Текст книги "Правду! Ничего, кроме правды!!"

Автор книги: Даниил Аль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Б у о н а р р о т и. Ну уж, ну уж… Революция выдвинула многих талантливых полководцев-патриотов.

Б о н а п а р т. Много хороших – это не всегда хорошо.

Б у о н а р р о т и. Вы, кажется, любите парадоксы, гражданин Буонапарте?

Б о н а п а р т. Уверяю вас: один плохой главнокомандующий – лучше, чем два хороших. В армии необходимо полное единоначалие. Больше того, чтобы выигрывать войны, полководец должен быть хозяином всех ресурсов страны.

Б у о н а р р о т и. Странная идея для республиканца и солдата революции…

Б о н а п а р т. Так учит история. Цезарь долгое время подчинялся римскому Сенату, который, подобно нашему Конвенту, не всегда знал, чего он хочет. Ганнибалом помыкали скупые купцы Карфагена. Тюренн и принц Конде́ зависели от капризов французского двора, Суворов – от любовников своей императрицы…

Б у о н а р р о т и. Гражданин лейтенант, вы не находите кощунственным сравнивать порядки в рабовладельческих республиках и при дворцах реакционных монархов с порядками, установленными революцией?

Б о н а п а р т. Я говорю не о порядках, а о беспорядках. В революционной армии их должно быть меньше, чем в армии феодалов.

Б у о н а р р о т и. Армия Французской республики бесконечно выше любой другой. Наши солдаты свободные люди. Они дерутся, как львы. А крепостных солдат европейских монархий гонят в бой, как стадо баранов. А вы говорите…

Б о н а п а р т. Да, я говорю: лучше стадо баранов во главе со львом, чем стадо львов во главе с бараном!

Б у о н а р р о т и (рассмеявшись). Хорошо сказано! Брависсимо!

Б о н а п а р т. От решительности военного руководителя порой зависят повороты истории… В знаменитый день десятого августа девяносто второго года я был возле Тюильри. Толпы народа с угрожающими криками ворвались в ограду дворца, требуя отречения короля. Перепуганный Людовик, нацепив красную революционную шапку, жалко кланялся толпе из окна… Какой трус!

Б у о н а р р о т и (вставая). А что же, по-вашему, надо было делать?

Б о н а п а р т. Надо было смести пушками эти толпы. Пятьсот – шестьсот человек разнесло бы в клочья. Остальные бы разбежались!

Б у о н а р р о т и. Вы стали бы стрелять из пушек в революционный народ? То есть пошли бы на то, на что не решился пойти феодальный король?

Б о н а п а р т. Если бы я был на стороне контрреволюции. Но я же не на ее стороне.

Б у о н а р р о т и. Тем более удивительно, что подобная мысль могла прийти вам в голову. Может создаться впечатление, что вы опасный честолюбец и мнимый республиканец. Народ оплачивает офицеров революции ценой тяжкого труда. Неуважительное к нему отношение даже в мыслях – преступно.

Б о н а п а р т. Вы правы, гражданин комиссар. Но, поверьте, приведенный пример носит чисто военный характер… Мои республиканские убеждения как раз очень давние и прочные… Я ведь еще в начале революции был секретарем Клуба друзей конституционных свобод… А вот на моем столе лежит набросок брошюры «Ужин в Бокере», где я восхваляю якобинцев…

Буонарроти берет и просматривает брошюру.

…Я решительно за республику, основанную на свободе. Я хорошо понимаю: штыками можно сделать многое, но сидеть на них неудобно!..

Б у о н а р р о т и. Ну, хорошо… Вы человек еще молодой, увлекающийся. И мне хочется верить, что вы честный солдат революции, лейтенант Буонапарте… А теперь давайте-ка спать. Поздно. Ваша кровать покрыта ковром, вот и отлично. (Ложится с краю, накрывается плащом.) Ложитесь рядом, лейтенант. Пора спать.

Наполеон снимает с вешалки плащ, гасит лампу, зажигает ночник, ложится рядом с Буонарроти и тоже укрывается плащом. Несколько мгновений длится молчание. Бонапарту не спится.

Б у о н а р р о т и. Вам не спится, лейтенант?

Б о н а п а р т. Не спится.

Б у о н а р р о т и. О чем вы думаете?

Б о н а п а р т. О семье… о матери.

