Текст книги "Боярыня (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Глава третья
– Стой, матушка! Ай, куда же ты!
Я с превеликим трудом сделала несколько шагов к двери, а Наталья остановила меня, и я не сомневалась зачем: пока я стояла, пытаясь отдышаться после нечеловеческих усилий – трех-четырех шагов, она ловко накинула мне на голову то, что держала в руках – всю ту же тяжелую, плотную ткань. Дышать мне стало еще сложнее.
– Людей-то нет, ну а как увидят? – укоризненно сказала Наталья в ответ на мое безмолвное возмущение, поправ всякую логику. Мне пришлось смириться. Мысли все равно были не о том, что кто-то узрит или не узрит мои косы. Меня пришли арестовывать, я не в силах сбежать. Даже если весь мир поможет, я по дому еле хожу.
Потолки в этой крохотной комнате были высокими, а дверные проемы – издевательски низкими. Я чудом не задела притолоку головой, зато смогла убедиться – нет, шишка у меня не от того, что я пыталась выбежать отсюда, все же мне не пришлось пригибаться и даже остался запас. Выдыхая горячо на каждом шагу, я ступила в жарко натопленную комнату – в несколько раз больше той, где только что была, и меня замутило от духоты и запахов.
Это была столовая – трапезная, и ужин, а может, обед, уже прибрали, но запахи витали в воздухе, и голодную меня они должны были дразнить, но нет, лишь доводили до тошноты, как и трапезная своим агрессивным видом. Расписной потолок, богатое убранство, все красное и золотое, на полу ковры, и мне стало понятно, почему я то различала шаги, то нет. По трапезной могла промчаться рота солдат, и никто не узнал бы, если бы рота сообразила не лязгать оружием и кольчугами…
– Ай, сюда иди, матушка, – всполошилась Наталья, видя, что я направилась к обитой металлом двери, за которой слышались голоса – исключительно мужские, громкие, никто не заботился о почтении, но весьма вероятно, что здесь не принято было понижать тон там, где находился покойный или знатная особа. Или я была уже не знатной особой, а подозреваемой номер один, и набившиеся в дом люди увлеченно делали ставки, как долго я продержусь в руках палача. Наталья, ахая и ворча себе под нос, распахнула малозаметную дверь в стене, и проем здесь был еще ниже, чем у двери кабинетика, из которого я вышла, но меня напугал в этот раз не проем.
– Как я… как я поднимусь, дурная ты! – выдохнула я, с ужасом взирая на крутые узкие ступени, ведущие наверх, и коридорчик, в котором двенадцатилетний подросток еще мог бы чувствовать себя достаточно свободно, но не взрослый человек. Что было наверху – я вовсе не видела. Что-то было, наверное, кроме кромешной тьмы.
– Ай, матушка, да я посвечу тебе! Ну, не мешкай! – Наталья быстро начала взбираться по ступеням, задрав сарафан, и свеча запрыгала во тьме пронырливым пятном.
Я утерла пот и попыталась подобрать тяжеленные ткани юбки – непосильная задача. Мой ребенок протестующе толкнулся в животе. Высота каждой ступени – сантиметров двадцать, поставить ногу я должна на пространство в те же двадцать сантиметров – меньше длины ступни взрослого человека, и подниматься так в коридорчике шириной сантиметров пятьдесят. Немыслимо, неосуществимо, подумала я и, непристойно задрав все-таки юбку, насколько мне позволял живот, сделала первый шаг.
– Стой! – окликнула я Наталью. – Что в тех палатах? Куда я иду?
– Матушка, не чуди! – голос ее был недовольным. – Соберешься покойно, никто туда не войдет.
Женская половина – запретная, как в гареме?.. Пока я ставила вторую ногу, у меня было время взвесить все «за» и «против». Наталья не просто так меня туда ведет, а потому, что там я буду в безопасности? Подозревают меня в убийстве или нет, явилась за мной стража или нет, но никто в женские покои зайти не посмеет? Как это вяжется с ее же словами, что местные божества простят мне грех?
– И из приказа никто не войдет? – уточнила я, сделала выдох, другой, поставила ногу на третью ступеньку. Боже, если я свалюсь с этой лестницы, это будет конец – ничуть не фигурально. Свет от свечи приплясывал, освещал плохо, но я хотя бы видела, куда наступать.
