Текст книги "Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви"

Автор книги: Даниэль Буланже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Я думаю, что, как только он накопит достаточно денег, чтобы совершить дальнее путешествие, он вернется на родину, к своему племени, а потом унаследует власть и могущество своего отца – короля, или, как они говорят, вождя племени, потому что Боно – самый любимый королевский сын из двухсот пятнадцати детей старого вождя. Итак, он станет королем, а Роза – королевой, и они будут вместе охотиться на леопарда.

– Да, это совершенно в духе Клеманс, в описании поворотов судьбы и состоит ее искусство!

– О ком это вы говорите? – спросила мадам Бонифацио.

Я трусливо прибег к игре слов, чтоб не выдать свою любовь, от которой я пока что не мог избавиться:

– Видите ли, я произнес по-латыни слово, означающее милосердие, великодушие, я имел в виду, что судьба иногда может быть милосердна и великодушна к одному из сирых и убогих в этом мире… – вывернулся я.

В эту минуту Роза принесла и поставила на стол глубокую конусообразную глиняную посудину, в которой дымился суп.

Проглотив несколько ложек, я почувствовал себя наверху блаженства, словно оказался летом посреди теплого моря, кишмя-кишащего рыбой. Внезапно к моей тени, проплывавшей над морскими глубинами, присоединилась тень Клеманс… Мадам Бонифацио умолкла, и было слышно, как она усердно работает ложкой.

Около стола возник Боно, явившийся спросить, понравился ли нам его суп.

– Когда ты отсюда поедешь домой, – сказал один из постояльцев, чья кожа на руках напоминала пятнистую и сморщенную кожу ящерицы, – не забудь захватить в свою хижину побольше консервных банок с рыбой, которую ты кладешь в этот суп, и коробки с пряностями, тогда твои соплеменники будут поклоняться тебе как богу.

Мадам Бонифацио вытерла губы, набожно поцеловала крестик и взмахом пухлой ручки прервала взрывы хохота Боно. В окне возник чей-то серебристо-черный силуэт… Человек этот серьезно и многозначительно взирал на нас.

– Входите, входите, святой отец.

Мужчина с целлулоидным воротничком уселся за стол вместе с нами; сел он с угла, как-то на краешек стула, и Роза тотчас же принесла ему салфетку, вставленную в кольцо.

– Святой отец Жозеф – мой старый друг, господин Авринкур. Он печется о падших душах, о людях, как говорится, с трудной судьбой. Мы с ним познакомились незадолго до того, как я вновь взялась за этот пансион, пребывавший в весьма плачевном состоянии…

– Это был просто бордель, – сказал святой отец.

– Ах, это было так давно…

– Тридцать три года тому назад, моя дорогая…

– Мы были так молоды… Мы ничего не боялись… Жили, так сказать, полной жизнью, стремясь откусить кусок побольше…

Святой отец намазывал густой соус на гренки и, казалось, был всецело поглощен этим занятием, а следовательно, ничего не слушал и не слышал.

– Это было в тот период, когда впервые затрещало здание Римско-Католической Церкви, что предвещало предстоящий кризис. Я была одной из первых, кто пожелал на денек в неделю удаляться на отдых в монастырь в Верхнем Провансе, приветливо распахнувшим свои врата для тех, кто устал от шума и суеты больших городов; там в монастыре открыли нечто вроде гостиницы, где можно было провести ночь. Я тогда служила контролершей на автовокзале. И вот однажды, выходя из монастыря, чтобы отправиться на свою автобусную остановку, я вдруг наткнулась на Жозефа, собиравшего в окрестностях целебные травы. Он уже тогда носил такой воротничок, и манеры и походка у него были такие же, как сейчас.

– Да, я шел по одной из тропинок, вокруг которых, как говорили, росло множество сорняков, и вообще травы были густые, пышные и буйные, там прятались и экземпляры редких растений, находившихся на грани исчезновения. Так вот, я заполнил там несколько альбомов этими ценными образцами.

Трое постояльцев испросили у хозяйки разрешения встать из-за стола, не дожидаясь десерта. У них была назначена встреча, а вернее, они собирались перекинуться в картишки с приятелями в том же квартале, причем играть они собирались в манилью, [9]9
  Манилья – карточная игра вроде «десятки». – Примеч. пер.


[Закрыть]и как они утверждали, сегодня вечером игра должна была представлять собой последнюю тренировку перед турниром, о начале которого извещали транспаранты, протянувшиеся через улицы. Мадам Бонифацио, казалось, была рада тому, что они ушли, и по ее знаку Роза принесла нам высокий голубой кофейник, такой ярко-голубой, что хотелось тотчас же схватить кисть и нарисовать его, так как вокруг все краски вдруг поблекли.