Б у о н а р р о т и. Понимаю. Заботы – это жесткая подушка… Вы, значит, единственный кормилец семьи… Вот что… Вы тут обмолвились насчет денег… Я как раз получил гонорар за статьи… Я одолжу вам.

Б о н а п а р т. Глубоко признателен, гражданин комиссар, только не смогу принять такого одолжения.

Б у о н а р р о т и. Почему же? Из гордости? Напрасно. Деньги – это пустяки. Я надеюсь дожить до того времени, когда все золото будет брошено в море за ненадобностью, а все люди будут иметь всего вдоволь, так как все будут трудиться.

Б о н а п а р т. Я просто не знаю, смогу ли вернуть долг. Судьба может так разбросать нас, что и не встретимся.

Б у о н а р р о т и. Будем живы – встретимся. (Приподнимается, достает из сюртука пачку ассигнаций и кладет на ночной столик.)

Б о н а п а р т. Спасибо, гражданин комиссар. Я не забуду вашу доброту. Я непременно верну долг.

З а т е м н е н и е

Прошло 15 лет. По сцене проходит Наполеон. Император одет в скромный серый сюртук и треуголку. За ним идет сановник в расшитом золотом мундире. Он держит, как пюпитр, папку с документами на подпись.

Б о н а п а р т. Что там у вас еще?

С а н о в н и к. Очередной список награжденных орденом Почетного легиона, ваше величество.

Сановник подставляет папку, протягивает перо. Наполеон подписал, затем потеребил ленточку Почетного легиона на груди сановника.

Б о н а п а р т. Поразительно! Сколько человеческих жизней можно купить за один квадратный метр красного муара, нарезанного на ленточки… Что там у вас еще?

С а н о в н и к. Репертуар парижских театров на предстоящий месяц…

Б о н а п а р т. Покажите. (Смотрит.) Передайте мое пожелание – поменьше комедий. Они бесполезны. Пусть чаще играют возвышенные трагедии, героями которых являются великие личности… Помните, к примеру, у Корнеля (декламирует):

 
…В борьбе за власть губительные страсти
Прощаются тому, кто достигает власти,
Тот, кто высокою удачей вознесен,
Перед грядущим прав, перед былым прощен.
 

Как это прекрасно сказано!

С а н о в н и к. Да, ваше величество, это великолепно. Я немедленно передам ваше указание театрам.

Б о н а п а р т. Что у вас еще?

С а н о в н и к. Ваше величество, в одной из тюрем Парижа содержится некто Буонарроти, приговоренный еще при Директории к пожизненному заключению. Это опаснейший фанатик, который вместе с небезызвестным Бабефом ратовал за насильственный раздел имущества, то есть за установление коммунистической системы.

Вверху, в глубине сцены, высвечивается тюремное окно. К нему прильнул Буонарроти. Он совершенно сед.

Б о н а п а р т (задумчиво). Буонарроти… Помню, помню.

С а н о в н и к. Не стал бы тревожить вас, ваше величество, упоминанием его имени… Но этот человек распускает слухи, будто лично и весьма близко знаком с вами…

Б о н а п а р т. Это правда… Умный человек… По-своему вполне порядочный… Но взглядов придерживается самых вредных. Он всерьез уверял меня, что прогресс творит чернь. Или, как он выражался, – революционный народ…

С а н о в н и к. История показала ошибочность подобных представлений.

Б о н а п а р т. Народ! Толпа бежит за моей каретой с громкими криками, когда я возвращаюсь победителем. Она так же охотно с улюлюканьем бежала бы за моей телегой, если бы меня везли на эшафот.

С а н о в н и к. Историю творят великие герои, государь. Таково мое убеждение…

Б о н а п а р т. Думаю, что вы правы… Этому Буонарроти я кое-чем обязан и хотел бы с ним расплатиться. Предложите ему от моего имени амнистию и хороший чин в моей администрации… На условии публичного признания им императорского режима…

С а н о в н и к. Слушаюсь, ваше величество. Однако, зная этого человека, можно предвидеть, что он откажется принять свободу на таком условии…

Б о н а п а р т. Что же, тогда пусть сидит… Впрочем, лучше я вышлю его на какой-нибудь пустынный остров. Это ведь будет облегчением по сравнению с тюрьмой, не так ли?

С а н о в н и к. Безусловно, ваше величество… А на какой остров вы изволите указать?..

