер, рассказал: он оформлял выставку в НИИ. Этот секретный институт проектировал ракетные установки. Там ему рассказали, что у них спроектирована установка на тот случай, если нашу страну постигнет атомная бомбардировка и все будет уничтожено, вся оборона, все города, все люди, страна превратится в пустыню, тогда откроются шахты, и оттуда вылетят ракеты, тоже атомные, направленные на противника, они его уничтожат так же, как он нас. Мощь ответного удара окончательно погубит все живое на Земле. Установка называется «Мертвая рука». Когда-то Алесь Адамович рассматривал вариант похожий – а что, если, допустим, США нанесет нам атомный удар, решимся ли мы на ответный, зная, что это может погубить все на Земле? Обращался с таким вопросом к генералам, адмиралам, министрам, самым разным начальникам. Все, все отвечали – конечно, ответим тем же. Идентично! Симметрично! Так что, похоже, эта «Мертвая рука» не только превентивная угроза, это, по всей видимости, реальное сооружение. Хрен с ним, с этим шариком, с этой цивилизацией, раз они так, то и мы так, без всяких гуманизмов.

* * *

В 1981 году сенсацией стали выступления Козырева с его теорией времени. Он доказывал, что время в определенных условиях превращается в материю.

На одной из его лекций я был. Зал Дома промкооперации переполнен. Лектора встречают аплодисментами. Чему хлопают, чему рады? Зачем нам превращать время в материю? Лично мне времени не хватает, а материи девать некуда. Но интересно. Но переворот… «Время бывает плотное и пустое», «Плотность зависит от второго закона термодинамики», «Плотность зависит от процессов, происходящих с материей», «Время асимметрично, оно течет в одну сторону» – я читаю эти свои записи тридцатилетней давности. А ведь вместе со всеми повторял: «тут что-то есть», «а что, если…». Где она, эта теория, этот Козырев, сам-то он верил?

Сколько их было, подобных сенсаций. Лекарства от рака, снежный человек, Нострадамус, замок с привидениями, инопланетяне, парапсихологи, телекинез, левитация… Появляются, будоражат и бесследно исчезают.

Меня знакомили с ясновидящими, с телепатами. И опять что-то было и ничего не было. На самом деле хотелось, чтобы было. Хотелось чудес, волшебства, магии.

* * *

Собаки и кошки хорошо слышат ультразвуковые сигналы. Рыбы воспринимают сверхнизкие частоты.

Животные заранее слышат приближение шторма, землетрясения. Так что, господа, нам не стоит задаваться.

* * *

– Верите ли вы в Бога?

– Какого? Их больше трехсот.

* * *

– Мечтаю быть натурщицей. Представляешь – сижу голая, меня рисуют десять молодых парней, любуются. Каждый по-своему изображает.

На рынке

В мясном ларьке-сарайчике полутемь. Висит голая лампочка, света ее не хватает. За прилавком мясник – плечистый, пухлый, с широкими рыжими бакенбардами. На голове у него беретик. Покупателей нет, мясо уже распродано, несколько жирных шматков лежат прикрытые пластиком. В углу играет транзистор. За дощатой стеной шумит предвечерний рынок. Мясник жует жвачку, слушает байки рыночного грузчика по прозвищу Куся. Лицо у Куси фиолетовое, испитое, безвольное.

В ларек входит старуха в толстых роговых очках, с плетеной сумкой. Она достает оттуда сверток, разворачивает, там куски мяса.

– Что же вы мне положили, вы извините, помните, я была утром, я же вас просила, мне больному человеку бульон варить.

– Ну и что? – спрашивает мясник.

– Тут одни кости и жилы. А этот кусок подложили тухлый. Понюхайте.

– Вы когда брали?

– Сегодня брала, в десять утра.

– В каких условиях он хранился, откуда я знаю, – говорит мясник. – У меня товар свежий. Смотреть надо было.

– Разве так можно. Я плохо вижу, – женщина обращается к Кусе. – Не разглядела, а дома видно, и цвет у него плохой.

