Текст книги "Новые приключения Гулливера"

Автор книги: Даниэль Клугер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

3

Значительную часть пространства моего жилища занимали собственноручно сделанные мною стол и табурет. Когда я беседовал с кем-то из посетителей, прочие, как правило, прогуливались по столу (а кое-кто катался по нему в карете или верхом), дожидаясь своей очереди. При этом некоторые признавались, что поверхность столешницы менее гладкая и ровная, чем, например, поверхность мощенной камнем дороги, ведущей от столицы к морскому побережью. Меня несколько уязвляли подобные заявления, ибо я гордился добротностью и тщательностью своей работы. Но я был вынужден признать: многие детали, прекрасно замечавшиеся маленькими человечками, были недоступны моему восприятию. Точно так же и поверхность, казавшаяся мне и внешне, и на ощупь идеально отполированной, воспринималась ими как весьма бугристая.

Так или иначе, по утрам меня обычно навещали не менее десятка знатных особ, главным образом придворных дам (что послужило однажды вполне смехотворным основанием поистине невероятных подозрений на мой счет; но об этом я рассказываю в другом месте). Иные из них являлись ни свет ни заря и терпеливо дожидались моего пробуждения. В сущности, меня не оставляли в одиночестве ни на мгновенье. Исключение составляло время завтрака. Великан, поглощающий пищу, вызывал отвращение у лилипутов. Впоследствии мне довелось убедиться в естественности такой реакции. Пока же я наслаждался покоем, поедая регулярно поставляемые к моему столу нежнейшие окорока и цельные говяжьи туши, запивая их восхитительным на вкус лилипутским вином. За завтраком я выпивал не менее двух бочек; впрочем, это составляло чуть менее нашей пинты.

Покончив с завтраком, я попросил одного из двадцати четырех слуг, убиравших остатки трапезы, передать ожидавшим меня посетителям, что не смогу уделить им должное время вследствие легкого недомогания, ставшего следствием вчерашнего холодного ветра с моря. Я объяснил, что мои чиханье и кашель способны причинить вред здоровью уважаемых особ, и потому предложил им перенести общение со мною на два-три дня.

Слуга быстро спустился со стола с помощью веревочной лестницы; через четверть часа он вернулся и сообщил о выполнении моего распоряжения. Вслед за тем, от имени остальной челяди, он попросил разрешения оставить меня па сегодня, ибо, как он выразился, их состояние здоровья является необходимым условием добросовестного обслуживания. Если, по его словам, они захворают из-за моей простуды, завтра обо мне некому будет заботиться.

Я позволил им удалиться, но лишь после того, как появится флестрин-наздак. Тогда упомянутый слуга самоотверженно согласился остаться, предложив отпустить остальных. Я же посоветовал ему дожидаться прибытия его превосходительства Гурго снаружи. Мое предложение пришлось ему по душе – насколько можно было судить по той поспешности, с которой он воспользовался веревочной лестницей.

Оставшись один, я положил перед собою платок с вчерашней находкой. В кармане брюк у меня лежала карманная подзорная труба. Выкрутив одно из увеличительных стекол, я вооружился им вместо лупы, чтобы приступить к осмотру загадочных костей. Как я уже говорил, вчера они не вызвали во мне чувства, сходного с тем, какое могли вызвать человеческие кости нормального размера. Поэтому побудительным мотивом к осмотру послужило любопытство, вполне простительное для корабельного хирурга. Появилась возможность тщательнее изучить внутреннее устройство лилипутского тела и понять, только ли размеры тела отличают нас друг от друга? Ответ на этот вопрос я поначалу пытался найти в лилипутских книгах. Но оказалось, что в этой стране существует категорический запрет на изучение устройства человеческого тела и даже на изображение костей и внутренностей.

Когда я развернул платок, череп откатился в сторону, подобно средних размеров бусинке. Взяв его двумя пальцами, большим и указательным, я задумчиво повертел его в руках. Нет, воистину мы с лилипутами слишком разные существа. Ничто в этом желтоватом шарике неправильной формы не вызывало в душе моей никаких чувств.