Б о н а п а р т. На какой? (Задумывается.)

Б у о н а р р о т и. Вы торжествуете, гражданин лейтенант… Извините – «ваше величество». Какое понижение: быть солдатом революции, а стать императором!!! Вы приказали вычеркнуть из учебников имена героев революции. Вы преследуете и расстреливаете якобинцев. Вам удалось купить иных бывших революционеров, превратив их в герцогов, князей и вице-королей. Вы превратили республики, окружавшие Францию, в королевства своих бездарных братьев. Вы установили жестокие законы против рабочих… Словом, вы торжествуете победу… Напрасно, ваше величество! Это самая непрочная из ваших побед. Вековая идея социального равенства людей жива! Идеи не умирают!

С а н о в н и к. На какой остров вы укажете его сослать?

Б о н а п а р т. На какой?.. Во время экспедиции в Египет я приметил в Средиземном море пустынный клочок земли… Почему-то он мне запомнился.

С а н о в н и к. Его название, ваше величество?

Б о н а п а р т. Эльба. Остров Эльба.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Небольшая бедная комната в парижской мансарде. Стол беспорядочно завален рукописями. Рукописи разложены на кровати. На полу стопа газет и журналов. Невысокий мужчина с красивым острым профилем и пышными седыми волосами – это Шарль Фурье. Он читает газету.

Ф у р ь е (читает). «Узурпатору Наполеону Буонапарте, сосланному на остров Эльбу, разрешено свидание с матерью – синьорой Летицией Буонапарте». (Оторвавшись от газеты.) В свое время он даже не счел нужным откликнуться на посланный мною проект… На Эльбе у него, наверное, нашлось бы время. Но теперь уже поздно к нему обращаться.

Входит пожилая, скромно одетая женщина. Это служанка Клодетт.

К л о д е т т. Месье Фурье, сегодня я служу у вас последний день.

Ф у р ь е. Вы уходите от меня, Клодетт? Но почему же? Разве я был для вас плохим хозяином? Вернее, разве мы с вами давным-давно не стали друзьями?.. Кому же я буду по вечерам читать написанные за день страницы? И я так привык к вашему вечному ворчанию! Но почему вы вдруг уходите от меня?

К л о д е т т. Я больше не могу, месье Фурье… Именно потому, что я так привязана к вам, именно потому, что я знаю – вы самый добрый человек на свете, именно потому я и не могу видеть этих постоянных страданий…

Ф у р ь е. Каких страданий? О чем вы говорите, Клодетт?! Что это вам пришло в голову?

К л о д е т т. Вы полагаете, я ничего не знаю, месье Фурье… Вы, например, уверены, что я не знаю, в каком ресторане вы ежедневно обедаете?

Ф у р ь е. В «Мондюале» обычно. Там играет музыка, которую я так люблю…

К л о д е т т. Не в «Мондюале», а напротив «Мондюаля», на скамейке бульвара. И весь ваш обед – кусок хлеба, который вы держите в кармане и пощипываете незаметно для прохожих. А музыка к вам доносится через окно.

Ф у р ь е. Это правда, Клодетт.

К л о д е т т. А белье вы вовсе не носите прачке. Вы сами стираете его по ночам. Вот вам и равенство мужчины с женщиной, которое вы проповедуете!

Ф у р ь е. И это правда, Клодетт.

К л о д е т т. Последнему нищему живется лучше, чем вам. Нищего хоть все жалеют… А над вами смеются, издеваются. Что ни день, на вас карикатуры в газетах. Ваши идеи называют безмозглыми бреднями… «Эта детская головка – Фурье!», «Этот идиот Фурье!»… Вас же так бешено, так безжалостно травят…

