Текст книги "Дневник Распутина"
Автор книги: Даниил Коцюбинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Был у меня посланец от Трепова. Говорит, что завтра мне с ним повидаться надо…
Надо, так надо… Свиделись. Стал он вокруг меня петухом шагать… И то не ладно, и другое нескладно… Чего уж там? Вижу: человека мысля жмет, а сказать спроста боится.
Дай, думаю, колупну, чего надо?
Вот.
Говорит он: «Ежели ужо ты главная сила, то должен умеючи обставлять дело… Не подпущать дураков и шарлатанов, а то сам с ими бултыхнешься».
«Так. А ты прямо сказывай – какой сапог жмет? Кого убрать надо?»
«А надо, – грит, – убрать… или совсем не допущать к Папе Калинина… допустишь – бед не обобраться».
«Так… А кто мне сие расскажет почему он – не гож?»
«Не гож потому, что больной, потому што мошенник, потому што пустобрех… а главное, потому што его Дума оплюет… а как оплеванным работать будет?»
«А мне с ним не свататься. Дума ошельмует, я приласкаю…». Вот.
«Одним словом, – грит, – Г. Е., не годен он мне… Мне, понимаешь, мне неугоден… А за моей спиной не один банк стоит. Понимаешь?»
«Так. А дале?»
«А дале? Хошь сто козырей, – наступил он на меня, – хоть попугай только его к…»
Молчу.
«Мало ста – полета добавлю».
«Так. Вижу, што не угоден тебе. Только ты пожди. С одним человеком потолкую… Потому, ежели его убрать, другого поставить надо».
«Об этом не заботься… дам другого…»
«Дашь?…А все же, тому сказать должен. Думаю, сделаемся. А только ты повидай меня через два дня…».
Поладили… 16-го198, в аккурат двенадцать, свиделись у Соловихи…
«Ну што, – говорит, – будешь дело делать?» – «Не. Тот не советует».
«Да кто – тот?»
«Кто? Да Государь наш. Я яму поведал, што ты за сто козырей купить хотел место Кал[ини]на…». Вот.
Он ажио позеленел… Подскочил…
А я яму: «Не прыгай. Хоть выпить – пей! Хоть гулять – девки есть… А не то – дверь открыта…».
Выпил стакан… и ни слова не говоря вышел199.
Прихожу, опосля, к Кал[ини]ну и говорю: «Вот, ты мне в каку монету стал… Так штоб без ошибочки…»
«А чего, – грит, – желаешь?»
«Пока што, – говорю, – надо мне кое-что в Синоде перестроить… Ну, это пустяки. А главное, надо, штобы без меня к Маме не соваться».
Вот.
26/15Вот ген. Богданович200 прислал через прихвостня «Гневной», князя Д…201, Папе посланице, где меня всячески честит… и написал он там, дурья голова, о том, што, мол, «сей антихрист» (то есть я), не только опоганил целый ряд княгинь, графинь да генеральш… а ужо паскудит в самом дворце не только с Аннушкой, но, што известно от матушки Маленького… што он и дале вхож и што он кидает грязное пятно на Всех, о ком никто не дерзает помыслить худое…
Ну, и дурак. Его дорожка короткая… А только вот мне што обидно… Што все эти спасители всюду чуют болото… не понимают того, што есть слово и слово… есть касание и касание… Ну хоть бы, безмозглые, додумались до такой простой вещи, што ежели мне нужна баба для… то возьму снизу, там свежее и слаще… и страху нет… а вверху ничего не беру, а только даю… а когда подхожу к дверям детей Мамы, то поистине говорю, в мыслях и помышлениях: «Сохрани и Спаси их! ибо слепенькие и жаждущие!» Им несу только слово душевное, ибо они озябли… от одиночества и обмана… Лига людская202 мутит их детские разумы. Вот…
Ни разу, никогда, ни во сне, ни в вожделениях мой разум не коснулся сего детства. Они мне, может, дороже мной рожденных… ибо дают мне все… и какой расподлец украдет от ребенка…
Ну, вот.
Все сие продумал, узнав про негожее письмо ген. Богдановича.
Вскорости все об ем узнал.
А случилось такое…
Илиодорушка в одурении отовсюду трубил, што повез в заграницу письма Мамы и Детей, как они мне писали… и как я ему дал… И што в письмах сих и стыдное, и обидное.