Я поднес череп к глазам и взглянул на него сквозь увеличительное стекло. В ту же минуту пальцы мои дрогнули, так что я едва не уронил рассматриваемый предмет. Ибо теперь-то я ясно увидел настоящий человеческий череп, бывший некоторое время назад вместилищем мыслей и суждений, подобных тем, которые зарождались в моей голове.

Вдобавок я понял, сколь поистине ужасной была моя находка – ведь этот человек, возможно, еще при жизни оказался злодейским образом замурован в стену!

Тотчас новая пугающая мысль пришла мне в голову. Вспомнив о том, что жилище мое некогда было лилипутским храмом, я тотчас вспомнил и об ужасном обычае человеческих жертвоприношений, присущем некоторым примитивным культам. Что я знал о лилипутской религии? Ничего, кроме невнятного рассказа о религиозном расколе между тупоконечниками и остроконечниками. Как в свое время сообщил мне кормолап Гурго, непримиримые враги не могли решить, с острого или тупого конца следует разбивать за завтраком вареное яйцо.

Более я ничего не знал о религиозных воззрениях лилипутов. Следовательно, можно было предполагать что угодно, в том числе и существование кровавых жертвоприношений сродни тем, с которыми столкнулись испанцы в Мексике.

Увлеченный изучением вечерней находки, я пропустил момент появления кормолапа. Потому меня застал врасплох его испуганный возглас:

– Куинбус Флестрин, что вы делаете?!

Я оторвался от изучения останков и поприветствовал Гурго. Он не ответил. Несмотря на мелкость черт, я ясно различал неописуемый ужас на его лице. Я успокаивающе улыбнулся, но на улыбку мою он ответил совсем странно. В руке его появился меч, он угрожающе выставил его вперед и в то же время осторожно попятился к краю.

– Если вы осмелитесь приблизиться ко мне, я позову на помощь, – объявил он тонким дрожащим голосом. – Учтите, на улице меня ждет эскадрон конных лучников. Они живо забросают вас отравленными стрелами.

– Что это значит? – растерянно прошептал я (тут следует отметить, что в разговоре с лилипутами я всегда стремился сдерживать громкость своего голоса, дабы не причинять им неудобства). – Что я такого сделал?

– Вы еще спрашиваете? – возмутился кормолап, не убирая своего оружия. – После того, как я застал вас за чтим отвратительным занятием? – при этом он указал острием меча на кости. – Какой ужас! А ведь я считал нелепыми слухи о вашем каннибализме!

Только теперь я понял причину его нелепого поведения. На столе валялись обглоданные мною за завтраком говяжьи кости. Кости, лежащие здесь же, были восприняты моим другом как часть чудовищной трапезы. К тому же, стоя внизу, он не мог окинуть взглядом весь стол, и распалившееся частностями воображение дорисовало чудовищную картину каннибальского пиршества.

Я постарался развеять его подозрение и рассказал, при каких обстоятельствах обнаружил останки. Поскольку я в свою очередь заподозрил лилипутов в принесении человеческих жертв, то некоторые детали осмотра были мною утаены от его превосходительства.

После моих объяснений лицо его превосходительства не только не прояснилось, но, казалось, омрачилось еще больше; правда, он убрал меч в ножны и принялся слушать меня с удвоенным вниманием. Я рассказал ему об уловке, которой я воспользовался, чтобы избавиться от присутствия слуг и посетителей. Гурго облегченно вздохнул. По его словам, особенности отношения лилипутов к смерти таковы, что публичное рассматривание останков умершего считается кощунством. К счастью, согласно мнению лилипутов, я человеком не являюсь, и значит, обнаруженные кости он видит как бы в одиночку. Я хотел было поднять его, но остатки недоверия заставили его превосходительство отказаться от моей помощи. Кормолап воспользовался веревочной лестницей. Поднялся он ловко и быстро, хотя время от времени я ловил на себе подозрительные взгляды флестрин-наздака. Всякий раз я успокаивающе улыбался ему, забывая о том ужасном эффекте, который оказывали на лилипутов мои огромные зубы.

