Текст книги "Боярыня (СИ)"

Автор книги: Даниэль Брэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Любо-дорого глядеть, но доверять не стоит.

– А раз уразумел, скажи, кто в трапезной в ту ночь, когда боярина убили, прибирался? Пуговицу с платья я потеряла, девки мои обыскали уже все, не нашли.

– Уразуме-ел, – протянул Пимен.

– А раз уразумел – держи рот на замке, о чем у нас тут с тобой разговор был, и не вмешивайся! – повысила голос я. – Так кто?

– А Епифанька-Блажной, боярыня. Как Петр слег, Епифанька его и заменяет. От я ему!.. – взревел Пимен, и мне пришлось его осадить:

– Я сказала – не вмешивайся! Сама знаю, что делать. Как купец Разуваев уйдет, пришлешь Епифаньку ко мне. Может, он и не брал ту пуговицу. Как знать?

– А может, и не брал, – согласился Пимен так поспешно, что если бы я эту пуговицу не выдумала только что, почти убедилась бы, что он самолично облазил всю трапезную в поисках дорогостоящей штучки. – Ты, боярыня, сама ведаешь.

– Ведаю. А теперь купца зови да Марью разыщи мне. Живо!

Фока Фокич Разуваев выглядел хрестоматийным купцом настолько, что я едва удержалась, чтобы не протереть глаза, и подумала – а не было ли среди художников по костюмам таких же, как я, попаданцев? Он, казалось, вышел со съемочной площадки перекурить. Но мне не солгали: купец Разуваев оказался на редкость толковым и деловым человеком. Пришла Марья, удивив меня еще больше тем, что у нее был готов полный перечень всего, что ей было нужно, и ведь она не записывала, запомнила все, но с ее-то опытом! Фока Фокич кивал, испросил у меня перо и чернила, записывал, зачеркивал, что-то быстро считал в уме, расспрашивал Марью про ткани, какие нужны, в каком количестве, для чего… Марью я в конце концов отпустила, а Фока Фокич взял два чистых листа, переписал все набело и дал мне подписать.

– Стой, боярыня Екатерина Кириловна, – важно сказал он, когда я протянула руку за пером. – Я тебе все поставлю как просишь, перед Пятерыми как на духу говорю. Хорошее дело ты затеяла, матушка.

Глаза у него алчно блестели. Ах ты хитрый сукин сын, с восторгом подумала я, но что было ожидать от купца – одних поставок?

– Долю хочешь, – усмехнулась я. – И каковы условия твои, Фока Фокич?

– Тридцать процентов в дело даю, – он в подтверждение своих слов зачеркнул сумму, поставил новую. Да как он считает так молниеносно? Но я была уверена, что его расчеты можно проверять на калькуляторе. – Тридцать процентов с дела беру. Согласна?

Если я не соглашусь, ему ничто не мешает стать не партнером по бизнесу, а конкурентом. Залог успеха – очень быстрое принятие правильных решений.

– С таким дельцом как ты грешно одними бабами обходиться, – улыбнулась я самодовольно. – Найду дом еще один, – а не найду – кого-нибудь вытрясу, разных помещений тьма, потеснятся, – купеческое отделение сделаю. Как смотришь?

Фока Фокич задумался.

– Одно для баб, другое для купчих?.. – повторил он. – А что, боярыня Екатерина свет Кириловна, повитуху-то порой не дозовешься. Вона моя Параскева осьмого рожала, так поди… – Он почесал бороду. – Сорок процентов.

Я не могла понять, что меня восхищает больше: купчиха, родившая восемь детей, или хватка ее супруга. Оба лучше.

– Сорок процентов, – согласилась я и выразительно посмотрела на купеческие расчеты. Но Фока Фокич сам напросился – пришлось ему пересчитывать и переделывать все с учетом второго родильного дома. Пока он кряхтел, я вытащила планы и быстро отыскала нужный дом: отличная пристройка, с печью, с окнами, мне ее обозначили как «поминальную трапезную» – да на кой она мне черт, подумала я, главное, чтобы никто из клиенток не узнал о прежнем назначении этого помещения.

