Текст книги "Боярыня (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Боярыня
Даниэль Брэйн
Глава первая
Красота – в глазах смотрящего. И немалое искусство разглядеть ее там, где большинство людей с недоумением пройдет мимо.
Высший пилотаж – рассказать этим мимо прошедшим, что они упустили возможность взглянуть на подлинную красоту. Нет, не на дивные пейзажи вокруг, которые еще подвергнутся фотошопу: уберут с песка вездесущий мусор и вон того блогера, устроившегося вдалеке, но, черт его побери, он попадает в кадр; песок станет обманчиво-белым, неестественным и манящим, пальмы – неживыми, нежно-зелеными, небо – синим, а оно почти белое, в общем, картинка будет рекламной, как ни крути.
Именно это и требуется. Рекламная картинка.
Съемочная группа суетилась с самого утра: размечала площадку, расставляла камеры, выставляла дополнительный свет. Актриса пряталась в тени – хорошая девочка, послушная, трудолюбивая, скромная, готова работать и беречь себя, а не вот это вот все… Я взглянула на часы, жестом подозвала ассистента.
– Джейкоб, еще раз звоните Алексу.
– Мы уже звонили, вот только что, мэм.
– Еще раз, – я улыбнулась, но зубы скрипнули. – Еще раз идите в отель. Скажите, пусть там его ищут. Где хотят, как хотят.
Четыре часа рекламных съемок потеряны по вине возомнившей о себе невесть что кинозвезды – мальчишки, который не понимает, что первый блокбастер с его участием – ерунда, даже не старт, а попытка выйти на беговую дорожку. Он так и может исчезнуть с экранов, запомнившись кое-кому в одной роли, в фильме, где толком не видно его лица за спецэффектами и массой грима. Второй блокбастер… а премьерный фильм может им и не стать.
Я демонстративно покрутила смартфон в руках и недобро прищурилась.
– Джейкоб, можете передать мистеру Моргану, что если его подопечный не приступит к съемкам через двадцать минут, то я не просто расторгаю контракт.
– Миз Григорьева…
Джейкоб был единственным, кто мог без ошибки выговорить мою фамилию. Он вообще мог многое, иначе бы не был моей правой рукой.
– Вы же знаете, Джейкоб, что значит в киномире моя характеристика, правда?.. – Он кивнул, и вид у него был трагичный донельзя. – Если мистер Морган не в курсе, пожалуйста, сообщите ему. Окей?
Я – звезда. Здесь – подлинная звезда, потому что мой вердикт – окончательный, мое слово – закон, мой продукт – знак высочайшего качества. Ирина Григорьева – это бренд, я – киноагент номер один. Да, даже там, куда все стремятся, и то, что я не мелькаю среди прочих селебритиз и мой номер известен лишь избранным, только мне в плюс.
Я посмотрела искоса на свою девочку. Актриса – не загрунтованная кукла, не губки бантиком, не изогнутое не пойми как тело, актриса – это сердце картины, ее душа, и не столь важно, играет она в супергероике или доносит что-то с разворота социальной рекламы. Без хорошей актрисы все прочее пшик и годится лишь для разовых ток-шоу, несмешных, пошлых и тупых. А эта девочка с ее улыбкой – я видела ее и в блеске драгоценностей, и в черно-белом формате социалки, и на роскошном курорте, и на вершине бархана, смотрящую вдаль. Я нашла ее в заштатном портфолио какого-то всеми забытого агентства – месяцы поисков стоили того.
Непропорционально большие глаза? Худые скулы? Щербинка между зубов? Или крупная родинка на щеке, которую глупышка стесняется? Современный кинобизнес давно отошел от попыток впихнуть актера в готовые рамки, он рамки подгоняет под человека, он задает стандарты на радость эстетическим хирургам. Готовьте инструменты, джентльмены, изучайте фотографии, Иванка Стоянова через пару лет будет смотреть со всех баннеров и разворотов, и я убеждена – она не оставит никого равнодушным своей игрой. Красота – в глазах смотрящего, и каждая вторая клиентка клиники пластической хирургии захочет себе глаза, скулы, щербинку и родинку.