Я перехватила проклятые юбки другой рукой. Зачем я спустилась вниз, зная, что мне предстоят такие мучения?
– Да кто войдет, матушка, ай, поди, кто мог, тот уже не ходит, да простят мне Пятеро речи хульные! – проворчала Наталья. Она терпеливо ждала, не поднималась выше, а я стремилась понять ее мотивы. Она спасает меня или напротив? – Ступай, матушка, ай, осторожнее ступай, но ступай же! Да что ты как первый раз!
Голоса совсем исчезли, толстенные стены поглотили их. Это был тайный ход, скрытый от глаз хотя бы условно, потому что дверь в стене можно было рассмотреть без особых усилий. Осилив пять ступеней, я сообразила, что крутизна лестницы и теснота коридорчика – не причуда архитектора, а сознательный замысел. Вероятно, такой же, как и в любом оборонительном сооружении: легко атаковать противника сверху, невозможно теснить снизу, а значит, там, куда я иду, настоящая крепость.
После восьмой ступени я потеряла им счет. Я любила старинные строения, я с радостью пробежала по стене Новгородского кремля с ее невероятными перепадами и умопомрачительной крутизной лестниц, но я не была тогда беременной на последних сроках. Сейчас, дойдя до площадочки, на которой еле смогла развернуться со своим животом, я негромко, но очень отчетливо рассмеялась своим увлечениям…
В прежней жизни?..
– Ай, что ты, матушка? – с любопытством спросила Наталья. – Что радости-то тебе? Как жить-то будешь без боярина-батюшки?
«Недолго, я полагаю, я буду жить, и болезненно», – мрачно подумала я, но сказала другое:
– До боярина как-то жила?
– Да как жила, матушка? В голоде да холоде? Как тебя привезли-то сюда, ты все рыдала, – свеча мелькнула, я провалилась в темноту, не успела испугаться, свет появился снова. Если эта идиотка еще раз так шарахнется, я перестану видеть, куда мне наступать. – Боярин-то батюшка тебя шелками-золотом одарил. Баловал-пестовал.
Неудивительно. Я, наверное, совсем еще девчонка, а он старик по меркам этих веков.
– Любил он тебя, худую да бледную, да и ты его любила, – выдала Наталья, и я чуть не промахнулась, ставя ногу на ступеньку.
– Любила?.. – вырвалось у меня. – Черт, дура криворукая, не смей убирать свечу! – раздраженно пропыхтела я, потому что Наталья опять дернула рукой и свет перестал попадать на лестницу, но из-за моего тяжелого дыхания, к счастью, мои слова она не расслышала, кроме первого.
– Дай руку-то, матушка, – скомандовала она. – А то не любила? Ай, матушка! – И она втащила меня на очередную площадочку. Сколько их меня еще ждет? – Как к боярину-то батюшке прильнешь, так сердечко и заколотится! Как же без него теперь, ай, сироты мы, сироты-ы-ы!
– Не ной! – прошипела я ей прямо в лицо, и Наталья испуганно осеклась. Света было достаточно, чтобы я могла свою спутницу рассмотреть: молодая еще, не больше двадцати пяти лет. Кто она здесь? Ключница, горничная? – Если я боярина любила, как же ты считаешь, что я могла его убить?
– Ты? – Свеча дрогнула в опасной близости от моей головы, и я, спохватившись, сдернула накидку и с наслаждением, хотя и не без труда, пропихнула руку себе за спину и швырнула ткань вниз, на лестницу. – Да что ты, матушка-кормилица, куда тебе, хилой да слабосильной!
– И ты меня поэтому в приказ сдать готова, – я просунула руку обратно и отвела от своей головы свечу. Пятеро, или сколько вас тут, если вы есть, дайте мне сил разобраться с логикой этой женщины!
– Дай тебе Милостивая от бремени самой разрешиться, – сокрушенно сказала Наталья. – Боярин-батюшка тебя взял, потому что ты рода древнего, а вон оно как обернулось-то…
Она развернулась и начала подниматься, я за ней. Где-то впереди был свет, что означало – конец моим мукам, но только лестничному этапу. Что дальше – черт знает. Пытки и казнь. И вряд ли кто примет во внимание слова хотя бы той же Натальи, что я физически не могла нанести такой удар, и сомнительно, что она вообще даст показания.
