Текст книги "Чеченцы в Русско-Кавказской войне"

Автор книги: Далхан Хожаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Сераскир Хаджи-Хасан-паша Чечен-оглы

Судьба Хаджи-Хасана-паши Чечен-оглы (1766—1829) еще во многом остается загадкой. Ответ на многие вопросы дали бы турецкие архивы. Лишь воспоминания современников о кратковременном пребывании в крепости Анапа (1826—1827) приоткрывают завесу тайны над личностью одного из первых генералов из чеченцев.

...Правительство царской России готовилось к захвату Черкессии. Все более жестокими становились военные экспедиции в глубь Закубанья. Разрозненность племен, отсутствие у черкесов организованного начала, искусно используемое царским военным командованием, заставило вождей адыгов искать сильных союзников.

В 1825 году в Константинополь (Стамбул) отправилась делегация черкесских князей и старшин, уполномоченных передать просьбу от всех закубанских племен о том, чтобы турецкое правительство обратило внимание на черкесские дела.

Приезд черкесской делегации пришелся на период политического пробуждения Османской империи, обязанного решительным прогрессивным реформам султана Махмуда II. Правительство Турецкой империи понимало, что на Кавказе вследствие активной наступательной политики Российской империи вскоре вновь открыто столкнутся интересы двух держав. Нужно было готовиться к новой войне.

В мае 1826 года из Анапы отплыла и делегация от чеченцев и дагестанцев, направлявшаяся в Турцию и Иран. В составе делегации был командующий чеченскими войсками Бейбулат Таймиев, побывавший до этого у закубанских черкесов. Эта делегация также просила о помощи в борьбе против царских захватчиков. Османское правительство – Диван – не оставило ходатайство кавказских посланцев без внимания.

В июле 1826 года из Трапезунта в Анапу прибыли турецкие военные корабли с ополчением, набранным в Анатолии (область Турции). На место старого коменданта Анапы, корыстолюбивого и неспособного Сеид-Ахмета, был назначен новый паша. Вместе с новым комендантом в Анапу прибыл важный сановник – трехбунчужный паша (высший генеральский чин в Турции) Хаджи-Хасан-паша Трапезунтский. Бывший правитель турецкой провинции Хаджи-Хасан был прислан Диваном для управления краем в высшем чине султанской армии – звании главнокомандующего – сераскира. Правительство, предоставив этому сановнику почти неограниченную власть, поручило ему исполнение обширных предначертаний, но не дало в его распоряжение достаточных средств. Усиление анапского гарнизона и смена коменданта не придали сераскиру существенной власти, и он был вынужден решать сложную политическую задачу, имея лишь ничтожные средства и преодолевая огромные трудности. Однако счастливый выбор султанского Совета – Дивана, как оказалось впоследствии, заменил недостаток материальных средств.

Анапский паша, действуя с удивительным искусством, сумел придать желанному могуществу Турции в этом крае более осязательные формы.

5 сентябя 1826 года, спустя некоторое время по приезде Хаджи-Хасана, состоялся «большой съезд около Анапы князей, дворян и старшин всех черкесских народов, начиная от Кабарды».

Вскоре слава о замечательном Хаджи-Хасане-паше Терпизан (Трапезунтском) разлетелась далеко вокруг. Все черкесы, знавшие сераскира лично и по слухам, с восторгом говорили о его достоинствах. Но более всего импонировало черкесам и ногайцам то, что важный турецкий сановник был выходцем с Кавказских гор, о чем говорило и его прозвание Чечен-оглы (сын чеченца). В Закубанской Черкесии еще хорошо помнили произносимое со священным благоговением имя его великого соплеменника имама Мансура. Ореол святого шейха Мансура, тоже тесно связанного с крепостью Анапа, придавал еще больше обаяния личности и поступкам Хасана Чечен-оглы. Очевидно, османское правительство надеялось, что кавказский уроженец сумеет наладить более тесный контакт с представителями местных народов.

О том, что новый паша крепости Анапа – чеченец по происхождению, сразу же стало известно российскому военному командованию. Это сообщил в своем рапорте от 25 июля 1826 года атаман Черноморского казачьего войска Власов (через год за жестокость и лихоимство соратник Ермолова генерал Власов был отдан новым императором Николаем I под суд). Военное командование царской России очень обеспокоило это назначение – оно опасалось любой возможности объединения кавказских народов. Хаджи-Хасан-паша был уже стар, но бремя шестидесяти лет, по-видимому, его не тяготило; живой, ловкий и проворный, он казался неутомимым, что до крайности удивляло черкесов, привыкших видеть турецких сановников всегда погруженными в лень и беспечность. Он был небольшого роста и крепкого сложения, обходился с черкесами чрезвычайно ласково, но умел в то же время внушать им к себе такое почтение, какого никогда не вызывали его предшественники. Турки – чиновники, солдаты, купцы – и вообще все жители Анапы боялись его как самого строгого сановника, который требовал от них безусловной покорности и за малейшее ослушание жестоко наказывал.