– Бабуся, из костей самый лучший бульон, – говорит Куся.

Старуха вглядывается в него.

– Зачем же вы защищаете. Вы мне замените мясо, а то я жаловаться буду.

– Кому? – интересуется мясник.

– В газету напишу, – неуверенно говорит старуха.

Мясник и Куся смеются.

Старуха держит в руках развернутый пакет с мясом, руки у нее дрожат.

– Значит, на вас управы не найти.

– Слушай, старая, я не люблю жалобщиков, терпеть не могу, со мной надо по-хорошему. – Мясник выдувает изо рта белый пузырь, который растет, растет и лопается. Старуха вздрагивает. Мужчины хохочут.

– Да что ж это такое, – женщина вглядывается, говорит тихо: – Жулье! Что же вы творите. Это ж бесправие.

– Обзываться не надо. За оскорбление вас привлечь можно, – строго говорит мясник. – Обращайтесь в дирекцию рынка. А доказательства у вас есть?

– А это что! – женщина потрясает пакетом, оттуда падают кости, но она уже не обращает внимания. – Гниль! Это же ваше мясо!

Куся хохочет, хлопает себя по бокам.

– Ну, бабка, ты даешь! А кости чьи?

Старуха распрямляется и неожиданно кричит скрипучим сильным голосом:

– Грабители! Совести нет! На ком наживаетесь!

Мясник тоже кричит, Куся забавляется скандалом.

Они не замечают, как в ларек, подпрыгивая, вбегает девочка лет десяти, бледненькая, с портфельчиком в руках, тощие рыжие косички ее повязаны белыми бантами. Услышав крик, она замирает, глаза ее перебегают от старухи к мужчинам.

– Как вы смеете! – вдруг произносит она.

Старуха обрадованно поворачивается к ней.

– А кто ж они? Он не в первый раз. У него и обвес.

– Ты чего мелешь! – встревоженно гаркнул мясник. – А ну давай топай отсюда. Чтоб я тебя не видел.

По тону мясника и по тому, как Куся направился к ней, женщина, что-то учуяв, вглядывается в девочку.

– Никуда я не пойду. Я свое требую, девонька. На, понюхай, что они мне сунули, – она подносит девочке к лицу мясо, – нюхай, нюхай, не нравится?

– Ты что расшумелась? – говорит Куся, берет ее за плечи, подталкивая к выходу.

– Убери руки, бандит! Видишь, что творят? – старуха вцепилась в девочку. – Ты посмотри на них, мы со стариком в минимуме живем, и тут нас… на ком наживаетесь!

Она хватает девочку за руку.

– Частники! Нате, подавитесь своим воровством! – она сует ей в карман свой мокрый сверток. – Хапалы, на, на!

Мясник выбегает из-за прилавка.

– Ты что ж к ребенку лезешь! Ребенок при чем?

– Пусть знает!

– На тебе мяса, бери сколько хочешь. Знаю я вашу публику!

– Не надо мне ничего, – уже исступленно кричит старуха. – Подавись! Подавитесь вы все нашей жизнью ограбленной! – Она замахивается сумкой на девочку, бьет ее, бьет Кусю. Девочка пятится к дверям, открывает их спиной, выбегает.

– Эх вы, женщина, – мать называется, – бросает старухе мясник и выскакивает за дверь.

Он бежит сквозь рыночную толпу, длинный клеенчатый фартук хлопает его по ногам.

– Погоди, Аллочка, стой!.. Подожди.

Народ расступается, не понимая, почему он гонится за девочкой.

– Украла, – догадывается кто-то. – Мясо стащила. У нее из кармана торчит.

Кто-то свистит ей вслед, кто-то кричит невсерьез, озорно:

– Держи ее!

От этих криков девочка мчится не разбирая дороги, лицо у нее слепое, портфельчик она обронила, она бежит через трамвайные пути, машины гудят, пронзительный визг тормозов.

– Остановите ее!

Его не слышно, он задыхается, хрипит.

