Текст книги "Последний предел (сборник)"

Автор книги: Даниэль Кельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Позволю себе прислать вам счет за авиабилет и такси. Обещаю, это обойдется вам недешево. – Ветер трепал ее волосы, ногти у нее были обгрызены вплоть до ногтевого ложа. Угроза меня не испугала. У меня больше ничего не было – одна пустота, так что и отнять у меня она больше ничего не могла.

– Я не сделал ничего плохого.

– Конечно нет. – Она облокотилась на крышу машины. – Вот сидит старик, которого дочь объявила недееспособным и которым командует, не так ли? Никто не сказал ему, что возлюбленная его юности еще жива. Вы всего лишь хотели ему помочь.

Я пожал плечами. В машине Каминский мотал головой и беззвучно шевелил губами.

– Именно так.

– А откуда, по-вашему, у меня ее адрес?

Я ошеломленно взглянул на нее.

– Я давно его знаю. Я побывала у нее еще десять лет назад. Она отдала мне его письма, и я их уничтожила.

– Что вы сделали?

– Так хотел он. Мы всегда знали, что рано или поздно появится кто-то вроде вас.

Я сделал шаг назад и уперся спиной в садовую изгородь.

– Вообще-то он не хотел с ней встречаться. Но после операции сделался сентиментальным. Умолял всех нас свозить его к ней: меня, Боговича, Клюра, всех знакомых. Их у него не так уж много осталось. Мы хотели уберечь его от этого. Вы, наверное, что-то сказали, что ему опять об этом напомнило.

– От чего вы хотели его уберечь? От встречи с этой глупой старухой? И с этим идиотом?

– Этот идиот – умный человек. Полагаю, он пытался спасти ситуацию. Вы же не знаете, что Мануэлю ничего не стоит разрыдаться. Вы не знаете, что у него мог случиться сердечный приступ. А эта старуха давным-давно от него освободилась. Она прожила свою жизнь, в которой он не играл никакой роли. – Она нахмурилась. – А это не многим удалось.

– Он больной и слабый. Он уже никем не может манипулировать.

– Вот как? Когда вы по телефону обвинили меня в том, что я держу отца в тюрьме, я невольно засмеялась. Я сразу поняла, что он подчинил вас себе, как и всех нас. Разве не он заставил вас украсть две машины и провезти его сюда через пол-Европы?

Я прикусил сигарету.

– В последний раз повторяю, я же не…

– Он ничего не рассказывал вам о договоре?

– О каком договоре?

Она повернула голову, и тут я впервые заметил, что она похожа на отца.

– По-моему, его зовут Беринг. Ханс…

– Баринг?

Она кивнула.

– Ханс Баринг.

Я судорожно вцепился в изгородь. Металлическое острие укололо меня в ладонь.

– Он готовит цикл статей в каком-то журнале. О Рихарде Риминге, Матиссе и послевоенном Париже. Издаст воспоминания отца о Пикассо, Кокто и Джакометти^{26}. Он интервьюировал отца часами.

Я отшвырнул сигарету, даже не закурив. Еще крепче вцепился в изгородь, как только мог, намертво.

– Но это не означает, что вы понапрасну перерыли наш дом. – Я выпустил изгородь, по ладони стекала тонкая струйка крови. – Возможно, следовало предупредить вас заранее. Ничего, ведь вам остаются его детство, долгие годы в горах. Его позднее творчество.

– Нет у него никакого позднего творчества.

– Правильно, – сказала она, как будто только сейчас об этом вспомнила. – Значит, книга получится тоненькая.

Я попытался дышать как можно спокойнее. Заглянул в машину: челюсти у Каминского непрерывно двигались, руки плотно обхватили рукоять трости.

– Куда вы сейчас едете? – Мой голос доносился до меня словно издалека.

– Найду какой-нибудь отель, – ответила она. – Он…

– Не ложился отдохнуть сегодня днем.

Она кивнула.

– А завтра возвращаемся домой. Я верну машину, дальше поедем на поезде. Он…

– Он ведь не летает.

Она улыбнулась. Встретившись с ней глазами, я вдруг понял, что она завидует Терезе. Что она всегда жила только его жизнью, что у нее нет своей истории. Как и у меня.

– Его лекарства в отделении для перчаток.

– Что с вами? – спросила она. – Вы какой-то другой.

– Другой?

Она кивнула.

– Я могу с ним попрощаться?