Так.
А дело-то много проще. Илиодор от меня выпросил несколько писем… а в письмах тех, окромя чистой детской веры – ничего нет. А может, этот поганец, те письма скрыл… а замест их пустил другие. Мастеров на тако дело найдется. Одначе, никто не знает, што на каждом клочке, энто оттуль идет – особый значок имеется… Вот…
Только вышла большая незадача. Компания велась против меня… ну и из Думы Замысловский сказал, што ежели ему на это дело отпустят десять тысяч, то он сии письма достанет… и што, ежели сии письма попадут в руки Папы, то Он «антихриста» прикажет убрать во веки веков. Вот…
Ну и подыскал Замысл[овский] таку не то жидовочку, не то польку, кот., шельма, шкура продувная! – она в дружбе была с Илиодор[овской] шлюхней. Ну, и от ей три письма достала. Привезли их в Петербург, как с иконы святое благословление… и А. А. Макаров, тоже министерская башка!.. – их отдал Папе… Вот… Думал, дурень, как выслужиться… Письма-то попали к Маме… и мы в два слова доказали Папе, што письма-то смастерил кто-то… и што мастера бы неплохо словить и к ответу… Так. Папа в гневе, Мама – в обиде… Заверюха!..203
Того самого казацк[ого] полковника Доб…204 который письма доставил, быстренько словили… и перестал он письма добывать… Ищи! Свищи!..
Мало ль погибает в разъездах…
То-то, дурья голова!
Не лезь, черт…Маклак205… хоча и министр, а дурак первого сорту. Он что ни придумает, все либо в болото, либо в лужу… и сам прет, и друзей туда же толкает…
Через ту же княжую Кор… 206 (она из Вильно в Москву приехала, чтобы мне напакостить)… а дело-то во какое вышло… Генерал Иванов207, большой врутомо [врун?] всю компанию повез в «Яр». И с ним эта шлюшка Бакендорф208… не баронесса, а панельная девка… Одному мигает, а с другим торг ведет… У, гадюка!..
В самую завариху, когда кутение было полное… говорит она мне: «А, миленький, Шурка-то надула! – (А Шурка это жена полковника Бог.209). – Пообещала с нами, а теперь, небойсь, честную жену корчит, над нами посмеивается. Она и то говорила: “Лучше на улицу, чем со Старцем”».
И пошла, пошла (уж это известное дело, если баба поду скивать станет… то хоть к черту в зубы).
«Ну, – говорю, – ежели так, то сейчас Шурку доставим!» – Велел дать машину. Дали… Сел и поехал, да не один, с этим охальником, московским газетником Коз… 210 Он, как потом оказалось, поехал, как говорил: штоб мне помочь хвост прижать. Вот.
Приехали. Позвонили (я назвался именем ея дяди). Впустила девушка и говорит: «Барыня больная, извиняется… не могут выйти…»
«Как так, – говорю, – не могут, ежели я приехал…» И прямо это к ней!..
Девушка не пускает. Я ее коленом откинул к двери… Вошел и ее с постели хотел стащить, она как взвизгнет, как кошка с придавленным хвостом… – ан тут, откуль не возьмись, ея муж, этот полковник оглашенный, и Коз… – оба на меня. Была потеха!.. Они за мной, я в подъезд. Кабы не швейцар (он меня толкнул в свою будку) было бы крови.