Ф у р ь е. А вот это неправда, Клодетт. Это не они меня травят. Это я их травлю, а они только огрызаются… Я травлю их всю жизнь… Безжалостно и беспощадно… Я ненавижу этот строй, в котором интересы людей противоположны, в котором кипит война всех против всех. Врач мечтает, чтобы было как можно больше болезней. Стекольщик хочет, чтобы град перебил все стекла. Архитектор молит бога о пожарах. Адвокат ждет, чтобы совершалось как можно больше преступлений… И весь этот мир живет на грани катастрофы: нынешнее затишье может оказаться лишь антрактом между революциями, временным отдыхом вулкана… Новая революция будет страшной. Поднимутся бедняки Лиона и Лондона, Амстердама и Берлина… Восстанут крепостные России. Ярость негров превратит Америку в обширную гробницу… А ведь всего этого можно избежать. Но как? Что может заменить насилие и кровь для перехода к новому строю? Пример!.. Я верю в великую силу примера… Вот почему так необходимо, так важно в интересах человечества организовать хоть один фаланстер, хоть одну коммуну счастливых тружеников… Конечно, пока такого примера перед глазами нет – мне не верят, надо мной смеются… Но разве пятьдесят миллионов европейцев не считали, что у Колумба голова сумасшедшего?! Считали. До тех пор, пока он не подал им на блюде реальную Америку. Так бывает всегда. Чтобы убедить – идея должна получить осязаемое воплощение… Вот почему мне так нужен хоть один фаланстер. Вот почему я пятнадцать лет подряд изо дня в день, на последние средства, даю объявления в газетах и каждый день к двенадцати часам жду, жду такого богача, который поймет меня и согласится вложить капитал в это великое благородное дело… Я понимаю, я прекрасно понимаю – мало кто из богатых людей согласится. Но ведь мне нужен всего один… всего один из всех богачей, живущих на земле. Всего только один!.. Но вот и полдень… Надо приготовиться. Скорее, Клодетт, сюртук.

Часы бьют двенадцать. Фурье подходит к зеркалу, приводит себя в порядок. Клодетт подает ему сюртук. Фурье садится у стола. Тихо. Часы кончили отбивать удары. С улицы слышится цокот подков и стук кареты. Но он затихает. Фурье поднимается, начинает снимать сюртук… С лестницы слышны шаги. Раздается уверенный стук в дверь. Клодетт бежит открывать. Фурье взволнован, но берет себя в руки. Из прихожей слышны голоса.

Д ю ж а р д е н. Могу ли я видеть месье Фурье?

К л о д е т т. Да, месье Фурье дома.

Входит пожилой изысканно одетый мужчина.

Ф у р ь е. Прошу вас, месье…

Д ю ж а р д е н. Дюжарден. Огюст Дюжарден.

Ф у р ь е. Торговый дом Дюжарден и сыновья?.. Если не ошибаюсь – кокосовое масло и какао с Вест-Индских островов?

Д ю ж а р д е н. Не только. И перерабатывающие фабрики в Провансе. И магазины в Париже. И четыре собственных судна… Я прочитал ваши объявления, месье Фурье, а также некоторые из ваших трудов. Идеи кажутся мне любопытными… Однако меня интересует – есть ли разработанный план-проект фаланстера и, разумеется, смета?

Ф у р ь е. Прошу вас подойти к столу, месье Дюжарден.

Фурье развертывает на столе большой рулон склеенных листов. Дюжарден деловито рассматривает проект, делает заметки в записной книжке. Он вынимает часы из кармана и, взглянув на них, кладет их на бумагу.

Ф у р ь е. Как вы видите на схеме, месье Дюжарден, здание фаланстера – огромное и великолепное. Размерами оно превосходит Версаль, Букингемский дворец в Лондоне, Зимний дворец в Петербурге. Мастерские. Вот они. Библиотека, театр, столовые. Все две тысячи жителей одновременно садятся за стол, во время обеда играет музыка… Каждый член этой коммуны живет интереснее и богаче любого современного богача…

Д ю ж а р д е н. Почему же богаче, месье Фурье?

Ф у р ь е. Как вы могли видеть из моих книг, сам труд станет потребностью и величайшим источником наслаждения. В конституции свободных стран внесут слова: «Каждый гражданин имеет право на труд». Новая организация труда породит производственное соревнование, сотрет различие между городом и деревней. Театр станет одним из средств, поднимающих энтузиазм.

Д ю ж а р д е н. Вы мечтатель, месье Фурье…

Ф у р ь е. Люди превратят пустыни в плодородные земли, используют энергию рек, пророют каналы через Суэцкий и Панамский перешейки. Сам человек переродится – станет чище, благороднее и красивее.

Д ю ж а р д е н. Да, да. А вот ваша смета не совсем точна. Здесь указана общая сумма в шестьсот тысяч франков…

Ф у р ь е. Это, по-вашему, слишком много?

Д ю ж а р д е н. Слишком мало. Судите сами. Вы не предусмотрели строительства дорог, ведущих к фаланстеру. Это еще пятнадцать – семнадцать тысяч франков.