Мы покончили с делами, поговорили о том, о сем, верткий дворовый мужичок принес ароматный чай и свежайшую выпечку. Я поблагодарила Фоку Фокича за подарки, он в ответ пожелал молодой боярышне всяческих благ, и на этой дружеской ноте мы расстались.

Я вернулась за стол и, хотя дала себе зарок следить за фигурой, цапнула очередную булочку и принялась ее жевать. Пожалуй, если меня и дальше будут так кормить, я раздобрею. Плохо, что молока у меня от этого не прибавится, да и мускулов тоже. С другой стороны – худосочную боярыню Головину явно считали страшненькой, не понимая, что покойный боярин в ней нашел, и пара-тройка килограммов меня не испортит. От нечего делать, в ожидании, пока Пимен приведет сюда Епифаньку, я проверила расчеты Фоки Фокича. Сначала я потерла руки – поймала на ошибке, но потом, пересчитав все дважды по новой, вынуждена была признать, что оплошала я, а вовсе не он.

Когда я не смогла себя перебороть и уже схватила вторую булочку, а общим количеством четвертую, дверь приоткрылась, и моему взгляду предстала борода Пимена.

– Что жмешься? – недовольно сказала я, возвращая булочку на место. Нет худа без добра. – Епифанька где?

– Там, матушка-кормилица, дьяк сыскной, – выдохнул Пимен. Испуг на его лице я уже видела – сейчас Пимен был не просто напуган, он на глазах седел. – При параде. – Он отер лицо, потом, выпрямившись, совершил ритуальный жест. – Ажно слепит, окаянный. Прикажешь пригласить? Одним Пятерым ведомо, что он хочет. Как бы не арестовывать тебя пришел.

Я машинально выбила пальцами дробь. Пимен от неожиданности клацнул зубами.

– Да арестовывать меня он бы вряд ли так разоделся, – протянула я. По логике вещей, но где эта эпоха и где логика. – Проведи, узнаю, чего ему, окаянному, надобно…

Глава тринадцатая

Дьяк сыскного приказа Воронин Роман Яковлевич слишком часто попадался мне на дороге. Но если выбирать между ним и светлейшим – с дьяком справиться проще, он далек от двора. Настроение императрицы и ее желание осчастливить любимца покойного дядюшки за мой счет непредсказуемы абсолютно.

Пимен был прав – передо мной предстала цирковая лошадь в завитом парике. Цвета костюма сочетались плохо, шитье на кафтане и камзоле было чрезмерным и резало глаз, особенно в отблеске пары тусклых свечей, а несоразмерные пряжки придавали дьяку вид клоуна. Я невольно вообразила Воронина в одежде коллеги по посольскому приказу: традиционный наряд, может, и старит, но он скромнее, комфортнее и с большим вкусом, чем эти попытки в шик-блеск-красоту. В руках дьяк держал треуголку с плюмажем.

Мне захотелось подбить ему глаз и усадить на плечо попугая.

– С чем пожаловал, дьяк сыскного приказа? – я наклонила голову, бесцеремонно разглядывая Воронина. Он, как ни странно, потупил взор, с чего бы с ним подобные перемены?..

– Злодея ищем, боярыня Головина, – Воронин поклонился и на этот раз выдержал мой взгляд.

– Ведаю, – усмехнулась я. – В моих покоях. На женскую половину зайти посмели. Что же, вдова, дьяк, и заступника не имеет? Или я не боярыня вовсе? Или мне к владычице хода нет? – продолжала я с вызовом.

– Боярыня, матушка. – Он снова потупился. Ты меня обокрал, человече государев, и теперь пришел повиниться, или пару девок моих обесчестил? – Как есть боярыня. Пришел я сказать: найдем злочинца и покараем.

– Любо, – кивнула я. – Усердие твое похвально. Нашел что, дьяк, или так, чтобы я ее императорскому величеству челобитную на тебя не подала, проведать зашел?