– Тут рука другая была, верная да сильная, – рассудительно заметила Наталья, будто прочитав мои мысли.
– Скажи об этом, – посоветовала я. Ступенька, еще одна. Когда виден конец пути, немного легче. – Вот пойди и скажи.
– Ай, матушка, мое ли сие дело? То приказной дьяк разберется.
Вот дрянь. Но ничего неожиданного. Наталья дошла уже до верхней площадки, подождала, пока я взберусь туда же, и я не чувствовала под собой ног, лицо заливал пот, ребенок недовольно вертелся. Прости, милый, я спасаю себя и тебя. Как могу, а могу плохо…
Слышались негромкие женские голоса. Я зажмурилась от показавшегося мне ярким после тьмы лестницы света, затем обстоятельно осмотрелась.
Комната была пуста и намного больше, чем те, которые мне довелось увидеть в этом доме. Стол, покрытый красной с золотом тяжелой тканью, стены уже не каменные, а деревянные, один стул резной, другой в плане изысков скромнее, но спинка и сиденье обшиты тканью, внизу мягкая приступочка; окна такие же серые, мутные, как и в кабинетике, но их много… три, шесть; возле стола и вдоль стен широкие лавки, тоже накрытые красной тканью. И здесь было прохладнее, чем внизу, но я сочла это благом. Меня мутило от духоты и пить все еще хотелось.
Наталья по-хозяйски прошла в соседнюю комнату, голоса стихли, я, делая шаг, другой, третий, поняла вдруг, откуда пошло выражение «плыла лебедем». Никакого воспитания или романтики старины, самая обычная тяжесть. Одежда моя весила несколько килограммов, в этом у меня уже не осталось сомнений, рука, которой я придерживала юбки, ныла, будто я протащила набитые пакеты от магазина до двери квартиры, трудно даже быстро повернуться, и беременность тут ни при чем.
Девушки вскочили и поклонились вошедшей мне – все, кроме одной. Она так и осталась сидеть возле прялки – красивая, с толстенной светлой косой, голова ее была повязана широкой красной лентой. Вторая девушка, точная копия первой, с такой же косой и лентой, махнула более скромно одетым девицам, они, повинуясь, стайкой проскочили в очередную низкую дверь, и я услышала, как по лестнице застучали их каблучки.
Проклятье. Кто эти две одинаковые девушки?
– Батюшка мертв? – спросила та, которая сидела, а ее близняшка повернулась ко мне и всхлипнула.
– Я его не убивала, – честно сказала я и вдруг подумала, что я не могу так уверенно утверждать. Мне кажется, что это не я, но кто знает, на что эта я способна? – Сесть мне… куда-нибудь.
Это была рабочая комната – такая же просторная, как предыдущая, но еще более холодная, и вдоль множества окон стояли покрытые неизменной красной тканью столы с сундуками, рядом – прялки, скамья и на ней уже доводившая меня до нервного тика красная ткань. Сесть мне было решительно некуда, но Наталья подтащила меня прямо к сидящей девушке и чуть не насильно пристроила на низкую скамью.
Да, я худовата, с усмешкой подумала я, ткань бесит своей расцветкой, но не смягчает деревяшку.
– Посиди, передохни, матушка, – Наталья чему-то поморщилась, я поняла, что она опять смотрит на мою голову, и предусмотрительно махнула на нее рукой. Нет, я не могла как следует размахнуться для удара, рукава тяжелые и жесткие, спадают так, что взять что-либо и то сложно без должной привычки. – Пойду соберу тебе все, а Анна приведет тебя после.
Стоящая девушка коротко кивнула. Сидящая же отвернулась, выпустила из рук пряжу. Анна наклонилась, поймала веретено, подумала, положила на стол.
– Там люди собрались, – негромко произнесла Анна, тоже не глядя на меня, но я увидела, что она плачет.
– Знаю. – Кто вы такие и чего мне от вас ждать? – Дьяк из приказа приехал.
Я сложила руки на животе. Жест отчаянный – защитить не столько себя, сколько ребенка. Ему совсем немного осталось до появления на свет, и думать, как я буду рожать, сейчас не время… Анна села рядом со мной. В комнате было относительно светло, и когда я взглянула ей в лицо, поняла, что ее вряд ли можно назвать «девушкой» – она старше, чем та же Наталья. Вторая… я поерзала, повернулась, убедилась, что они вправду ровесницы, не мать и дочь, точно нет.