Очередной блокбастер. Кино на широкую публику определяет тренды на много лет.
Моя лучистая улыбка превратилась в гримасу. Надо заказать себе манекен, который я буду лупить в минуты гнева. Впрочем, у меня не вышло даже с мячом – невинный предмет не должен страдать от того, что люди непробиваемы. Люди понимают лишь действие – что же, они кругом виноваты сами.
Время, которое я отвела, уже пошло.
– Иванка! – крикнула я и махнула актрисе. – Мы начинаем снимать.
– Без Алекса? – подскочил ко мне оператор. С бедняги от жары пот лил в три ручья. – Но как же?..
– Без Алекса, – сказала я, и побледневший оператор все понял. Он меня тоже неплохо знал. – Роль Иванки – «девушка супергероя». Кому какое дело до бездарного штампованного сценария? Кто появится в рекламе, тот и главный герой, разве нет?.. Начинаем!
Не площадка, на которой рождается будущий постер, а командный пункт. Сейчас здесь рождается новая кинозвезда – и мои очередные сотни тысяч долларов, моя слава. Первое я увижу на счетах, вторым продолжу от души упиваться.
– Стерва, – услышала я за спиной и даже не обернулась. Это слово я слышу вот уже двадцать лет вместо когда-то привычного: «Какая красавица!».
С самого детства: «Куколка! Такая красоточка! Легко будет жить!». И неизменное: «Ты же девочка». Ты же девочка – зачем тебе лыжи? Ты же девочка – не смей обрезать волосы! Ты же девочка, ты же красивая – красота преходяща, успех дает ум, помноженный на характер. На одной красоте не выедешь никуда, и закончится она очень быстро. Да, я поступила, куда от меня ожидали, заставив мать изобразить притворный сердечный приступ, а отца – озвучить любимое «посмотри, до чего мать довела». Да, кинематографический. Режиссерский факультет. Не актриса, как вы мечтали. Смиритесь. Я буду показывать мир, как сама его вижу: плохой и хороший, цветной и черно-белый, с разных ракурсов, с любых точек зрения…
– Айрини! Что вы делаете, остановитесь!
Мистер Морган несся ко мне роняя тапки – в прямом смысле этого слова. Один свой «крокс» он успел потерять в песке и ковылял, но не сдавался. Я поправила солнцезащитные очки, взмахнула рукой: начинайте.
– Айрини, вы сошли с ума! Вы начали съемки без Алекса?
Мистер Морган пыхтел, как заморенная шиншилла. Он и был на нее похож, причем не такой милый, а просто лохматый и постоянно что-то жующий. Даже сейчас он умудрялся что-то жрать.
– В контракте оговорены эти условия, – пожала плечами я. – За вами еще неустойка четыре часа. Так что можете звонить своему адвокату.
Он понимал, что я хочу сделать. Он знал, что не может этому помешать. Да, дорогой мой, я поступаю так всегда – а что поделать, такой бизнес. Здесь, как и в 911, не рекомендуется щелкать клювом, иначе тебя сразу склюют конкуренты… я, например. Ничего личного. Если бы я дала слабину, закусили бы мной. Большое кино, большие ставки.
Я перевела взгляд на Иванку. Моя лапочка внимательно слушала режиссера, кивала его наставлениям, и я знала, что она все сделает безупречно. Девочке двадцать пять лет, и она понимает, как важно все – образ жизни, режим, диалог на площадке, точное выполнение всего, что тебе скажут. Девочка в курсе, как дорого то, что ей сейчас достается даром, сколько ей карабкаться на самый верх и чего ей будет стоить там удержаться. Увы, но и звезды первой величины нередко гаснут, забывшись, что-то сделав или сказав неосторожно: в последние годы устранять соперников стало так просто, так легко.
– Алекс – звезда, – напомнил мне мистер Морган сквозь зубы. Я расхохоталась:
– Он зазведился, Джеймс, и только. Контракт по поводу его выкрутасов говорит однозначно.
