Текст книги "Правду! Ничего, кроме правды!!"

Автор книги: Даниил Аль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Б и т т и. С начала июня тысяча девятьсот семнадцатого года по конец января восемнадцатого года – всего восемь месяцев.

Ю м с. В каких местах побывали там?

Б и т т и. В течение всех восьми месяцев я имела номер в отеле военного ведомства «Астория» в Петрограде. За это время я проехала всю Сибирь, спускалась по Волге до Нижнего Новгорода, провела две недели на фронте в окопах среди солдат русской армии… Около недели провела в казармах, где был расквартирован женский батальон.

С т е р л и н г. Тот самый?

Б и т т и. Тот самый.

О в е р м э н. Поскольку вы настоящая американка, вам, конечно, до большевиков никакого дела нет. Ну, а все же, вы симпатизируете большевикам?

Б и т т и. Нисколько. Один из их сторонников даже не захотел выступить на одной трибуне со мной, потому что я, по его мнению, «буржуйка».

О в е р м э н. И вы ни в душе, ни в помыслах не являетесь сторонницей большевиков?

Б и т т и. Нет. Приехав в Россию, я с интересом следила за всем, что предпринималось Керенским. Все мои симпатии были на его стороне.

С т е р л и н г. Вас обрадовало низвержение самодержавия?

Б и т т и. Да.

С т е р л и н г. Так же, как и всех нас.

Н е л ь с о н. Мне бы хотелось услышать от вас все, что вам известно о Советском правительстве… о его планах и намерениях…

Б и т т и. У них две основные цели: отдать землю крестьянам и передать управление промышленностью рабочим.

О в е р м э н. Видите ли, мы хотим знать, что там происходит сейчас, знать, каково положение народа.

Б и т т и. Сам факт того, что после восьмимесячного пребывания в России я нахожусь здесь, живая и невредимая, доказывает, что истинное положение там не так-то уж страшно, как его расписывают.

С т е р л и н г. Подождите, вам желательно углубляться в причины, которые…

Б и т т и. А вы не считаете нужным искать причины, сенатор?

С т е р л и н г. Вы, кажется, проявляете определенную склонность к защите большевиков?

Б и т т и. Ну что вы! Просто я сторонница того, чтобы попытаться понять их усилия.

В е д у щ и й. «Понять»? Это уже почти крамола.

Н е л ь с о н. Скажите, вы – социалистка?

Б и т т и. Я? Нет. Моя причастность к политике…

Н е л ь с о н. Связаны ли вы с каким-либо социалистическим течением?

Б и т т и. Нет. Моя причастность к политике…

Н е л ь с о н. Каковы ваши политические симпатии и связи в настоящее время? Каковы ваши убеждения? Вы социалистка?

Б и т т и. Я занимаюсь общественной деятельностью…

Н е л ь с о н. Итак, вы социалистка.

Б и т т и. Скажите, что вы понимаете под словом «социалист»?

Н е л ь с о н. Нет уж, скажите сами. И вообще – какую цель вы преследуете своими показаниями здесь? Обелить в глазах нашего народа большевистский строй?

Б и т т и. Ну, вовсе нет. Я просто считаю, что мы не имеем права вмешиваться в события в России.

Н е л ь с о н. Ах, вы так считаете?! Иными словами, вы хотите предоставить большевикам свободу действий? (Кричит.) Именно этого вы хотите, так, что ли?!

Б и т т и. Можно и так, если вы предпочитаете вашу формулировку моей.

О в е р м э н. Мне совершенно ясно, и, я думаю, комитет согласится с тем, что, пробыв в России всего лишь восемь месяцев – какое-то время в Петрограде, какое-то на фронте, какое-то в Москве, – мисс Битти недостаточно информирована об обстановке, которая сложилась в России, и не может делать о ней выводов.

Б и т т и. Но я полагаю, что мне лучше судить об этом, чем людям, которые там вовсе не были.

О в е р м э н. Из газет видно, что большевистский курс поддерживают всего каких-нибудь пять или десять процентов населения.

Б и т т и. Я сама газетный работник и знаю, каким образом обрабатываются такие сообщения.

Н е л ь с о н. Тем не менее мне совершенно непонятно, почему вы даете такие показания!

Б и т т и. По очень простой причине, сенатор: потому что я только что приняла присягу говорить правду, только правду, ничего, кроме правды!

О в е р м э н. В таком случае мы вам очень обязаны.

Б и т т и. А я очень счастлива, что была вам полезной. (Идет на место.)

