Текст книги "Боярыня (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Как не занят-то, матушка? – Марья завернула сынишку Натальи в теплое одеяльце. Маленький холоп не просто жил теперь в боярских палатах, он делил с моим сыном и дары наравне. – А вон прядут, ткут…
– Прядут, ткут… куда это все девать? Полны сундуки. Не на продажу ведь!
– Какую продажу, матушка, побойся Хитрого! Да не купцы же! – поразилась Марья. – А что еще бабам в светелке делать?
– Делать, что я велю, – мрачно изрекла я. – Собери всех, я через время приду к вам.
Бабы и мои падчерицы все дни были заняты пряжей и ткачеством. И я, посмотрев на плоды их трудов, пришла к выводу, что это бесполезная трата времени и ресурсов. Падчерицы могли и дальше заниматься рукоделием, участь боярышень такова, что ешь, спишь да увлекаешься навязанным хобби, но девки и бабы, которых было слишком много для меня одной, по большому счету исполняли роль бездельниц и приживалок.
– А после к купцу Разуваеву пошлите кого, – добавила я и подошла к колыбелькам. Марья ушла, я могла не таиться. – Наталья, надумала, как сына назвать?
– Тимофеем разве? – помолчав, сказала она. – Как батюшку моего звали?
– Хорошее имя, – одобрила я. – А своего сына Кондратом назову.
– Боярин-батюшка, Кондрат Фадеич! – заворковала Наталья над колыбелькой, и я, как ни торопилась, не нашла в себе сил ее прервать. Чувство материнской гордости играло и временами пугало меня саму.
Ни у кого и мысли не возникло, подумала я, что я могла родить не от мужа. Меня так и тянуло спросить, не были ли все мои холопки свидетельницами моих брачных отношений, но я понимала, что до такой степени обеспамятить боярыня Головина не могла.
Наконец Наталья ушла, и я слышала, как она зычно распоряжается. И она, и Марья, получив статус официальных кормилиц и нянек при боярышне и ее молочном братце, разошлись вовсю, но мне их отношение к прочим пока не мешало. Я выждала пару минут, убедилась, что заходить в опочивальню никто не планирует, и подошла к печи.
Если я поняла правильно: голоса могли слышать и раньше, но привыкли к ним, как я привыкла к звону трамваев, гудкам машин и звукам стройки. Для меня – когда-то, боже мой, тысячу лет назад! – это был фон обычной жизни. Я не просыпалась от рева мотоцикла и даже вбивания свай, когда у строителей горели все сроки сдачи станции метро и они работали по ночам, точно так же и бабы мои не проснулись, когда голоса стали громче.
Я опустилась на колени, закатала рукав. Платье бесило, меня подмывало обрезать надоевшие рукава, но я не знала, как объяснить это тем же падчерицам. Надевать платье подобное тем, в которых щеголяли придворные дамы, я не собиралась тоже – весьма вероятно, больше я уже не рожу, но ходить постоянно простуженной и мерзнуть я не хотела категорически.
Печь не была раскаленной и даже горячей, но до конца она не остывала никогда. Я понятия не имела, что в ней есть – воздуховоды, какие-то трубы, но начала осторожно ощупывать каждый выступ. То, что я ищу, не должно сгореть и явно не должно мешать дыму выходить куда ему нужно. Нет, ничего, пусто, ищу еще?
В печи оказалось множество мест, куда можно спрятать всякое разное. Только спрятать ли или позже достать? Кто-то принес мне эту вещь, потому что знал – рано или поздно ее отсутствие на прежнем месте заметят, – и принес для того, чтобы ее нашли в моей опочивальне. Пимен? Вряд ли, он настоял, чтобы светлейший и дьяк наведались в мои покои, но не подсказал им место, где лежит такая важная… для следствия… улика… есть!
Возможно, это было отверстие, которое не было необходимым для нормального функционирования печи, и никто, совершенно никто ничего не обнаружил. Прислушиваясь к звукам извне, я закатала второй рукав и начала вытаскивать шкатулку из тайника. Лязгнула заслонка, шкатулка была довольно тяжелой, камни, украшавшие ее, кое-где поплавились, а еще она оказалась пуста.
