Текст книги "Дневник Распутина"
Автор книги: Даниил Коцюбинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Привез я клочок этого письма. И так мне обидно, што сам без глаз. Может в нем ничего нет, а может такое, што никто об ем знать не должен. Никто. Совсем никто.
Думал, думал. Позвал Аннушку.
Показал клочок. По ему мало чего разберешь. Речь идет об каких-то цветах. Ну и еще об кролике. Так. Но всяки цветы бывают, всяки кролики.
Сказал Аннушке про клеймо. Это, без ошибки, письмо из Дании. Печать королевска. Об чем мог писать и кто из Датской семьи к Старику?.. Значит, што-нибудь об Маме или к Маме… тогда почему письмо попало к Старику?.. Почему эта старая бесхвостая лошадь – брехню разводить?
Ране всего позвал Воблу. Велел ей все да про все узнать: кто сия баронесса, откуль? Зачем приехала? и все такое. У Воблы на это свой нюх есть…
А сам, штоб Старик чего не подумал, назавтра с им беседу имел. А об этой барон[ессе] посмеялся. Што, мол, приглянулась – было.
А он мне другую посулил, потому, грит, што уж эта очень мужу жена преданная, ну и детная.
Так, смеючись, и расстались…
Через три дня Вобла, через Корноуха344 (у ей своя разведка) дала знать. Что приехавшая баронесса фон дер Гольц (остановилась в Северной гостинице), переночевала, утром имела телефонный разговор со Стариком, куда-то в наемном моторе уезжала. Вернулась через час. Быстро собралась и отбыла на Варшавский вокзал. Билет был заказан до Пскова.
Такая, по собранным сведениям, ни в тот день, ни на завтра не уезжала. Причем, приехав, имела остаться на несколько дней, так как еще с вечера заказала для себя ближайший номер. Уехала, значит, в неожиданности.
Видать, уехать порешила, повидав меня у Старика.
Это первое донесение.
Второе. Такая, под именем графини Вольт345, проживает на Каменном Острове, в доме Союза Русск[ого] Народа.
Третье донесение. У графини Вольт – небольшой чай, приезжали двое из посольства. Были союзники. Заезжал Замысловский. Графиня заболела. Поздно приезжал доктор Пы[тен?]346. Через неделю раскрыт был заговор на Папу347. Предполагалось раньше покончить со мной. Маму и Семью и не трогать…
Среди арестованных была графиня Вольт…
Были тайные разстрелы…
Надо было выяснить, каку тут роль сыграл Старик.
Еще вот кака заковыка: хоча наши дознания велись в большом секрете, но какой-то прохвост – яму донес.
И он, Старик, сам отдал все приказы об аресте.
Значит, действовал за нами.
После всей сутолоки, я яво припер к стенке.
«Сказывай, сукин сын, кто сия, и как ты мог ее знать? Значит тот к этому делу причастный?»
Он бледная статуя… зашатался: «Я, – грит, – в твоих руках… можешь меня Папе выдать… Только я неповинен есть. Меня обманули».
Он мне рассказал, будто покойная заявилась с тайными письмами от родичей Мамы… будто он должен был ее проводить к Маме, да так, штобы без меня… Што будто на этом настаивали сродственники Мамы… Што он не посмел ослушаться. Што, думал, потом мне все откроет.
Ну, што потом, как вышла наша с ей встреча, она от яво скрылась… што он растерялся, особенно, как узнал, што письмо-то было подделанное… Ну и што он, мол, за ей следил.
Выследил… Ну, и все такое…
Рассказал все. И глядит на меня, как побитый вороватый пес.
«Ну, вот, – говорю, – послухал я твою исповедь… а верю, аль не верю, на то моя тайная мысля николи никому не скажет. – А за сим прощай! Я ее у тебя не видел, твоих слов не слышал…»
Вот.
И с таким человеком, в таки страшные дни, надо всю Рассею спасать. Да так спасать, штобы она связанною свое спасение приняла… С таким человеком, который не только моей головой торгует, но и Царя свово продает… И на того меч точит, кто его вокруг налоя водит.
Вот какой злодей!