Ну, вернулся я в «Яр»… С меня хмель сразу вышел… кинулся к Б[енкендорф]ке, а она, шельма, смеется… Я ей маленечко прическу попортил. И все бы тем и кончилось. Так ведь Коз…, прохвост, еще чего придумал. Он, как ужо потом я прознал, поехал со мной к этой клятой Б.211 (а сам мужа ейнаго по телефону вызвал), а после того вместе с Б[ог.]… и еще одним офицером кинулись в наш номер в «Яр», где я с этими шлюхами хороводил… Бросились за нами, а я через окно – в кладовушку каку-то попал… оттуль ужо без шубы и без шапки в машину сел… а уж потом, наутро, выехал. Поганая попалась компания. Окромя огорчений, ничего не вышло. Потом сюда все передали, до Папы дошло. А это они, клятые, знают, что ежели к Папе, то надо чего-нибудь про Маму. И нагородили в газету козень… что будто с пьяных глаз я чегой-то говорил про Маму… Оно, конечно, не совсем было открыто сказано, но и прикрыто-то так, што всякому дураку понятно, што это значит… Ну и пошла потеха. А кончилось это дело совсем по-иному. После этой Московской срамоты… хоча имени Мамы я нигде не называл, но конфуз большой был с этим бешенным офицером Б…. – дошло до полка…
А штоб все ухлопотать… я на времячко поехал к себе. А Аннушке наказал быть около Мамы… Они тогда все в Ялту поехали. У Маленького опухоль на ноге вздулась…
Я сказал Бадьме… што ежели што, то меня не ране, как через две недели вызвать… ну, и не сюда, а туто прямо в Ялту… Штобы Московское все по боку…
Так и сделали…
Болезнь шла тихо… Мама плакала и все спрашивала у Аннушки, как быть, как горю пособить. И Аннушка получила через Бадьму совет – вызвать меня.
Аннушка и сказала Маме: «Надо вызвать Старца! Ибо сказано: ране исцели дух свой, а потом зови врага телесного…»
И сразу бы меня вызвали, ежели бы оглашенный Джунковский]212 не подвернулся. Он приехал из Москвы и привез како-то донесение от градоначальника Андрианова213. Тот, дурошлеп, всю грязноту из «Яра» расписал… И уж так расстарался, гавноед, што Маму так и назвал б… (будто я так звал ее!..)
Вот дурак! Заставь дурака Богу молиться, а он жопой перед алтарем светит…
Только… Папа от сего донесения в такой гнев пришел, што Джунк[овский], как ошпаренная собака, выскочил!.. А Папа донесение в мелкие кусочки…
Аннушка говорит, што он рвал донесение и все кричал: «и его – так! и его – так!»
Это, значит, меня…
А Мама в большой тревоге боле часа билась…
Ужо профессор ейный сказал, что ежели ей не будет полного спокойствия, то за ея сердце не ручается.
Вот214.
В таком духе они в Ялту уехали. А тут у Маленького ножка… и Аннушка велит меня звать…
Вот тут и задача…
Папа видит, с Маленьким горе… Мама в тревоге болезной и все шепчет: «Позови, позови нашего друга, надо нам с ним спасти Малютку»…
Папа крепится.
А Маленькому все хуже…
Мама топочет…
Папа сдается… Вот.
Вызывают это меня в Ялту.
И тут-то «мои враги» задумали таку штуку.
Тамошний генерал Думбадзе215, душевный кровопивец… ему человека убить (топором аль пером), што плюнуть… И сколько он убивал… сколько уродовал… ничего, окромя царских наград за это не видал…
Вот…
И надоело парню мелку рыбешку ловить. Захотел Кита-рыбу извести. И так извести, штобы ручки сухие… и царево спасибо заполучить, и риску не нести…
Храбрость-то не генеральская, – уловка – воровская…
Такое придумав, он сунулся за благословением к товарищу министра Бел[ецкому] (а тот мой был).
Ну, вот…
И послал он яму телеграмму, а всю шифры… Ну, ежели растюмякать, то выходит коротко и ясно: «Дозволь Распутина изничтожить!»
Всего пустячок.
Вот тут-то Бел[ецкий] и показал свои волчьи клыки и лисью ухватку… Он телеграмму направил Маклакову и шепнул, што окромя храброго разбойника Дум[бад]зе, об сей знают уже трое… а посему подумать надо… А пока Маклаков думал, да высчитывал, он мне дал знать… Полагалось меня утопить… Так…
Ан, мои ребята, обо всем известные, меня провезли.
Вот…216
Я потом Маме сказал обо всем и еще прибавил: «Сие мое спасение за для спасения Маленького», ибо к моему прибытию у него вскрылась рана и он в крови потухал… И доктора сказали: «Положение опасное!»
Запоздай я на один день – он бы потух…
Вот…
19/8 – 15 Окаянная генеральшаОкаянная генеральша В[ера] В[икторовна] Ф.[Л.?]217 че-вой-то не возлюбила Пушку218. Вчера сказала мне: «Не доверяй этой Никит[ино]й. Она лукавая! О том, што ваши свидания происходят у ея отца в крепости219, – уже многие известны… и ежели враги порешат недоброе, то самое легкое это проделать там же!»