Я запихнула разочарование куда подальше. Что мне сделать? Оставить ее на том же месте? Видимо, да. Если ее не нашли при обыске, стало быть, тайник надежен, а шкатулка имеет значение. Плюс: я могу слышать тех, кто что-то замышляет против меня и моего сына, и шкатулка при этом не мешает нормальному отведению воздуха.
Как она пропала? Кто-то вынес ее в тот момент, когда мой муж был мертв, а я лежала в беспамятстве. И, насколько я могу полагать, в опочивальню она попала не сразу, потому что встреться кто на пути тому, кто ее нес, вопросов не избежать. Ее могли вначале припрятать в той же трапезной? Легко, там полно мест, спусти пониже красную – черт бы ее побрал – ткань, и никто ничего не увидит. Но ночью шкатулка уже заняла свое место в печном тайнике…
Я покачала головой. Я только что родила здорового крепкого мальчика, у меня огромное хозяйство на руках, планы на это хозяйство, меня едва не оттащили в объятья к палачу, но не оттащили же, можно выдохнуть хотя бы на время, – так каких же мор вместо того, чтобы всем этим заниматься, я пытаюсь понять, кто убил человека, которого прежняя я очень любила, а нынешняя – даже не знала?
Прежде чем убрать шкатулку, я осмотрела ее. Следы, она оставила чернильные следы. Есть! Чернильные пятна, и если я досконально обследую трапезную, я пойму, где шкатулку прятали до того, как она попала ко мне.
Я еле успела скрыть следы своего любительского розыска, отряхнуть руки и платье и вернуться к детям, как вошла Наталья.
– Ай, матушка, баб собрали, Пимен сейчас что велено ему принесет.
Глаза ее горели любопытством. Отлично, Наталье должно понравиться, а ей я отводила в реализации моей идеи немаловажную роль.
Глава одиннадцатая
Отеки у меня прошли, а я взяла и нашла в этом минус: вместо удобных «портяночек» мне предстояло носить туфли-мюли, то, что я всегда считала сущим издевательством. Что в прошлой жизни, что в этой они неизменно слетали с ноги, при ходьбе громко шлепали, и если в опочивальне я плевала на приличия и ходила босиком, то в светлицу босая выходить я не собиралась: там было намного холоднее – в разы. Не носила я в опочивальне и кику; после родов Наталья торжественно приволокла мне настолько грандиозное нечто, что при виде этого произведения искусства захотелось в голос заорать.
– Как же, матушка, – обиженно заявила Наталья, – ты теперь голова дому всему?
Подобный венец – иначе не назвать – я видела в музеях и на картинах как убор женщины «самостоятельной», но вот сколько было таких? Единицы, когда ни брата, ни свата, ни дядьки, ни мужа, один наследник – и тот в колыбели. И снова мне повезло?
Больше похожая на папскую тиару и такая же, вероятно, тяжелая, монструозная кика до сегодняшнего дня лежала в опочивальне немым упреком. Сейчас я надела ее, как нельзя кстати был образ «владычицы». Шея отозвалась спазмом, в висках закололо, я вспомнила движения против ношения лифчика – как будто кто заставлял! – и обреченно вздохнула. Вот это сокровище, псевдоборцы за «свободу женского тела», не хотите примерить? Килограмм пять золота, жемчуга и драгоценных камней. И самым раздражающим был даже не вес, а жемчужная бахрома, падавшая на лоб и мешавшая видеть.
Я оставила Наталью в опочивальне, важно прошествовала в светлицу. Я ожидала, что баб и девок будет много, но на такое количество не рассчитывала и не сразу догадалась, что эти тридцать… – сорок? – холопок и есть моя челядь. Я видела их всех или почти всех, но не одновременно и, конечно, не знала их всех в лицо.
Несколько беременных. Одна – глаз у меня уже был наметан – кормящая и прокладочками, как Наталья, не пользуется. Девки – этих легко узнать по лентам. Пелагея и Анна отдельно от челяди, где-то за пределами моих покоев знакомо гундосил Пимен. Я отправила стоявшую ближе всех ко мне девку забрать у него бумаги, понимая, что он все равно сюда не войдет – по разным причинам. Одно дело, когда я была родильница, другое – сейчас, когда я вполне могу передвигаться по дому.
