Текст книги "Боярыня (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Глава четырнадцатая
– О чем он говорит? – пробормотала я. Пимен расслышал, несмотря на мычание Епифаньки.
– Да Пятеро ведают, матушка, – озадаченно откликнулся он. – Дурной он. Боярин-батюшка бы его продал, кабы не Фроська.
– Фроська?..
– Так сестра она ему, – пояснил Пимен. – Как ее в твой двор за Трофима отдали, а этого вон… с ней вместе, и жалко ведь его, хлопчик работящий, добрый.
В его голосе зазвучали незнакомые мне прежде нотки. Что же, Пимен способен на сострадание – почему нет? У меня у самой Епифанька вызывал симпатию – и нет, он вовсе не был дураком, но кто будет заниматься социализацией немого в это время?..
– Пимен?.. – окликнула я, понимая, что начинаю разрываться на тысячу маленьких боярынь. Но ничего, у меня полно тех, кому можно делегировать что угодно и спросить по всей строгости, если не выполнят.
– Ась, матушка?
– Помолчи, – прикрикнула я на разошедшегося Епифаньку, и он, как ни странно, послушался, замер, приоткрыв рот. – Баньку назад получить хочешь, Пимен? Правда, ту я тебе не верну, но что-нибудь да придумаю… Вот что, Пимен… Найди мне помещение, теплое, просторное, такое, чтобы там поставить столы и лавки, и… ты же грамотен? А кто у нас еще грамоте обучен?
Пимен обалдело открыл рот. Я уже не могла сказать, кто глупее выглядит – он или Епифанька.
– Так, матушка… Акашка, сын мой, сам учил, так он отрок еще?
– Отлично, – кивнула я. – Вот ты с Акашкой этим и займешься. Школу сделаем, ясли… Смотри, – я указала на Епифаньку, – ты его дурным мнишь, а он не дурен. Я тебе это сейчас докажу в два счета.
И, пока Пимен продолжал хлопать глазами, улыбнулась Епифаньке. Это я виновата – закидала его вопросами, не выяснив, как он воспринимает мир. Сколько таких Епифанек по всему городу что среди холопов, что среди вольных и даже дворянских и боярских детей? Учить и социализировать их мне придется самой, пусть я не знаток и даже не дилетант, нахваталась чего-то из статей, не факт, что вообще профессиональных… Но я образована, справлюсь.
– Смотри на меня, слушай, и если да, то кивни, а если нет – помотай головой, – отчетливо сказала я. – Уразумел?
Епифанька кивнул.
– Тебя Петр прислал? – Кивок. – Он часто так делает? – Опять кивок. – Ты убираешь со стола? – Кивок. – А ставишь яства? – Отчаянное мотание. Великолепно пошло, теперь главное – мне не сбиться. – Ты в тот день пришел, в трапезной был кто?
Епифанька помотал головой.
– А нас с боярином ты слышал? Голоса наши, как мы говорили?
Епифанька призадумался. Я покосилась на Пимена – у бедняги брови вот-вот грозили скрыться под волосами, а глаза выпасть из орбит. То ли еще будет, и я тебе обыск еще припомню. Епифанька морщил лоб, даже глаза закрыл, и наконец уверенно кивнул.
Великолепно.
– Ты только меня да боярина слышал?
Я не давала указаний неопределенно трясти всем телом, выражая неуверенность или незнание, но Епифанька правильно понял меня, а я его.
– Ты убирал трапезную, спускался кто туда? – Мотание головой. – А заходил? – Он может воспринимать мои слова буквально: «спуститься» – сверху, зайти – через дверь, ведущую из сеней или как это помещение называется. На что он среагировал? Я спросила – оставался ли кто, когда мы с боярином в кабинет ушли, и получила возражения словам Пимена и странный жест. А что если… – А кто выходил из кабинета, Епифан? Из кабинета, где я с боярином была?
Мне показалось, что Пимен сейчас грохнется в обморок, но ничего, он справился, лишь совершил ритуальный жест. Смотрел на меня он настолько благоговейно, что у меня закрались сомнения – не шлепнется ли он на колени. Да, приятель, я умею и не такое – сама не подозревала, – так что лучше скорее ко мне привыкай…
Епифанька кивнул.