– Пелагея? – позвала Анна сестру. – Пойдем, матушке собраться надо.
Поразительно сочетается убежденность в том, что мне необходимо отправиться в приказ и ответить за убийство, и слезы. Ни малейшего сопротивления ничему.
– Неужто заберут тебя? – прошептала Пелагея и тоже тихо заплакала. Смерть боярина ни у кого не вызвала особых эмоций, в отличие от моей судьбы – он был стар настолько, что умер бы своей смертью не сегодня, так завтра, или есть иное объяснение? – Ты в тяжести, ты батюшку любила.
До меня дошло, что в данном случае «батюшка» – это отец. Мои падчерицы?..
– Любила, – эхом повторила я. Уже второй человек говорит мне об этом, это правда или я так лихо притворялась? – Любила ли? – И поправилась: – Слез и тех нет.
– Что слезы по тому, кто к Пятерым ушел? – Пелагея слабо улыбнулась. – Ему хорошо теперь, тебе несладко… Дозволь обниму тебя, вижу в последний раз.
Я как могла склонилась к ней, и, к моему удивлению, Пелагея не придвинулась, что можно было ожидать, не пошевелилась, а наклонилась, будто ей тоже мешал несуществующий живот. Не рискнув оценивать местные нравы, я стерпела ее объятия. Пахло от Пелагеи воском и чистотой – что же, здесь хотя бы мылись и стирали одежду, а может, материальное положение семьи позволяло не занашивать вещи до невыносимой вони.
– Хранят тебя Пятеро, матушка Екатерина Кириловна, – всхлипнула она мне в плечо.
Вот я и узнала свое имя. Действительно полно благородства, только вот благородство – ничего, кроме слова.
Анна подошла к сестре, наклонилась, взяла ее под мышки, подняла. Пелагея повисла на ней, я бестолково хлопнула глазами.
– Наталья! Аниська! Сюда! – приказным, хорошо поставленным голосом крикнула Анна, и обе холопки не заставили себя ждать. Наталья все же отвертелась – я заметила, как она подтолкнула к Анне и Пелагее Аниську, одну из тех девушек, которые ушли при моем появлении.
Пелагея не могла ходить – ее унесли. Женщины здесь очень сильные – в отличие от меня, наверное, раз Наталья с такой досадой мне пеняла. Я какое-то лядащее исключение.
– Ай, боярыня-матушка, – заметила Наталья, со страдальческой миной глядя вслед ушедшим женщинам. – Даст Милостивая, все у тебя добро будет.
– Мне для начала бы в руках палача не сдохнуть, – не выбирая выражений, бросила я. Какая разница, долго я здесь не просижу, будет команда от кого-то свыше, доберутся и до этих комнат, плевать, что женские и запретные. – Что там? Люди, стража? Идут за мной? Или ты не знаешь? Воды принеси! Чего ждешь?
– Часа жду, – загадочно сказала Наталья, не ответив ни на мой прямой вопрос, ни на просьбу. – А там, глядишь, и решится все.
Меня подмывало спросить, что именно, но я предпочла ей доверять. К боярыне относились, как я могла судить, неплохо. Не линчевали и не выпихнули на мороз, переживали на первый взгляд вполне искренне. Там, внизу, Наталья могла говорить о грехах и прощении, опасаясь, что кто-то торчит под дверью и донесет, как только возможность представится.
Наталья вытянула шею, прищурилась, кивнула, чем-то довольная. Я почувствовала физиологический позыв, но подняться не попыталась: скамейка низкая, встать самой не получится.
– И долго ждать твоего часа? – спросила я, прислушиваясь к своему телу. Малыш успокоился, а прочие органы намекают, что долго терпеть я не смогу.
И словно в ответ на мои слова донеслись глухие, размеренные и частые удары колокола – набат. Наталья вздрогнула, очень быстро, в два небрежных хлопка, вероятно, богохульно, приложила ладонь к лицу и потом к груди, ахнула тревожно и засуетилась.
– Ай, спаси нас Пятеро, дай Сильный сил матушке-владычице, царице нашей, – воскликнула она и принялась одну за другой тушить свечи.
Глава четвертая
Что-то происходило, и нехорошее. Но я была обречена сидеть и жаждать самого прозаического – облегчения.