Важно я подошла к столу и села, отметив, что место совсем не подходящее для решения каких-либо дел и серьезных разговоров. Могу ли я занять кабинет, который принадлежал моему мужу? Как минимум для всех я опекун молодого боярина – боярышни, и хорошо, что лет до трех можно официально не давать ребенку имя, никто не спросит.
Девка с поклоном подала мне бумаги. Изучала я их долго, пристально, покачивая ступней в мюли. Вот сами хоромы – вход, трапезная, кабинет мужа и рядом такая же крохотная комнатка, вот потайная лестница, которая ведет наверх, две моих рабочих комнаты, коридорчик к опочивальне, лестница, по которой меня спускали в баню… Это то, что я уже видела. Вот какие-то покои – большие, наверное, моего мужа; еще лестница, мелкие помещения повсюду, с окнами и без окон, а это – подвал… везде надо наведаться. Удивительно, но были обозначены и печи, и воздуховоды, рука моя зависла на мгновение, но я отложила доскональное исследование на потом. Я разберусь, из какой комнаты могли доноситься голоса. И выясню, кто что задумал.
Челядь послушно ждала, я рассматривала пристройки и подсобные помещения, подняла голову, обвела взглядом собравшихся.
– Кто на дворе работает, подите ко мне.
Подошли и поклонились две женщины, замужние. Я велела рассказывать, где что размещено, что как используется. Отвечали бабы быстро, без раздумий – свинарник, птичник, лабаз, амбары, пристройка холопья, конюшня, каретный сарай. Огромный – наверное, у меня несколько экипажей, и конюшня немаленькая. По меркам наших времен я – вдова богатого аристократа, испанского или арабского, сравнивать с Северной Европой я не стала, помня их сдержанность во всем. Излишества или необходимость, и сколько стоит содержание этой роскоши?
– Здесь что? – спросила я, указав на строение, с виду каменное. – Тут печь есть?
– Гостевой домик, матушка, – переглянувшись с подругой, ответила одна из женщин. – А как же, есть.
– То есть он свободен, – довольно кивнула я и сложила бумаги. После чего встала – бабы и девки замельтешили, одна Марья сидела по преклонным годам. – А ну, кто хоть раз младенца рожал, по ту сторону, кто не рожал – по эту. Фроська, ты пока к нерожавшим иди.
Однако, с изумлением подумала я, увидев, что добрая половина моих девок заняла место рядом с рожавшими. У челяди настолько свободные нравы или насилие здесь в порядке вещей?
– Иди сюда, – поманила я одну из девок. – Рассказывай. Давно родила?
– Так с год уже как, матушка, – она подошла, но не близко. – Поди, боярин-то, батюшка наш, меня еще опосля за распутство высечь велел.
– Снасильничали тебя или сама? Ну, что молчишь?
– Ну, Гашка? – проскрипела Марья. – Отвечай матушке, коли спросила. Али стыд зенки застит?
– Сама, кормилица, сама, матушка, – поклонилась Гашка. Марья довольно заметила:
– А то! Похотливый грех одно, оговор – другое! – и она встала, поклонилась мне тоже: – Ты, матушка, баб да девок не слушай, коли кого оговаривать станут. Как Справедливым молвлено? «Нет греха пуще оговора».
В самом деле? Я изо всех сил постаралась не улыбнуться. И если я поверила, что челядь следует этим заповедям, то так же искренне была убеждена – власть имущие полагают, что религия дана им, чтобы управлять всякой чернью. Так было, есть и будет во все времена и во всех мирах. Но, может, это и была причина, что никто не оговорил меня прямо и что я до сих пор на свободе?
Да, в моем мире оговор тоже считался грехом, поэтому до смерти – до признания – доносчиков и пытали. Ничего для меня еще не закончено, рано мне наслаждаться материнством и огромным хозяйством. В любой момент все может пойти наперекосяк с результатом плачевным, но закономерным.