– И кто выходил?
Да я же сейчас узнаю имя убийцы.
Епифанька улыбнулся совершенно по-детски, светло, и – черт, где-то я должна была облажаться! – в который раз изобразил свой жест. И, что меня поразило, до него дошло, что я его не понимаю. Он повернулся, склонив голову, взглянул на Пимена, тот сообразил, отошел в сторону, Епифанька выскочил в трапезную и начал актерствовать.
Наверное, эта пантомима ему доставила удовольствие, а я наблюдала за тем, как он «объясняет», что и как делал, и думала – нет, он неглуп, это мы все тупые, бессмысленно и бесчеловечно ставить на парнишке крест потому, что он не может разговаривать с нами. Я ведь могу обучить его грамоте, подумала я, его и многих других из тех, кому не повезло от рождения… Чем Епифанька хуже Пимена? Холопы могут быть грамотными, местные законы дозволяют. Могут – и значит будут.
Епифанька, не поворачиваясь – он стоял к нам спиной, словно бы убирал со стола – помахал рукой. Кто-то вышел из кабинета? И затем, как бы подтверждая свои слова, Епифанька вздохнул и выразительно утер лоб сперва правой рукой, затем левой. После он опять продолжил «уборку».
– Довольно, – остановила я его. – Поворотись ко мне. Ты этого человека не видел, но слышал?
Епифанька кивнул, довольный тем, что ему удалось донести до меня мысль.
– Мужчина то был?
Епифанька засмеялся, указал на Пимена и несколько раз топнул так яро, что на столе подпрыгнули огоньки свечей. Пимен налился краской, я резко махнула на него рукой – не лезь.
– Ы-ы! – изрек Епифанька и на цыпочках сделал несколько шагов, а потом остановился, уставился на меня, ожидая то ли похвалы, а может… черт знает, как ему доставалось.
– Женщина?
Епифанька снова задергал плечами и головой, и я окончательно убедилась, что моя идея с образованием более чем гениальна. Господи, он не просто наблюдателен, он еще и умен, он ведь не видел того, кто вышел, и не дает мне неверных показаний, он оставляет все выводы мне! Мыслимо ли такое даже от человека, которому дана речь?
– Иди, – улыбнулась я, – Пимен тебе сластей купит. Любишь сласти? Вот и славно. Иди, иди.
Епифанька ушел. Пимен, который, наверное, за всю жизнь не испытывал потрясений больше, чем за то короткое время, что я пребывала в теле его хозяйки, не выдержал и сел.
Удар бы его не хватил, где я еще найду грамотного холопа так скоро?
– Не серчай, матушка, – попросил он, – ноги не держат.
– Куда твои ноги денутся, – больше для острастки проворчала я. – Значит, кто-то в кабинете был, но это ведь половина мужская. И кто мог быть?
– Истинно, что мужская, – вздохнул Пимен. – А ума не приложу, матушка. А сама что же, ничего так и не помнишь?
Я помотала головой.
– Как отшибло, – призналась я, но тут же схитрила: – Вспоминаю, но после, а ждать у меня времени нет. – Я тоже села – чтобы не смущать Пимена, на другую лавку.
– То же был кто, кого боярин-батюшка не выгнал, – Пимен почесал бороду. – А то и супостат. Может, путает Епифанька что?
– Может, и путает, – согласилась я и, чтобы временно занять Пимена чем-то другим, изложила ему свою идею.
Я не рассчитывала сделать из холопов мудрецов. Я исходила из того, что грамотный холоп и священные книги читать может – а значит, добру да послушанию научится быстрее. Эта мысль Пимену понравилась. А еще, прибавила я, взять в пример Епифаньку. Сейчас от него толку ноль, а был бы грамотный, мог бы написать все, что видел. А еще: с того же Пимена можно сколько работы снять, если другие холопы и посчитать, и прочитать смогут.