Запас пафосных слов, приличествующих эпохе и моменту, и без того ограниченный, у меня стремительно иссякал. Пришлось замолчать и выжидательно уставиться на дьяка, который нет-нет да и зыркал в сторону…

Я увидела, куда он постоянно посматривает, и лишь многолетняя закалка позволила мне сохранить внешнюю бесстрастность. Какого черта ты, дьяк, косишься на сундук, каким медом тебе там мазано? Или ты отыскал то же, что и я, только раньше? Следы чернил на книге? Ах ты сукин сын…

– Ну, – повелела я и села так, чтобы гипнотизировать сундук Воронину оказалось несподручно – или он должен был каждый раз сворачивать шею. Вот что я и сама бы сделала с удовольствием – свернула ему шею, потому что толку от этого сыскаря – с гулькин нос, а вреда может выйти немерено. – Рассказывай, дьяк, послушаю тебя.

– Не гневайся, боярыня Головина, обыскал я твои палаты, – Воронин повернулся ко мне лицом, и не то чтобы его всерьез обеспокоила невозможность таращиться на сундук. – Искал я, что князь светлейший велел, а ему ее величество повелели. И не нашел.

– Что думаешь об этом, дьяк?

Соврет, конечно. Он не совсем дурак, чтобы со мной откровенничать. Но притворяется плохо, его подмывает рявкнуть на меня, а он будто просить явился и все это – предисловие. Нудное, непонятное, пнуть бы его, но нельзя, не поймут.

– Про казну помышляешь? – напрямик спросила я. – Что боярина Фадея Никитича за розыск расхитителя казны императорской жизни лишили?

– Так нет, – Воронин отозвался сразу и без затруднений, – боярин Фадей Никитич, да примут его Пятеро, указы о наказаниях да государевой службе писал. Где он, а где казна-то, ты, боярыня, верно, попутала.

Любопытно, значит, эта версия несостоятельна, раз мой покойный супруг занимался законотворчеством и к финансам и розыску отношения не имел. Но если он в своих указах зверствовал, может, месть? Люди любят.

– А мог его кто по злобе на указ какой жизни лишить?

Может, он даст мне наводку, что мог мой муж писать в тот вечер? Но зачем ему для этого была нужна я?

А что если, мелькнула у меня мысль, глупенькая с виду юная супруга и подавала боярину гениальные государственные идеи? Версия на грани фантастики, а дьяк, зараза такая, уверенно помотал головой.

– За что же жизни лишать, боярыня, когда он четвертование вымарал? – изумился Воронин. – Мол, то люто, просвещенной государыне негоже. А от ста плетей злочинец, может, и не помрет.

Супруга взяла и подослала убийц, скривила я губы в насмешке не то сама над собой, не то над сценариями блокбастеров. Чтобы помер, так гарантированно, а то сто плетей и впрямь переживет. Но мне за такой финал сериала не заплатят здесь ни гроша – а вот жизни лишить всяко могут.

– Так что, дьяк? – спросила я уже совершенно серьезно. – Меня вдовой оставили, дочь мою, боярышню Головину, сиротой. Фадей Никитич ее и не увидел и она отца не узнает. – А могла бы и не родиться вовсе. – Дом обыскал, челядь допросил. – Я об этом не знаю, но вдруг. И на сундук все равно обернуться пытаешься. – Говори, или велю тебя гнать, а владычице скажу, чтобы на дознание кого поопытнее поставила.

Кажется, я хозяйка положения, но именно: мне кажется. Мой не слишком уверенный напор для Воронина так, увертюра. Легко обмануться, черт возьми.

Мне бы больше понимания, какие вопросы вызовут у него отклик, а какие – недоумение, что могла знать боярыня, а что нет, и какие меры им здесь знакомы…

– Подозреваешь кого?

– Да как? – пожал плечами Воронин. – Челядь твоя знать ничего не знает, а допросить – указа такого нет.

Что?..

– Как это нет? – переспросила я.

– Так люди твои подневольные, – пояснил дьяк, смущенно хлопнув глазами. – Какой, боярыня, указ может быть, чтобы государев человек твою лавку разломал или, – все-таки снова сундук, – сундук порубил? На то только твоя воля быть может. Скажешь – так тому быть, а чинить увечья дворовым людям твоим без твоего слова не можно никак.