Ф у р ь е. Вы правы, месье Дюжарден.

Д ю ж а р д е н. Было бы странно не применить в здании, которое должно стать образцовым, новейших строительных достижений, прежде всего вентиляции. Вот вам еще три-четыре тысячи франков.

Ф у р ь е. Вы правы, месье Дюжарден.

Д ю ж а р д е н. Словом, по моим представлениям, к вашей смете надо приплюсовать еще сто тридцать, а может быть, и сто пятьдесят тысяч франков… Это больше, чем я предполагал…

Дюжарден прячет в карман часы, прячет записную книжку и карандаш, небрежно скатывает рулон с проектом. Фурье молча, с тревогой смотрит на него.

…Это значительно больше, чем я предполагал… Но не в моих принципах менять единожды принятое решение.

Ф у р ь е. Должен ли я… Следует ли мне… Могу ли я понимать эти слова как согласие?

Д ю ж а р д е н. Да. Согласен.

Клодетт молча прижимает к глазам платок. На лице и во всей позе Фурье отразилось необычайное волнение.

Ф у р ь е. Месье Дюжарден, тогда позвольте мне сказать несколько слов, приличествующих торжественности и значению этой минуты. Месье Дюжарден! В течение пятнадцати лет я ждал того благородного и гуманного человека, который практически возьмет на себя задачу величайшего мирного преобразования человеческого общества. Я обращался к многим: к бывшему императору Наполеону и барону Ротшильду, к американскому послу, ко многим и многим сильным мира. Никто из них не откликнулся… Вы оказались выше их всех. Выше душой и сердцем. В благородной памяти поколений золотыми буквами будет сиять…

Д ю ж а р д е н. Месье Фурье, будьте любезны пригласить завтра к двенадцати часам своего нотариуса. Я приеду с моим поверенным, и мы оформим наше соглашение.

Ф у р ь е. Хорошо, месье Дюжарден…

Раздается стук в дверь.

…Войдите!

Входит молодой, хорошо одетый человек.

В о ш е д ш и й. Месье Дюжарден, я еле нашел вас.

Д ю ж а р д е н (Фурье). Это мой секретарь, месье Фражон.

Фурье кланяется.

Ф р а ж о н. Пойдемте же скорее, месье Дюжарден. Накопились важнейшие бумаги на подпись.

Д ю ж а р д е н. Переведены ли деньги по счетам из лондонского банка?

Ф р а ж о н. Да, месье, нужно срочно подписать подтверждение.

Д ю ж а р д е н. А капитан Тратье прибыл из Гавра? Я вызвал его на сегодня.

Ф р а ж о н. Он уже в Париже, месье. Но идемте же, пожалуйста, идемте, месье Дюжарден.

Д ю ж а р д е н. Да, надо спешить. До завтра, месье Фурье!

Ф у р ь е. До завтра, месье Дюжарден. Вы оставляете меня счастливым…

Дюжарден уходит. Фражон задерживается.

Ф р а ж о н. Ради бога извините, месье Фурье, мое внезапное появление.

Ф у р ь е. Вы нам не помешали. Наш разговор успел прийти к радостному завершению. Месье Дюжарден придет завтра к двенадцати. Надеюсь увидеть с ним и вас…

Ф р а ж о н. Нет, месье Фурье…

Ф у р ь е. Почему же «нет»?

Ф р а ж о н. Месье Дюжарден завтра не придет.

Ф у р ь е. Что-нибудь случилось? А когда же он…

Ф р а ж о н. Не ждите его вообще, месье Фурье.

Ф у р ь е. То есть как не ждать? Почему? Вы просто не знаете… Мы приняли сейчас важнейшее решение…

Ф р а ж о н. Вероятно, месье Дюжарден наговорил вам много лишнего?

Ф у р ь е. Лишнего? В смысле суммы, которую он может пожертвовать?

Ф р а ж о н. Я не знаю, о чем вам говорил месье Дюжарден… Но дело в том… Ради бога извините, месье Фурье… Дело в том, что месье Дюжарден не является хозяином тех капиталов, о которых он вам, вероятно, рассказывал…

Ф у р ь е. Как? Что вы говорите?! Разве месье Дюжарден не владелец торгового дома Дюжарден и сыновья, не владелец фабрик и кораблей? Не может быть! Какой смысл был бы так сочинять?!