«Он попал», – добавила я про себя по-русски, с трудом переключившись на родной язык. Мальчишка опять где-то прокуролесил с вечера, забыл все и вся, возможно, вообще не в состоянии связать пары слов, как было на съемках, но там продюсеры с ним нянчились. Сжимали кулаки, но терпели. Они вложили деньги в производство, а я? Я сейчас рисковала. Но фильм выйдет и соберет кассу уже на том, что это сиквел. У меня есть поддержка – договоры. Хвала юриспруденции.
Мистер Морган вдруг развернулся и побежал к месту съемки, я, нахмурившись, следила за ним и за оператором, некстати засуетившимся. Ассистент показывал куда-то на океан…
Что?.. Я даже сняла очки. Кромка воды…
– Бегите! – заорала я не своим голосом. – Бегите на возвышение! Бросайте все и бегите!..
Я выросла там, где предупреждения о цунами – не скучный урок, с которого мечтаешь сбежать. Жизни остается от нескольких минут до часа, и информация не всегда доходит вовремя. Тем более здесь. Маленький островок с десятком отелей.
Пискнул смартфон, но я и без него уже знала.
– Все уходим!..
Началась паника. Паника бывает всегда – не избежать. И невозможно спастись иначе, кроме как показать, что делать, как действовать.
Я вихрем подлетела к Иванке, схватила ее за руку, потащила за собой – от пляжа как можно дальше, на возвышенность. Океан отошел недалеко – есть шанс, что волна огромной не будет, что мы укроемся там, где кучкой стоят машины и трейлеры. За мной, как я и рассчитывала, побежали и остальные, и кое-кто еще попытался забрать технику, но – черт, все это добро триста раз застраховано, и на этот счет тоже есть пункт в договоре.
– Бросайте все! Бегите!
Я успела оглянуться, взбираясь на холм. Рука Иванки в моей руке была ледяной и скользкой. Океан отступил – не до горизонта, от берега метров на триста, всосал воду, обнажив неровное дно, и было тихо – пугающе тихо, только птицы орали, хватая рыбу с песка. А потом островок накрыла запоздавшая сирена.
– Бегите выше! Еще! К машинам!
Мы можем спастись, можем уйти. Проклятый пляж, который мы арендовали.
– Уезжайте! Спокойно, без паники!
Нет, не выйдет. Те, кто только что обнимался и позировал с «лучшим другом», рвались к жизни, забыв обо всем. Опередивший всех неуклюжий босой мистер Морган первый залез в свою машину, с визгом резины сорвал ее с места, исчез в пыли. Джейкоб отбивался от оператора, не давая ему ключ от машины, махал мне. Я кинулась к нему, волоча за собой Иванку.
Мы уселись четверо – пятеро, в последний момент дверь дернула ассистентка гримера и плюхнулась оператору на колени. Джейкоб стал разворачиваться – среди транспорта, среди мечущихся людей, и когда в окне мелькнул океан, я увидела неизбежное.
Стена воды была еще невысокой, но она набирала силу и мощь, приближаясь к берегу. Неотвратимо, неумолимо. Вот оно – нельзя умолить. Со стихией не договоришься. Алекс, этот разгильдяй, конечно, везунчик.
Сирена, ор птиц, крики людей и – лязг металла. Набитый людьми седан столкнулся с трейлером, они сцепились, рвали шины и не могли тронуться с места. Я обернулась – идет волна. Ей осталось…
Совсем немного.
– Я объеду! – крикнул Джейкоб, и я ему поверила. Риск. Дорога, а рядом обрыв, заботливо обнесенный светоотражающими столбиками – сейчас их сбил трейлер, но риск оправдан. Доли секунды, какие-то доли секунды. Потом машина взлетит на возвышенность, и все будет кончено. В хорошем смысле, я уверена, да…
Трейлер все еще не терял надежду разъехаться. Я видела, что седан задел камень, уперся в него, и потому обе машины теперь неподвижны. Джейкоб впритирку, снеся левое зеркало, проскочил мимо них, трейлер дернулся, и я почувствовала, что нет опоры.
Просто подо мной не стало земли. А в следующий момент нас подняло и швырнуло.