Взобравшись на стол, Гурго приблизился к костям и присел на корточки перед ними. Что-то привлекло его внимание, он сначала наклонился к костям, затем резко выпрямился, спешно отошел на два шага и огляделся по сторонам. Я понял, что он ищет обнаруженную мною нишу. Наклонившись, я осторожно вынул разбитую по моей неосторожности плиту. Гурго заглянул в нишу, ступил внутрь. Ниша оказалась для него вполне просторной; во всяком случае, Гурго, осматривая ее, поворачивался без особых проблем. В двух или трех местах он что-то соскоблил со стены миниатюрным кинжальчиком. Затем его внимание привлекло нечто на полу, какая-то вещица, столь малая, что я не мог ее разглядеть. Подняв эту невидимую вещь, он поднес ее к глазам. Мне показалось, что на крохотном личике обозначилось выражение ужаса – уже знакомое мне по первой реакции его превосходительства на лежащие передо мною кости. Гурго быстро спрятал находку в карман, не говоря мне ни слова. Я, разумеется, не стал ни о чем спрашивать. Но бледность кормолапа меня удивила.

– Поднимите меня на стол, – потребовал его превосходительство.

Я услужливо подставил ему ладонь и осторожно поднял на стол. Здесь кормолап словно забыл о моем присутствии. Он принялся расхаживать по столу, заложив руки за спину и старательно обходя оказавшиеся точнехонько на его пути найденные мною кости. Видя, что Гурго никак не решится начать разговор, я заговорил сам.

– Ваше превосходительство, – осторожно начал я, – однажды вы сказали мне, что в этих стенах ранее располагался храм.

Кормолап остановился и повернулся ко мне.

– Верно, – ответил он. – И что же?

– Когда же я спросил вас, почему этот храм пришел в запустение, вы посоветовали мне никогда не спрашивать об этом.

Гурго молчал.

– Могу ли я предположить, что этот несчастный, останки которого я случайно нашел, имеет какое-то отношение к судьбе храма? – спросил я, стараясь говорить как можно тише.

Флестрин-наздак вздрогнул.

– Возможно, – ответил он после паузы. – Возможно. Видите ли, Куинбус Флестрин… Но только вы должны молчать о том, что я сейчас скажу… Так вот, видите ли, здесь, в этом храме несколько лет назад было совершено ужасное злодеяние. И ваше предположение совершенно справедливо, – он указал сначала на кости, а затем на нишу, – вот это, очевидно, следы того давнего злодеяния.

Разумеется, я хотел услышать подробности, а не только подтверждение моей собственной догадки. Но Гурго не дал мне задать нового вопроса.

– Прошу вас, – сказал он, – это очень опасная история. Верните на место каменную плиту. А теперь, – добавил он еле слышно, когда я выполнил его распоряжение, – спрячьте кости. Спрячьте так, чтобы их можно было незаметно вынести отсюда.

Я завернул обнаруженные останки в носовой платок и опустил в карман. Мне показалось, что Гурго при этом облегченно вздохнул.

– Куинбус Флестрин! – громко сказал он. – Его величество поручил мне проследить, чтобы вы ежедневно совершали прогулку вокруг своего жилища. Извольте же выйти и выполнить высочайший приказ, – при этом Гурго прижал обе руки к груди и выразительно несколько раз кивнул, так что я понял – он хочет рассказать мне о чем-то, максимально удалившись от стен бывшего храма.

– Да, конечно, – ответил я со всей поспешностью (мне не нужно было повышать голос – слуги снаружи прекрасно слышали меня, даже если я говорил шепотом). – Конечно, ваше превосходительство, я с радостью выйду на свежий воздух. И прошу передать его величеству мою искреннюю благодарность за заботу.

Когда мы, по мнению Гурго, отошли достаточно далеко от моего жилища, кормолап прежде всего попросил меня похоронить останки, покоившиеся в моем кармане. При этом он объяснил, что могила должна быть вырыта таким образом, чтобы скелет мог расположиться в ней вертикально, причем – вниз головой. На мой удивленный вопрос он ответил, что таков обычай, имеющий глубокий религиозный смысл.

– Надеюсь, вам известно, что Земля представляет собою плоский диск, – сказал флестрин-наздак. – В конце времен, когда случится светопреставление, она должна перевернуться. Потому-то мы своих покойников хороним в вертикальном положении вниз головой, чтобы при этом грандиозном перевороте они оказались в нормальном положении и смогли воскреснуть к новой жизни.