Марья. Я задержала на ней взгляд. Старая повитуха сейчас очень опасна, пока Наталья бдит и сама смотрит за моим сыном, не подпуская к нему никого, но вечно так продолжаться не может, и Марья легко может выявить наш обман.
– Баб рожавших, – торжественно объявила я, – повелеваю тебе, Марья, обучать искусству повивальному. И как за младенцами ходить. В гостевом домике обустрою родильный дом, и будешь там баб наших и чужих принимать. Как купец Разуваев придет, явишься ко мне и доложишь, что тебе надо. Ткани, веревки какие, снадобья и колыбельки.
В светлице повисло молчание. Бабы очень хотели обменяться многозначительными взглядами, но опасались моего гнева. Марья, которая не боялась уже ничего, спросила:
– А что ходить-то за ними, матушка, за младенцами-то? Помрет, так помрет? Чай, не бояре!
– Что ходить? – переспросила я. – Научить мать пеленать. Кормить. Если молока нет – придумать что-нибудь… – Что придумаешь, когда у меня у самой молока нет? – Да вон кормилиц посадить, – я указала рукой на бабу, у которой молоко очень явно проступало через сарафан.
– Да то ж холопчонки, матушка, – не выдержала Фроська.
Я пожала плечами. Демократия в таком деле бывает лишней.
– А все мои холопчонки и мне решать! А с теми, кто не рожал пока, я после обдумаю, что делать… Все вон, и доложите, как купец Разуваев явится, да в кабинет боярина его проводите. Все вон! Марья, кроме тебя.
Я представляла, как сейчас мечется Наталья, которая, без сомнения, все это слышит. Я была намерена поставить ее над этим богоугодным заведением старшей, но позже, когда оно заработает, когда что-то прояснится со мной и судьбой моего ребенка. Сейчас я дождалась, пока все выйдут, подумала, крикнула хоть кого и приказала принести нам чай с медом и орехами – прежде за собой такой непоследовательности я не замечала, но молодой матери простительно все, – и занялась с Марьей планированием родильного дома.
Она настаивала, что рожать нужно в бане. Баню таких размеров мне негде было взять, и я, чуть не доведя старуху до обморока, рассказала ей о правилах гигиены и о том, как поддерживать санитарное состояние помещения. Всем работницам и повитухам мыться до того, как приступить к обязанностям, одежду иметь сменную и свободную – рубаху, и стирать после каждой роженицы, руки мыть, пациенток мыть. Марья качала головой и говорила, что ей тогда две бабы, и еще две, и еще две нужны…
– Бери сколько нужно, – позволила я. – Кто хорошо работает – оставляй, кто плохо – гони в шею. Самых толковых учи повивальному делу. Кто прачка хорошая? Пусть учит стирать. У кого дети самые чистые? Та пусть за уходом смотрит. Не тебя мне учить, сама знаешь. Платить буду щедро, а кто приведет роженицу со стороны, еще вознагражу. И вот что, – я потянулась к чертежам. – Вот эти комнаты, наверху, они для челяди гостевой? Вымыть, поставить лавки удобные, чтобы каждая роженица могла пару-тройку дней под приглядом побыть. А где родильный… повивальный зал сделать?
– А вот тут, матушка, – Марья даже не обратила внимания, какое словосочетание от меня услышала. – Тут трапезная, места вона сколько, и печь-то добрая, а баньку, матушка, баньку-то вот эту, глянь-ка, забрать можно, а то Пимен-батька ее давно себе да семейству присмотрел.
– Забирай. От Пимена не убудет. – И за то, что позволил устроить обыск в моих покоях, ему это только начало. – Что нужно – говори, да подумай, какие бабы в чем особенно хороши…
В моем прежнем мире школу повитух открыли в восемнадцатом веке. Меня распирало от гордости – я опередила время. Полвека или чуть больше, чуть меньше, но люди уже готовы к этому, и если я все сделаю правильно, через несколько лет у меня будет отличная женская клиника…
По возможностям этих времен. И если до того мои кости не растащат вороны.