Если бы мне дали шанс вернуться в прежний мир, я озвучила бы родившуюся в моей голове идею: героиня перед родами, кругом дикость полнейшая, нет ни лекарств, ни расторопных знающих докторов, и на непобедимую Мэри-Сью бедняжка не похожа. Зомби-апокалипсис, супергероика, городские легенды – что угодно, и посмотрела бы, как сценаристы с этим справятся. Подозревала, что никак. Они привыкли работать с проверенными паттернами, приводящими проекты к успеху.
Не всякий врач обойдется в поле без инструментов, не всякий метеоролог предскажет катастрофу, глядя на мечущихся в небе птиц. Прогресс сделал людей и всесильными, и слабыми одновременно.
Наталья тем временем встала посреди комнаты, приложила руку к груди. Несмотря на некоторое волнение поначалу, сейчас она успокоилась, успев, видимо, сделать все, что считала нужным, и я, закусив губу, потому что позывы становились чрезмерно настойчивыми, прислушалась к ее словам.
– Из тьмы вечной, из земель дальних летят птицы черные, до крови жадные. Кто не скрылся, того погубят, и следов не найдешь, не сыщешь. Смотрят Пятеро на зло великое, на муки людские. Встала Милостивая, дала кров всем людям. Встал Хитрый, послал силу в руки владычицы. Встала Мудрая, направила силу на птиц смертоносных. Встал Справедливый, обратил силу против черных птиц. Встал Сильный, развеял птиц по ветру, прахом стало зло. Пятеро хранят земли наши, хранят матушку-владычицу нашу, силу ее хранят и престол ее. Под защитой земли, под покровом благим люди, не настигнет зло темное нас, не достанет из крова нашего…
Это была не молитва – легенда. Колокольный звон утих, и я слышала отчетливые, уверенные, пусть и тихие, слова, а потом прямо над моей головой что-то ударило сильно и заскрежетало огромными когтями по крыше. Все мое тело сковало вязким ужасом, будто я провалилась в ледяное болото по шею.
– Ничего, ничего, матушка, – не меняя молитвенной позы, успокоила меня Наталья. – Как села тварь темная, так и улетит. Здесь она нас не достанет. Вон, не было такого на людской памяти, чтобы кров Милостивой от мор не укрыл.
Я проследила за ее взглядом: надо же, фигурки Пятерых? Я ни за что бы не догадалась, что выточенные из дерева зверюшки – боги. Лиса, медведь, кажется, росомаха, волк, сова, – качая головой, Наталья подошла к полочке, взяла одну из фигурок и вручила мне.
Медведь. И кто это?
– Вот она, матушка-Милостивая, пусть у тебя и будет, пока от бремени не разрешишься, – посоветовала Наталья. – Спрячь. А в окно не смотри, нечего там.
Медведица. Я с изумлением разглядывала фигурку, понимая, что выглядит это несколько странно, потому что боярыне Екатерине Кириловне Пятеро в диковинку быть никак не могли. Медведица была толста, возможно, тоже беременна, лапы ее были сложены на выступающем животе, она чуть набок склонила голову, прикрыла глаза-бусинки, и я поражалась, как безукоризненно неизвестный мастер передал полное спокойного достоинства и доброты выражение медвежьей морды, выточил каждую шерстинку и коготок, раскрасил и глаза, и украшения, и головной убор богини – точь-в-точь такой же, как мой, который я не пожелала надевать. Фигурка была не больше половины моей ладони – восхитительно тонкая работа, настоящее произведение искусства.
За окном сверкнула бело-голубая вспышка, и с крыши с мерзким скрежетом-криком сорвалось притихшее было нечто. Вспышки пошли одна за одной, улица за окном наполнилась верещанием и треском, длилось это недолго, но я не могла не заерзать на скамье, пытаясь повернуться к окну, и даже мои потребности отступили от любопытства. Матовое темное стекло не давало ничего рассмотреть, по не слишком довольному моими кривляниями лицу Натальи я рассудила, что все в порядке и беспокоиться уже не о чем.
– Там были люди, – вспомнила я.
– Ай, матушка, – поморщилась Наталья. – А и были, а как услышали звон, так их и не стало. Кто под морами-то ходить будет, кто себе враг?
– И этого ты ждала?
Ну допустим, возле дома нет теперь никого.