Девочка сворачивает налево, еще налево, влетает с разбегу в кучу песка на панели, где идут дорожные работы. Падает навзничь, рыдает. Когда отец прибегает сюда, у него уже нету сил, он опускается рядом с нею на песок. Он держится за сердце, потный, испуганный, слышит, как судорожно всхлипывает дочь. Не может ничего сказать ей, так охватило ему сердце.

Встав на колени, девочка замечает в кармане курточки кости, выбрасывает их с ужасом. Ее колотит, слезы возвращаются к ней, она плачет навзрыд, горько, облегченно. Отец не решается прикоснуться к ней и слушать ее плач тоже не может. Слезы и пот мешаются на его одутловатом лице. Они сидят рядышком на куче песка и плачут. Любопытные останавливаются, постояв, молча идут дальше.

* * *

Кажется, Ганди сказал, что прогресс не умножение, а разумное сокращение своих желаний. С тех пор желания умножались и умножались. Мудрость бессильна.

* * *

«Ваш прибор сгорел, защищая свои плавкие предохранители», – так объяснял мне лаборант.

* * *

Курьерша знала нас всех по имени-отчеству и по фамилии, и жен наших знала, и адреса. А мы знали только, что ее зовут Шурочка. И оказалось, что за столько лет никто понятия не имел, как ее фамилия. Когда спросили Лахтину Александру Яковлевну, то мы сказали – такой у нас нет. И вдруг она поднимается и говорит: «Это я».

* * *

Он мечтал сделать у себя в саду пантеон умершим друзьям, всем им поставить камни, памятники с надписями, с эпитафиями.

* * *

В Китае висел лозунг «Четыре зла: мыши, мухи, комары, муравьи».

* * *

«Уничтожим мышей, они мешают двигаться к счастью».

«Пока есть, кто мешает, происходит движение к счастью».

* * *

На съезде депутатов председательствовал иногда Нишанов, это было очень весело, мы записывали за ним его фразочки вроде «Проблем у нас полный рот».

Улыбка

Наша жизнь резко отличается от европейской. Улыбчивость – она ведь располагает к общению. У официанта улыбка это пролог к «приятному аппетиту». Допустим, в немецкой пивной официант перекинется шуткой, поболтает. Демократичность не исключает уважения к посетителю, не уничтожает дистанции.

Пересекая границу, я попадал в европейское тепло иного нравственного климата. Беспричинная улыбка появляется на губах как знак привета. Краски становятся ярче, жизнь человечнее.

Собственно, что нам мешает улыбаться друг другу?

Вряд ли какая-то статья, обращение уговорят людей улыбаться. Нужно воспитание, нужен пример, нужна культура общения. Мне почему-то кажется, что культура Петербурга могла бы сделать его улыбчивей. Ему вовсе не идет быть хмурым городом, слишком он для этого красив.

Разумеется, в Штатах улыбка рекламная, показная, резиновая улыбка, показатель благополучия, хочешь не хочешь – улыбайся. На всех фотографиях белозубая, жизнерадостная, она плавает над всей Америкой, сама по себе, единая, многомиллионная, подобно улыбке Чеширского кота из «Алисы в Стране чудес».

Европейская улыбка, она для меня выглядит естественней, в ней больше воспитанности, меньше принуды. Допустим, еду я в метро, случайно встречусь взглядом с кем-то и получаю в ответ улыбку, короткую, небольшую. Что она означает, да ничего особенного, просто знак приветливости. Нет, пожалуй, что-то еще – открытость человека, дружелюбие. Меня это ни к чему не обязывает, разве что к встречной улыбке. Но, как я чувствовал, собственная ответная улыбка – это всего лишь легкое движение лица, оно не бессмысленно, оно порождает во мне некоторую приятность моего настроения.

В магазине, в баре, в гостинице, в банке, в самолете вас встречают с улыбкой. Называйте ее дежурной, называйте ее служебной, все равно это располагает к вежливости.

Честно говоря, подобное поведение я считал особенностью западного мира, необходимой принадлежностью конкуренции, так привлекают, мол, к себе покупателя, клиента. При капитализме приходится как-то зазывать. Мы были свободны от этой коммерческой необходимости. Но вот она появилась, и что? Да ничего.