Я забрала чертежи и вернулась в опочивальню. Наталья, насупившись, кормила детей – из обеих грудей сразу. Я, тая от умиления, села рядом на лавку, положила бумаги, сняла тяжеленную кику.
– Слышала все? – Наталья кивнула. – Вечером обговорим все с тобой. Марья пусть делает все сперва, баб обучает, дом готовит. Как роженицы пойдут, тогда… – я вздохнула. – Боязно тебя отпускать. Как я одна с детьми?
– Да не одна же ты, матушка, – проговорила Наталья с огромным облегчением. Как она ни прикидывалась, но ревновала прочих баб. – Вон баб да девок сколько. А боярышни?
Боярышни. Ни Анна, ни Пелагея словно и не были с нами в светлице. Я настолько загорелась идеей, что не могла точно сказать, в какой момент они ушли – когда я приказала всем выйти? Когда разговаривала с Марьей? Я покидала светлицу, и в ней никого не было.
Боярышни, подумала я и прямо тут, на лавке, разложила чертежи. Не они ли так неосторожно выболтали мне свои планы? У кого еще интерес, чтобы не появился мальчик, наследник?
Мне надо что-то делать с гормонами, обругала я себя, я забываю об элементарной осторожности. Это может дорого стоить не только мне.
– Как, ты говорила, сватья твоя?.. – пробормотала я, разглядывая обозначенные на чертежах комнаты и коридоры.
– Фроська-Хромая? – Наталья встала, держа детей, положила их обоих в колыбельки. Меня поражало, как она ловко и даже красиво управляется. – Что тебе, матушка, с нее?
– Сюда пусть придет, – негромко сказала я. – Ей я верю.
Ну, хотя бы потому, что она должна была меня спрятать и принять у меня роды… Других оснований для доверия у меня нет.
– Да Пятеро с тобой, матушка, она же вольная! – вздохнула Наталья, оправила одежду и села, начала укачивать малышей.
– Заплачу ей? – предложила я очевидное. – Она ведь и повивальному делу обучена?
– Ай, матушка, а как же, она и сватает, и принимает! Вон Афонька мой, она у него всех братьев да сестер принимала и женила. А кабы не Фроська-Хромая, выдал бы меня боярин-батюшка в другой двор. А у нас любовь какая!
Сватья, это же по-простому сваха, догадалась я, потому что сперва решила, что местные названия свойства либо отличны от наших, либо я что-то неверно помнила. На словах о любви Наталья так по-девичьи зарделась, что я не смогла удержать слезы. Проклятые гормоны, я становлюсь излишне плаксивой! Но, черт возьми, вот и такой неказистый мужичок заслужил искреннюю любовь сильной красивой женщины, и я прекрасно понимала чем. Несмотря на затрапезный вид, Афонька смекалист, отважен и на него можно положиться. И за жену свою он горой, а вместе с ней и мне перепадает…
– Афоньку наградить хочу. Я ему обещала. – И забыла про свои же слова – очень паршиво, я так растеряю те крохи союзников, которые у меня есть. – Помог он мне, хорошо помог. И тебя награжу вместе с ним. Вот думаю, думаю… может, вольную вам обоим дать?
Наталья ахнула, убрала одну руку от колыбельки и как-то испуганно совершила ритуальный жест.
– Что ты? – изумилась я.
– Что же мы, матушка, тебе сделали? – потупив взгляд, прошептала Наталья, чуть не плача. – Ай, пошто нас отлучаешь?
– Не отлучаю, – возразила я с уверенностью, на которую оказалась способна. Здесь, возможно, вольные не живут при господах. – Со мной останешься, и Тимофей, и Афонька. Я тебе вольную даю, а не гоню прочь!