– Теперь мы можем поговорить спокойно, никого не опасаясь и не стесняясь, – сказала мадам Бонифацио. – Эти игроки в манилью до сих пор находятся под надзором полиции, а соответственно, и под моим присмотром. У нас с полицией отношения такие: услуга за услугу… ну, вы ведь меня понимаете? Могу сказать вам еще вот что: я – верующая, а Жозеф – нет, и вообще он такой же святой отец, как… как вот этот кофейник…

– Разумеется, я тогда собирал гербарий, – сказал Жозеф, – но делал это лишь для виду, а на самом деле я держал под наблюдением монастырь, где, как мы не без оснований предполагали, скрывался один военный преступник. Видите ли, я родился в семье потомственных полицейских. Эта профессия передается у нас по наследству, от отца к сыну. Кстати, тот бригадир, что посоветовал вам остановиться в этом пансионе, – мой младший брат. Он не создан для секретной службы и для выполнения сложных поручений, вот почему он и пошел служить в армейскую полицию, что считается у нас службой… второго сорта, что ли… но два его сына, то есть мои племянники, оказались очень способными ребятами и сейчас работают в лабораториях криминальной полиции в качестве экспертов. Я пришел сказать вам, господин Авринкур, что в этом доме вам делать нечего.

– Но мне очень хорошо у мадам Бонифацио, очень и очень удобно! Да, теперь я могу вам сказать, мадам Бонифацио, что в качестве настольной книги, в качестве своеобразной, весьма своеобразной библии в вашем заведении служит моя любимая книга…

– Господин Шарль Гранд должен вскоре вам позвонить, – продолжал «святой отец». – Само собой, мы связались с ним в ходе расследования и выяснили, что ваше положение в обществе вполне устойчиво. Мы вмешиваемся в любовные драмы только в тех случаях, если имело место кровопролитие. Похоже, ваша подруга вас внезапно бросила, что с ее стороны было большим безрассудством, и боль утраты заставила вас отправиться в путь. К счастью, судьба привела вас к нам, вам просто повезло, а ведь могло быть и иначе…

– Шарль Гранд посоветовал мне немного отдохнуть, развеяться, – пробормотал я.

– И он прав. Он отзывался о вас очень хорошо, в самых превосходных выражениях, и он очень хочет, чтобы вы вернулись. Он вас ждет. Он позвонит вам сам, лично.

– Могу ли я сказать вам, мсье Авринкур, насколько мы опечалены…

– О, не печальтесь, мадам Бонифацио, все наладится…

– Да нет, я имею в виду вашу машину…

– Не надо о ней беспокоиться, я ее сейчас заберу…

– Увы, увы! Вы припарковали ее в самом конце улицы… и ее угнали…

Сказать в ответ мне было нечего, я сожалел лишь об одном: о фотографии Клеманс, хранившейся в отделении для перчаток. Почему, ну почему я вытащил ее из бумажника, избрав такую меру наказания для нее? Да, гнев и ярость никогда не доводят до добра!

* * *

Дружба – явление странное, порой она может иметь характер бурной, неистовой, иногда даже в чем-то жестокой страсти. Некоторые люди признают истинной дружбой ту дружбу, что отличается грубоватой откровенностью. Дружеские чувства, которые питал ко мне Шарль Гранд, сколь бы искренни они ни были, все же обладали большой гибкостью и заставляли его прибегать к иносказаниям, выражать мне глубокое почтение, прибегать к обходным хитроумным маневрам, но всякий раз после множества уверток и уловок эти дружеские чувства выплывали на свет божий, разоблачая свою самую сокровенную суть, а суть состояла в том, что Шарль Гранд испытывал ко мне не просто дружеские чувства, а настоящую нежность.

После моего возвращения из пансиона мадам Бонифацио Шарль принял меня в своем кабинете, в своем крохотном и тесном логове в самом сердце издательства (которое можно было сравнить с черным пестиком благородного цветка), где проходили переговоры, проводились пресс-конференции и устраивались коктейли.

– В конце-то концов, – сказал он мне, – разве вам для отдыха действительно так уж нужна машина? Франция так прекрасна, когда смотришь на нее из окна поезда. К тому же в вагоне можно подремать в свое удовольствие… Вот вы открыли глаза… или только один глаз… поезд идет вдоль реки, а вам кажется, что река сопровождает вас; а вот вам и новая забава: перед вашим взором предстает словно только что нарисованная на картине деревушка… А дальше открывается вид на озаренные солнцем долины, где все в природе поет и радуется… Вы имеете какое-нибудь представление о Ванкувере?