Ф р а ж о н. Месье Дюжарден бывший владелец всего этого. Но вот уже около двух лет, как месье Дюжарден страдает душевной болезнью. Над ним учреждена опека…

Ф у р ь е. Но вы же сами только что звали его подписывать ценные бумаги, давать распоряжения…

Ф р а ж о н. По совету врачей мы поддерживаем у месье Дюжардена иллюзию, будто он все еще распоряжается делами фирмы.

Ф у р ь е. Выходит, что здесь был просто-напросто сумасшедший?

Ф р а ж о н. А разве вы сами этого не заметили, месье Фурье?

Ф у р ь е (сокрушенно). Сумасшедший!..

Ф р а ж о н. Это большое несчастье, но это так… Прощайте, месье Фурье.

Фражон уходит. Все так же молча прижимает платок к глазам Клодетт. На улице слышен стук отъезжающей кареты. Фурье неподвижно застыл и говорит как бы в пространство.

Ф у р ь е. Какой бы это был чудесный фаланстер. Две тысячи человек одновременно садились бы за стол, а в это время играла бы музыка.

Светлое просторное конторское помещение. За окном видно фабричное здание. Человек с добродушным, но волевым лицом, в черной («академической») шапочке на длинных волнистых волосах, в мягкой куртке, с черным бантом на белой рубашке, ходит по кабинету. Это владелец хлопчатобумажной фабрики в Северной Шотландии, в поселке Нью-Ленарк, – мистер Роберт Оуэн. За конторкой стоит его сын – Роберт Оуэн-младший.

О у э н – м л а д ш и й. Что ответить этому Фурье, папа?

О у э н. Несколько любезных слов. Скажем: «Господин Фурье! Прочел вашу книгу с удовольствием… Направление мысли благородное… Вполне благородное. Роберт Оуэн».

О у э н – м л а д ш и й. Наивный чудак этот Фурье. Говорят, он много лет ждет какого-то доброго калифа.

О у э н. Наивность его даже не в этом, Робби. Допустим, что такой богач нашелся бы. В конце концов, это возможно. Я ведь пожертвовал свое состояние на то, чтобы основать здесь, в Нью-Ленарке, образцовую фабрику… Несолидность фаланстера Фурье в том, что он носит ремесленный, сельскохозяйственный характер. Между тем основой изобилия и благосостояния является прежде всего промышленность, индустрия.

О у э н – м л а д ш и й. Твой опыт это блестяще подтвердил. Мне всегда радостно читать о тебе добрые слова, папа. (Берет газету, читает.) «Тысячи людей со всего света устремляются в Северную Шотландию, в безвестное еще недавно местечко Нью-Ленарк, чтобы познакомиться с чудом, совершенным неутомимым филантропом-фабрикантом – мистером Робертом Оуэном…» Знаешь, у меня зарегистрировано уже больше пятнадцати тысяч экскурсантов, папа!

О у э н. Посмотрим, какое впечатление произвел Нью-Ленарк на сегодняшнюю экскурсию.

О у э н – м л а д ш и й. Экскурсия уже закончилась, а экскурсанты направляются сюда. Ты их примешь, папа?

О у э н. Отчего же нет… Встреть их, пожалуйста, Робби.

О у э н – м л а д ш и й. Хорошо, папа…

Он идет к двери, распахивает ее. Из прихожей слышны голоса и легкое покашливание. Входит Николай Павлович (будущий император Николай I). Он в мундире, в длинных брюках со штрипками. Треуголка с белым султаном лежит на согнутой левой руке. Николай идет свободным шагом. За ним – два свитских генерала в лосинах и ботфортах. Все трое ласково и приветливо улыбаются.

…Мистер Оуэн, к вам… член российской императорской фамилий, его высочество великий князь Николай Павлович с сопровождающими его лицами.

Н и к о л а й. Здравствуйте, мистер Оуэн. Я рад увидеть воочию творца чудес, только что представших перед нашими глазами.

О у э н. И я в свою очередь рад приветствовать вас в Нью-Ленарке, ваше высочество.

П е р в ы й  г е н е р а л. Добрый день, дорогой мистер Оуэн.

В т о р о й  г е н е р а л. Здравствуйте, премногоуважаемый мистер Оуэн.

О у э н. Добрый день, господа. Разрешите представить вам моего сына и секретаря Роберта Оуэна-младшего.