– Соберу тебя, матушка, – Наталья наклонилась ко мне и быстро зашептала: – Соберу, будто в приказ, а ты в возок сядешь, там тебя Афонька мой быстро довезет куда надо. У сватьи моей, Фроськи-Хромой, будешь, она и примет у тебя, и выкормит, а там, глядишь, уладится все. Давай только, матушка, скоренько, час ночной, темный, до утра успеть надо. Пятеро да помилуют. А возок твой, – продолжала она, видя, что я очень хочу задать ей вопрос – какая наивность, меня же найдут в два счета! – Возок твой, матушка, не обессудь, Афонька порубит да одежу твою раскидает. Мол, тьма за боярыней лихой и явилась. Никто и искать не будет, не впервой так.
– Мне бы… облегчиться, – сказала я, прикусив губу. – Раз уж пить не несешь.
– Ай, что молчишь, матушка! – возмутилась Наталья, метнулась в угол комнаты и извлекла из-под скамьи крепкий деревянный ночной горшок с расписной крышкой. – А ну-ка, подсоблю тебе.
Следующие несколько минут я могла бы назвать величайшим унижением, не цени я качество жизни выше условностей. Наталья водрузила горшок, к слову, очень чистый, на скамью рядом со мной, резко выдохнув, одним махом поставила меня на ноги, тренированно задрала мои тяжелые юбки и безошибочно усадила меня куда следовало. Я могла лишь поразиться ее навыкам и огорчиться полному отсутствию у меня нижнего белья.
Ребенок затолкался, когда Наталья пересаживала меня с горшка обратно на скамью, и я впервые подумала – кто это? Мальчик, девочка? И есть ли связь между убийством боярина и тем, что я вот-вот должна родить?
Наталья деловито накрыла горшок крышкой и куда-то ушла. Я задумалась – неужели отправилась на улицу? С тем, что творилось в Европе в средние века, я была неплохо знакома, потеки на стенах старинных домов и замков благополучно дожили до моих – прежних – дней и остались запечатлены на фотоснимках, но как справлялись здесь, я не представляла. Откуда-то снизу донеслось тихое, умиротворенное женское пение, а потом я услышала, что по лестнице кто-то идет.
Уверенно, не скрываясь, тяжело, и металлический лязг не оставил сомнений: идут за мной.
Это Командор пришел за своей убийцей. Мертвый боярин грузно ступает по лестнице, ведь только он мог подниматься в мои покои. Вот-вот он призовет меня к ответу за то, что я не совершала – или совершала, будучи в своем прежнем разуме. От большой, возможно, любви немощная боярыня овдовела. Ревность, деньги, да мало ли причин, о которых не знает челядь и тем более не знаю нынешняя я. Что в понятии этого времени – любовь? Покорно подставлять спину побоям?
Все были убеждены в моей невиновности, и что с того, если они сочувственно лезли ко мне с ненужными объятиями, лишь Наталья проявила активное участие в моей судьбе. Скройся, мол, матушка, с глаз долой, повезет, так умрешь родами, а не от голода и холода и не на плахе.
На проем, ведущий в соседнюю комнату, я смотрела не со страхом, а с нездоровым нетерпением, готовая увидеть и бороду, и лысину, и торчащий из шеи нож, но реальность порой превосходит ожидания. В моем представлении приказной дьяк был солиден, долгопол и бородат, а человек, вошедший ко мне без всякого стеснения, был молод, не сказать чтобы юн, в камзоле, узком в талии кафтане, на плечах слепило глаза белоснежное кружевное жабо. Я скользнула по дьяку взглядом – обтягивающие штаны до колен, гетры и башмаки с роскошными пряжками. Бедняга шел по сугробам пешком, и с него натекала на пол лужица.
– Здрава будь, боярыня Головина, – дьяк поклонился, я с интересом вслушивалась в его интонации. Голос выдает чаще, чем прочее, так с чем же ты ко мне пришел, мил человек? – Дьяк сыскного приказа Воронин Роман Яковлевич.
Где-то за моей спиной испуганно вскрикнули Наталья и кто-то еще. Я нащупала в своем платье карман и сунула туда наконец фигурку медведицы-Милостивой. Поможешь мне или нет, местное божество, ведь то, что ты можешь в этом мире, я уже видела?
– Зачем пришел, дьяк? – спросила я так ровно и величественно, что сама удивилась. – Как осмелился в покои мои войти?