В е д у щ и й. Вот к каким осложнениям приводят опрометчивые призывы к правде.

О в е р м э н. Свидетель Саймонс!

В е д у щ и й. О, вот это уже проверенная лошадка.

К и н г. Доктор Саймонс, я хотел бы все-таки выяснить размеры террора и его действие на буржуазию и на высшие классы. Заставляют ли их умирать с голоду или нет?

С а й м о н с. Да, бывшие буржуа, словно тени, бродили по улицам Петрограда. Я собственными глазами наблюдал, как люди падали мертвыми. Одно время ежедневно околевало на улицах в среднем шестьдесят… лошадей.

К и н г. В день?

С а й м о н с. Шестьдесят лошадей в день.

У о л к о т. Великолепное средство для людей, сочувствующих большевизму, – это послать их в Россию, чтобы они немного пожили под большевистским режимом.

С и м м о н с (с места). Они ни за что не согласились бы на это.

Н е л ь с о н (Саймонсу). Доктор, будьте добры рассказать нам, что вам известно по вашим личным наблюдениям о стремлениях пролетариата завладеть собственностью капиталистов?

С а й м о н с. Об этом я мог бы говорить часами…

О в е р м э н. Пожалуйста, пожалуйста.

С а й м о н с. После большевистской революции мы впадали порой в такое нервное состояние, что не знали, чего можно ожидать в ближайшем будущем. Если обычно нам приходилось платить три рубля в год собачьего налога (у нас было два английских фокстерьера), то при большевиках нам надо было вносить по пятьдесят девять рублей за каждую собаку!

С и м м о н с. В соответствии с экспроприаторской политикой у большевиков существует организация систематического грабежа, и немало американцев потеряло деньги по милости воров. Мне известно это по личному опыту. Я был ограблен четыре раза подряд за короткий промежуток времени, а я – человек, который умеет хранить деньги. После каждого грабежа я всячески старался быть крайне бдительным, но ничего не помогало! Очевидно, воры были превосходно организованы и пользовались поддержкой большевистского правительства.

Н е л ь с о н. Так вот куда ушли ваши рублики!

Б р а й е н т. Интересно, это были ваши личные деньги или казенные?

Ю м с. Вы не имеете права задавать вопросы свидетелям.

Б р а й е н т. Тогда вы, будьте любезны, задать этот вопрос.

С и м м о н с. Я должен с сожалением признаться, что это были государственные деньги…

Д э н и с. Помнится мне, однажды я возвращался домой и увидел мальчика, карапуза-мальчишку не старше четырнадцати-пятнадцати лет, колотившего в дверь дома одного богатого человека и угрожавшего всех перестрелять, если ему немедленно не откроют. Вот типичный пример, характеризующий отношение к буржуазии.

Л е о н а р д. С вашего позволения, господин сенатор, осмелюсь добавить и я. В последнее время был издан декрет, постановляющий, что мертвые тела тоже являются государственной собственностью.

В е д у щ и й. Ну что они там несут! Какая пошлость! Джентльмены! Господа сенаторы! Мистер Овермэн!

О в е р м э н (невозмутимо). Я полагаю, что картина жизни в Советской России…

В е д у щ и й. Не слышат господа судьи! Не слышат. Ни один звук не пробивается к ним через толщу времени… из нашего далекого для них сегодняшнего дня. Сказал бы я им кое-что, но, к сожалению, это невозможно.

Г о л о с. В театре невозможного нет!

На сцене все погружается в темноту. Видны только сенаторы за столом.

О в е р м э н. Что такое?

У о л к о т. В чем дело?

Н е л ь с о н. О чем мы сейчас говорили?

С т е р л и н г. О голоде, о разрухе, о бедственном положении в Советской России.

Ю м с. И было установлено…

В е д у щ и й. Ничего не было установлено!

Ю м с. Как это?

О в е р м э н. Шериф, чей это голос? Где шериф?

В е д у щ и й. Я говорю с вами из тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.

С т е р л и н г. Какой-то спиритический сеанс!

У о л к о т. Шестьдесят седьмой год! Ух, как это еще далеко… Последнее событие, которое я помню, это процесс Сакко и Ванцетти.

Н е л ь с о н. А я не знаю ничего после тысяча девятьсот двадцать пятого года, после «обезьяньего процесса».

О в е р м э н. А я, кажется, умер в тысяча девятьсот тридцатом году…

Ю м с. Да, да.

К и н г (ведущему). Вы что же – историк?

В е д у щ и й. Да. Вроде.