Генеральша вся в тревоге за меня. Говорил с Аннушкой, и вот она мне што рассказала! У генеральши с Пушкой была переписка, и вот как все вышло!.. Еще в прошлом годе, а может и ране, приезжал генеральшин родич: ни то мужнин брат, ни то – племянник, какой-то тот офицер, Леонтович220… И будто ему Пушка приглянулась… (а по моему, она тесто без соли).
Ну, вот…. Она от яво скрыла свое знакомствие со мной… И когда он при ей и при генеральше стал меня чернить – она, смеясь, присоглашалась… А генеральша вспомнила… и при ем ее назвала «ветрянкой»… и еще како-то худое слово по-французски шепнула – чевой-то вроде «жулика» по-русски…
Так Аннушка говорила!
Одним словом, после этой перепалки они, как две кошки, царапаются…
Генеральша шепчет: «Боюсь Ни[кити]ной, она нам не совсем предана, она, может, еще служить и другим!»
А Пушка свое: «Генеральша – женщина самонравная, ежели што не по ней, так отца с матерью не пожалеет, а посему ее надо держать подале».
Вот.
А мне от обеих козлом несет…
Держись для стада…
И до чего же женщины бывают тошнехоньки… Одна Аннушка все понимает… и говорит: «Я тебе верю, как Богу… А Бог для всех – и для праведных, и для грешных». А вчера она сказала: «Ты, как солнце. От тебя цветы цветут… и черви в гнили заводятся!» Вот. Кому што…
Аннушка это понимает: внизу и цветы, и черви… а Солнце наверху…
Недостает человеку – солнца!..
27/12Вот сказала Мама: «Чем боле тебя ругают, тем ты мне дороже…» – «А почему такое?» – спрашиваю у Ей… – «А потому, – говорит, – што я понимаю, што все худое ты оставляешь – там, штобы ко мне притти очищенным… И я тебя жалею за те муки, што ты от людей принимаешь, ибо знаю, што все это ты делаешь для меня… и еще ты мне оттого дороже!..»
А потом спросила меня Мама: «Правда ли, што говорят, што ты (это я) с женщинами… имеешь?..»221
И тут я сказал Маме такое, што, может, и сам не понимал в себе, ибо сие не от ума… а от духа…
Вот. Сказал я: «Дух мой мучается… люди соблазняют… Пьяный – творю пьяное!.. Но в трезвости вижу нутро человечье… и так больно… так больно… што только в пьяном огне забываю…» – «А пошто, – спросила Мама, – не берешь на себя муку, а топишь ее в вине?» – «Потому што срамоту вижу только в отрезвлении… потому трезваго к себе не подпустят человеки». – «А нас видишь ты? нутро… видишь?» – тихо спросила Мама…
И такое страшное увидел я… што сказал Ей: «Помни, ежели меня с тобой не будет… то великую муку твою выпью… и в тебя волью радость великую… ибо мука земная – во царствие путь… Где ноги твои слезами радости омою… А боле не спрашивай!..» Но уже она не спрашивала. Тихия слезы капали на мои руки… И она шептала, целуя мои пальцы: «О, мой Спаситель, мой Бог, мой Христос!»
И уже уложив ее на кушетку, я услыхал ея шепот. Будто сквозь сон: «Молю тебя… обо всем этом… Аннушке не говори! Не надо!..»
Не скажу…
Только сам думаю, што это: бабье, а не царское… – Молить, просить, как нищая… А вол одеть должна, как Царица.
Што ж это?
15/3-15 Князюшка Н. Н.222Кабы кровать В[еликого] кн[язя] Александра] Михайловича]223 да заговорила, и узнал бы В[еликий] князь Н[иколай] Николаевич], какой по счету муж у своей жены224, то перестал бы пыжиться… што, мол, «наши жены, как стеклышко».
Штеклышко-то штеклышко, а кто в яво глядится: эх, дурак!
Паскудней и развратней этих двух сестричек: Мил[-ицы]225 и Наст[асьи]226 я не видывал… их язычок похуже подтирки, дырявой подстилки из дворового нужника. Эх, и погань же! Я видывал скверных баб, што душу в скверности моют… но и у тех, бывает, найдет – покаяться дух хочет, и тогда в слезах изливаются: «Не говори, не поминай скверности, дай душе на солнышке погреться!»