Я использовала аргументы, которые могли понравиться Пимену лично. По моей задумке ясли, сад и школа выполняли не столько образовательную роль, сколько социальную. Не имея, конечно, фундаментального философского образования, я все же была просвещенным человеком прогрессивного времени и знала, как много значит информирование, доступное пониманию конкретного человека. И даже жестокую притчу всегда можно вывернуть так, что мораль будет иной. В сторону милосердия, понимания и равных прав. Мысль, что здесь действовал аналогичный нашему Домострой, резала как ножом.
Нет, я не была ни активисткой, ни феминисткой, да и вообще была от любой общественной деятельности далека, особенно от словесно-бесполезной, но не однажды я говорила вроде бы не менее образованным и просвещенным людям, чем я, что развод – не конец жизни, что ребенка можно вырастить и одной и не обязательно к радости и тяготам материнства прибавлять тяготы в виде балласта-мужика, что блогер – это тоже работа, что бы там ни возражали недовольные родственники… Всего не упомнишь. Подобного от этого времени я не стала бы даже пытаться добиться, но хотя бы вложить паре-тройке-десятку человек, что кулаками на баб и детей не машут…
Кто знает, отчего Епифанька немой?.. Да, признаю, идея с дошкольными и школьным учреждениями – донкихотство…
– Уразуме-ел, – перебил меня Пимен. – Ты, матушка, как владычица наша. Говорят, хотя что людям-то верить, что она и холопам дворянство дает, коли заслужил.
– Поясни?..
Я и без него уже догадалась, что юная императрица не просто швыряла в мор магией. Параллели с нашей историей были слишком явны, и я не знала, с чем это связано: все повторяется или это дублирующий мир, только с магией и кошмарными тварями?
Пимена понесло, и он неожиданной скороговоркой выложил мне восхищение юной императрицей, я подозревала, что до этой минуты тщательно скрываемое. Совсем молоденькой девчонкой племянницу прежнего императора отправили в далекие земли – в жены наследному принцу, и брак даже был заключен, но не консумирован, поскольку супруге было лет мало, а супругу и того меньше. Принц рос болезненным, хилым, и очередная эпидемия какой-то хвори не зацепила нашу цесаревну, но отправила ее супруга к Пятерым, и молодая вдова осталась жить при дворе.
Так продолжалось бы ее вольное беспечное житье и дальше, но хворь через несколько лет докатилась до наших земель, ее подцепили немало людей при дворе и, что самое печальное, император и его наследник-маг. Государство осталось без царя во главе, и бояре, которые тогда о своей безбородой участи не ведали, порешили пригласить на царствие единственного оставшегося в императорской семье мага – вдовую ныне цесаревну, некогда отправленную за моря.
На позабытой родине императрица сперва дичилась, но быстро набрала силу и политический вес, разогнав несколько налетов мор, и принялась разгонять застоявшееся болото. Все это было знакомо – реформы, продвижение тех, кто себя зарекомендовал, преследование казнокрадов и чересчур оборзевших ставленников покойного императора… В предлагаемых мной идеях образования Пимен усмотрел государственную модель в миниатюре. Я, помня, что до гуманного обращения с подследственными в эти времена никто не помышлял, а следствие находилось даже не в зачаточном состоянии, с ним все равно согласилась. О Пятеро, мне плевать, чем Пимен вдохновится, лишь бы делал.
– Тебе бы, матушка, бумаги боярина-батюшки разобрать, – под конец разговора попросил Пимен. – На рекруты надо подать, тоже беды-то было мало, и с купцами рассчитаться…
Я покивала. Да, у меня было много, очень много дел. И еще – Анна или Пелагея, кто же из них и что там с их сватовством, поэтому я обещала Пимену посмотреть все бумаги покойного мужа, но после вечерней трапезы.
– Анну ко пришлите, – распорядилась я, вернувшись к себе. В светлице было пусто – все при деле наконец, какое счастье, одна Пелагея пряла себе в уголке да две холопки работали.
Баба, имени которой я не запомнила, оставила метелку и виновато заглянула мне в глаза. Аниська, отбиравшая обрезки тканей – как я поняла, по заданию Марьи – вздохнула.
– Неможется ей, боярыня, – отводя взгляд, сказала она.
Да с чего бы?..
– А проводи меня, – велела я. Забывчивость боярыни вызовет больше вопросов, чем ее капризы. Аниська отложила обрезки, покорно потащилась куда-то, я за ней.