И то, што видаемся с ним в крепости, сие он предложил… мне частенько думается, што ни с проста он такое придумал. Нет лучше места, как крепость, ежели человека сразу отправить надо…
Ах, кабы эта крепость поразсказала, што она съела людей в эти лютые дни войны…
В эти страшные дни, когда люди лезли вперед на гору, карабкаясь, как кроты в подземельи, когда нору водой зальет. И уже кажись у самой вершины… встречались с такими вот… и вниз головой… Ах, и крови тут много.
Только он, проглятый, знает, што я крови не могу. Никаким вином кровь не запью. Одначе не мог он спасти моих ушей от слов его кровавых.
5/ 10Как ошалелый, приехал ко мне Калинин. Глаза, как свечи. Руки – в огне. По комнате котом кружит. Начнет про дело, кинется на другое. Быстро, быстро так кружит по комнате. Гляжу на него, а в голове, как мельница, шумит. Все одно вертится: дударь, дударь, дударь!..
Как же он править-то будет? Как он Рассею поведет?
А он тошно понял, об чем я мыслю и говорит: «Ничего не бойся, ни об чем не думай. Теперь все хорошо будет, Рассея спасена. Слава Богу, спасена!»
А кто же ее спас, чем спас?
«Я, – говорит, – я спасу Рассею. У меня есть план накормить Рассею, накормить армию. А когда все будут накормлены – мы победим. Мы – победим!»
«Значит, еще воевать надо?» – спрашиваю я яво.
Хоча помню, што три дня тому назад он мне говорил, што спасение Рассей в том, штобы скореича подписать мир. Тогда он тише, повнятней, чем теперь, говорил об том, што сколько бы ни отдали немцу при совершении мира, это все будет дешевле, чем еще воевать. «Война, – кричал он, – ведет к нищете, нищета – ведет к революции…»
И эти яво слова я принял спокойно. Ан, тут што-то новое, уже не об мире, а об войне говорит он.
«Чем же, – говорю, – кормить будем и народ, и армию?»
А он хмуро так смеется: «Вот, – говорит, – наши все правые кричат: нельзя заключать позорного мира. Ежели так – кормите армию. Понимаешь ли?»
А я ничего не понимаю.
«Вот», – говорит он, кидая на стол список монастырских угодий, запасов и рабочих рук…
«Ну», – кричу я…
«Ну, так чего же проще. Взять с них отчисления для армии. Переправить к ним уже начавших шуметь в очередях… Заставить их дать часть золота. Закупить американску пшеницу…»348 И пошел, пошел!
Вижу, будто парень того… шарахнулся… Я его усадил… Заставил выпить лекарствие (у его такое завсегда с собой). Потом домой отправил. Еще послал Мушку349 узнать, домой ли он поехал, аль к своей бляди350…
Уже позавчера узнал от Бадьмы, што он всю ночь у себя по комнате кружился. Только на утро он яво утихомирил.
Бадьма говорит, што с ним такие припадки бывают. Што его остановить нельзя. Што это он, как в тумане, пока у него мысля не прояснится.
И этот, так я мыслю, не у места.
Хоча при нынешней работе легко потерять разум. Одначе нельзя же отдать всю работу уже потерявшему не токмо разум… не только соображение. Таких нельзя к работе подпускать…
Вот…
17/9 – 16-ыйДети говорят: «Нам без тебя така тоска, что мы себе места не находим». Особенно всех больше тревожится Олечка. Видать, ей время приспело. Полюбила она этого Николая351 боле самой себя. Она с Мамой завсегда така ласкова, така спокойна. А тут сама не своя. То часами сидит молчит, то на каждое слово три сдачи. Как с ей быть. Стала это Мама ее спрашивать. Она в слезы: «Мне, – говорит, – без яво не жить!» Стали об ем справки сбирать. А он из каких-то не видных панков. Отец из поляков был. Ни знати, ни племени. Хоча бы из князей, а тут совсем простого роду-племени. Узнав сие, Мама [заявила]: «Никогда не дозволю!..»352
Тут пошла така канитель. Сохнет девка. Первая девичья слеза горька, – сушит молоду красу. И еще сердце шершавеет, никого близко не подпускает. И стала мне говорить Мама: «У меня, в моем роду, по сей линии большие беды бывали. У нас от такой любовной тоски ума лишались, а посему очень я в большой тревоге».