Она прислонилась к изгороди. Я открыл дверцу водителя. Колени у меня все еще по-прежнему дрожали, хорошо, что я мог сесть. Захлопнул дверцу, чтобы она не могла нас подслушать.

– Хочу к морю, – объявил Каминский.

– Вы выбрали биографом Баринга.

– Разве его так зовут?

– Вы ничего мне об этом не сказали.

– Очень любезный молодой человек. Очень образованный. А разве это важно?

Я кивнул.

– Хочу к морю.

– Я хотел с вами попрощаться.

– Вы с нами не поедете?

– Думаю, нет.

– Это вас удивит, но вы мне нравитесь.

Я не знал, что на это ответить. Это меня и в самом деле удивило.

– Ключ от машины еще у вас?

– Зачем он вам?

Лицо у него словно скомкалось, нос внезапно показался очень тонким и резко очерченным.

– Она не повезет меня к воде.

– Ну и что?

– Я никогда не бывал на море.

– Быть не может!

– В детстве как-то не получилось. Потом это перестало меня интересовать. В Ницце я хотел видеть только Матисса. Все думал, еще успею. А теперь она меня туда не повезет. Вот и расплачиваюсь.

Я украдкой бросил взгляд на Мириам. Она стояла, прислонившись к изгороди, и нетерпеливо поглядывала на нас. Я осторожно достал из кармана ключ.

– Вы уверены? – спросил я.

– Уверен.

– Точно?

Он кивнул Я подождал еще секунду. Потом нажал на кнопку, и все дверцы со щелчком закрылись. Я вставил ключ в замок и включил зажигание. Мириам бросилась к нам и схватилась за ручку дверцы. Пока мы трогались с места, она беспомощно дергала за нее; когда я прибавил скорость, она стукнула кулаком по стеклу, ее губы произнесли какое-то слово, которого я не разобрал, она пробежала рядом с нами еще несколько шагов, потом я заметил в зеркале заднего вида, как она остановилась, опустив руки и глядя нам вслед. Вдруг мне стало так ее жалко, что я едва не затормозил.

– Не останавливайтесь! – приказал Каминский.

Перед нами протянулась улица, мимо пролетали дома, вот исчезла из виду деревня. Мы ехали мимо неогороженного поля.

– Она знает, куда мы едем, – сказал он. – Возьмет такси и отправится в погоню.

– Почему вы ничего не рассказали мне о Баринге?

– Мы с ним говорили только о Париже и о бедняге Рихарде. На вашу долю приходится все остальное. Вам же этого хватит.

– Нет, не хватит.

Шоссе описало плавную кривую, вдалеке показался искусственный свод дамбы. Я выехал на обочину и затормозил.

– В чем дело? – спросил Каминский.

– Подождите минуту, – попросил я и вышел.

Позади виднелись очертания деревенских домов, впереди возвышалась дамба. Я раскинул руки. Пахло водорослями, дул очень сильный ветер. Значит, мне не суждено прославиться. Не будет ни книги, ни штатной должности, – ни у Ойгена Манца, ни в другом журнале. У меня больше нет квартиры, нет денег. Я понятия не имел, куда идти. Я глубоко вздохнул. Почему же так легко на душе?

Я снова сел в машину и завел мотор. Каминский теребил очки.

– Знаете, как часто я воображал, что вот приеду к ней?

– «Кто хочет стать миллионером», – негодовал я. – Бруно и Уве. Господин Хольм и его травяные экстракты.

– А еще этот восход солнца.

Я кивнул и вспомнил эту сцену: гостиную, обои, болтовню Хольма, добродушное лицо старушки, картину в прихожей.

– Постойте. Откуда вы это знаете?

– Что – «это»?

– Вы прекрасно меня поняли. Откуда вы знаете про картину?

– Ах, Себастьян…

XIII

ебо затянула паутина тонких облаков. Море вдоль берега было серым, а ближе к горизонту почти серебристым. В песке торчал покосившийся тент, в сотне метров от нас мальчишка запускал змея, вдалеке волочил за собой поводок потерявшийся спаниель; ветер иногда доносил до нас его лай. Мальчик вцепился в бечевку, полотняный четырехугольник трепало ветром, казалось, его вот-вот разорвет. Над водой протянулся деревянный причал, к которому летом, наверное, приставали лодки. Каминский осторожно шел, держась за меня, с трудом сохраняя равновесие, на ботинки налипал песок. Под ногами похрустывали осколки раковин. Пенные гребни волн кидались к нам, прокатывались по песку, отступали.