Я оглохла и потеряла ориентацию. Я схватилась за впереди стоящее кресло, мир стал соленым и серым, едким, удушливым, меня крутило, брызги смывали… кажется, кровь?.. Мою или чью-то еще? Где мы? Я закрыла глаза и вдохнула, насколько хватило легких. Я уже ничего не в состоянии сделать, лишь верить, что в этот раз не умру.
Но воздуха не хватало. Я держалась из последних сил. Вокруг шумело все так, что я не слышала – одна ли я осталась в живых или кто-то еще кричит…
Только океан. Воистину человек – пешка.
Я кашлянула и удивилась, что нет воды. Подумала, открыла глаза. Было темно, но не настолько, чтобы я испугалась за свое зрение. Скорее сумрачно, откуда-то идет слабый дрожащий свет… и я лежу, совершенно сухая, но мне тяжело, что-то давит на шею и голову, невозможно тянет живот, чем-то пахнет – чем-то, что я не могу опознать. Очень скверно. Но если подумать, что я пережила, пожалуй, неплохо?..
Я пошевелила рукой, ногой. Все тело было покрыто чем-то невыносимо тяжелым, и непохоже, что одеялом, скорее всего, я уже в местной больнице, и тогда это гипс? Снова скверно, потому что я не уверена, что здесь есть хоть сколько-то оборудованная клиника, где мне и другим пострадавшим окажут помощь так, чтобы мы не остались обездвиженными до конца своих дней.
Да к черту, вспылила я, все к черту! У меня достаточно денег, есть имя, есть голова, она уцелела – и слава богу. Я еще все могу, я справлюсь, я…
Повернула голову и поняла, что я, к сожалению, не в больнице. Просто дом, темный, лишь свечи горят, и это они, наверное, так удушающе пахнут… может быть, на всем острове нет электричества. Много золота и запах – это храм? Дом священника, монастырь? Я решилась приподняться, с огромным трудом, но я оторвала от жесткого ложа голову. Моя рука была обтянута – нет, покрыта – чем-то красным, тяжелым, расписанным золотом, моя голова… я протянула руку, голову стискивал обруч, а еще она раскололась болью такой, что я вскрикнула, в глазах рассыпались искры и молнии.
Ценой нечеловеческих усилий я вцепилась в то, что было у меня на голове, сдернула давящее нечто, запуталась в тяжелой, плотной ткани и сорвала ее тоже. Руки слушались плохо, и все же мне стало легче, пусть ненамного, я запустила пальцы под волосы – словно бы не мои? Но рассуждать, откуда взялись косы, мне было больно. Нет, просто шишка, есть сотрясение мозга наверняка, не потому ли мне мерещится странный свечной запах, но – терпимо. Я жива. Не трогая больше голову, я выдохнула и попыталась сесть, и тут же что-то уверенно, по-хозяйски сильно ударило меня в живот.
Это иллюзии. Запахи, мое состояние, неповоротливость, одышка. Это последствия травм, и они, как я начала сознавать, много хуже, чем я решила, когда открыла глаза. Мне тяжело – тяжело жить, сознание искажает реальность, может быть, кислородное голодание так сказалось, и…
Но я жива.
Не сразу, сражаясь со своим – чужим – телом, тяжестью того, во что меня обрядили, со своим огромным колотящимся животом, я все же села, с удивлением увидела человека, сидящего в странной позе за столом. Похоже было на киносъемки: богатая одежда допетровских времен, окладистая борода, заметная лысина, человек просто-напросто повалился грудью на стол, доверчиво повернув ко мне немолодое лицо, и я, моргнув, различила, что из шеи у него торчит рукоятка ножа.
Я брежу. Ничего, медицина творит чудеса. Но как странно, что галлюцинации такие… реальные. Вот, значит, что чувствуют люди, которые видят разное в углах собственной кухни. Это их восприятие – как наяву, и страшно, действительно до животного крика страшно.