Все-таки я неверно оценила назначение ряда помещений. Комнаты в конце коридора, которые я посчитала «бабьими», потому что там никакие трубы очевидно не проходили, оказались частью господских покоев. Тоже светлица, как моя, но маленькая, второй комнаты нет, зато имеется опочивальня – огромная, побольше моей, а все потому, что тут сразу две боярышни…
Анна лежала в кровати в полном одиночестве и на наше появление не отреагировала. Я про себя похмыкала, жестом прогнала Аниську, прикрыла дверь. Затем подошла, села на кровати, и только тогда Анна повернулась.
– Что ты, матушка? – испуганно спросила она.
Мне ходить кругами за сегодняшний день надоело катастрофически. Ничего сверхъестественного я спрашивать не собиралась – обычный семейный разговор.
– Сватов к тебе заслать хотят, – улыбнулась я. – Вот пришла узнать, гнать их со двора или выслушать.
Анна посмотрела на меня удивленно, села, спустила с кровати ноги, поправила сбившуюся ленту и косу. Я выжидала.
– Сватов, – повторила она. – Что же, матушка, пойдешь против воли батюшки?
Новости. Так что, боярин не хотел выдавать замуж дочерей? На кой черт они нужны ему в доме?
– Замужество – твоя воля, – извернулась я. – Как скажешь, так и быть. Неволить не стану.
– А Пелагея как же, матушка? – Анна подняла голову, и мне померещилась странная надежда в ее глазах. Хотя… после бесед с насельниками этого славного города и не менее славного века как мне еще черти по углам не кажутся. – Пелагея как?
– А что Пелагея? – я прикинулась непонимающей. – Как твоя воля, так и жениха воля? Чай, вы оба не холопы, а я не купец, чтобы выгоду искать. Сватать тебя желают.
И она даже не спросит кто, ей безразлично или она знает то, что не знаю я?
– Матушка покойная с батюшки слово взяла, что поперед Пелагеи меня замуж не выдавать, – тоскливо сказала Анна. – Ее сколько раз сватали? Боярин Халатнов, потом боярин Лютый, потом граф Круглов. Все мужи достойные.
– Старики? – понимающе спросила я.
– Так… мужи достойные, – упрямо повторила Анна. – У кого уже сыновья в женихов возраст вошли. И все вдовые. Породниться с родом Головиных желающих много, а вот так, чтобы… волю матушки покойной исполнить, так нет.
– И ты поэтому сидишь в девках, – заключила я. Ну логично, одна как собака на сене, другая кобыла голодная, а у конюха солома в голове. Чем ты думал, ум государственный, или максимум, на что твоих мозгов хватило, одну казнь в указе другой заменить? – То есть сватали Пелагею, девку калечную, не как жену и мать детей, а как гарантию связи с влиятельным родом. Так?
Анна еще ниже опустила голову. Вряд ли она меня поняла.
– Слова-то срамные какие, матушка…
А нет.
– Поучи меня! – вызверилась я. – И Пелагея отказывала женихам? А батюшка хоть и зол был, против воли ее не шел?
Анна помотала головой. Хотя бы эта не запирается, потому что проклятый дьяк своими хождениями вокруг да около пробудил во мне зверя, не иначе, правда, спросонья зверь не сообразил, на кого рычать. Ладно, кусать руку, которая казнит или милует, могут только самоубийцы.
– А что неможется тебе? – спросила я. – Захворала?
– Так, матушка, не бери в голову, пройдет. То у девок бывает.
О Пятеро, а ведь меня это тоже ждет. И кормить я не кормлю, а значит, пара месяцев – и придется мне что-то изобретать, с элементарными гигиеническими принадлежностями здесь однозначно проблема.
Анна встала наконец с постели, пригладила сарафан, обошла кровать и пошла в угол. Я рассматривала комнату – кроме размеров и двух кроватей, не таких, впрочем, роскошных, как моя, ничем от моей опочивальни не отличается. Такие же окна, такие же лавки, на которых навалено столько же барахла, сундуки… Прялка, рядом стул не стул, табуретка не табуретка, наверное, на нем сидит Пелагея. Анна села на лавку, начала разбирать вещи, намек, что мне пора уходить? Потерпишь, милая, я еще не все узнала.