С т е р л и н г. Такой разговор… Это невероятно!

Н е л ь с о н. Для меня – нисколько. Я всегда верил в загробную жизнь.

О в е р м э н. Будьте добры, мистер историк, раз уж так случилось, поведайте нам, как оценила историческая наука труды нашей комиссии?

В е д у щ и й. Сообщу вам свое мнение: я убежден, что все звучавшее здесь ничего общего с действительностью не имеет. Проще говоря, все это клевета.

К и н г. Что, что?

Ю м с. Ну, это уже слишком!

С т е р л и н г. Какая черная неблагодарность – мы столько работали.

К и н г. Но в чем все-таки клевета?

О в е р м э н. Всего этого не было, что ли, в России?

Н е л ь с о н. Голода не было?

У о л к о т. И голодных смертей не было?

С т е р л и н г. И по улицам Петрограда не валялись околевшие лошади?

Ю м с. Было все это или нет, ответьте коротко и ясно!

В е д у щ и й. Было!

О в е р м э н. Значит, не клевета?!

В е д у щ и й. Клевета! Черная ложь! Потому что было хуже. Во сто крат хуже и страшнее.

Н е л ь с о н. Тогда мы вас слушаем.

В е д у щ и й. Вы говорили о каких-то фокстерьерах… А знаете ли вы, что такое «беспайковые дети»? А знаете ли вы, что тифозная вошь косила красноармейские полки сильнее, чем пулеметы Деникина? Тут говорили о лошадях… Лошади дохнут от голода… Да что лошади?! Блок умирал от недоедания! Слышите, Блок!

У о л к о т. Что такое Блок?

В е д у щ и й. Блок – это замечательный…

У о л к о т. Я не вас спрашиваю.

Ю м с (перебирая картотеку). Блок, А. А., тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения, русский, из дворян, образование высшее, беспартийный, примкнул к большевикам. Является автором знаменитых частушек, которые распевает молодежь, красноармейцы и даже дети: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…»

Н е л ь с о н (с иронией). Чудный поэт!

В е д у щ и й. Да знаете ли вы…

О в е р м э н. Погодите, погодите… Пускай вы правы и этот ваш Блок замечательный поэт… Но тогда объясните – почему же он страдает от голода? Почему его не накормят?

В е д у щ и й. Блок получал три пайка. Как писатель, как председатель художественного совета Большого драматического, театра и по журналу, где он печатался. Тем не менее…

С т е р л и н г. Что и требовалось доказать! Даже трех советских пайков не хватает на одного поэта!

У о л к о т. Это отлично подтверждает наши данные.

В е д у щ и й. «Ваши данные»… Нет у вас настоящих данных. Вот они, настоящие! (Поднимает в ладонях большой клубок телеграфных лент. Читает.)

«Смоленск. Хлеб постепенно перестал поступать. Все суррогаты съедены».

«Рязань. В городе совершенно нет ржаной муки, нет ни крупы, ни картофеля».

«Клин. Положение катастрофическое – хлеба нет».

«Нижегородская губерния. Народ оцепенел от ужаса голодной смерти. Вся надежда на отправку восьми вагонов хлеба из Москвы срочным поездом».

Н е л ь с о н. И отправили эти вагоны?

В е д у щ и й. Отправили.

О в е р м э н. Понятно. Кругом голодают, а в Москве, конечно, хлеб есть.

В е д у щ и й. Нет уж, вы послушайте. (Читает.) «В булочных Замоскворечья в течение уже нескольких дней выдают вместо хлеба подсолнухи, по сто граммов на едока. Народный комиссар продовольствия Цюрупа несколько раз был в голодном обмороке. В Кремле открыта столовая для обессилевших работников Совнаркома».

Н е л ь с о н. Так… Ну а что в самой цитадели, в «колыбели», так сказать, то есть в Петрограде?

В е д у щ и й. В Петрограде? Слушайте. (Читает.) «В Харьков. Антонову-Овсеенко и Серго Орджоникидзе. Ради бога, принимайте самые энергичные революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради бога! (Пауза.) Ленин».

О в е р м э н. «Ради бога! Ленин…» Это страшно.

С т е р л и н г (Ведущему). Мы вам очень обязаны, сэр.

Н е л ь с о н. Но почему же, когда об этих страшных фактах сообщаете вы, – это правда, а когда о том же самом говорим мы, – это клевета? Мы понимаем, что такое пропаганда, но где же элементарная объективность? Где элементарная честность?