Куда ни придешь – хмурые лица, серьезность, равнодушие. В московских гостиницах, где приходится останавливаться, ни разу меня не встретили с радостью. – «С приездом!» – хотя казалось бы…

Я уж не говорю о наших присутственных местах, какие они все там озабоченные. В лучшем случае тебя встречают нетерпеливо, или не скрывая утомленности, а то откровенно угрюмо – «как все надоели». Улыбки здесь не дождешься.

Магазины вроде начали конкурировать, но и там редко появляется ощущение, что тебя ждали, что твоему появлению рады. Недавно пришлось покупать мне обои в большом специализированном универмаге. Попросил продавца показать образцы. Начал он, как водится, с дорогих, по 500–600 рублей за рулон. По мере того как я искал подешевле, лицо его скучнело, начиная с двухсот рублей его интерес попросту исчез, я перестал его интересовать. Так что приветливость, она пока что зависит от покупательской способности.

Говоря о нашей неулыбчивости, слышишь обычно, нам, мол, не до улыбок. У нас кругом грубости, хамство, что же, мне хамят, а я буду улыбаться, с какой стати? Начну улыбаться, меня за придурка примут, чего это лезу со своей улыбкой, мы что, с вами знакомы? На что вы намекаете, что вам надо и тому подобное.

Когда-то меня поразила система японского общения. Там улыбка – обязательный элемент знакомства, разговора. Сперва она казалась приторной, но очень скоро я ощутил в ней красоту, она выступает как украшение жизни, улыбка украшает лицо, значит, и человека. Значит, и все вокруг подобно цветению вишни, солнечному свету и прочим улыбкам природы.

Жизнь наша существенно изменилась. Как бы там ни было, мы стали куда более открытыми, поубавилось ксенофобии, прибавилось европейскости, но по-прежнему мы выглядим хмурой страной. Нам для себя хватает юмора, хватает веселья, а вот улыбчивости – не хватает.

* * *

В Исаакиевском соборе Петербурга отец Андрей Кураев читал слушателям свою проповедь. Читал, пользуясь микрофоном, слышимость получалась плохая, половину проповеди, а то и больше, слушатели не могли разобрать. Между тем Исаакиевский собор, несмотря на свою величину, был тщательно рассчитан строителями на обычный голос. Мне рассказывали, что добивались этого, устанавливая в куполе специальные горшки, то было особое мастерство искусных акустиков. Нынешние хозяева собора все это позабыли. Или не хотят знать. Вручают всем микрофон, не представляют себе, что можно выступать без микрофона, особенно в таком большом церковном помещении. Это любопытный пример нашего невежества и беспамятности.

Из письма ко мне Виктора Правдюка

…В центральном архиве Министерства обороны хранится секретная папка, куда занесены «расстрелянные лично маршалом Жуковым и его охраной солдаты и офицеры».

Папка засекречена так же, как засекречено множество документов касательно Великой Отечественной войны.

Прошло 65, прошло 70 лет, а война продолжает быть секретной. Празднуем Победу в Великой Отечественной войне, которая оказывается секретной войной.

«В белорусском местечке Радошковичи стоит памятник капитану Гастелло. На кладбище останки экипажа, совершившего подвиг в первые дни войны, 26 июня 1941 года. И фамилии погибших выбиты на обелиске. Но имени капитана Гастелло там нет».

На самом деле подвиг принадлежит экипажу авиаэскадрилии капитана Александра Маслова, об этом написано в журнале «Военно-исторический архив». Обычная история наших подвигов – или подвига не было, или был, но совершен другими людьми. С героями нашей войны не очень понятно. Их вообще на эту четырехлетнюю войну удивительно мало. Вот, например, 900 дней блокады – кого можем назвать? В основном мы называем одного героя – Ленинград. Виктор Правдюк справедливо отмечает, что Великая Отечественная война закончилась в 1944 году освобождением своей земли, «…далее начался заграничный поход Красной армии, чтобы провозгласить коммунистическую власть в странах Восточной Европы».