Я был поражен этим объяснением. Не сутью его – ибо у каждого народа есть свои обычаи, кажущиеся прочим странными. Поразило меня то, что, насколько я мог вспомнить, крохотный череп лежал вверху, а это означало именно захоронение вверх головою.

Я не замедлил сообщить об этом Гурго. Кормолап содрогнулся.

– Чудовищное кощунство! – воскликнул он. – Тот, кто замуровал в стену тело несчастного, тем самым постарался лишить его возможности воскреснуть в конце времен. Потому что захороненные головою вверх уже не воскреснут… Преступник рисковал многим, – добавил Гурго после непродолжительного молчания. – В случае поимки такого злоумышленника ожидает ужасная казнь – расчленение на двенадцать частей, по числу сторон света (в представлении лилипутов у света не четыре, а именно двенадцать частей), и одну часть при этом бросают в море. Делается это для того, чтобы после поворота Земли казненный не воскрес вовсе, независимо от того, как будут захоронены его останки. Разумеется, при таком обвинении судьи не удовлетворяются обычными показаниями двух свидетелей, как в случае с другими преступлениями. Тут судья требует представить двенадцать свидетелей кощунства. Так что нужно было иметь чрезвычайно серьезный повод для того, чтобы поступить таким образом…

При всем том, что я с трудом различал интонации лилипутов, мне показалось, что в голосе Гурго прозвучало не только возмущение. Я спросил его, максимально понизив голос, не наводит ли его кощунственное захоронение на какие-либо мысли относительно виновников?

– Да, – признался он. – Наводят. Так могли поступить не только злодеи, желавшие лишить умершего посмертного воздаяния. Некоторые еретики отрицают возможность переворота Земли. Они придерживаются прямо противоположных взглядов и хоронят своих приверженцев вверх головами. Таковы взгляды крайних тупоконечников. Для них подобное захоронение, напротив, весьма почетно.

Он вновь замолчал, на этот раз – надолго.

С помощью перочинного ножа я выкопал ямку глубиной двенадцать дюймов. Затем бережно опустил туда крохотные косточки, предварительно положив крохотный череп, перевернув его должным образом. Остальные я сложил так, как они шли в теле. Следуя указаниям флестрин-наздака, я засыпал могилу землей, а затем, по его просьбе, утоптал. На мой вопрос – следует ли как-то пометить захоронение, Гурго ответил отрицательно.

– Вообще, – заметил он, – будет лучше для вас, Куинбус Флестрин, если вы забудете об этой находке. Всякое возвращение к темной истории бывшего храма может не лучшим образом сказаться на вашей судьбе. Мы исполнили свой долг – похоронили умершего должным образом. Все прочее не касается ни вас, ни меня.

– Но каким образом чужое прошлое может повлиять на мое нынешнее положение? – удивленно спросил я.

– Н-ну… – замялся кормолап. – Как бы… Впрочем, если вы поклянетесь молчать, я скажу вам.

Разумеется, я поклялся.

Гурго предварительно огляделся по сторонам и попросил меня осмотреть окрестности с высоты моего роста. Я убедил моего друга в том, что вокруг в радиусе двухсот футов нет ни одного соглядатая, и помог ему забраться на мое плечо. Приблизившись к моему уху, он сказал, да так тихо, что я едва смог разобрать его слова:

– Близится война с Блефуску.

– Ну и что? – Я все еще не понимал его опасений. О возможной войне с соседним островным государством в последние дни говорил едва ли не каждый второй лилипут, пришедший на меня поглазеть. Разумеется, говорили о войне не со мной, просто я слышал эти разговоры. – Какое отношение имеет будущая война к прошлому храма?

– У его величества в отношении вас грандиозные планы, – пояснил Гурго. – А поскольку подстрекателями к новой войне, как это бывало уже не раз, выступают нечестивые тупоконечники, укрывшиеся в Блефуску, всякое расследование, касающееся корней давней вражды, может быть истолковано как угодно.