– Весьма смутное… Я видел какой-то фильм, в котором действие происходило в Ванкувере…

– Ну так вот, теперь познакомитесь получше, дорогой Огюст. Действие «Возьмите меня за руку» начинается в Ванкувере, продолжается в провинции Саскачеван, провинции Манитоба, около озера Гурон и заканчивается в Квебеке. Как и следовало ожидать, Гленн Смит перевозбудился до предела. Он купил кинокомпанию «Канадиен Муви», съемки фильма уже начались. Кстати, он сообщил мне кое-что о Клеманс, можно сказать, хорошие, даже превосходные новости…

– Но при чем здесь Ванкувер? «Возьмите меня за руку» – это история девушки с фермы в Морване, в самом сердце Франции. Действие происходит в пятнадцатом веке, припомните, Шарль. Героиня отправляется на свадьбу двоюродного брата в соседнюю деревню, по дороге ее похищает главарь шайки разбойников, но нет, он не главарь разбойников, а капитан отряда, направляющегося ко двору одного лотарингского князя; девица станет фавориткой сестры князя, а потом на ней женится сам князь, и над этим браком будет витать дух кровосмешения.

– Ну, Гленн Смит все переделал в соответствии с запросами сегодняшнего дня, Огюст. Короче говоря, девица с фермы превратилась в продавщицу программок в цирке в Ванкувере; она работает временно, заменяет подругу, ушедшую в кратковременный отпуск из-за аборта. Ее замечает хозяин цирка, только что вернувшийся из Африки с группой леопардов, которые должны стать гвоздем новой программы. Патрон влюбляется в героиню до беспамятства, и в финале фильма она предстает под звуки торжественных фанфар с кнутом в руке в центре арены… да, забыл сказать, на ней ничего нет, кроме весьма своеобразного «купальника», сотканного из нитей бриллиантов.

– Да, понимаю, – протянул я, – но ведь это не имеет никакого отношения к первоисточнику, это нечто совсем другое.

– Гленн Смит, которому я посмел высказать кое-какие замечания по сему поводу, быстро заткнул мне рот, да так, что мне и возразить было нечего, потому что он прав. Он сказал: «Блестящая карьера, жизнь, приведшая человека к триумфу, по моему мнению, есть не что иное, как неожиданно свалившаяся невесть откуда награда, орден, усыпанный жемчугом, или драгоценное колье, если речь идет о женщине». Он сказал мне также, что Маргарет Стилтон просто очарована, она наверху блаженства. Кстати, по его словам, ей очень нравится и новое название, короткое и звучное, как свист бича; звучит это по-английски «Go!», но означать может и «Давай!», «Валяй!», и цирковое «Алле!». Смит сказал, что Маргарет Стилтон попросила его только об одном одолжении: взять на роль декоратора некую Пенни Честер, весьма интересную особу, владелицу превосходного антикварного магазинчика, в котором она хозяйничала на пару с одной миленькой девицей, но та тотчас же ее покинула, как только появилась наша Стилтон. Гленн завершил свою речь так: «Мир женщин столь же суров и жесток, как и наш мир, мсье Гранд, в нем бушуют такие же сильные, бурные страсти».

– Клеманс, Клеманс… – прошептал я.

– У вас не будет никаких затруднений, если вы пожелаете увидеть ее, мой дорогой Огюст. Самолет Гленна Смита будет в нашем распоряжении накануне выхода фильма на большой экран. Премьера состоится в Квебеке, в торжественной обстановке, при стечении массы публики из высших слоев общества. Вам придется подождать всего несколько недель, и мы полетим в Канаду вместе.

– Нет, это выше моих сил! Я не могу!..

– Сегодня, разумеется, не можете. Но вы сможете, сможете… Время все излечивает, оно берет нас за руку и уводит за собой.

И так оно все и произошло. На экране под оглушительные звуки фанфар медленно гасли огни цирка. Я находился в партере и вынужден был задирать голову, чтобы взглянуть наверх, туда, где медленно-медленно загоралась большая люстра под аккомпанемент дружных аплодисментов.

Клеманс Массер и Сюзанна Опла, сидевшие рядышком в первом ряду балкона, встали со своих мест, чтобы поприветствовать и поблагодарить публику; их прекрасные глаза метали опасные стрелы, гораздо более опасные, чем яркие всполохи фотовспышек.

Мы с Шарлем Грандом сидели среди журналистов, аккредитованных для освещения столь знаменательного события. Их восторг был так невероятно велик и так единодушен, что они, словно сговорившись, увенчали свои сообщения на всех языках мира следующей шапкой, единственной, показавшейся им подходящей для данного случая, хотя, признаться, довольно избитой и пошловатой. Итак, сообщения начинались заголовком «Исторический вечер».

В каком-то смысле этот вечер действительно был историческим, хотя бы для моей любви. Увы, моя любовь, как оказалось, была для Маргарет Стилтон всего лишь временной гаванью, куда она ненадолго зашла во время длительного плавания. Теперь, возвратившись в свой «порт приписки», она возвышалась над массой восторженных почитателей; я видел, как она подняла руку, на которой сверкало кольцо, подаренное ей ее первой и самой нежной подругой, чтобы благословить эту толпу. Быть может, этот изящный жест был в какой-то мере адресован и мне, быть может, он содержал какой-то тайный знак, был последним проявлением «Милосердия Августа», кто знает…

Ле Ом, лето 1999