Вот вижу дело сурьезное. Пошел это к Ол[ьге] и стал с ей большую беседу иметь; увидал боль там, крепкая заноза. В глубину корни пустила. Пришел к Маме и говорю: «Полечить ее можно, только полечим и обкалечим… Уже той девичьей веселости, той радости не будет. Уязвили сердце…» Вот… Тут подумать и ах, как подумать надо…
А Мама заплакала: «Гордость, – говорит, – моя сильнее любви к своему дитяти… Не быть ей за ним! Не быть!»
«Ну, ежели так. То так».
Выходил, вылечил353. Только уже совсем другая стала девонька… В глазах пустота. И улыбка не живая. Жалко ее стало. Нерадостная ей жизня будет. Вот она – гордость-то.
Еще она бедняга и не знала, как яму судьба. Быстренько его подобрали… А куда, зачем и как? В. К. Ольга больших хлопот стоила Маме.
Папа порешил, што быть ей за В. К. Дмитрием] Пав[-ловичем]354.
Росли вместе. Она яму под пару. Все шло к тому, что быть яму в зятьях. Он к ей липнул, а она к яму так, играючи, шла.
Вдруг эта история. Кто в ей повинен? Девушка она характерная. Всего выше свое желанье почитает. Пришлось похворать. Дошло до Д[митрия] Павловича]. А может, оно от яво и шло… только он чего-то задурил. Тогда Мама сказала: «За подлеца, хоча бы и царского роду… дочь не отдам…».
Да Олюша-то и не собиралась… А тут Д[митрий] Павлович] как последний прохвост поступил. У нас в деревнях за такое в кнуты берут…
Пустил про ее, поганец, нехорошу славу, а виновником меня поставил. – Лечил, мол, старец, и долечил.
Сия скверная погань докатилась до Старухи. Она в гневе на Папу.
Папа впервые на нее прикрикнул: «Я – Царь и это моя дочь!.. Я могу забыть, што ты, – мол, – мне мать!..»
Вот355.
После этого шуму девонька чуть на себя руку не наложила. Было это ночью. Мама оставила ее, когда она притворилась спящей. Все спали. Вдруг крик разбудил ея покоеву. Кн. Тат[ьяна] первая кинулась.
Олечка вся в крови. Стонет. В безпамяти. Ножом себя пырнула. Поранила.
Десять дней в постели пролежала; акромя Мамы и меня никого к ей не пускали. Папа навещал ее только, когда она засыпала. Она боялась Папы.
Вот.
Довели девушку до чего? Почему такое? Там – гордость великая, што больше – материнской любви, а тут поганство парня… И где же это? – Там, где, кажись, одна чистота, одна радость жить должна.
Одно осталось тяжелое. Олечка, хоча и слушает Маму, а душой от нея отошла. Оттого она с такой злобой и накинулась на нее после, как услыхала в комитете те слова…
Где же она правда-то, ежели мы ее своим кровным детям передать не могим?
Митя, мой сын, моя кровь… што я из грязи на солнце выволок, он мне судья… и ежели не пойдет на мои слова – осудить!.. И как еще осудить: а надо будет – может и казнить! потому решимости в ем хватит, моя кровь.
Вот!
Как и почему я назначил С. Беле[цкого]Уехал я к себе после истории с Олечкой356. На том настояла Мама, потому с Папой кака-то пошла неразбериха. Што-бы Мама ни говорила, Он свое: «Старец, – мол, – опозорил наш дом, нашу дочь».