В е д у щ и й. Где честность? В позиции.

К и н г. При чем здесь позиция?

В е д у щ и й. Сейчас объясню. Майор Юмс, откройте вашу папку… Нет, нет, не ту, где лежит досье на Блока… А ту, в которой официальные документы… Вот сверху лежит бумага. Не сообщите ли вы нам, что это такое?

Ю м с. Служебная записка, составленная министром-председателем Керенским о продовольственном положении Петрограда, от двадцать четвертого октября тысяча девятьсот семнадцатого года.

В е д у щ и й. Совершенно верно. Эта записка осталась на столе у Керенского после его бегства из Зимнего дворца… Что же там написано?

Ю м с. Документ имеет гриф «совершенно секретно», и я не могу его огласить.

В е д у щ и й. Ничего, ничего. Теперь он уже давно опубликован. (Читает.) «Хлеба в Петрограде осталось на полсуток. Подвозить неоткуда». Вот какое наследство было получено Советской властью… Вы, господа сенаторы, знаете об этом документе, но скрываете его – вот это и называется позицией. Майор Юмс, я просил бы вас прочитать и следующий документ. Да, да, вот эти листки на папиросной бумаге, с текстом, напечатанным через один интервал.

К и н г. А что это?

В е д у щ и й. Письмо Ленина американским рабочим.

О в е р м э н. Я протестую. Это письмо было переправлено в Америку нелегально, и мы… Нет, нет. Оно оглашено не будет.

В е д у щ и й. Нет, будет. Я оглашу его. Слушайте!

«…Нас любят обвинять в «хаосе» революции, в «разрушении» промышленности, в безработице и бесхлебье… О, лицемеры! О, негодяи, которые клевещут на рабочее правительство, дрожа от страха перед тем сочувствием, с которым относятся к нам рабочие «их» собственных стран! Но их лицемерие будет разоблачено…

Рабочие всего мира, в какой бы стране они ни жили, приветствуют нас, сочувствуют нам, рукоплещут нам за то… что мы вырвались на свободу, пойдя на самые тяжелые жертвы ради этого, – за то, что мы, как социалистическая республика, хотя бы и истерзанная, ограбленная империалистами, остались вне империалистской войны и перед всем миром подняли знамя мира, знамя социализма».

А это другая позиция! Как видите, нам трудно сговориться.

О в е р м э н. Я тоже так думаю.

В е д у щ и й (в зал). Прошу меня простить. Я серьезно превысил свои полномочия… Пусть уж господа сенаторы продолжают строго по стенограмме.

Включается свет. Сенаторы и свидетели в прежнем положении.

О в е р м э н. Я полагаю, что картина жизни в Советской России исследована комиссией с достаточной полнотой и объективностью…

Н е л ь с о н. Но что сказать о таком человеке, как например Рис Вильямс, который был там, видел такие вещи собственными глазами и затем возвращается сюда и превозносит большевистский режим?!

О в е р м э н. Именно для того, чтобы это выяснить, допросу подлежит Альберт Рис Вильямс… Мистер Вильямс, вы приносили присягу?

В и л ь я м с. Да, сэр.

Ю м с. Род занятий?

В и л ь я м с. Лектор и писатель.

О в е р м э н. У нас есть сведения, что вы находились на службе большевистского правительства. Это верно?

Ю м с. Отвечайте коротко и точно.

В и л ь я м с. Да.

Ю м с (Саймонсу). Доктор Саймонс, известно ли вам, в качестве кого прибыл сюда от большевистского правительства Альберт Рис Вильямс и в качестве кого он выступает здесь сейчас?

С а й м о н с. Судя по тому, что я читал в газетах и что слышал от некоторых людей, претендующих на осведомленность, он является представителем Ленина.

Ю м с. Сколько времени вы находились на службе большевистского правительства в России?

В и л ь я м с. Недель восемь.

Ю м с. Что же получается? Вы поехали в Россию от газеты «Нью-Йорк ивнинг пост», а служили советскому правительству?

У о л к о т. Кто платит вам за лекции, которые вы читаете по всей Америке? Я имею в виду лекции о России, о большевиках, о Советском правительстве. Мистер Юмс, располагаете ли вы какими-нибудь сведениями о том, кто финансирует, если можно так выразиться, пропагандистскую деятельность мистера Вильямса?

Ю м с. Я не делал запросов.

В и л ь я м с. Если разведка интересуется моей деятельностью, пусть она просмотрит мои бумаги и проверит, откуда я получаю деньги.