Я отерла лицо рукой. Голова отдалась острой болью, воздух в легких закончился, снова толчок в живот, и я начала считать до десяти, прикрыла глаза в надежде, что наваждение прекратится. Я должна с этим справиться. На счете «восемь» приоткрылась дверь, помещение залил свет – неяркий, не электрический. Я не стала удивляться, помня – прошло цунами. Кто-то вошел, бросил на меня взгляд, но и только, остановился на полпути. Этот кто-то был мужчиной в такой же исторической длинной одежде, с бородой, с длинными волосами, в руке он держал свечу, и рука его дрогнула, а пламя всплеснуло.
– Боярин… – пробормотал человек, вытягивая шею и всматриваясь в лежащее тело. Он набрал в грудь воздуха, а в следующую секунду стены, кажется, затрясло от крика:
– Ратуйте, люди! Боярина убили! Боярина убили! Ратуйте!..
Глава вторая
Я понимала, что он кричит что-то другое. Не то, что я слышу, и одет он иначе, не так, как вижу это я. От его вопля мне стало физически больно, по голове заколотили литаврами, и я заорала, перекрывая его крик:
– Stop crying you bastard!
Он перестал, уставился на меня с ужасом, который я явственно прочитала на усталом, давно уже не молодом лице, и все равно я повторила уже спокойно и по-русски:
– Перестань орать, идиот. Мне больно от твоего крика.
– Да ты… – прошептал он, вытягивая вперед свободную руку. Казалось, что еще больше испуга из человека выдавить невозможно, но мне удалось. – Да ты ведьма!
Мне стало смешно. Я наорала на медбрата или врача, но его фраза напрашивалась на адекватный ответ.
– Да ты, я вижу, холоп, не уймешься! – рявкнула я и насладилась произведенным эффектом, но потом мне стало так плохо, что я со стоном упала на спину. Верно, нечего…
– Простоволосая, простоволосая! – опомнившись, заголосил человек, размахивая руками. Свеча заметалась, я испугалась, что он случайно подожжет что-нибудь, и рассмеялась уже в полный голос – да, это истерика. Человек застыл, прикрыл лицо ладонью, после приложил ее к груди, развернулся и выбежал.
– Ратуйте! Боярина убили! Боярина убили! – донеслось до меня вместе с грохотом его обуви по деревянным настилам.
Я же не слышала, как он шел сюда?.. Подсознание, ты бесчеловечно.
Меня адски мучила жажда. Тянуло лечь и увидеть нормальный свет. В двух шагах от меня лежало мертвое тело, но мне было плевать, мне больше всего хотелось прекратить боль в голове, тяжесть в теле – необъяснимую, сопротивляющуюся чему-то, хотелось сбросить с себя лишние двадцать не моих килограмм. Я через силу поворачивала голову и осматривалась – что за комната, почему я здесь, это не похоже на дикий остров, где настигла меня кара небесная за неизвестные мне грехи. Стена, еще одна стена тошнотного сине-зеленого цвета, изразцовая печь в углу, стол с покойником и два стула, окно, сундук и больше ничего.
– Позвоните кто-нибудь девять один один, – прошептала я. Кому только, было неясно. По щеке покатилась непрошеная слеза – вот это уже отчаяние. Где-то раздались голоса, и внезапно они меня так напугали, что я забарахталась, пытаясь встать.
Сначала – на колени, потом – перевернуться, мешало то, что было на мне надето и длинные рукава, мешал живот – откуда он, что за бред, мешали руки, ноги, собственное зрение, но странная жажда немедленных действий подталкивала. Будто это могло мне чем-то помочь, от чего-то спасти. Люди, распахнувшие дверь, так и застали меня – на коленях, с расставленными ногами, в слезах от боли и беспомощности. Такой уязвимой я не была никогда.
– Началось! Ай, началось! – противно взвизгнула за моей спиной женщина. – Повитуху кличьте! Ай, ай, беда, боярыня-матушка, тут-то тебе негоже!
– Боярина убили! – перекрыл ее вопли зычный бас, мне уже знакомый, того самого мужика, который вошел сюда первым, но сейчас голос был уверенный, как у глашатая, и почему-то это вышвырнуло меня из растерянности. Страх прошел.