Сказав это, он велел мне присесть. Подчинившись, я опустил руку, и Гурго быстро сбежал по ней на землю. Оставаясь на корточках, я поинтересовался, стараясь говорить вполголоса:

– Но почему вы полагаете, что злодейское убийство связано с Крампусом Тергартом?

Крампус Тергарт – Великий Раскол. Именно так называли в Лилипутии начало смертельной вражды, некогда расколовшей общество. Мой вопрос, похоже, немного смутил кормолапа.

– Н-ну… – промямлил он. – Что ж тут непонятного, Куинбус Флестрин? Не вы ли сказали, что, по вашему мнению, несчастный был похоронен вверх головой?

– Да, но вы же сами сказали, что злодеи могли так поступить, чтобы лишить свою жертву посмертного воздаяния, – напомнил я.

Он досадливо подпрыгнул на месте:

– Я думаю, что мы все-таки имеем дело с еретиками, – и, не давая мне вновь возразить, закончил: – Ваш интерес к прошлому бывшего храма ваши враги истолкуют как склонность к ереси. И тогда вам придется туго – законы империи против еретиков весьма жестоки. То есть, я хотел сказать, справедливы, но очень суровы.

4

В другом месте воспоминаний я уже рассказывал о Великом Расколе. Позволю себе повторить вкратце этот рассказ, дабы напомнить читателям о сути проблемы; вряд ли многие из них помнят о давным-давно выеденном яйце…

Вот как выглядело начало этой вражды, самой кровопролитной в истории Лилипутии и ее соседа – империи Блефуску, со слов главного секретаря (тюрлилака) Тайного совета, его превосходительства Рельдреселя. Главный секретарь был вторым после Гурго высокопоставленным лилипутом, с которым у меня сложились дружеские отношения. Правда, в отличие от кормолапа, тюрлилак посещал меня гораздо реже, ибо общение со мною никак не входило в его служебные обязанности. Обыкновенно мы встречались во время утренних посещений, о которых я говорил ранее. Беседовал я с ним охотно, ибо Рельдресель отличался от многих придворных здравым умом и широким кругозором, снискавшим ему опасную славу вольнодумца.

Итак, вот что поведал мне во время одного из утренних визитов тюрлилак.

«Дед нынешнего императора, будучи ребенком, порезал себе палец за завтраком, разбивая яйцо древним способом – с тупого конца. Тогда император, отец поранившегося принца, обнародовал указ, предписывающий всем его подданным под страхом строгого наказания разбивать яйца с острого конца. Этот закон до такой степени озлобил население, что, по словам наших летописей, был причиной шести восстаний, во время которых один император потерял жизнь, а другой – корону. Мятежи эти постоянно разжигались монархами Блефуску, а после их подавления изгнанники всегда находили приют в этой империи. Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые в течение этого времени пошли на казнь, лишь бы не разбивать яйца с острого конца».

Впервые услыхав все это, я выразил недоумение относительно того, что сугубо кулинарная проблема оказалась столь значимой для двух весьма многочисленных народов. Рельдресель же возразил на это, указав, что проблема отнюдь не кулинарного свойства.

– Вы просто не понимаете, Куинбус Флестрин, – сдержанно ответил Рельдресель. – Согласно откровению великого пророка Люстрога, изложенному в четвертой главе священной книги Блундекраль, мир есть яйцо в скорлупе, и солнце – желток его. Всякое яйцо имеет острый и тупой конец, и мировое яйцо не исключение. Куркуран, Бог-наседка, снесший мировое яйцо, защищает его от Наркуркура, Бога-яйцееда. Но в конце времен Куркуран уступит Наркуркуру. Бог-яйцеед расколет скорлупу мирового яйца своим смертоносным клювом… – тут Рельдресель сделал небольшую паузу. – Дальнейшие толкования уже не содержатся в Блундекрале. Священная книга завершается следующими словами пророка Люстрога: «Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее». А вот все дальнейшее стало результатом глубокого проникновения в заветы учителя одного из его учеников, Десгота. Именно от Десгота идет традиция считать именно острый конец яйца тем концом, который удобнее. Именно Десгот впервые открыл, что это не просто традиция. Именно ему открылось, что, если Наркуркур расколет мировое яйцо в момент, когда оно повернется к нему острым концом, всех нас ждет вечное блаженство. Если же тупым – вечные муки. Разбивая яйца с острого конца, мы способствуем повороту мирового яйца нужным концом к Богу-яйцееду. Ибо все события нашего мира так или иначе влияют на судьбы мира надземного, небесного. Словом, все наши действия способствуют приходу вечного блаженства в конце времен. Тупоконечники же препятствуют обретению блаженства своими кощунственными действиями.