– Хочу сесть, – сказал Каминский.

Он снова надел халат, ветер трепал измятую ткань вокруг его тщедушного тела. Я поддержал его, он осторожно опустился на песок. Подобрал ноги и положил рядом трость.

– С трудом верится. Мог ведь умереть, не побывав здесь.

– Вы еще долго проживете.

– Вздор! – Он откинул голову, ветер шевелил его волосы, высокая волна обдала нас брызгами. – Я скоро умру.

– Мне нужно… – Я с трудом перекрикивал шум прибоя. – Мне еще нужно вернуться. За чемоданами.

– Там у вас что-то важное?

Я задумался. Рубашки, штаны, белье и носки, ксероксы статей, ручки, карандаши, бумага, несколько книг.

– Да ничего у меня нет, ничего не осталось, так, все пустое.

– Бросьте вы все это.

Я уставился в стекла его очков. Он кивнул.

Я повесил на плечо сумку и медленно зашагал к причалу. Взошел на доски, они заскрипели под ногами, добрался до его конца.

Достал диктофон. Посмотрел на него, повертел в руках, включил и снова выключил. Потом швырнул его в воду. Он всплыл поблескивающим пятнышком, казалось, на какое-то мгновение замер и еще немного приподнялся на волнах. Потом он погрузился в воду и исчез. Я потер глаза. На губах я ощущал вкус соли. Расстегнул сумку.

Выбросил первую аудиокассету, но она отлетела недалеко, наверное, была слишком легкой. Следующую я уже и не пытался отшвырнуть, еще одну просто уронил, наклонился и смотрел, как она плавает на поверхности воды еще несколько секунд, как ее подхватывает волна, как другая волна ее накрывает и как она тонет. Некоторые продержались на воде дольше. Одну кассету почти прибило к берегу; ее едва не вынесло на песок, но потом на нее обрушилась волна, и она тоже исчезла.

Я глубоко вздохнул. На горизонте проплывал сухогруз, я различал палубные надстройки, длинную стрелу крана, кружащиеся точки – стаю чаек, следовавшую за кораблем. Достал блокнот.

Перелистал его. Страницы, сплошь исписанные моим неразборчивым почерком; заложенные между ними десятки ксерокопий из книг и старых газет, то тут, то там подчеркнутые красным фломастером буквы М. К. Вырвал первый лист, скомкал его и бросил. Вырвал второй, скомкал его и бросил, вырвал следующий. Вскоре на волнах рядом со мной закачались белые шарики. Мальчишка догнал змея и теперь наблюдал за мной.

В нагрудном кармане я нащупал еще один листок бумаги: путаница линий, между которыми, сейчас я отчетливо это видел, выделялась человеческая фигура. Снова убрал листок в карман. Вытащил, посмотрел на него и снова убрал. Вытащил и бросил, волны тотчас же его поглотили. Мальчик взял змея под мышку и ушел. Сухогруз глухо загудел, над ним поднялся невысокий столб дыма, изменил контуры на ветру, поблек. Одежда на мне пропиталась влагой, постепенно я стал замерзать.

Вернулся на берег. Спаниель подбежал ближе. Может быть, кто-нибудь его ищет? Опустевшая сумка болталась у меня на плече, и в ней одна камера.

Камера?

Я остановился, достал ее и взвесил на ладони. Цикл его последних работ. Я положил большой палец на кнопку, осталось только нажать на нее, чтобы открыть заднюю крышку и засветить пленку.

Я заколебался.

Мой большой палец точно сам по себе отдернулся. Медленно я снова убрал камеру. Завтра – тоже день, успеется; будет время подумать. Я подошел к Каминскому и присел рядом с ним.

Он протянул руку:

– Ключ!

Я вложил в нее ключ от машины.

– Передайте ей, что я очень сожалею.

– Которой из двух?

– Обеим.

– А что вы сейчас собираетесь делать?

– Не знаю.

– Хорошо!

Вдруг я невольно рассмеялся. Тронул его за плечо, он вскинул голову, на мгновение его ладонь легла на мою.

– Удачи, Себастьян.

– Вам тоже.

Он снял очки и положил их на песок рядом с собой.

– И всем на свете.

Я встал и медленно побрел прочь, преодолевая поскрипывающее сопротивление песка. Каминский протянул руку, пес неуклюже протрусил к нему и стал обнюхивать. Я отвернулся. Как много предстояло решить. Небо было низкое, необозримое, волны понемногу смывали мои следы. Начинался прилив.