У о л к о т. Я задаю вопросы не из праздного любопытства. Комиссия обязана установить, откуда поступают средства на пропаганду, поскольку она действительно ведется.

В и л ь я м с. Вы, кажется, хотите, чтобы я сам выступал в роли разведывательного бюро и сам на себя доносил?

У о л к о т. Мистер Вильямс, все прочие свидетели выступали здесь беспристрастно. Вы же сами не отрицаете пристрастности своих показаний.

В и л ь я м с. Ни один свидетель не был беспристрастным. Не беспристрастен и я. Бесспорно одно: совсем по-разному рассказывают о России те, кто помогал русским, и те, кто стоял в стороне, глядя на все как на спектакль. Нет! Не могу быть беспристрастным! Когда выступает оратор и говорит лишь об одной стороне каких-то событий, так и хочется перебить его и рассказать обо всем, что произошло. Ведь в лодке обычно гребут двумя веслами, а у нас получается так, что все гребцы почему-то сидят на одной стороне. Лодка вот-вот перевернется. Прыгнуть бы в эту лодку, сесть на ту сторону, где никого нет, и навалиться всей тяжестью на весло! Тогда лодка будет плыть, не накреняясь. Во всей Америке нашлось лишь несколько человек, которые, возвратившись из России, подчеркивают в своих выступлениях все то хорошее, то конструктивное, что принесли с собою Советы. И мы здесь для того, чтобы рассказать американскому народу правду. Мы здесь для того, чтобы рассказать, как относятся к Советскому правительству девяносто процентов русских… Занимать такую позицию не очень-то легко!

В е д у щ и й. Да, занимать позицию правды и объективности нелегко в так называемом свободном мире, где столько говорят о свободе слова, о свободе печати… где именем бога заклинают говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды… Не очень-то легко даже тем, кто стоит у кормила власти.

Появляется человек в камзоле и пудреном парике.

– Я Максимилиан Робеспьер. Я утверждал в Конвенте: Господа! После способности мыслить способность сообщать свои мысли… является самым поразительным качеством, отличающим человека от животного… Свобода печати не может отличаться от свободы слова; и та, и другая священны, как природа… Свобода печати должна быть полной и безграничной, или она не существует. Право обнаруживать свои мнения путем печати или всяким другим способом является столь очевидным, что, когда за них приходится бороться, – это значит, что налицо деспотизм либо свежая память о нем.

Раздается пистолетный выстрел. Раненый Робеспьер хватается за лицо.

З а т е м н е н и е

Возникает памятник Робеспьеру. Подножие памятника усыпано цветами…

Появляется высокий человек с небольшой бородкой, в кашне. Он стоит перед креслом и говорит:

– Я президент Соединенных Штатов Авраам Линкольн. Вот что я говорил, обращаясь к своим политическим противникам: я ненавижу ваши убеждения, но я готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность их свободно высказывать…

Выстрел. Линкольн падает в кресло, разметав руки по подлокотникам.

З а т е м н е н и е

Возникает памятник Линкольну. Он сидит в кресле с доброй и скорбной улыбкой на лице… Подножие памятника усыпано цветами.

Появляется человек в современном костюме.

– Я президент Соединенных Штатов Джон Кеннеди. Сегодня я обращаюсь к вам с надеждой в сердце. Мощь нашего государства много значит, но дух, который управляет нашей мощью, означает не меньше.

И я уверен, что, когда осядет пыль веков над нашими городами, о нас будут вспоминать не за наши победы или поражения, а за то, что мы сделали для духовного развития человека.

Соединенные Штаты не всемогущи и не всеведущи. В нашей стране всего шесть процентов населения мира, и мы не можем навязывать свою волю остальным девяноста четырем процентам человечества… Поэтому не существует американского решения всех международных проблем…

Выстрел, другой, третий. Кеннеди падает.

З а т е м н е н и е

Возникает надгробие, усыпанное цветами и венками.

В е д у щ и й (после паузы). Демократию допрашивают, ее судят, ее ставят к позорному столбу, ей стреляют в лицо, в грудь, в затылок…

Рабовладельцы прошлого не стеснялись называть себя рабовладельцами. Тираны и диктаторы с гордостью носили звание тиранов и диктаторов. Но со временем реакция стала наряжаться в костюмы прогресса, ложь давно уже настойчиво именует себя правдой, насильники борются за звание гуманистов, а интервенты претендуют на лавры освободителей… Возникает профессия – выдавать белое за черное, черное за белое, зло за добро, факты за измышления, ересь за истину… В защиту обветшалых догматов пишутся трактаты и диссертации, присуждаются степени и звания… Магистры, бакалавры, доктора…

Возникает и еще одна профессия – вылавливания и уничтожения еретических мыслей и «вредных идей». Написать книгу о чем бы то ни было вообще стало опаснейшим делом.