– Указ матушки-императрицы, боярыня, тебе ли не знать? – дьяк выпрямился и смотрел мне в лицо, что мне показалось верхом неприличия. – Чай, сам боярин Фадей Никитич указ сей писал: «Поелику дело того требует или на то иная необходимость будет, условностями любыми пренебречь во исполнение долга своего».
Муж мой был законотворцем? Красиво сказано. Толковый был мужик, не отнять.
– Что от меня хочешь, дьяк сыскного приказа? – я слегка наклонила голову и зачем-то вытянула ноги. Из-под платья выглянули не то сапожки, не то обмотки из – кто бы усомнился! – дорогой красной ткани, расшитой золотом, и я сразу пожалела, что проклятый цвет и тут мозолит мне глаза, но убрать ноги обратно под юбку со своим торчащим животом уже не могла. Позволено ли так сидеть женщине моего статуса?
– Что знаешь, что видела, что делала, боярыня Головина? – голос у дьяка был отлично поставленный, зычный, осанка царская, меня же больше интересовал его жизненный опыт. Горланить он тут может, опираясь на царский указ, до утра, но какой меня ждет результат его стараний? – Зачем спустилась в кабинет мужний?
Задал ты, дьяк, отличный вопрос, кто бы мне самой на него ответил.
– Не знаю, – я выпрямилась. – Не помню.
– Ай, матушку супостат-то по голове ударил! – очнулась Наталья, и я порадовалась, что внимание Воронина оказалось приковано к ней, потому что я вздрогнула слишком отчетливо. Откуда она знает об этом? – Что же ты, человече государев, не видишь? В тяжести матушка, да в такой, что того и гляди разродится!
Наталья загораживала меня от взгляда дьяка, и это ему не нравилось. Он перестал топтаться на одном месте, сделал в сторону пару шагов, Наталья обошла меня и встала стеной, как стояла.
– Не гневил бы Пятерых, – проворчала она. – Завтра придешь. А и матушка-боярыня, может, чего и вспомнит.
– Откуда знаешь, что боярыню ударили? – быстро спросил дьяк.
– Да что ты, сам не видишь? – Ах вот оно что, дошло до меня, вот в чем причина, что она меня закрывает от его взгляда. – Матушка-то простоволоса, сама не дает ни волосник надеть, ни кику! Ай, человече государев, позору не оберешься. Не помнит ничего матушка, да и… Аниська? Здесь, дурная? Вели повитуху звать. Чую, начнется скоро.
– Там моры, кормилица, – пискнула Аниська тоненько, что никак не вязалось с ее крепким обликом.
– Нет мор! – обозлилась Наталья. – Вон и дьяк с мороза пришел. Есть там моры, дьяк? Нет мор, а ну пошла! Придет пора матушке разрешаться, а ты все телиться будешь?
– А ну встань, боярыня Головина, – велел вдруг дьяк негромко, и Наталья оборвала ругань на полуслове. – Встань, встань, пройдись.
– Сдурел, истинно сдурел, – проворчала Наталья, поворачиваясь ко мне. – Что, матушка, изволишь исполнить или почивать пойдешь?
Последние два слова она выделила, я догадывалась, что неспроста. Она все еще загораживала меня, с непокрытой головой, от взгляда Воронина, и, сдвинув брови, корчила смурные рожи, мол, спать иди, боярыня глупая, но мне показалось, что и дьяк не просто так велел мне встать.
– Исполню, – тихо, почти неслышно сказала я и громче прибавила: – Подняться помоги мне.
– Ай, матушка, слушала бы ты меня, – проворчала Наталья, но перечить не стала. Привычно взяв под мышки, она поставила меня на ноги, покачала головой, схватила со стола какую-то недоделанную расшитую тряпку и накинула ее на меня. – Ну, пройди, раз решила.
Наталья смотрела недовольно, я же вспомнила темную тесную комнатку, в которой очнулась, и то, как осматривала ее и тело мужа. Рост у меня был невысокий, первый раз, когда я дотронулась до тела, я не наклонялась. Слабая я или нет, но технически нанести удар в шею могла и со своим животом – только встать сбоку…
Этот юный франт из сыскного приказа собирался убедиться в том же самом.
– Стой, – на резком выдохе проговорила я. – Стой. Руку дай. Кажется, началось.