«Советский Союз вступил во Вторую мировую войну по дружбе с Гитлером 17 сентября 1939 года нападением на Восточную Польшу. Это какая война? Вторая мировая».

«Параллельно, не забывая о своей выгоде, Советский Союз снабжает гитлеровскую Германию всем необходимым для ее войны против Запада. Какой войны? Второй мировой».

Вторая мировая это не Великая Отечественная. Виктор Правдюк считает, что народ воевать во Второй мировой войне не очень-то желал. Об этом нежелании говорят и цифры сдавшихся в плен бойцов Красной армии, сдавались тысячами, десятками, сотнями тысяч. По причине, не только указанной Виктором Правдюком, сдавались потому, что не хотели воевать за Советскую власть после всего, что она творила – раскулачивание, концлагеря, Большой террор, поэтому нередко отряды немцев встречали хлебом-солью и цветами. Советские люди так встречали.

«Четвертая часть окруженных в Сталинграде военнослужащих 6-й немецкой армии были наши соотечественники».

Пока архивы Министерства обороны и прочих наших заповедников не рассекречены, недоступны, пока под видом важнейших разведданных и тому подобной ветхости секретны, истории Великой Отечественной войны быть не может, и мы не знаем, что это было, – победа, освобождение или истребление народа.

Виктор Правдюк – петербургский кинорежиссер-кинодокументалист, автор многосерийного проекта «Вторая мировая война день за днем».

Хотя, по общему мнению, он был гений, избрали его в нашу Академию наук после того, как он стал членом Академий наук – американской, французской, английской. Пророков в своем отечестве нет, гениев тем более. Им, там, за границей, наш гений виднее. Речь идет о Владимире Игоревиче Арнольде. О том, что он был за человек, мне известно не так много. Хотя мы переписывались. Математик. Последние годы жил во Франции. И все резче выступал о недостатке математического образования. И во Франции, и в США едко высмеивал математическую безграмотность среди европейских студентов. Если бы только математическую. Он писал мне, что во Франции 20 процентов новобранцев полностью неграмотные (2000 год). Огорчала его и наша отечественная дремучесть. Не у солдат, а у ученых. Он прислал мне свою статью: «Что такое математическая физика», писал для журнала «Успехи математических наук». Казалось бы… Журнал считается вполне респектабельным. Арнольд – академик, лауреат и прочее, а получает отказ. Статью отклоняют по двум причинам:

1 – «Статья выражает мнение автора». Спрашивается, а чье мнение должен выражать автор?

2 – «В журнале „Успехи математических наук“ нужно писать об успехах, а не о недостатках»!!!

Видимо, о недостатках должен писать специальный журнал.

Его считали фрондером, даже во Франции он был фрондером, объяснял французским студентам, что они недоучки. Фрондер – слово французского происхождения, но в любых науках ученый – фрондер, недовольный существующими работами, явление необходимое.

У В. И. Арнольда были свои особенности. Обычно он писал свои работы начисто, без черновиков, примерно как Моцарт.

Интересно, какие для него были в мировой математике великие: Ньютон – Эйлер – Гаусс – Пуанкаре – Колмогоров. Я обрадовался такому списку – все-таки из пяти двое наших. Владимиру Арнольду приписывают немало – создатель математического языка, создатель теории катастроф, отец современной вещественной алгебраической геометрии. В каждой области, в какой он работал, он становился классиком. Я не специалист, совсем не специалист, я могу только ссылаться на чужие мнения, но хочется отдать должное человеку, который на родине вполне заслужил памятника.

Однажды его пригласили на слушания в Государственную думу. В своей речи он наговорил немало огорчительного: «Россия сократила свои расходы на науку за десять лет в десять раз. Уровень подготовки школьников опустился ниже уровня церковно-приходских училищ, что были у нас до революции».

Складывается впечатление, что это – «План подготовки рабов, обслуживающих господствующих хозяев, этих рабов учат разве что основам языка хозяев, чтобы они могли понимать приказы».