– То есть, – потрясенно вопросил я, – они стремятся к вечным мукам?

– Объективно – да, – неохотно ответил тюрлилак. – Но сами они, согласно учению их пророка, неверного ученика Люстрога по имени Тогсед, да будет забыто его имя, считают, что блаженство наступит, если мир будет расколот с тупого конца.

После похорон неизвестного Гурго еще некоторое время оставался со мною. Понимая, что находка произвела тяжелое впечатление, он стремился меня развлечь рассказами о прошлом Лилипутам, о некоторых обычаях и законах этой удивительной страны. В конце концов ему удалось отвлечь меня от мыслей о скорбной находке, так что вспомнил я о ней уже после его ухода. Сунув руку в карман, я нащупал там свернутый кусок ткани. Лишь вытащив его, я вспомнил о плаще или саване, прикрывавшем останки в нише.

Разложив этот кусок перед собой на столе, я внимательно его осмотрел. Поскольку кости мы с Гурго захоронили, искать какие-то мелочи, способные пролить свет на случившееся, можно было только так.

Цвет этого плаща было трудно определить – за время пребывания его в стене он успел частично истлеть, частично обесцветиться. Я вновь вывернул из подзорной грубы окуляр, пододвинув светильник поближе, и приступил к осмотру.

Мне удалось разглядеть остатки завязок с одной стороны и боковые разрезы на этом плаще (все-таки плаще). Кроме того, я заметил остатки рисунка, некогда вышитого с изнанки. Это были две концентрические окружности, вписанные в овал. Что могла означать вышивка, я не мог узнать. Несколько разочарованный, я вернул на место окуляр, а ветхий плащ положил на край стола. Оставшееся до сна время я то и дело возвращался мыслями к находке и словам Гурго. Не могу сказать, что они содержали слишком много сведений.

Уже когда я улегся спать, перед самым сном, мне вдруг пришло в голову, что найденный мною покойник не имел никакого отношения к осквернению храма, и первоначальная моя догадка была, безусловно, ошибочной. Ведь для того же кормолапа Гурго находка оказалась полной неожиданностью! Говоря о злодейском убийстве, совершенном в этих стенах несколько лет назад, он никак не мог иметь в виду убийство того несчастного, чьи кости я случайно обнаружил в стенной нише. Рассказ Гурго касался случая, о котором, насколько я мог понять, было известно многим (иначе храм не оказался бы заброшенным). Об останках же, замурованных в стену, не мог знать никто (кроме, разумеется, того, кто это сделал). Во всяком случае, только такой вывод я мог сделать из поведения моего высокопоставленного друга.

Стало быть, в стенах храма, ставшего моим жилищем, случилось не одно злодейство, а как минимум два! Первое, о котором по какой-то причине не захотел говорить кормолап. И второе, бывшее тайной для всех, пока я случайно не наткнулся на замурованные кости.

Я решил завтра же расспросить флестрин-наздака о том, что же на самом деле случилось в храме и превратило это величественное сооружение в оскверненное и заброшенное место.

Разумеется, не было почти никаких следов, указывающих на связь двух событий. Но странно было бы представить себе несвязанные между собой злодейства, свершившиеся в одном месте. И хотя бы один след был – характер захоронения, на который обратил внимание кормолап, связывал второе событие с Великим Расколом. Что же до первого злодеяния, то пусть неохотно, но Гурго дал понять, что и оно связано было с еретиками-тупоконечниками.