Хасан-паша старался узнавать малейшие подробности о крае, для управления которым был прислан. В короткий срок он изучил адыгейский язык. Он расспрашивал о местных обычаях, о древних песнях и преданиях, которые, по его словам, должны были иметь сильное влияние на дух воинственного народа, лишенного писаной истории. По всей вероятности, память о чеченском происхождении внушала ему это любопытство, которого он не скрывал. По крайней мере, он сказал однажды, что на его доброжелательство к черкесам турки будут смотреть не без подозрений.

Ему нравился этот красивый, благородный и свободолюбивый народ, но как истинного мусульманина, искренне приверженного исламской вере и совершившего паломничество к святыням магометан в Мекке и Медине, его коробили укоренившиеся в адыгах древние обычаи идолопоклонничества.

Хасан-паша начал усиленно проповедовать ислам, требуя, чтобы черкесы руководствовались исключительно шариатом при разбирательстве частных дел и при выполнении общественных распоряжений.

Со своей стороны Хаджи-Хасан обещал не ущемлять независимость черкесов. «Во внутренние дела кубанских черкесов, – писал К. Ф. Сталь, – никто не вмешивался, но в спорных делах они сами обращались к паше анапскому, а тот разбирал их споры и судил по шариату. По настоятельным убеждениям анапского паши, абадзехи и шапсуги уничтожили у себя титулы князей как противные духу магометанской веры... С этого времени гражданское развитие получило некоторое движение вперед. Взаимные распри между народами исчезли, учреждены у абадзехов народные суды».

Хаджи-Хасан пользовался авторитетом и среди отдаленных от Анапы карачаевцев, большинство из которых согласились принять шариат.

Уже через год внедренный Хасаном шариат, признающий равноправие свободных людей перед Богом, возбудил борьбу простого народа против дворян у бжедугов. Поддержанные муллами вольные земледельцы отвергали всякую власть дворян, ссылаясь на то, что все классы присягнули сераскиру руководствоваться шариатом, и они как свободные люди признают над собой только власть наместника пророка (которым считался турецкий султан) и будут повиноваться лишь начальникам, от него назначенным.

Размышляя над причинами народных волнений, одни полагали, что сераскир сам старался возбудить раздор, чтобы извлечь из него пользу для своих обширных замыслов отнять власть у князей и дворян, часто менявших свои политические взгляды ради временной выгоды. Другие считали, что паша вовсе не хотел мятежа – он разгорелся сам от проповедуемых им демократических правил шариата. Скорее всего, отчасти были правы и те, и другие.

Хаджи-Хасан никогда не отказывал в помощи простым горцам. Однажды несколько черкесов после плена попали в руки армянского купца А. Авганова. Родственники их обратились к Хасану-паше с просьбой запретить купцу продажу пленников в Анапе туркам. Хаджи-Хасан тотчас же конфисковал у Авганова пленников и отпустил их на родину. Сераскир не стеснял свободу торговли черкесов с русскими. С уважением относилось к нему и российское военное командование. «Высокопоставленный и высокопочтенный трапезонтский, потийский и анапский Чечен Гаджи Гасан-паша!» – обращался к нему в письме от 15 июня 1827 года командующий Черноморской кордонной линией генерал Сысоев.

Первыми в 1826 году признали авторитет анапских пашей довольно многочисленные в этом крае ногайцы и те закубанские черкесы, которые сохранили неприкосновенным свое феодальное устройство. Это признание заключалось в том, что они подчинились паше фактически: единодушно присягнули на будущее время руководствоваться во всех своих делах, общественных и частных, Кораном, оставив навсегда древние обычаи. Такое начало давало надежду на дальнейший успех. Затем паша потребовал, чтобы черкесы приняли духовных судей (кадиев) для производства суда, на что они согласились. Далее Хаджи-Хасан установил, на основании Корана, отдавать в пользу казны десятую часть собираемого с полей хлеба. Разделив край на вилайеты (провинции), назначил старших князей валиями (губернаторами) и поручил им верховную власть. В более отдаленные племена он посылал каймакамов (кайму-мекам), т. е. своих наместников, и брал аманатов. Впрочем, аманатов и присягу на подданство Турции сераскир считал делом второстепенным, исходя из того, что подданство должно основываться на более прочных связях, каковыми полагал безусловное повиновение шариату и исполнение всего, что мусульманская религия требует от правоверного, а это значило фактически полное повиновение власти наместника пророка, т. е. Махмуда II. Такими результатами, достигнутыми сераскиром всего за один год, Турция обязана была и влиянию религиозных исламских идей, значительно окрепших к этому времени среди черкесов.

Не ограничиваясь утверждением своего влияния на Северо-Западном Кавказе, Хаджи-Хасан активно интересовался и положением своей родины – Чечни. Во время пребывания в Анапе «грозы Кавказа» – командующего чеченской армией Бейбулата Таймиева, возвращавшегося из Ирана и Турции в Чечню в июле 1826 года и вновь весной 1827 года, Хасан-паша имел продолжительные встречи со своим соплеменником, которого после напутствий и с подарками провожал в путь на родину.