Ах ты…

– Скажи, кого подозреваешь, выдам его тебе, – сквозь зубы выдавила я, переварив его витиеватую реплику. То есть потащить на дыбу человека вольного – запросто, потому что таков указ государев, а отволочь к палачу дворового человека без воли хозяина уже никак. Вассал моего вассала на местный лад. И кем проще быть в это время?

Воронин застенчиво потоптался на месте, изображая черт его разберет что. Знаю, что тебе нужно, но ты туда без меня не сунешься, подумала я, и что ты скажешь сейчас мне в ответ, ответить тебе на такую провокацию надо!

Или не надо.

– Не затем я пришел, боярыня Головина, чтобы людей твоих на дыбу забрать, – наконец изрек он, зачем-то мне поклонившись. Перья шляпы изысканно подмели пол. – Просьба у меня.

– Ну проси, – ах, теперь и я в роли владычицы. Не то чтобы мне нравилось, когда меня о чем-то просили. Развращает это людей, все им мало становится.

– Отдай за меня боярышню Головину. Скажи, что отдашь, пришлю сватов.

Бесконечную секунду я молчала, пытаясь понять – я ослышалась или дьяк совершенно забыл берега. Но нет, им были сказаны целых две фразы…

И я хохотала так, что даже не удосужилась подумать – прилично ли, допустимо ли, не преступно ли, в конце-то концов. Кика моя съехала, я нахлобучила ее обратно, как лесоруб ушанку, из глаз текли слезы, а Воронин – нет, он оставался серьезен и пережидал мою истерику с потрясающим самообладанием.

Может, ему не впервой? Может, он по всем местным боярам прошелся уже с этим выгодным предложением?

Но наслаждаться собственным смехом долго я не могла. Делу время, потехе час.

– Что, дьяк, – всхлипывая, проговорила я, – чай, обидела я тебя?

– Нет, боярыня. Могла бы взашей прогнать.

А он неглуп.

– Могла бы, – признала я и утерла слезу, потом подумала и поправила кику, потому что, кажется, имела я вид лихой и придурковатый. – Значит, боярышню Головину решил сватать. Считать умеешь, дьяк?

Воронин кивнул. Я никак не могла взять в толк – он понимает, насколько его предложение абсурдно? Не может не понимать, он слишком хорошо держится для человека, который стал поводом для насмешек. Пусть этому свидетелей не было, все равно.

– Тогда считай, – повелела я, – сколько лет тебе будет и сколько невесте, когда она в возраст войдет. Ну, у тебя срока хватит, чтобы и титул себе выслужить, и состояние нажить. Не считаешь же, что я за тебя как есть, за голодранца, боярышню-дочь отдам?

Допустим, нет у меня никакой дочери, но Воронин об этом не знает.

– Дочь, боярыня? – переспросил он, и до меня дошло, что смеялась я над чем-то неправильным. – Помилуйте Пятеро. Падчерица твоя.

– Ах вот… ладно, – я потрясла головой. Лучше бы ты, служивый, продолжал про поиск злодея. – Ладно. Девки перестарки давно обе. Сироты. Кроме меня, никого у них больше нет. – Я, опять не подумав, можно ли так или нет, наклонилась вперед, уперла локти в стол и пристроила подбородок на сплетенные пальцы. Речь от этого у меня стала немного невнятной, но наплевать. – Думаешь, приданое за падчерицей дам.

Если бы он начал юлить, я бы точно приказала его сей момент вышвырнуть. Но Воронин кивнул.

– Дам, конечно… – Повидал Анну, пока осматривал дом? Возможно, вряд ли обе сестры покидали дом часто, разве что в церковь, но мог ли дьяк видеть их там? – Значит, виделся с Анной, ну, а она к тебе как? Неволить ее не буду.

Я сдвинула брови, шутки кончились. Выдавать замуж против воли кого бы то ни было я не намерена, какими бы преимуществами – а какими, кстати? – для меня это ни обернулось. Воронин лишь поклонился, но ничего не ответил.