Оуэн-младший молча кланяется.

Н и к о л а й. Каков молодец! Прямо хоть в лейб-гвардию его. В Преображенский полк…

О у э н. Приятно слышать, ваше высочество.

Н и к о л а й. Мистер Оуэн, я пришел засвидетельствовать вам свое восхищение.

П е р в ы й  г е н е р а л. Да и как не восхищаться! Воистину невидаль! Отдельные дома для рабочих. Цветущие сады… Бульвары…

В т о р о й  г е н е р а л. Меня умилило учреждение, в коем пребывают малютки, пока их родители трудятся на фабрике. Такого, кажется, в целом свете еще не заведено… Не упомнил, как вы его окрестили?

О у э н. Детский сад, сэр.

Н и к о л а й. Мне говорили, будто ваши рабочие заняты на фабрике по десять часов. Это правда?

О у э н. К сожалению, это так… Мои компаньоны не соглашаются снизить рабочий день до восьми часов, что я считаю самым правильным.

П е р в ы й  г е н е р а л. До восьми часов?! А не разорительно, мистер Оуэн?

В т о р о й  г е н е р а л. Ведь у вас есть конкуренты…

О у э н. Производительность труда в Нью-Ленарке значительно выше, чем на любой другой фабрике, где работают по четырнадцать и шестнадцать часов в день.

Н и к о л а й. Отменно все это. Отменно. Я слышал также, что ваши рабочие посещают вечерние школы… Слушают лекции…

О у э н. Да, ваше высочество.

Н и к о л а й. Такое, вероятно, возможно только в Англии, где характер народа достиг известной высоты.

О у э н. Это не совсем так, ваше высочество. Еще несколько лет назад здесь, в Нью-Ленарке, ютился темный люд. Непроходимое невежество, пьянство, поножовщина, взаимная ненависть – вот каков был характер здешнего народа. Теперь все переменилось. И я горжусь тем, что сами рабочие называют Нью-Ленарк – «Счастливая долина».

Н и к о л а й. В чем же главная причина столь разительных перемен?

О у э н. Только в одном, ваше высочество. Для воспитания человеческого характера прежде всего нужны человеческие условия жизни и труда. Их я и старался создать в Нью-Ленарке.

Н и к о л а й. С вами трудно спорить, мистер Оуэн. Факт вашего успеха – поразителен. А факты – упрямая вещь, как говорит ваша английская пословица. Нью-Ленарк может служить примером образцового ведения хозяйства.

О у э н. Мне кажется, ваше высочество, что вы рассматриваете Нью-Ленарк всего-навсего как примерную фабрику. Я вижу его иначе – как примерную молекулу будущего справедливого общества, общества, основанного на свободном труде, общества без бедняков и без униженных.

Н и к о л а й. Дорогой мистер Оуэн, по всей видимости, в наших взглядах имеется немало различий. И это понятно. Мы люди разного воспитания.

О у э н. И происхождения…

Н и к о л а й. Поверьте, я отнюдь не хотел этого подчеркивать…

О у э н. Зато я не стесняюсь подчеркнуть, ваше высочество, что я сын простого шорника и все, что имею, добыл собственным трудом.

Н и к о л а й. Это делает вам честь, мистер Оуэн. Так вот я хотел сказать, что, хотя мы безусловно придерживаемся разных взглядов на цели развития общества, кое в чем тем не менее, возможно, и сходимся.

О у э н. Не думаю, ваше высочество.

Н и к о л а й. Но, мистер Оуэн, неужели вы сторонник революции?

П е р в ы й  г е н е р а л. Якобинства?

В т о р о й  г е н е р а л. Бунта?

О у э н. Нет. Я против насильственных мер. Как бы ни были существующие системы безумны и гибельны, их нельзя разрушать руками людей некомпетентных. В правительстве – нравится оно мне или нет – я вижу исторический факт, а не шайку разбойников, которую надо неожиданно накрыть… Нет, нет, я не сторонник революции.

Н и к о л а й. Так ведь и я тоже… Выходит, что мы с вами все-таки единомышленники, мистер Оуэн: вы против революции, и я против революции…

О у э н. Но я, ваше высочество, социалист. А вы, я полагаю, не сторонник этого учения.

Н и к о л а й. Дело не в названиях…

П е р в ы й  г е н е р а л. У нас в России и поговорка есть: хоть горшком назови – только в печь не сажай.