А у них в опочивальне более зябко, чем в моей, что и неудивительно – печи нет.
– И не спросишь, кто сватает, какой ответ дам?
– Против воли…
– Да хоть и да, – перебила я. – Милая, тебе сколько лет уже, так и состаришься за ткацким станком. Давно из палат выходила?
– Шутишь, матушка, мне из палат ходу нет. Али ты в батюшкином доме сама за порог ступала?
Черт, я видела хоть одну девку в церкви? Вроде нет, но это боярскую, молодые девушки – подростки – прочих сословий точно присутствовали.
– А как же, – ответила я наугад. – В церковь непременно. Как можно в церковь не ходить?
– Там красиво, – улыбнулась Анна. – Я у батюшки гравюры видала в книгах. И поют.
Однако мой муж при своих достоинствах был самодуром, хмыкнула я, или берег дочерей, или местами был идиотом. Вполне в духе этого времени считать, что если одна дочь заперта в четырех стенах, то и другая разделит ее участь. Если одну не выдать замуж, то и другая пусть ссохнется в светлице. Старый козел, тогда ты еще долго прожил, и если тебя на тот свет отправила родная дочь, то, может, за дело, и я не стану выдавать ее властям.
Анна искоса кидала на меня взгляды, но нет, дорогая моя, я еще не закончила, у меня еще остались вопросы, и я их задам.
– А что Пелагея? Почему отказывала? Поди боярыней да графиней неплохо быть. Ну и что, что старик, а все в доме хозяйка.
– Да что ты, матушка? – Анна вздохнула. – Это тебе батюшка подарки дарил да в шелка-бархат заморский кутал.
Намек, что взяли меня из нищеты? Я в курсе. Но больше Анна ничего не сказала, хотя я попыталась добиться ответа. Может, она пожалела об откровенности, я временно решила сдать назад, начала расписывать прелести брака. Не расскажет истинную причину отказа Пелагеи, так хоть спросит, кто по ее душу приходил.
Но нет. Добилась я только одной невнятной фразы.
– Матушка, муж-то любить должен, как тебя батюшка любил…
О Пятеро, глупые девицы во все времена одинаковы. Да не верила я, что молоденькая боярышня Екатерина Кириловна по огромной любви замуж вышла. После, узнав мужа ближе, оценив его отношение, возможно, да, прониклась симпатией, чувствами. Все это работает совершенно иначе, чем показывают в кино, а ты чего насмотрелась и начиталась, что тут написано в книгах, которые твой батюшка прячет по сундукам?
Вошла Аниська, с поклоном поставила перед Анной поднос с яствами. Я от такой наглости слегка обалдела – меня словно в комнате не было, поэтому встала, взяла кусок подкопченного мяса и вгрызлась в него. Надо умерить аппетит, а то не влезу ни в одно платье.
Аниська чем-то загремела за моей спиной, и кусок застрял у меня в горле.
Я уже слышала этот лязг – такой характерный, такой узнаваемый, как слышала и слова, сказанные перед тем, как он раздался: «Грех какой, а выбора нет»…
Глава пятнадцатая
– Отошли Аниську со двора. Фроська пусть боярышням прислуживает.
Пимен до того, как я велела его разыскать и явиться пред мои ясные очи в мою гостиную, мирно потчевал – заедал стресс. До сих пор у него с бороды свисала квашеная капуста, придавая ему диковатый вид.
– Чем не угодила-то она тебе, матушка? – осведомился Пимен и додумался наконец утереть бороду. Капуста шмякнулась на пол, и тотчас девка, взявшаяся ниоткуда, налетела и быстро прибрала все тряпкой, после чего пропала.
– Не спорь со мной, – проворчала я, хотя Пимен и не собирался. Я выставила его, напомнив, что после ужина жду его в покоях боярина, и ушла в опочивальню.