«Слава богу, мой враг написал книгу, – потирая руки, восклицал английский епископ Броудер, – теперь он у меня в руках!»

«Дайте мне какие угодно строки какого угодно автора, и я доведу его до виселицы!» – авторитетно заявлял министр наполеоновской полиции Жозеф Фуше.

«Скорее бы вообще кончалась русская литература!» – мечтал министр просвещения при Николае I граф Уваров.

Попытки остановить мысль, подменить знание верой, диалектику догмой, аргументы судом обернулись для человечества величайшими несчастьями – кровью, кострами, пытками, войнами, гибелью лучших его сынов!

Но в мире не было и нет такой силы, которая могла бы остановить прогресс!

Не дано это и вам, мистер Овермэн, с вашей комиссией!

На сцене включается свет.

В и л ь я м с. Я хочу сделать заявление, которое прошу записать в протокол…

О в е р м э н. Не надо. Мы и без того вам достаточно обязаны, мистер Вильямс…

В и л ь я м с. И все-таки я хочу сделать заявление, которое прошу записать в протокол.

О в е р м э н. В этом нет необходимости…

Вбегает взволнованный шериф Сената с газетами в руках. Он передает газеты сенаторам.

Ш е р и ф. Сенсация! Сенсационная телеграмма!

О в е р м э н. Леди и джентльмены! В «Нью-Йорк таймс» напечатано чрезвычайное сообщение. Советская власть пала! Петроград и Москва заняты войсками Юденича и Деникина. Колчак перешел Волгу. Ленин скрылся в неизвестном направлении… Прошу спокойствия, леди и джентльмены! Это газетное сообщение, хотя и кажется вполне вероятным, требует, однако, официального подтверждения.

В е д у щ и й. Осторожность мистера Овермэна можно понять: к этому времени в американской прессе появилось девяносто одно «абсолютно достоверное» сообщение о падении Советской власти.

В и л ь я м с. И все-таки я в самой решительной форме настаиваю на занесении в протокол моего заявления.

О в е р м э н. Ну что ж, мистер Вильямс, раз уж вы так настаиваете, огласите ваше заявление.

В е д у щ и й. Если бы нам было дано право сочинять, то сегодня мы вложили бы в уста Вильямса такие слова: «Комитету следует по-иному подойти к оценке русских событий. Иначе Америке придется через пятьдесят лет краснеть за несправедливые выводы о русской революции». Но мы условились, что в нашем спектакле нет вымысла, и мы ничего не сочиняем. Слова Вильямса прозвучат сегодня так же, как они звучали тогда…

В и л ь я м с. …Комитету следует… по-иному подойти к оценке русских событий. Иначе Америке придется через пятьдесят лет краснеть за несправедливые выводы о русской революции.

В е д у щ и й. Вот так они и записаны в стенограмме.

Р и д (встает). Я присоединяюсь к заявлению Вильямса!

Б р а й е н т (встает). И я тоже!

Б и т т и (встает). И я!

Р о б и н с (встает). Я тоже.

В е д у щ и й. Пятеро американцев. Пятеро совершенно разных людей. Они стоят здесь рядом, в едином строю правдивых свидетелей Великой революции. Каждый из них до самой смерти будет ее верным другом. Впрочем, они не умрут. Умрут судьи! А они останутся в своих книгах, которые одна за другой встанут вот так же рядом на книжной полке.

Б и т т и. «Красное сердце России».

Р о б и н с. «Письма о великой революции».

Б р а й е н т. «Шесть месяцев в Красной России».

В и л ь я м с. «Ленин – человек и его дело».

Р и д. «10 дней, которые потрясли мир».

О в е р м э н. Хорошо. Ваше заявление будет записано в протокол.

У о л к о т (помахав газетой). Только боюсь, что через пятьдесят лет никто и не вспомнит об Октябрьской революции…

В е д у щ и й. Этот «авторитетный» прогноз тоже записан в протокол…

Кто же здесь кого судил – сенаторы судили Историю, или История судила сенаторов?

Документы и время ответили на этот вопрос.

О в е р м э н. Внимание, джентльмены! Заседание продолжается!

В е д у щ и й. Но спектакль окончен!