А у этих – нет.
Позовут на беседу, так только и слова, што про похабное… Кто, да кто! – Где, да как?!.
У, поганые!
А тут Настюша задумала к Маме вернуться… (ее уже Мама коленом под жопу через это самое)… А как вернуться-то?..
Смекнула баба такое: давай ущемлю у Мамы «женску муку, – пущай приревнует». – Знает, стерва, што в таком деле баба сущий змий… Задумала и пошла рыться в говне. Подзудила старого боровка – свово князюшку, тот направил свово подручного (воняло такой у него был, тоже Наст., как стеклышко, проглядел) полковника Белинского227… И приказ яму отдал: «всяку грязь про Распутина, всю пакость собери… За это в большие люди выпущу!» Вот. А тот – рад стараться. – Известно, пакостники – хлебом не корми – в говне покопаться. Вот… 228
И пошла потеха! Все выпотрошил… И где, и когда, и с кем?., и целу ль ночь, аль полночи… А как все собрал, точно букет цветов – Царю-батюшке поднес… А тот грит: «Как мужик не паскудит, – все ж домой чистый приходит; а вот баба поганая – погонь домой несет». Вот…
«А посему, – грит, – свелю всех этих самых княгинюшек и енеральш подале от мово дворца! Не неси в дом заразы!» Вот…
А потом… еще сказал: «а што касается В[еликих] К[нягинь] Мил[ицы] и Наст[асьи], так про них и писать не надо… по глазам кошку видать!» Вот…
Так с ничем и отъехал княжий холоп… и князю ще спек, то и будет.
Обо всем этом я в скорости через Аннушку прознал. И порешил: «Погоди, князюшка, ты меня через баб опоганить хотел, а я тебя другим пройму, поглядим, кто – кого?!» Вот…
Одно могу сказать: я человек не злобственный… Крови боюсь… не хочу крови… Никогда свою силу кровью не тешил… а мог бы!..
Только тех, што ко мне в сурьез лезут, николи не забываю… и люблю потешить себя, когда их гонют… когда мимо мово окошка бегут от нагайки… Это люблю!
Попляши, сукин сын… Это здорово!
И вот я как потешил себя… Опосля той истории, это было в первый год войны, как Джунков[ский] передал в Ставке Папе донос на меня, который настрочил енерал Андриан!.. И как Джунков[ский] ошпаренным щенком от Папы выкатился… я сказал А. А. Макарову: «Шугни, брат, енерала Анд., – пущай в бабьи сплетни не лезет». «Ладно, – грит, – можно шугнуть. Пущай нос не задирает, а то, пискун, на докладе сказал: “Москва служит Царю-Батюшке, а Питер – мужику-блядуну!”»229.
Вот…
А решив шугнуть енерала, он не долго искал… Маленькую проверочку в суммах Кр[асного] Кр[еста] сделали, и оказалось, что у градон[ачальника] енерала Андриан[ова] меж пальцев 43 000 проползли… их-то в гардеробной у танцухи Карон…230 крысы съели, и то с полюбовником князем Шахов[ским]231 просчитала… – Бывает и на старуху – проруха!.. Только как все выяснилось… попросили енерала об удалении… Он в амбицию, а Папа в гневе! И попал енералушко под следствие сенаторское… попал и запищал…
Приехал это в Питер, кинулся к Макарову… Так, мол, и так! Ты енерал – [я] енерал, – ты дворянин и я тож… Спасай честь дворянску!
А Макаров (ко мне) так, мол, и так – чего сказать-то?