Мать-ехидна… Но кто виной, что я должна обеспечить сыну будущее, а возможно, спасти ему жизнь? Маленький Кондрат спал, а его молочный братик, возрастом постарше, уже начинал познавать мир и с завидным упрямством хватал мать за яркие деревянные бусы. Наталья при виде меня заулыбалась, вернула ребенка в люльку.
Я рассказала ей в подробностях все, что задумала: и с родильным домом, и с яслями, и со школой. В отличие от Пимена, Наталья глобально не мыслила и долго не могла понять, зачем чему-то учить холопчат, да и взрослых холопов, и тем более – зачем собирать детей под присмотром, когда испокон веков в колыбельку положил, соску сунул – тряпочку, черт бы ее побрал, которую Наталья мне тут же продемонстрировала и получила втык, чтобы больше не смела – и лежит себе дите, пока мать работает.
– Как я сказала, так и будет, – огрызнулась я, потому что за сегодняшний день устала невероятно. Казалось бы, простые разговоры, но донести любые идеи до людей с другими ценностями – лично мое терпение начинало лопаться. И я воспользовалась правом ничего никому не объяснять. – И вот что, Аниську я прочь отослала, Фроську отправила к боярышням.
Я ожидала расспросов, но Наталья уловила, что я не в настроении, и безразлично пожала плечами.
– Расскажи про сватовство к боярышням, – добила я ее. – Все, что знаешь, выкладывай.
В дом со двора Наталья попала не так и давно и передать могла немного, только слухи, ходившие промеж челяди. Но то, что покойная боярыня Головина взяла с мужа слово поперед Пелагеи Анну замуж не выдавать, в моем имении знали, кажется, даже куры. Я не поняла, осуждает ли Наталья такое решение или же одобряет, но мне было важно не ее отношение, а свершившийся факт. Увы, я могла довольствоваться лишь чужими словами, потому что самая достоверная информация умерла вместе с прежней Екатериной Головиной…
Подтвердила Наталья и то, что Пелагея женихам отказывала, а боярин, хоть и бесился, на дочь не давил. Я подозревала, что будь на ее месте Анна, он бы не церемонился, но с увечной дочерью был деликатен. Где-то на излишне эмоциональном рассказе о сватовстве графа, которому на тот момент было лет пятьдесят – на что он рассчитывал? – явилась Марья, и я убедилась, что в преклонном возрасте активная деятельность – лучшее, что может пожелать человек. Старушка даже забыла о притворной немощи.
– А я тебе так скажу, боярыня-матушка, – вмешалась она в рассказ Натальи. – Это все оттого, что боярышням батюшка покойный волю давал.
– Это в четырех стенах запер? – удивилась я и тут же прикусила губу: бабы, может, и не скажут, но ведь сама Екатерина Кириловна не возражала против такого обращения с падчерицами. Не решат ли, что я избавилась от мужа, чтобы наводить свои, отличные от прежних порядки?
Но я переоценила противника в этот раз.
– Молиться-то и в дому можно, – отмахнулась Марья. – А грамота? Грамота, матушка! Ой, срам! Что там, в книгах-то этих, понаписано?
Я хмыкнула. Да черт его знает, откровенно говоря, я не успела ознакомиться, а стоит. «Камасутре» тоже немало лет, и я не могу с уверенностью утверждать, что местные священные книги не копируют ее хотя бы частично.
Наталья принялась, дуреха, хвастаться перед Марьей своим новым назначением, та поджала губы, потому что считала себя с полным правом главой родильного дома, мне пришлось вмешаться и предотвратить возможную вражду между бабами. Я не знала, верно ли они уяснили разницу между «главной акушеркой» и «управляющим» моих заведений, но, похоже, обеих устраивало их положение.
И все это время я думала: кто выходил из кабинета, кто рискнул быть застигнутым на месте преступления, зная или догадываясь, что Епифанька окажется очевидцем, а может, не он один; кто замышлял против меня и моего сына? Аниська, которую я велела убрать из покоев, нейтрализована, Пелагея… ее я по понятным причинам не считала явной опасностью, оставалась Анна. На первый взгляд милая и сердечная – как все люди. Палец в рот не клади.