– Плохо это, – все так же тихо отозвалась Наталья, покачав головой. Рука ее лежала уже на коленях и чуть подрагивала. – Холопу вольная жизнь впрок не идет. А нам при тебе, матушка, хорошо жить, так не калечь нас, грешных. – Она подняла голову, посмотрела мне в глаза так умоляюще, что я сдалась и улыбнулась, кивнув. Наталья тут же повеселела. – А что до надежного человека, то Фроську возьми. Которая наша, дворовая. Муж ее как по осени потонул, одна она осталась, а так сирота, с другого двора взятая. И тяжелая. А баба справная да тихая. Боится она, в том дворе лупили ее сильно, да и Трофим…
И Трофим, наверное, следовал местному Домострою: бабу для ума бить, но лица не портить. Я не заметила, чтобы Фроська была особенно боязлива, все девки и бабы, за исключением некоторых, жались к стенам и не открывали рта. Но Наталье поверила – она знает лучше.
– Ну хорошо, – я встала, направилась к неразобранной куче одежды и кик на скамье. То, что я собиралась сделать в ожидании купца Разуваева, требовало легкого головного убора. Шокировать же беднягу своими локонами я не хотела, он был мне нужен. – Пусть Фроська придет. Пока моим сыном сама занимайся.
Я выбрала легкую кику-шапочку и темно-красную ткань. Закрывать волосы я научилась быстро, ничего сложного в этом не было, хотя сначала мне казалось, что я в жизни не освою эту науку, но хватило пары раз практики. Забрав нужные мне чертежи и наказав Наталье спрятать остальное, я отправилась на поиски комнаты, из которой шли голоса, и заодно – на осмотр трапезной. Что-то я обязательно должна там найти.
Глава двенадцатая
Я незаметно заглянула в светлицу. Почти всех девок и баб Марья забрала, оставшихся троих усадила за работу – они кроили, разрезали, судя по всему, не годную для господского платья грубую ткань на рубахи для повитух и рожениц. Марья подошла со всей ответственностью к порученному ей делу. Ай да бабка, восхитилась я, а строит из себя божий одуванчик. Анна сидела за станком, можно было различить полотно, которое она уже успела соткать. Пелагея, как всегда, за прялкой. Так, чтобы меня не видели, я протянула руку, взяла фонарь, выскользнула из коридорчика и стала спускаться по лестнице.
Живот у меня еще не ушел, но был просто отвисшим и дряблым, а не натянутым и огромным, и двигаться мне не мешал. Даже юбки моего платья мне уже не казались неподъемными – привыкаешь ко всему сравнительно быстро, особенно когда выбора нет. При свете фонаря я видела и стесанные сотнями ног каменные ступени, и подкопченный низкий потолок, и все же эта лестница была не такая пугающая и давящая, как та – потайная, по которой меня вела Наталья в первый мой вечер. А может, я привыкла и к лестницам… Я сверилась с чертежами – вот, кажется, дверь, которая мне нужна, и я толкнула ее, осмотрелась. Никого. Все заняты делом – я выбрала, а точнее, создала нужный момент.
Я поставила фонарь на приступочку в стене, вгляделась в чертежи. Я допускала, что в них могли быть неточности масштаба, но что все коммуникации указаны правильно, сомнений не было. Вот одна печь, а вот вторая, и вот комнаты, которые они отапливают, пусть не так жарко, как мои. И если отопление проходит в этом месте… я задержала палец на плане, определила, куда мне идти. Затем постаралась запечатлеть в памяти как можно больше, свернула чертежи, спрятала их в рукав – не врали, однако, народные предания, в такой одежде не только бумаги, стаю лебедей и озерцо припрячешь запросто, – и уверенно направилась к нужным мне помещениям.
Почему-то я ожидала, что это будет комната либо Анны, либо Пелагеи. У кого, кроме дочерей моего мужа от первого брака, девиц-перестарков, был мотив избавиться от наследника, и кто мог пощадить девочку, такую же по факту бесправную, как и они? Но я осматривала комнату и убеждалась – здесь живет кто-то из челяди, не боярышни. Причем бабы – одежда, которую кое-как складывали в углу, обмануть меня уже не могла.
Печи топили давно, утром, но я все равно по памяти пощупала стену. Там, где проходит воздуховод, должно быть тепло, и я действительно почувствовала жар, исходящий от камня, внезапно поняв отвлеченное – вот почему не отапливали деревянные светлицы, это всего лишь мера пожарной безопасности, кто бы мог ждать подобной предусмотрительности от этого времени? Или то уже опыт, оплаченный чьей-то жизнью. Я постучала по камню… Нет, я ошиблась и комната не та. Ни одного отверстия в стене, ни единой щели.