– Ай, пошел, пошел! – завизжала все та же женщина и подбежала ко мне. Она вцепилась в мои плечи и попыталась меня поднять, я закусила губу, чтобы не рявкнуть – мне все еще больно, да, стоять будет намного проще, но как встать на ноги без посторонней помощи, надо перетерпеть. – Пошел, не видишь, матушка простоволоса, началось у нее, ай, началось!
По стенам плескались отблески огоньков свечей, и до меня дошло, что комнатка настолько мала, что все эти люди за дверью не решаются вломиться сюда. Даже женщина, которая пыхтела, стараясь поставить меня на ноги, не звала никого на помощь.
– Ты кто? – пробормотала я. Она меня понимает, это уже огромный плюс. Я ее понимаю, и всех остальных тоже. – Стой, отпусти меня, зайди спереди, я так… не смогу встать.
– Наталья я, матушка, ай не признала? Ай, поди помогу…
Она наконец зашла передо мной, я вцепилась в ее сильные, совершенно не женские руки, она потянула меня наверх. Живот мой ходил ходуном, и ответ на этот вопрос я уже получила. Повитуха. Боже, она сказала – зовите повитуху. Я беременна.
Все, что должно было случиться, потеряло значение. То, что я ощущаю и вижу – бред, и жестокий бред, или что угодно, но не реальность, которая меня окружает. Всю свою жизнь я запрещала себе думать о том, что я никогда не смогу стать матерью – искалеченный в катастрофе, наголодавшийся мозг отыгрался на мне сполна.
– Пусть так, – кивнула я сама себе и сфокусировала зрение на Наталье. Высокая женщина, крепкая, в сарафане, голова покрыта. – Но это тяжко.
– Что тяжко, матушка?
– Это, – я положила руку на живот. – Забудь. Спасибо, что помогла.
Наталья непонимающе захлопала глазами.
– Так ты не потекла еще, матушка? И живот не давит? – с подозрением спросила она. Я глубоко вздохнула – мой ребенок успокоился, больше не пинает меня изнутри, но… шевелится, и это сногсшибательное чувство.
– Нет, – сказала я негромко, боясь спугнуть волшебство. Даже если я брежу, оно того стоит – чувствовать, как бьется в тебе новая жизнь. – А там что?
– Боярина убили, – жутким шепотом отозвалась Наталья, выпучив на меня глаза. – Вон Пимен, у него спроси, матушка.
Я обернулась. С десяток лиц – бородатых мужских и парочка бледных женских – отпрянула, освободив дверной проем. Остался только тот человек, который и поднял весь этот скандал… ах да, боярин с ножом в шее.
– Голову-то покрой, боярыня, – с укоризной сказал мне Пимен, и Наталья закудахтала, нагнулась и подняла с пола что-то, а затем принялась напяливать мне на голову убор весь в золоте и камнях – от него же я и избавилась в первую очередь. Повернуться всем телом я не могла, поэтому рявкнула:
– А ну оставь! Не видишь, больно мне!
Наталья еще сильнее вцепилась в расшитый головной убор, огляделась, подхватила с пола красную плотную ткань и вопросительно посмотрела на меня. Я помотала головой – ее тут же пронзило острой раскаленной иглой. Нет, к черту.
– До приказа бы послать, матушка, – расслышала я чей-то здравый голос. – А то, может, живой он еще, боярин-то?
В своей жизни я видела покойников только на кладбище. Меня миновало даже быть свидетелем дорожно-транспортных происшествий, и все, что я сделала затем, было продиктовано лишь убежденностью, что я невменяема. Я подошла к Пимену, забрала у него свечу, хотя это не имело никакого смысла – на столе свечи горели блеклым, полумертвенным светом, и переваливаясь, потому что срок беременности был немаленький, каждый шаг давался с трудом и ноги болели, возможно, из-за отеков, подошла к лежащему на столе мужчине.
Я коснулась рукой его шеи рядом с раной – почти без крови, и от двери донесся душераздирающий утробный вой. Усилием воли я заставила себя не отдергивать руку – трогать покойника неприятно.