«Ладно, – сказал я, – поеду, пожду, покуль Сам меня позовет». Одначе, уезжая, сказал Аннушке, што теперь необходимо все время иметь тут свово человека… што ежели што, штобы без нас ни с места. Вот. А как я Хвосту357 полнаго доверия и тогда уже не давал, то и порешил, што таким для нас человеком будя Бел[ецкий]. Я об ем знал, што он и словами и топором не заробеет. А посему сказал, што когда Бадьма его вытребует ([доставить] его взялся кн[язь] Андр[оников]), то штобы все подготовили а потом Аннушка меня покличет. На том и порешили…
К этому времени, у Мамы с глазами неладно. – Ея профессор одурел. «Не могу, – говорит, – лечить, ежели причина Ея нутро». Вот.
А нутро в тоске… И говорит Мама – Папе: «Чувствую што ослепну, желаю штоб Святой Старец обо мне, со мной помолился у Знамения»358.
Узнал я об сем от Аннушки ну и прислал Маме телеграмму: «Мама моя и Папа мой! Вижу черные птицы над Домом кружат и застилают Солнце ясное от тебя, Мама дорогая! Только утренняя Заря прогонит ночи тьму. Только Божья росинка цветок распустит. Только детска молитва до Бога доступ свободно. Только узри свет у Знаменья и будет тебе радость Великая. Дух мой в радости воедину. Молюсь и верую во спасение. Григорий»359.
Получив эту телеграмму, вместях с Аннушкой отправились к Знаменью, а уже на обратном пути открылись глаза.
В радости велела Аннушке меня позвать.
Приехал.
Собрались у Анн[ушки] и тут сказал Белецкому: «Через три дня будешь иметь разговор с Мамой. А досель знай, што уже ты у власти360. И надо мне от тебя, штобы ты мне всю душу Хвоста выворотил. Потому я ему никакой веры не имею, а посему надо, чтоб за им был свой глаз. Хоча знаю, што и тебе верить не можно. Но за [тебя] Бад[ьма] поручился, а главное сказал, што у тебя голова на месте, а посему сам разбираешь – кому служить выгодно. Хвост мной поставлен, и я же, коли надобно, уберу его подале. Потому завсегда говорю Там, што берем тех людей, которые кажутся хорошими. Но по мне ж, што всех, как короста, покрывает большая лжа, а посему частенько приходится менять… Ставя одного, уже ищу яму подставу, понял?»
«Как, – говорит, – не понять! Только, думаю, не обману». Тут он мне одно умное слово сказал. – «Я, – [грит,] – очень даже хорошо знаю, што нам всем веры нет. Идем все худыми путями. А об себе, – грит, – могу сказать: "Папу люблю, Его не продам’’…»
Вот.
И видал я по нем – што говорит правду. И хоча чувствовал в ем большого жулика, одначе к яму сердце обернулось. – Подумал: он свою выгоду понимает, а посему с им работать можно.
После того порешили, штобы мне особенно не метаться по всяким учреждениям, ко мне в услужение представить Воблу361. Так и порешили. Сперва наперво сказал я Белецкому], што надо яму взять на себя таку работу, штоб Государственной Думе не давать ходу. Главное, штоб помене брехала. Потому сия брехня, как мухи, перед Папой, – беспокойствие делают. Он все сюда рвется, а надо, чтобы Он там362 сидел…363
Тут, в городе, без яво лучше справиться можно. Он только руки связывает. И Маме ходу не дает. И еще сказал я яму, хоча тебя и доставил нам Клоп, но мы ему уже давно веры не даем, а теперь нам известно, што он откуль-то получает немецкие гренки, а посему за ним нужен твой глаз, как он тебя дружком почитает, то может в чем и прорвется, а это нам всего нужнее. Потому хоча он и допущен к военному шкафу… одначе яму ключей уже не дают. Да еще и приглядывать надо…
«Значит, если порешите его убрать, так штобы было за што? Все в аккурате?»
«Вот. Вот это самое!»
Так я понял, што с им лишних слов тратить не придется… Вот!
В ту пору уже Клоп рыл яму для ген[ерала] Сухом[линова], и хоча Вобла и притворялась подружкой Цветочка364, а ужо про ее пущано такие фигли-мигли… что в хорошем кабаке и то прячут. Вот.
Через несколько дней посля этого, заявился ко мне Белецкий] и стал поговаривать о том, что нам надо подыскать сменщика Самарину365. И есть ли у меня кто на сей предмет?