Нужно было начинать все сначала, и передо мной стояла дилемма: либо я изучаю чертежи, либо добираюсь до трапезной. Сознавая, что и там я могу пойти по неверному следу, я все же отправилась вниз.
Дверь на улицу была распахнута, потягивало морозцем. Если свернуть направо, то будет подвал, и его я тоже должна посетить сегодня же. Ноги резал холодный воздух, доносились голоса, ржание лошадей и визжание свиньи. Я догадалась, что у меня будет на ужин, и толкнула дверь, ведущую в трапезную.
Итак?..
Дверь в кабинет, дверь в соседнее с ним помещение. На чертежах оно такое же маленькое, как и кабинет, и печь одна на обе эти комнатушки. Куда запрятали шкатулку до того, как перенесли ее в мою опочивальню, и вот еще интересный вопрос – зачем ее вообще унесли? Разве что как улику – подбросить мне, потому что изъять содержимое можно было и в кабинете. Да, в нашем мире наличие шкатулки в моих покоях само по себе никак не указывало следствию на то, что я убийца, но здесь рассчитывать на здравую оценку улик и событий я не могла. Мне нужно место, где шкатулку спрятали изначально. Здесь? Или здесь? Носиться по всей трапезной с ней бы не стали и вряд ли сунули туда, где случайно на нее мог кто-то наткнуться. Может быть, здесь?
Что ты тут делаешь, матушка, с фонарем в такой позе, мог бы спросить меня любой заглянувший случайно. Ищу человека, честно ответила бы я. Я ведь и в самом деле ищу – настоящего убийцу. Может, здесь, под трапезным столом, есть следы?..
А что если… я выпрямилась, посмотрела на двери комнаток. Затем подошла к двери кабинета, постояла, покачала головой, пошла к соседней. Прелюбопытно, но…
Это была библиотека. Условная, потому что из всех книг на виду там были только три рукописных тома в богатом окладе. Два подсвечника, чернильница, резное кресло, квадратный стол, накрытый – ну без вариантов! – красной с золотом тканью.
– Гриффиндор, – пробормотала я. – И никаких следов Тайной Комнаты…
Тайника. Но все равно – никаких. Я обследовала все тщательно, едва не обнюхав, и, конечно, обнаружила чернильные пятна, но старые. А что если…
…Почему мне сразу это в голову не пришло?
Что если шкатулка и не покидала пределов кабинета до тех пор, пока оттуда не убрались восвояси я и вся челядь?
Чуть не потеряв проклятые мюли, я кинулась в кабинет. В мое время его бы закрыли и опечатали, в эту эпоху вынесли тело – достаточно. На столе икала продрогшая свечка, никто не топил печь, было зябко, но не печь меня интересовала. Сундук. Огромный ларь. Если бы мне нужно было что-то спрятать, я бы сделала это у всех на виду.
Крышка оказалась тяжелой, но я уже представляла ее вес – пару раз залезала в сундуки в моей опочивальне. В ларе лежали здоровенные толстые книги в инкрустированных камнями обложках, на одной из них даже при недостатке света я различила чернильные пятна. Но остались они от того, что на книгу поставили шкатулку, или с книгой небрежно обошлись ранее?
Я наклонилась, кика съехала на лоб. Я раздраженно вернула ее на место, подумав, что мода этого времени уже позволяет женщинам обойтись без нее, но, помня о визите купца, бросать вызов традиционалистам остереглась. Купец был мне нужен, стоит немного потерпеть, прогресс оставлю на потом, пока он преждевременен. После чего я все-таки вынула книгу и, положив на стол, рассмотрела.