Я проверила чертежи – все верно, на этот раз ошибки нет никакой. В опочивальне боярышень не было печи, но воздуховоды, обогревающие помещение, шли от нескольких больших источников тепла. Воздуховод на чертежах обозначен, пенять на архитектора не стоило, это я не разобралась до конца. А где находятся эти печи?..
Одна – внизу, в трапезной, вторая – моя, третья – в кабинете боярина. Но я уже знала, что то ли по воле убийцы, который хотел подставить меня, то ли по воле случая, то ли про промыслу Пятерых шкатулка-улика сыграла мне на руку. Именно из-за нее я услышала заговорщиц. И все же я не спешила никого обвинять, только попросила Наталью не оставлять детей в одиночестве.
Пимену в этот день было не суждено ни поесть, ни поспать после обеда спокойно. Я приказала ему явиться в подвал – сокровищницу, и когда я спускалась по потайной лестнице, той самой, по которой в первую ночь поднималась к себе, уже слышала, как он нетерпеливо топает в трапезной.
Ничего, и к этой лестнице, как выяснилось, притерпеться можно, но если по ней придется бежать – костей не соберешь.
Подвал встретил глухим эхом, запахом кожи и масла, низкими потолками, широкой лестницей и масляными фонарями, горевшими в нишах. Я испытывала волнение, словно девочка под Новый год. Никаких неожиданностей мне сокровищница не сулила, скорее я хотела убедиться, какими богатствами располагаю, и все равно в груди ворочался холодок.
Помещение было низким, просторным, серым, с тенями, шевелящимися в углах, загадочным и слегка разочаровавшим – я ожидала большего пафоса, привыкшая уже к золотому шитью. Стяги, наверное, что-то фамильное; сундуки, набитые мехами, кожей и одеждой; стол, на котором разложили оружие – что же, когда-то, задолго до этих времен, бояре были не только носителями бород, животов и самодовольства, но и воинами. Золота тоже было достаточно – два сундука, каждый примерно высотой мне по пояс. Я подошла, деловито распотрошила пару мешочков наугад, Пимен наблюдал за мной, я за ним. Оба мы были спокойны.
– Не тревожься, матушка, все в целости да сохранности, – уверял меня он, а я лишь кивала. Откуда я знаю, не сунул ли ты и сюда свой длинный нос? Я еще раз окинула подвал придирчивым взглядом и приказала принести мне полную перепись всего имущества.
– А ввечеру я тебе, матушка, покажу, – предложил Пимен, которому не улыбалось заниматься ревизией. – У боярина-то батюшки всему счет велся.
– Вот ты мне еще раз все и пересчитаешь, – сказала я. Мужик по первому впечатлению вполне толковый, но ленив, а значит – дам слабину, он вообще только жрать и спать станет.
Мы поднимались обратно в трапезную, и Пимен все напоминал, какими делами мне нужно неотложно заняться. Он достал своим занудством, мне срочно требовалась перезагрузка, и я в который раз выгнала его, чтобы спокойно поесть и в тишине все обдумать как следует.
Я и в прошлой жизни так делала. Занималась ненапряжным хозяйством – мыла посуду или пол, или же ела, выключив планшет и отложив телефон подальше. Самые крутые идеи приходили мне в голову именно в этот момент, и пускай тело мое было сейчас иным, привычки остались старыми. Стоило мне в полном одиночестве пригубить терпкое красное вино и укусить мягкое, ароматное мясо, как я моментально решила проблему с вельможными заговорщицами.
Всего-то нужно выдать Анну замуж – и угроза будет устранена.
– Пимен! – крикнула я, догадываясь, как бедняга меня вскоре возненавидит. Явно пожалеет, что злочинец меня не добил, но главное, чтобы не решил закончить кем-то начатое. – Пимен!..
На этот раз он все-таки не жрал, но и явился не так скоро, как прежде. Причина мне стала ясна – какие-то бумаги в руках. Их я пока проигнорировала.
– Сядь, Пимен, и скажи… как сватов привечать, как свадьбу играть, знаешь?
А он ничего, свыкся уже с моими причудами. Впрочем, я поднимала эту тему не далее как сегодня, было бы странно, если бы он очумел.