В т о р о й  г е н е р а л. Вот то-то и оно! Ха-ха-ха… А революция – она как раз и есть печь адская, дьявольский костер…

Н и к о л а й. Вот что, мистер Оуэн, я имею сделать вам нижеследующее предложение: переселяйтесь к нам, в Российскую империю.

О у э н. В Россию? Я не ослышался, ваше высочество?

Н и к о л а й. Нисколько. Вам будет отведена земля. У нас ее предостаточно.

П е р в ы й  г е н е р а л. И рабочих рук хватает.

В т о р о й  г е н е р а л. Доставим сырья сколько потребуется.

Н и к о л а й. И вы заведете у нас столь же образцовое производство для примера господам российским промышленникам. И фабричным нашим людям чтоб был пример. Чтобы без всяких там бунтов с хозяевами своими по-божески жили.

П е р в ы й  г е н е р а л. Ну, а ежели, в случае чего, каких-либо беспорядков – тут уж мы вам поможем.

В т о р о й  г е н е р а л. Так что общими усилиями насчет порядка радеть будем.

Н и к о л а й. Словом, мистер Оуэн, обдумайте мое предложение. Честь имею.

Николай и генералы щелкают каблуками, поворачиваются и идут к выходу.

Н и к о л а й (на ходу). Отменно, отменно все это. Чудеса… чудеса.

Г е н е р а л ы. Умилительно… Восхитительно… Поучительно!

Оуэн-младший выходит их проводить.

О у э н (потрясен). Я не хочу!.. Я не хочу идти по одной дороге с царями! Я же против них! Почему же они не против меня?!!

Пошатнувшись, он хватается рукой за сердце и медленно опускается в кресло.

З а т е м н е н и е

Париж. Тесное помещение типа лавочки. Стеклянная дверь открывается прямо на улицу. На стекле надпись: «Ломбард». За конторкой сидит пожилой человек. У него высокий лоб и большой нос. Это Сен-Симон. Он считает на счетах.

С е н – С и м о н. Хозяин будет недоволен. Вчера за весь день принята в залог пара башмаков. Выдана ссуда десять франков. Сегодня выкупили сюртук и жилетку – возвратили восемнадцать франков, плюс два франка за ссуду. (Оторвавшись от работы.) Было бы забавно вдруг сказать очередному посетителю ломбарда: «Месье, знаете ли вы, что перед вами прямой потомок Карла Великого, представитель знатнейшего графского рода, человек блистательной карьеры – в двадцать три года полковник французской армии… Он же – друг Джорджа Вашингтона и один из основателей Соединенных Штатов Америки.

– Вы шутник, месье Сен-Симон, – ответил бы он мне.

– О нет, месье, уверяю вас, все это так и есть.

– А как же вы оказались в теперешнем положении? – спросил бы он. – Если бы вы потеряли имущество в революцию или при Бонапарте, то теперь король вернул бы вам все с избытком.

– Что вы, месье! Я отнюдь не являюсь жертвой революции. Я сам в ней участвовал.

– Тогда все понятно, – сказал бы он со вздохом. – Вы проигрались в карты или промотали свое состояние с женщинами!

– Нет, нет, месье, – возразил бы я. – Вам это покажется странным, но я сам, совершенно добровольно отказался от титулов и от богатства… Я выбрал судьбу труженика, чтобы свободно и независимо заниматься наукой… Я изучал прошлое человечества, чтобы заглянуть в его будущее… И я нашел ключ к истории человечества, всеобщую причину, объясняющую ее движение…

– Что же это за причина такая? – спросил бы он с некоторым недоверием.

– Борьба классов, месье. Вечная борьба между теми, кто производит, и теми, кто присваивает чужой труд… Это открытие касается прошлого. Но я открыл также формулу, основной принцип, по которому будет жить общество будущего…

– Неужели?! – воскликнул бы он.

– Эта формула проста и неоспорима: от каждого по способностям, каждому по его делам…

– Месье Сен-Симон, – прервал бы он меня наконец, – все это мне совершенно неинтересно… Рассказали бы лучше что-нибудь забавное про индейцев… А то, если хотите, давайте сыграем в кости… Наконец, можно было бы пойти пропустить по стаканчику… А вы мне – классовая борьба, будущее процветание… Прощайте, месье Сен-Симон, пустой вы человек!»