1985-й

Мне позвонили из Москвы. Помню, что это была Екатерина Гениева. Попросила приехать, встретиться с Джорджем Соросом, американским миллиардером.

Это оказался невысокий, подтянутый человек средних лет, средне одетый, в очках, средней внешности. Никаких признаков миллиардера. Мы сели втроем, кажется, в ресторане гостиницы «Москва». Катя Гениева переводила. Я ее не знал. Был по-советски насторожен – американский капиталист, вербовать будет? Почему именно меня? Оказалось, Сорос хочет создать в России на свои деньги Фонды помощи культуре – театрам, издательствам, музыке, библиотекам, музеям и т. п. Особенно для провинции, русской глубинки. Не войду ли я в правление? Соблазн рискнуть был велик. Взвешивать опасения и искушения я не хотел. Где наша не пропадала. Я согласился. Перед этим мы организовали «Общество милосердия» в Питере. Благотворительное. Оно успешно поработало года два, пока не рухнуло под развалинами кризиса. Об этом я когда-то написал, не хочу повторяться. Но кроме досады осталось и убеждение, что милосердие, помощь людям придает смысл нашей жизни.

Они сказали, кто еще войдет в правление – Аузан, Рогинский, Салтыков, Раушенбах, Алексеева, Бакланов, несколько прибалтов, кто-то из Сибири. Страна еще была в полном составе.

Питеру решено было иметь отделение Фонда. Специальное помещение, небольшой штат, правление. Фонду дали название «Культурные инициативы». И мы немедленно принялись за работу.

Центральное правление Фонда занималось выдачей грантов. Кому? Режиссерам, художникам, ученым-гуманитариям, музыковедам, историкам… Длинный список специальностей все время пополнялся – этнографы, археологи, краеведы, музейщики.

Гуманитарные науки бедствовали. Естественные тоже. Молодые специалисты не могли осуществлять свои проекты, помыкаются год-другой и уходят в торговлю, в издательства, становятся монтерами, малярами, жить-то надо. Уезжают за границу. Гранты, те, что выдавал Фонд, смогли хоть как-то остановить процесс разрушения нашей культуры.

Фонд соблюдал несколько принципов, предложенных Соросом. Не требовать отчета о результатах, о потраченных деньгах. Благотворительность была основана на полном доверии. И заявки мы не проверяли. Судили на глазок, у каждого из членов правления был круг сведений о просителях, о их возможностях, мнение свое о необходимости поддержки. Как ни удивительно, эта высокая степень доверия, уважения оправдала себя.

Так мы проработали лет семь, с перерывами, и в 1995 году Фонд был преобразован в «Открытое общество» примерно с той же программой. До самого конца существования Фонда я был членом правления. Работа доставляла мне все больше удовлетворения. Тем более что кризис культуры в стране угрожающе возрастал.

Было создано, кажется, 30–50 отделений Фонда в регионах.

История Фонда, к сожалению, не написана, хотя роль его в сохранении памятников, музеев, театров, в издании литературы, учебников достаточно значительна.

В 2004 году Фонд вынужден был закрыться. Сорос заявил, что он уходит из России. Была организована травля его, называли его агентом ЦРУ, его деньги специально выделенными США для антирусской деятельности.

Всего Сорос потратил на помощь нашей культуре, поддержку ученых, художников один миллиард долларов. Решала не сумма, а то, в какой критический момент она появилась.

* * *

Теперь оказалось, что Троцкий и Ленин были друзья, что Зиновьев вместе с Лениным скрывался в Разливе в шалаше, что против Хрущева был заговор, что против Ельцина был заговор.

* * *

Оказывается, Жданов играл на баяне и поэтому считал для себя возможным поучать Шостаковича. Считался он еще и литературным критиком. Ворошилов занимался художниками и сам не отказывал себе в живописи. Сталин ходил лично в оперу и в театр. В кино они ходили все вместе.