– Ловок, ловок, – покачала я головой. – Приходишь в дом обвинить хозяйку его в супостатстве, пока тело хозяина еще не остыло, затем с обыском являешься, затем сватов готов заслать. Юн и ловок. Лиха беда начало, человече государев, этак лет через десять ты за престолом владычицы встанешь и начнешь ей на ухо нашептывать? Только ли в деньгах дело, дьяк? А если я за Анной старый сарай, свинью и горсть монет дам, что скажешь?

– Свинью в сарай, боярыня, за горсть монет ее откормлю, зимой сыты будем.

– А вот это похвально, – признала я. Не Фока Фокич, но впечатляет. – За хватку к свинье пару гусей добавлю.

Какого же черта ему это нужно, подумала я. В любовь с первого взгляда я не верила, не столько мне лет, на сколько я выгляжу, и не так я глупа, как многим видится. Воспользовался ситуацией, решил, что я захочу сплавить одну из падчериц с рук? Вел подобные разговоры с моим покойным мужем? Нет, сомнительно, боярин Головин нашел бы партию для дочери и получше, не всегда же она была перестарком, стало быть, мне нужно осторожно выяснить, в чем причина пребывания Анны в отчем доме. Но дьяк?..

– Так что ко мне пришел? – снова спросила я. – Говори правду, не то до государыни дойду.

Не уверена я, что Воронина эта угроза испугает, а императрице хоть какое-то дело до чужих браков есть.

– Как есть говорю, боярыня, – без стеснения ответил он. – Мне жениться пора, а род Головиных богат да знатен. И мне не век в дьяках прозябать, и тебе выгода. От одной свиньи не обеднеешь.

– Ты еще про двух гусей забыл, – напомнила я. – Добро. Ступай. Что решу – пришлю сказать тебе. А что ты все на сундук смотришь?

– Работа уж больно хороша, боярыня, – отозвался дьяк и поклонился. Я, конечно, большей откровенности и не ждала.

– Ступай…

Воронин исчез в двери так стремительно, что мне показалось – кто-то выдернул его из кабинета, и этот кто-то зашел не сразу, а, вероятно, подождал, пока дьяк покинет мои палаты. Я выбила очередную дробь пальцами, дверь приоткрылась, я покивала уже очень знакомой мне бороде.

– Зайди, Пимен, дверь закрой, – велела я. – Епифаньку привел? – Пимен кивнул. – А ну скажи мне, кто боярышень сватал, когда, сколько раз, почему отказ был?

Трудно было сказать наверняка, какую логическую цепочку выстроил в уме Пимен, но что он решил не портить со мной отношения, а то не только баню отберу, – бесспорно.

– Так… – Он почесал бороду. – Почитай… Боярин Халатнов сватов присылал. Так это когда, матушка? Тебя еще в доме-то и не было. А потом… Круглов, граф. А то при тебе уже, али не помнишь?

Я дернула плечом.

– Почему отказали? Запамятовала.

– Так боярышня против. Боярин-то наш после графа Круглова лютовал, чуть в монастырь боярышню не сослал. Так-то, – Пимен слегка смутился, но очень искренне, – сватов разве много было? Поди, а кому жена нужна, что калечных девок рожает?

Они здесь еще и худо-бедно, но наблюдают наследственность, поразилась я, а выводы делают, конечно, неверные. Насколько я представляла, вины первой боярыни Головиной в том, что она не смогла разродиться, не было, и уж тем более она была не виновата в травме Пелагеи. Но – в эти времена свои взгляды на многое, и не мне их менять.

Хотя – почему нет?..

– Чего не сослал? – хмуро спросила я. – Пожалел?

– Так боярышня-то увечная, – развел руками Пимен. – А то…

– Погоди, погоди, – я еле удержалась, чтобы не вскочить. – Пелагею сватали? Ты что, умом тронулся?

Это немыслимо – задача жены нарожать как можно больше наследников. Повезет, так хоть парочка доживет до восемнадцати лет, но я сомневалась, что Пелагея способна даже зачать, не говоря уже о том, чтобы разрешиться от бремени. Да, у нее повреждены ноги, но мускулатура не развита совершенно – если только руки и немного спина.