«А пошли яво ко мне, – говорю, – погляжу…»
Ну, вот, заявился он к яму и Макаров и грит: «Не иначе, как придется Вам, Ваше прев[осходительство], поклониться в ноги мужику-блядуну!» Енерал слюну проглотил… и сказал: «подумаю!» Долго ли думал, не знаю… Только через неделю его женка Аннушке передала просьбишку передать кому следует, што никаких безобразиев в «Москве в Яру» не было, што Г. Е. ни в чем не повинен есть… што он только потешался над московскими офицерами, которые супротив царской власти идут… ну, и што в немецком погроме тоже без яво232 произошел… што он ни в чем не повинен… ну и все такое… Как мальченка, которому задрав рубашенку – хлыстом по жопе мажут… а он пищит: «Ох, папенька, – не буду! Ох, маменька, не буду!»233
Узнав про сие, велел Аннушке яво женку ко мне прислать…
Поглядел: ни кожи, ни рожи! Сосулька из предбанника… Похороводил ее… и велел яво прислать. Сказал, штоб в номер к Соловихе…
Приехал…
А у меня, окромя двух шлюх, еще Мануйло234 и Мишенька Оц[уп]235 (газетчик) козлом пели с девками.
Он приехал. А яво Мишенька приветил: «Пожалте, Ваше превосходительство] ходи, гостем будешь… Все там будем, не стесняйся!..»
Он то, да се… не сюда, мол, попал. «А ежели, – крикнула Катюша, – не сюда – так к чертовой матке!»
Он растерялся… Выкатился…
Вот смеху-то было!..
Через три дня опять ко мне заявился. Я не вышел, послал к яму Ак[улин]у236. А она яму сказала: «Вот, – грит, – Святой Старец зла не помнит… Велит следствие приостановить… а только тебя видеть не желает!»
Вот…
Уже потом Кал[ини]н смеялся: «Тошно, – грит, – слепой котенок, вытащенный из лужи – мордой в грязь тыкается!»
Вот.
Не лезь, дурак!237
С князюшкой Н[иколаем] Николаевичем] я поздже подсчитался… За пяток рублей заплатил: знай мужицкую удаль!
Для гулящего дела – песен хватит!
Князь Клоп238Только меж тех, што живут царскими милостями и всякой подхалимзинкой – мог жить и толкаться такой поганец, как князь Андроников. До чего он вонючий, до чего тошнотный!
Был у меня. И, вот, говорит: «Как хошь, а мне надо, штобы эти болота в Бухаре и Хиве нам отдали!»
«Кому это? – спрашиваю. – Кто вы такие есть за люди?»
«А вот, – грит, – я замест околоточнаго… Деньги дает Митя Рубинштейн], а за хозяина пустил ген. Сухом[ли]-нова. Он будет стараться за для военного Министерства.
«Ну, а дале?»
«Дале, – грит, – дурак будет тот, кто поменьше 100 козырей унесет! А мне, – грит, – с тобой – и по 500 достанется».
«Так. А из чьяго кармана брать будем?»
«А из казны-матушки… Об ей дети не плачут, и муж не забранит!»
«Так. А ежели што?.. Как тогда?..»
«А наше, – грит, – дело маленькое: я посланец, все равно, что человек наемный, иду, куда хозяин посылает. А ежели, – грит, – хозяин дурак, то пущай его затылок трещит»! Вот.
«Ну, а я?»
«А твое, – грит, – како дело? Ты, штоль, дело сделал? Ты, штоль, руки приложил? Ты, как тень в зеркале… Кто поглядел в зеркало, за тем твоя тень…» Вот.
«Так, – говорю, – выходит так: я да ты будем только деньги загребать!..»
Так…
«Митенька на растопку свои деньги выбросит… Трещать будет казенный язык, да, в случае чего, спина енер[aла] Сухом[лино]ва?»
«Так, – говорит, – в аккурат все разобрал. Так… согласен – што ли?»
А я яму: «Погодь! Дай обдумать!.. От нас – наше не уйдет. А обмозговать надо!»
«Чего, – грит, – думать. Ты говоришь: не уйдет! А может уйти, как раз плюнуть!.. Потому уже об этом в газетах писали…»
«Так-то так… А все же нет мово согласия, покуль не поспрошаю…»
«А кого, – грит, – спрашивать будешь?»
«Не бойсь… не напакосчу… Гляди в оба! Все будет… не бойсь!»
А я пошел узнавать; крикнул Ваню М[ануйлова], – говорю: так, мол, и так… чего затевает Клоп? – А ей смеется: «Затевает, – грит, – казну обокрасть, а Сухом[линова] под суд!.. Вот, – грит, – чего затевает».
«Как же, – говорю, – ей под Сух[омлино]ва идет, ежели они первые, можно сказать, дружки?»