– Он мертв, – сказала я, ни секунды не сомневаясь. Крови не было, и что это значит, я знала. Нет крови – человек мертв и удар был смертелен. Вой у двери утих, я убрала руку от мертвеца, осторожно и медленно покачала головой, прислушиваясь к боли. Хорошо, что в этом кошмарном сне я главная. Как они говорили – боярыня? – Наталья, принеси мне воды. Окно открой. Душно.
Я просыпалась от ночных кошмаров. Бывало. В слезах и полном отчаянии, с осознанием безысходности, и не знала, не помнила, что вызвало это все, но не сейчас. Я была спокойна, уверена, что это все прекратится… когда-нибудь. Либо я открою глаза в больничной палате, либо врачи не справятся. И я умру.
И гори огнем эта сине-зеленая комната, какой же мерзкий все-таки цвет.
Я сделала несколько шагов, села на стул. Не стул, а подлинное орудие пытки – жесткий, но стоять в моем положении было неимоверно сложно. Наталья попятилась к двери, прижимая к себе мой головной убор и ткань и кивая, остальные совсем растворились в темноте. Я с трудом – что на мне, черт возьми, надето! – подняла руку, утерла выступивший на лбу холодный пот.
Наталья выскользнула в дверь, и та закрылась, я успела расслышать только:
– В приказ бегите!
Кто-то, возможно, остался за дверью – караулить меня и труп. А я осталась в тишине, свечном приторном запахе, в компании мертвого боярина… Я повернула голову, склонилась над столом. Возможно, это… мой муж? Галлюцинации, которые слишком логичны, но мне не с чем сравнивать. Может, так и должно быть, если я накачана медицинскими препаратами? И если это медицинская кома, значит, все еще может кончиться хорошо?..
Я рассматривала, как могла, лицо и лысину убитого боярина и думала одновременно несколько крайне противоречивых мыслей. Что я лежу где-то под капельницами, интубирована, и сражаюсь за жизнь. И что это все, конечно, не бред. Это нечто, не имеющее названия. Другой мир? Посмертие? Чистилище? Испытание? Я не видела никакого тоннеля и белого света, выходит, те, кто рассказывает об этом, нагло врут. Я думала, что в комнате был вместе с нами – со мной и боярином – кто-то третий, и он же прикончил моего мужа и ударил меня по голове. Моя шишка – я, выругавшись про себя, опять подняла руку, прокляла последними словами того, кто выдумал такую издевательскую одежду – моя шишка была на затылке, так что я никак не могла удариться самостоятельно, даже если упала. Возможно, я сидела на том же месте, где сейчас. Упала я вон туда… нет, там нет ничего, обо что я могла бы так повредить голову, а о пол – тоже исключено.
Что за комната, что писал боярин, кто и за что его убил, что здесь делала я?
Я потянула лист бумаги из-под тела. На столе растекалась чернильная лужица, кляксы были и на бумаге, но от записей лист был чист. Ни буквы.
Я выпустила его, протянула руку к телу и сразу отдернула. Что-то во всем этом было не так, но что? Опираясь на стол, я встала, подумала, погладила свой живот. Ребенок. Я беременна. Как некстати. Почему этого не случилось раньше, там, где у меня было все?
Выдыхая с каждым шагом, я обошла боярина со спины, обратив внимание, как глубоко вошел нож в тело. Удар мастерский, со знанием дела, прямиком в яремную вену. Нужна серьезная сила, чтобы с одного удара лишить человека жизни. Ловко. Кто-то из тех, кто вошел сюда вместе с прочими, или тот, кто уже успел уйти далеко?
Я увидела то, что искала. Правая рука боярина безжизненно свисала, под столом белело оброненное перо. Наклоняться мне было тяжело, пришлось присесть, придерживаясь за стол, взять уже начинающую холодеть руку и убедиться, что – да, боярин перед смертью что-то писал. Чернильные пятна были свежими, мне показалось, что даже на моих пальцах остались следы.