* * *

Потери ополченцев в Великой Отечественной войне не подсчитывались. Военно-мемориальный центр Вооруженных сил занимался учетом потерь Красной армии. Ополчение отправилось на фронт через неделю после начала войны, не успев оформить свои списочные составы. Мои комбаты иногда отправляли куда-то сводку потерь, а иногда не отправляли. На то были у них свои соображения. Не было учета потерь у партизан. Учета не было и военнопленных, есть лишь примерные цифры. Пока что историки остановились на общих потерях – 30 миллионов погибших. Страшная цифра эта будет еще уточняться и, очевидно, будет расти, ее все время поправляли, власти хотели бы остановиться на тридцати миллионах. У власти есть удивительное требование к историкам – не надо без конца ворошить прошлое. В том числе и потери. Но чем же должна заниматься история, если ей не дадут ворошить прошлое? Наша власть боится нашего прошлого. Такая была удобная цифра потерь – 7 миллионов. В 1987 году пришлось назвать 20 миллионов. В 2010 году – 30 миллионов. Цифру пытались заморозить, а потери противника увеличивали. Подобное я испытал, получив запрет публиковать в «Блокадной книге», что в годы блокады погибло больше миллиона ленинградцев. Наши начальники хотели, чтоб мы выиграли войну согласно песне: «Малой кровью, могучим ударом!».

На войну они не пошли, ее не посещали, знали ее по песням.

Для «Блокадной книги» цензура потребовала шестьсот тысяч потерь блокадников, ни единицей больше. Цензура говорила: «Мало ли что историки подсчитали, ЦК дало указание категорическое».

* * *

Человек знает, что жизнь его коротка. Он хочет продлить ее, ощутить как часть чего-то большего, долгого, что будет после него. Это проявляется по-разному, например, в Европе удивительно трогательно мне было в немецких городках видеть стелы в память жителей, погибших во Второй мировой войне. Нацисты, просто солдаты, все имена их высечены в камне. Мало того, на тех же стелах сохраняются имена солдат, убитых в Первую мировую.

То же самое я видел и во Франции, и в Бельгии, в деревнях, городах, они живут с Историей, со своим прошлым, каким бы оно ни было, не открещиваются от него. Они потомки, они со своими предками. Родной город продлит память о тебе или хорошую, или плохую, это уж твоя забота.

Шантаж

Заведующая библиотекой в моем институте рассказала мне такую историю. Ректор института решил, что отдел художественной литературы в нашей технической библиотеке не нужен. Его следует ликвидировать. Заведующая стала отстаивать отдел, созданный еще в двадцатые годы основателем института академиком Николаевым. Он считал, что будущим инженерам нужно читать и стихи, и романы.

Ее доводы на директора не действовали. Тогда она принесла ему книгу Монтеня «Опыты». Старое издание. Раскрыла на закладке, положила перед ним на стол. Там на обеих страницах были крупно написаны ругательства, самые отборные, те, что пишут на стенах сортиров, на стенах подъездов. Узнаёт ли он свой почерк, спросила она. Он замахал руками, не скрывая возмущения. С чего она взяла, как она может ему приписывать такое! Тогда она терпеливо стала объяснять. Книгу эту за все годы брал всего один человек, нынешний директор, записана она в его формуляр лет пятнадцать назад. Есть его подпись. Подпись почти не изменилась. Имеется отметка и в карточке в самой книге, она показала ему кармашек, вклеенный в книгу.

Ректор язвительно поинтересовался, с чего это они предприняли такое расследование?

Дело в том, что они готовят выставку о книжных вандалах.

– Это как понимать, как угрозу? – спросил он.

– Нет, хуже, это шантаж, – призналась заведующая.

Ректор пожевал губами, спросил, не сразу, в чем состоит шантаж? Наверняка он прекрасно понял, в чем. Но она не стесняясь ответила прямым текстом, сохраните отдел, да, шантаж, ничего не поделаешь, зато этот экспонат – хороший пример вандализма. Книга не так уж беззащитна.

Ректор принужденно рассмеялся. Надпись делал не он, а тот аспирант, каким он тогда был, мальчишка, дурак, наверняка был бухой.

– Какой? – не поняла заведующая.