«Это, – грит, – проспал Г. Е., проспал. Они были ране в дружбе, это действительно, только тому делу конец. Сух[омлин]ов отшил князюшку от военной поставки, на которой тот собирался большие деньги набить… и мало што – отшил, еще кое-кому шепнул, што надо от клопа подале, так как он «нечист на руку»!.. Грит, «документишки к рукам у яво прилипают. Так он стащил у Маклакова докладец про В. к. М.239 с танцухой Кшесинской240». Вот.
Сухом[ли]нов, как я уже впослях прознал, старик простоватый… – шепнул только на ушко другу Саб[лину], а тот, под секретом, А. Макарову… а оттуль докатилась сия молва до Клопа… а он, поганый, больно кусливый… – Его не тронь, а то ввек не забудет…
Так-то ей всю эту канитель с Бухарой затеял: и штобы деньгу положить, и, главное, подмарать ген. Сухом[лино]-ва241.
Узнал все сие и сказал: «Нет мово согласия!»
Ен лишь отдьяковал.
Прошло опосля этого много времени.
Ужо наши под Перемышлем кололи мотали.
Ко мне, што ни день, лезли: «Сколь хошь бери… только вели тут оставить то Ванечку, то Колечку… то еще какого черта… У Ванечки, мол, ушко болит, у Колечки – жена молода!.. Надоели… Вот сукины дети – все лезут в генералы, а с печки не хочут спрыгнуть… У бабы подолы подшивают..
Так…
Заявляется ко мне купчихина тетка, сродня Кузнецову242 (с чаем который), тоже Кузнецова… Так, мол, и так. Што хошь делай, а только выручи – мово Ваничку243 (офицер, князь Оболенский244)… Яво надо направить в Ригу.
«Почему, – говорю, – в Ригу?»
«А очень, – грит, – просто: у яво поезд с подарками пошел… а там большие нелады; ежели он сам… всего на месте не подправишь… быть беде… под суд упекут Вовочку».
Баба – прямик! С неделю со мной кружила, и така, што чем боле знаешь, тем слаще… Ну, вот – за для такой стервы – чего пожалеешь! Пообещал выручить Вовочку… и уже как все сделал. Подумал: «Да откуль она ко мне подъехала? Кто ее прислал?» У нас такой был порядок – с улицы не пущать ко мне, по сему делу спрашиваю: «А скажи, Зорнятко, ты откуль?.. Кто ко мне прислал?» А она, шельма, смеется: «Сама, – грит, – от себя… Нешто я слепая, без проводыря дорогу не найду…» И так глазами колет…
Прикрикнул, было, на нее, а она змеей ластиться… Вцепится – не оторвешь…
Только это дня через три звонит мне Белец[кий]. Я к нему…
Он, как в угаре, мечется: «Што, – грит, – мы наделали… Этот Вовочка Оболен[ский] под чужу марку поехал… И совсем-то он не Вовочка, а газетник – шпион Галц… [Гамз…?]245 Один из лучших немецких шпионов… Он с нашим разрешением катит в Ригу и наши документы выкатывает…»
«Так, – говорю…. – Откуль узнал?»
«Да ужо, – грит, – верно, не беспокойся. А подстроил все князь Клоп… это он, грит, к тебе эту шлюху подослал, што Кузнецовой прикинулась…»
«А для чего, – говорю, – ен это?»
«А вот, – грит, – и тебя, и меня подкузьмить яму надо!.. Вот!..»
«Ну, грехи, – говорит246. – Теперь нам опасаться надо. Скверное может дело выйти. Спасай!»
Ну, и с большим трудом удалось подыскать Обол[енского], который и заявил, что украли у яво документы… што, мол, в Ригу собирался… Обкраден был. Ну, уже, подвел Белец[кий] махинацию.
Кинулись к этой шлюхе… А ей и след простыл. Только через неделю ее сцапали в Финляндии на даче в Териоках… Она созналась, што ее подослал ко мне Клоп…, а што она, почти што девка… ей все равно, с кем ни крутить… А еще она в Лото продулась, так подправиться было надо…
Ее бы шельму расстрелять за такое надо. Да уж больно сладкий кусок…
Ей сорок горячих всыпали и пустили через границу… Вот… А Вовочка сгинул!
Так хотел меня ущемить Клоп.