Я хоча и знал, што уже подкапываются под Самарина, хоча и решил яво убрать, одначе спросил: «Кто, окромя меня, – посмел сие дело повелеть?»
Тогда он мне разсказал, что к Клопу приезжал архим. Август.366 от Варнавушки367 и што тот теперя болеет, а то бы сам ко мне за сим делом пожаловал. Потому, сказал он, што как Самарин прислан Московскими дворянами и купечеством, то он очень уже по-московски вертит нос от всего, што делается в городе, где церковью правит мужик (то есть я).
Хоча я и знал, што это они меня дразнют… одначе решил Самарина к черту. Одначе ответил, штоб и их подразнить, што думаю опять двинуть Саблера368, хоча и знаю, – што он козел бодливый, но што яму уже бока намяли и к его вони принюхались.
«Ну што ж, – говорит Бел[ецкий], – ежели Вы по доброте яму простили, то и пущай!»
Ну, вижу этого сукина сына не переспорить! – «Ежели так, – говорю, – давай начистую: ково даешь?»
Тут он мне назвал Волжина369 и сказал, што он свойственник Хвоста. Стал говорить об ем, што он человек покладливый, што яво куда хошь гни – не сломается.
«Вот, – говорю, – все хорошо. Я об ем еще кое с кем разговор иметь буду, одначе не нравится, што он сродни Хвосту. – Не люблю, когда дядья барыш делят, завсегда племяши плачут».
Вот.
Не прошло и дня, как об ем Вобла заговорила. Уж такой, мол, старатель до православия… уж такой мягкий, да сердечный. «Только, – говорит, – хватит штобы будто сам он по себе назначение заполучил, меня не знаючи. Оно, говорит, и для Думы лучше, об ем никто ничего не знает, так что лаять не будут. А ежели узнают, что он чрез меня, так еще не знаючи, заплюют».
«Так. Ладно», – сказал я. А вечером по телефону сказал Белецк[ому]: «Надумал я посадить Волжина, только ране дайте его повидать: не хочу “покупать кота в мешке”? Может шерсть не ко двору, а то блудлив очень!»
А еще говорю ему, что ежели ему охота замест Самарина сесть, то пусть не стесняясь заявится. Я к нему Ваню370 из «Вечерней Газеты» пришлю… Тот приведет… Вот!
20/ 9 – 16 гМой отец сказывал когда-то: «Кажна жизня, кабы ее изо дня в день собрать, да умеючи разсказать, то лучше книги не надо!»
Особенно, ежели в своей жизни и в чужи окна заглядывал.
Ну, а ежели бы мне свою жизню, всю свою дорогу от волостной избы, где розгой драли – до царских хоромов, где мужицку руку Царевы губы целуют, то была б сия книга многим, как Евангелие, как житие, ежели и не святого, то много в своей жизни осенившаго.
Вот.
Сия жизнь моя – как большая река. Большая река, котора откуль течет? из-под горня, из болотца. Куда течет? в большо море, в глубокое море, где кит-рыба живет.
Маленький боле с Папой; што все поэтому видят, што он ближе к Отцу, чем к Матери, которой не доверяют. Говорилось и еще разное. Ну, как уж у всех, от разговоров голова кругом идет, то и порешили помене прислушиваться…
Да и Папа дал ей371 отпор, заявив, што ему надоели слухи из княжеских дворцов.
Великая княгиня М[ария] П[авловна] заобиделась и в скорости уехала.
А в то время Маленький чего-то заскучал и стал подоле оставаться с Папой.
И случилось это, што, поев каштаны, он пожаловался на тошноту. Пока ему принесли питье, – с им стали судороги.
Когда бросились к Папе, Его не было. Вызвали. Но с Папой в моторе стало плохо. В продолжении двух часов положение было очень тяжелое, но Папа при виде Маленького переборол себя. Сказывали потом, што испуг Его излечил…
Прошло страшных три часа, после которых сказали, што они спасены.
Маленькаго спасло то, што испуганный Дер.372 сильно встряхнул его, вызвав рвоты.