Дорогое удовольствие в это время – чтение, библиотека – подтверждение статуса и богатства. Я затруднялась сказать, сколько стоит это произведение искусства, и дело даже не в камнях, которые мне показались драгоценными, не в серебре и не в тщательно выделанной коже. Книга была рукописная – я открыла ее, полистала, все еще удивляясь, что вместе с телом мне досталась и грамота. Грамота! Может быть, знатный, но давно обедневший отец будущей боярыни Головиной обучил ее всему, понимая, что шанс на удачное замужество у дочери призрачный и придется ей идти… в монастырь? А очень похоже, размышляла я, листая книгу и изумляясь, что понимаю, что в ней написано. Я бы назвала это «житиями святых», в книге речь шла о Пятерых и их деяниях. И да, их приключения мне были интересны, и забрать и положить книгу у себя я имела полное право, но – неразумно. Улику надо либо оставить на месте, либо перепрятать…
Улику, да. Я закрыла книгу, от свечи запалила вторую, измерила пальцами расстояние между пятнами от чернил на обложке – все же заметными – и сравнила его с пятнами на столе. Так как будет лучше? Научить дьяка сыскного приказа снимать отпечатки пальцев или сперва узнать, жгут ли тут на костре за колдовство? То, что в моем мире отняло бы время на протоколы и экспертизу и дало бы безоговорочный результат, здесь становилось нереализуемым.
Итак, я знала, где держали шкатулку до того, как сунуть ее в мою печь; я даже догадалась, чем меня ударили по голове… Я вернула книгу в сундук, закрыла крышку, выглянула в трапезную. Когда я выходила сюда в первый день, посуду уже прибрали, но мне все это время подавали еду как в глиняных горшках, так и на металлических блюдах, и в металлических же горшочках. Врезать такой посудиной по голове… эффект будет тот, какой нужно? Но совершенно неважно орудие, все равно ничего с ним не доказать…
Похоже, что теперь мне оставалось выяснить только одно, и приходилось лишь ждать, пока подвернется возможность.
Я потерла глаза. Все так просто, почему же дьяк сыскного приказа не дошел до этого своей головой? А светлейший, который получил титул за ум, как иронизировала императрица, куда у него делся хваленый разум в момент, когда он был необходим? Впрочем, необходим не светлейшему, и что удивляться, что ему никакого дела не было до того, что какую-то благообразную вдовушку обвинят в том, что она не совершала?
Или совершала. Черт бы это все побрал.
Я вернулась в кабинет и даже не успела закрыть за собой дверь, как в трапезной пошло оживление. Кто-то робко поскребся, и я отступила на шаг.
– Кто там, заходи.
Интересно, так ли должна говорить боярыня? Пимен проглотил приглашение без малейших проблем, я попала в самое яблочко.
– Купец Разуваев, боярыня, – прогудел он. – Прикажешь ввести?
– Прикажу, – кивнула я. – Стой. Дверь закрой, иди сюда.
Пимен послушался. Он был непривычно застенчив, я догадывалась, что тому причиной.
– Спросить меня о чем хочешь, Пимен? – усмехнулась я, усаживаясь в кресло. То самое, в котором сидел мой муж. Но какие могут быть предрассудки? – Так спрашивай.
– Марья, боярыня, велела баньку, – замямлил Пимен. – Мол, твоя на то была воля.
– Была, – кивнула я. – Мне она потребна. Бань много.
Истинная правда. Помимо господской бани в самом доме, на территории имения я насчитала еще пару штук кроме той, в которой взял привычку греть кости Пимен.
– Так одна, матушка, бабья, а другая мужицкая, – просительно заглядывая мне в глаза, продудел Пимен. – Как же…
– А ты что, не мужик? – прищурилсь я. Может, и нет. Посмотрим, что он ответит. – Много воли взял, Пимен.
– Так я… – Да, стоило отобрать у него то, что он считал своим по праву, и спесь с него слетела разом. Метод владычицы-императрицы стоит взять на вооружение. – Так мне боярин…
– Нет боярина больше, – вздохнула я. – Я теперь в доме всему голова, Пимен. Мне хозяйство держать, дочь растить, боярышень… ну, – я снова вздохнула, – сам понимаешь. В той бане повивальный дом будет. Не обессудь, – я притворно развела руками. – Но проявишь себя хорошо – не обижу. Попытаешься чудить – снова не обессудь. Я свое имение в обиду не дам и себя не дам. Уразумел?
– Как не уразуметь, матушка!