Чем больше я думал об этом, тем сильнее становилось мое желание раскрыть тайну. Почему – трудно объяснить. Возможно, причиной всему было моей природное любопытство. Так или иначе, я не мог заставить себя, как советовал кормолап, выбросить из головы эту историю. Даже ночью, растянувшись на своем матрасе, я долго не мог заснуть. Самые разнообразные мысли занимали мой ум. Но все они так или иначе касались кучки крохотных костей, истории Великого Раскола, обычаев и представлений правоверных остроконечников и еретиков, бежавших в Блефуску. Я ворочался с боку на бок и с каждой минутой все больше раздражался. В конце концов, что мне за дело до лилипутских тайн и секретов, путь даже ужасного или кровавого свойства? Мне никак не удавалось убедить себя в том, что крохотные существа размером в пять-шесть дюймов были на самом деле такими же людьми, как и я. Минутное замешательство, испытанное мною при внимательном рассматривании миниатюрных косточек в увеличительное стекло, впечатление, потрясшее меня на какой-то миг, было именно минутным, мгновенным замешательством. Я все еще воспринимал лилипутов скорее как чудесным образом оживших куколок. Но даже ожившие куколки вполне могут раздразнить любопытство и вызвать сочувствие.

В конце концов я уснул, но и во сне все происшедшее продолжало преследовать меня. Мне снились странные маленькие призраки, бесшумно выплывавшие из стен оскверненного храма и плавно кружившиеся вокруг моей головы, будто маленькие облачка. Затем все они слились в одного призрака. Этот единственный призрак опустился на пол и неторопливо продефилировал передо мною сначала в одну сторону, затем в другую. Во сне меня чрезвычайно удивило то, что призрак прихрамывал на правую ногу, а крохотную голову, размером с горошину, держал перед собою. Затем и этот призрак исчез, а я проснулся – от духоты: ведь находка прервала мои попытки пробить несколько окошек под крышей здания.

Я высунулся наружу, тем самым вызвав тревогу в охранявших меня войсках. К счастью, я уговорил командира гвардейцев, несшего ночную караульную службу, позволить мне несколько раз обойти дом. Он отрядил два эскадрона конных лучников сопровождать меня в этой прогулке. Конники меня не смущали.

Дойдя до той стены бывшего храма, которая была обращена к Мильдендо, я остановился. Столица Лилипутии лежала передо мной, я мог единым взором окинуть почти весь этот великолепный город. Горело множество фонарей, которые четко очерчивали улицы, расходившиеся от утопавшего в огнях королевского дворца. Меня поразили странные светлячки, быстро передвигавшиеся в самых разных направлениях. Я вытащил из внутреннего кармана подзорную трубу и поднес ее к глазу. Светлячки оказались каретами вельмож и просто богатых горожан – стоявшие на запятках лакеи высоко вздымали зажженные факелы; именно это создавало эффект живых бегущих огоньков. В некоторых случаях я даже узнавал гербы, украшавшие дверцы экипажей. Наблюдать за ночной жизнью Мильдендо, находясь за его пределами, было чрезвычайно увлекательно.

Меня приятно удивила геометрическая правильность этого города, величественного, несмотря на размеры. Императорский дворец Бельфаборак находился строго в центре. Впоследствии я измерил расстояние от него до шести угловых башен, венчавших оборонительные стены Мильдендо. Измерения лишь подтвердили первое мое впечатление.

От Бельфаборака расходились, как я уже сказал, шесть широких улиц, соединявших его с крепостными башнями, и мне сразу же доставило удовольствие зрелище одновременной смены караула во всех башнях.

Еще шесть улиц, более узких, вели от шести стен дворца к зданиям, уступавшим ему пышностью. Даже ночью, благодаря специально установленным на зданиях факелам, можно было увидеть на башнях этих малых дворцов гербы членов тайного совета: адмирала Скайриша Болголама, главного секретаря Рельдреселя, казначея Флимнапа, генерала Лимтока, обер-гофмейстера Лелькена и верховного судьи Бельмафа.

От напряжения у меня начали слезиться глаза. К тому же грозные мои караульщики в любой момент могли проснуться, да еще и со сна выпустить в меня тучу стрел. Поэтому я спрятал в карман трубу и, стараясь двигаться бесшумно, вернулся в духоту заброшенного храма. За это время камни немного остыли, так что я все-таки уснул и проспал без сновидений до утра.