Пимен пожал плечами. Голову на отсечение я бы, разумеется, не дала, разве что голову Пимена, но мне показалось, он не врет и действительно не в курсе деталей. Но Наталья или Марья могут знать, и сама Пелагея и даже Анна – определенно.

– То дело боярское, не холопье. Ты, матушка, спросила, я ответ дал, а что, почему, разве мне ведомо? Там Епифанька пришел, прикажешь звать?

Я кивнула. Никогда я своей жизни я не была озадачена сильнее: сватали девушку, не пригодную к роли жены, но как знать…

– Стой. А что, боярин тот и граф какого возраста были?

– Так мужи, – опять пожал плечами Пимен и, открыв дверь, поманил к себе кого-то. Уточнять, что он имел в виду под «мужами», я уже не стала, все выясню у своих баб и падчериц.

Епифанька, кем бы он ни был, меня побаивался. Я ждала его появления с любопытством – ему доверяли убирать трапезную, а входить к боярыне он не спешил. Пимен потерял терпение, выскочил из кабинета и затолкал ко мне худющего паренька. Я махнула рукой – выйди, мол, и дверь закрой. И не надо за меня опасаться.

Епифаньке было лет семнадцать, но вот был ли он блажной, как назвал его Пимен – возникли сомнения. Он бормотал что-то себе под нос, не поднимал головы, и все же я видела в этом какую-то наигранность.

– Посмотри на меня, – ласково попросила я. – Не обижу. – Епифанька выпрямился, перестал бормотать. – Скажи, ты в трапезной убирал, когда боярина убили?

Он кивнул.

– А что видел, что слышал? Заходил кто, входил, выходил? Видел кого?

Епифанька помотал головой. Очень выверено-быстро, не так, как если бы еще не дослушал меня и изо всех сил попытался бы сыграть в искренность, и не думая долго. Но, возможно, я спросила не так, он ответил мне на последний вопрос, прослушав прочее.

– Что видел? – повторила я. – Расскажи. Не бойся. Или, может, голоса какие были? Или приходил кто, спускался? Или в трапезной был?

Епифанька опять замотал головой. Я уже было решила, что сидела в кабинете с мужем достаточно долго, что из трапезной успели все убрать, и лишь потом кто-то пошел осуществлять свое темное дело, но Епифанька вдруг издал короткое мычание, поднял руки и провел по лбу сперва правой рукой, потом левой.

Что за… Есть ли связь, что именно в этот день убирать – или присматривать – за трапезной прислали того, кто ни под одной пыткой не расскажет, как было дело? Как ни растягивай его и ни жги… Но пока я кусала губы и кривилась, Епифанька еще раз повторил свой выразительный жест.

– О чем ты? – нахмурилась я. – Что это?

Епифанька в отчаянии промычал еще раз и снова огладил лоб. Я его не понимала, а он как мог пытался сказать, что видел.

– Пимен! – крикнула я. В дверь с готовностью просунулась борода. – А ну скажи, кто сюда Епифаньку в тот вечер прислал?

– Так Петр, боярыня, – прогудел Пимен. – Он уже который день-то тогда лежал? Осьмой? Спину сорвал. А сейчас здоров сызнова, только надолго ли?

– А оставался кто, когда мы с боярином в кабинет ушли?

– Так никого, матушка.

– Аы-ы!

Епифанька тряс головой с такой яростью, что я растерялась. На Пимена он даже и не смотрел – возможно, то, что видел Епифанька, словам Пимена не противоречило, но жест?.. Он в который раз повторил этот жест, и ведь это значило что-то очень определенное, что не спутать ни с чем. Я не должна была спутать, то, что показывал Епифанька, нельзя было трактовать двояко – если бы на моем месте была настоящая боярыня Головина, она, скорее всего, поняла бы пантомиму с первого раза.

Меня осенило.

– Пимен, а боярышни были разве в трапезной с нами?

– Да что ты, матушка? – ужаснулся Пимен. Спросила я что-то настолько недопустимое, что у бедняги борода затряслась. – Разве то можно?

Откуда я знаю, можно или нельзя, идиот, подумала я, а Епифанька встрепенулся, закрутил головой. Боярышни? Лента, повязанная вокруг головы? Или кто-то из моих девок-холопок?