– А как же, матушка. Поди, Пелагею…
– Анну, – поправила я. – Анну сватают. Дьяк вон разряженный и приходил – откажу или сватов присылать.
Я отвлеклась на еду: это точно была свинина, которую я не очень любила, но соус, которым ее щедро полили, оказался божественным. Из чего они тут готовят, изуверы, и чему тогда удивляться, что бояре в дверь не проходят с таких яств? А императрица, наверное, голодает…
– Ты, матушка… – выдавил Пимен. Он положил бумаги на стол, задергал бороду.
– Ешь, – разрешила я. Но дело было не в этом.
– А как же прожекты твои? – спросил он озадаченно и немного тоскливо. – Поди, дошло бы до владычицы… – Я насторожилась. – Глядишь, и милостью бы одарила тебя. А то вот – боярышню замуж.
Он выглядел обескураженно, что меня напрягло еще сильнее. Я ожидала, что мои идеи придутся ему не по вкусу, но нет, напротив, он аж расцвел – может, конечно, надеялся поживиться? Сейчас он был точь-в-точь как человек, который сдуру неправильно прочитал номер выигрышного билета и, уже распланировав траты, пришел за деньгами к организатору лотереи.
– Чего ты, Пимен? – я постаралась ободряюще улыбнуться. Не мог же он на боярышню планы иметь, это ни в какие ворота не лезет, он хоть и не последнее лицо в доме, но холоп и место свое знать должен.
– Так как же… – он уже не трепал бороду, а старательно выщипывал из нее волоски. Я зарычала – нашел место прихорашиваться, но Пимен не понял. – Матушка, ты ноне всему голова да хозяйка, а коли будет у боярышни муж…
– Спасибо, можешь не продолжать, – деревянным голосом откликнулась я. Ах ты… засранец!
Я посмотрела на металлическое блюдо, испытывая сильное желание побиться о него головой, а еще лучше – впечатать его с размаху прямо в физиономию дьяка. Вот так все просто?..
– То есть пока я вдовая, имею власть над всем и всеми. А если падчерица моя замуж выйдет, то муж ее мою власть заберет?
Ой, погано. Дойдет до этой мысли дьяк, если уже не дошел, и мотив у боярыни овдоветь он озвучит железобетонный. Или он не до конца изложил мне свои намерения в надежде, что я сама догадаюсь: я на твоей падчерице женюсь, и за то будешь сидеть в своей светлице до смерти, зато естественной, а иначе кормить тебе воронье по плечи в земле.
Но ведь боярыня Головина могла убить своего мужа за власть. Вопрос, зачем это ей – любящей, верующей, работящей. Ну или у меня сложилось подобное мнение.
Черт, черт, черт.
– Истинно так, матушка, – поник головой Пимен. – Но воля на все твоя. Кабы… кабы был жив боярин-то батюшка, ты бы ношу на себя такую и не взвалила. Разумею, скорблю, как решишь – я твой холоп подневольный, все справно сделаю.
А хотя…
– И что, что у меня дочь родилась, ничего не меняет?
– Так как, матушка? Вот ежели бы сын, тогда уж никто у тебя власти не забрал. При боярине бы ты была головой, пока он в возраст толковый не вышел.
Не все так плохо. Даже лучше, и, кажется, складывается проклятый пазл.
И Пелагея, и Анна, если они и не причастны к убийству отца, могли знать то, что сказал Пимен: навряд ли это секретная информация. Рождение у меня сына лишало бы их многих внезапно открывшихся привилегий. Например, выйти замуж и через мужа получить все богатство Головиных. Не приданое, которое от щедрот отстегнут отец или мачеха, сколько заблагорассудится, а все. И немало. Рождение дочери оставляло все как есть… Наталья знала об этом. Все знали, возможно, кроме меня – меня новой, не прежней.
– Добро, – сказала я словно сама себе. – Добро, Пимен. – Кажется, улыбка вышла у меня кровожадной. – Посмотрим, кто умнее да хитрее. Завтра же пошли дьяку сказать, что я на брак его с Анной согласна.
А может, хитрее и умнее всех оказался Пимен? Он пару секунд вникал, затем взгляд его просветлел, и посмотрел на меня он с нескрываемым обожанием.