Разследование показало следы яда в каштанах. Кроме их двоих никто не пострадал.
Виновных не оказалось.
Были аресты в поварской части. Ни к чему не привело.
Мама об этом узнала уже там. Выехать Она решила внезапно, почувствовав каку-то особую тоску. С этой поры она особенно боится дворец В. К. М[арии] П[ав-ловны].
И когда с Ей был припадок, то она все, как в бреду, испуганно: «Оттуда, оттуда огонь!»
Кто же виновен в этом диком покушении?
Те, кому мешает Маленький…
Те, которые говорят: дать новаго царя – мало…
Надо новую ветку!
Старое – долой с корнем!
А говорят так многие. Говорят близкие.
А к им не подступиться.
Вот.373
7/ 9Вот приходит ко мне Н. Н. [Н. П.?]374 Он вчера обедал у Мамы. Сегодня Там чаевали. Какой он есть человек? И чего его держит Мама? Она к яму всем сердцем и как царица, и, может, и по иному. Не все горячее – греховно. А только он, как сетка. Дерявый. Его не поймешь, не проглядишь. Заговорит, и будто все тут. Замолчит, и увидишь в глазах смешок, будто хочет сказать: ты мне не верь, это я зря… А главное, не верю ему, когда он ко мне, как к молельщику. В глазах – похабщина, а пальца – крестом.
Жаловался на В. К.375 – какой это, говорит, командир, ежели он, окромя своей злобы к Маме, и Рассею ненавидит.
Очень его безпокоят слухи всякие.
«А ты не слухай», – говорю.
«Не можно. Надо слухать, штобы их обмануть. Штобы развязнее стали».
15/X – 16 376Сказал Аннушке, штоб написали в Ставку Папе такое: убрать Климовича377 так как он, хоча и вхож ко мне, похуже лютаго ворога. Ходит затем, штобы подглядывать да подсматривать. А главное тем плох, што носит вести на половину Старухи378.
Ну вот. Значит, штоб написать об этом Папе. А как только Климовича уберут, – Хвост379 сам за ним подастся. Потому это пора. А как нам неудобно сразу убирать и министра, и его товарища, то начать надо с Климовича. А потом и Хвоста. Мама написала.
Еще велел написать Папе, штобы до моего сказу никого замест Хвоста не назначать. А я должен тут померковать об одном человечке. Вот. Окромя того, што велел написать, еще наказал Н. П. [Саблину], штобы он на словах передал Папе, што хоча я тут и гляжу за всем, но што бунты со дня на день могут начаться. Што необходимо иметь свой глаз за Думой, котора не только не может успокоить народ, а еще подливает масла на огонь. Вот.
Што особенно [ненадежный Гучков]380, он все сбивает Толстопузаго – взять над Папой што-то на манер опеки. А посему, [чем] скорей убрать Климовича и Хвоста… тем и лучше, потому што эти дружки все с Думой шушукаются. И еще, штоб ждать с назначением новаго, штобы не нажить новую беду. Ведь Папу все надо за хвост отдернуть, потому там компания теплая. Науськают. Подставят свово и тогда выталкивай. Этот старый немец Фрид.381, хоча и говорит: «Я этим делом не нуждаюсь, людей не назначаю, мне только дорог покой Папы» – а все врет. Ежели не сам от себя, так чрез зятька382 все нос сует. Особенно, ежели узнает, што како распоряжение отсель от меня чрез Маму. Тут и советчики, и дружки…
Потому ежели уж очень крупну перемену надо, то либо Маме к Яму, либо Папу сюда, хоча на пару деньков требовать надо. Тут еще легче. Соскучившись по Маме, так ужо все Ей уступочку сделает.
Вот я все требую чрез Н. П. [Саблина], а полнаго у меня к яму доверия нету. Не знаю, для чего парень старается. Мама к яму всем сердцем… А он? Кто ж яго знает? И у яго одна голова на плечах. Стоит не токмо меж мужем и женой, а меж Царицей и Царем… Дело тонкое. Легче по канату над ямой итти, чем так-то!
Как же такому доверить?
У яво совесть куцая и дорожка с проулочками.
Вот!