Я выпрямилась, всмотрелась. Он был немолод – боярин, скорее всего, мой муж. Я не знала, сколько лет мне, мне всегда сложно было судить о возрасте прочих людей, тем более здесь, где все как один бородаты, но я навскидку дала своему мужу лет сорок пять. Борода прибавляет годы, но не настолько, чтобы я ошиблась на добрый десяток лет. Что это за эпоха, что за мир, если можно так назвать то, где я очутилась?
По работе я сталкивалась с историей, не детально, не как специалист, и кроме того, это была не Европа или ее альтернативная копия. Меня не сожгут как ведьму, но перспективы рисуются мрачные. Пытки, плаха, четвертование, дыба… Пыхтя, я дошла до окна – странно-серого, за ним ничего не было видно, но когда я коснулась непрозрачного стекла, мои пальцы обожгло зимним холодом.
Там, на улице, лютый мороз…
Одежда похожа на допетровские времена. Боярыня… а дальше неважно. Женщина в эту эпоху – вещь, у нее всегда был опекун, будь то отец, брат, муж, кто-то из родственников. Я знатна и богата – это плюс, и если меня сейчас же не потащат в застенки, я могу требовать встречи с царем – или кто здесь над всем этим главный. Не суть. Я беременна, и ребенок, появления которого я и все остальные ждут, наследник этого дома и всех богатств. Каменный дом, роскошная одежда. Наверное, есть за что бороться, и было кому-то за что боярина убивать.
Я попыталась открыть окно – безуспешно. Был какой-то непонятный секрет. Я снова вернулась к боярину. Стол с рисунком, это не все чернильные пятна, а это… похоже, не часть декора, здесь что-то стояло? Шкатулка или что-то вроде того?..
С улицы донеслись отрывистые неразборчивые крики и конское ржание. Как-то неслышно подкралась к двери Наталья, я увидела полоску света, подняла голову, хмуро уставилась.
– Где вода?
– Матушка, там дьяк с приказу приехал, – с поклоном ответила Наталья, комкая что-то в руках. – А ты простоволоса да на мужской половине, – и в голосе ее я различила неподдельное удивление, словно лишь сейчас она смекнула, что я не только обнажила голову, но и пришла, куда мне не следовало. – Пойдем, я тебя одену да соберу что, на улице вон снега какие намело, ай, люто-то как. Замерзнешь ты.
– Я никуда и не собираюсь, – нахмурилась я. Но меня спросят?..
Убит мой муж, меня застали рядом с телом. Кто в эти глухие времена искал настоящего убийцу?
Наталья, наморщив лоб, посмотрела на покойного, прижала ладонь к лицу, затем переместила ее на грудь. Я догадалась, что это какой-то религиозный жест, и постаралась его запомнить.
– Справедливому да отмолишь грех, матушка, простит он, простят и Пятеро. Пойдем, соберу тебя до приказа. Пойдем, негоже с непокрытой-то головой на люди выходить, а народ-то, народ, слышишь, уже собрался? – Наталья громко говорила и подталкивала меня к двери, я упорно не шла. – Пойдем в палаты, а люди-то заберут его, – она явно имела в виду тело боярина, и непохоже было, чтобы и его смерть ее огорчала, и моя судьба. Впрочем, как и всю остальную челядь.
А меня ждут пытки и казнь, подумала я. Не все так просто. Сознаюсь я или нет, неважно. Меня будут рвать на куски, невзирая на мой живот, происхождение и деньги, пока я не скажу то, что от меня ждут. Не со зла – я сомневалась, что лично я могла кому-то встать поперек дороги, но здесь не могут и не умеют иначе. Вот она я, убийца, кто же еще, когда застали меня у хладного тела, а что молчу – так у толкового палача и не такие говорить начинают.
– Пойдем, – притворно-покорно кивнула я.
На улице мороз, снег и люди, азартно ждущие, пока меня поведут в застенки. Не каждый день боярыни берут в руки тяжелый нож и переводят себя в статус вдовы. Но это все не причина, чтобы отправиться на верную смерть. В этом доме должен быть выход, через который я ускользну от карающей длани местного правосудия.
Здесь слишком буквально понимают – карающая длань.