Как хороший администратор, Хасан-паша наводил справки о том, каких сортов хлеб произрастает на землях различных племен, употребляют ли там удобрение или нет, расспрашивал о скотоводстве, о путях сообщения и, наконец, о сельской промышленности.

Известный адыгский просветитель Хан-Гирей (1808—1842) писал о Хаджи-Хасане-паше Чечен-оглы: «Признаюсь, слушая рассказы людей, по-видимому, хорошо его знавших и сообщивших мне эти подробности, я не совсем верил им и думал, что они многое слишком преувеличивают. Да и вообще, по многим обстоятельствам кратковременного его пребывания в Анапе ясно видно, что этот прозорливый сановник с самого начала назначения на нашу окраину старался не впасть в заблуждения своих предшественников, которые – Бог их накажи! как говаривал Бесльний, – в невежестве своем предполагали большие реки там, где протекают едва заметные ручейки, и города в местах, где сгруппировано было несколько хижин, или кочующие племена там, где о кочевой жизни и понятия не имеют и рассказы о ней принимаются за диковинные вымыслы досужих людей».

Никто из окружения Хасана не имел заметного влияния на мнение паши и его действия. Несколько случаев хорошо демонстрируют независимый характер сераскира Хаджи-Хасана.

Его ногайский каймакам написал Хасану-паше, что два человека из князей этого народа, пользуясь среди закубанских ногайцев влиянием, препятствуют распространению власти османского правительства и поэтому он считает необходимым их задушить или повесить, для чего и советовал пригласить их под благовидным предлогом в Анапу. Паша, прочитав донесение своего наместника, с гневом сказал: «Что за грязь есть этот каймакам!» – и бросил на пол изорванное в куски донесение. Тем не менее он стал расспрашивать исподволь о разных подробностях, касающихся закубанских ногайцев и их князей, и узнал, что оба князя, о казни которых ходатайствовал «человеколюбивый» каймакам, – люди, достойные уважения во многих отношениях и полезны для правительства. Впоследствии выяснилось, что ненависть каймакама была возбуждена одним из князей, отказавшимся подарить ему борзую собаку, а «преступления» другого были и того меньше. Так мудрость Хасана-паши спасла от позорной казни двух достойных людей.

По прибытии в Анапу сераскир разослал по всем племенам объявление о своем назначении главнокомандующим над ними и приглашал к себе князей, дворян, духовенство и народных старшин для совещания и приведения в исполнение воли наместника пророка – утвердить в их стране порядок и силу религии, чтобы народ благоденствовал здесь на земле и обрел бы спасение на небе.

По первому его призыву в Анапу начали толпами стекаться князья и дворяне. Один только человек не являлся долго – это был бжедугский князь Аходягоко. Его завистники, находившиеся уже в Анапе, изображали Аходягоко перед сераскиром самыми черными красками. Говорили, что он, предавшись всей душой русским и участвуя в их карательных экспедициях против шапсугов и абадзехов, проливал кровь мусульман. Паша сначала было поверил им и обещал прекратить зло, причиняемое этим опасным человеком, даже убить его самого, если это окажется необходимым, но когда увидел, что правоверные князья слишком уж интересуются судьбой их соотечественника-отступника, сказал: «Надобно этого человека узнать покороче: об нем что-то много говорят!..»

Наконец в Анапу явился князь Аходягоко. «Как я слышал, князь, ты усердно служишь неверным: из преданности к ним проливаешь кровь мусульман!» – сказал ему сераскир резким голосом, гневно сверкая глазами. Но тот, к кому относились его слова, не испугавшись угроз, произнес: «Да! Я служу русским потому, что они покровительствуют мне, сражаюсь с врагами русских, для них убиваю и мусульман, не щажу и себя – я дал слово все это делать и не перестану делать, пока останусь под их покровительством. То же самое буду делать и для падишаха, если ты призовешь меня на его службу. Но не хочу обманывать: если не будешь меня ценить, как этого я заслуживаю, то не стану ни служить, ни повиноваться; ни для кого не намерен я унижать себя; не буду ни за что на равных с теми, которые уступают мне в достоинствах!..» Так ответил гордый князь и при последних словах сердито взглянул на князей, своих завистников, стоявших тут же молча, в смущении. Даже видавшего виды турецкого сераскира поражала безграничная готовность многих князей, старшин и мулл ради своей временной выгоды или из-за неудовлетворенного самолюбия предавать интересы своих народов; и все же смелый прямой ответ Аходягоко понравился сераскиру, и с этого дня храбрый князь сделался предметом его особого уважения.

Имя Хаджи-Хасана запечатлелось и в устном фольклоре адыгов. В песне о народном герое Шрухуко Тугузе, которую слышал в 60-х годах XIX века в исполнении ашуга адыгейский просветитель Крым-Гирей, говорится, что «Гасан-паша, великий начальник Анапы, усыновляет Шрухуко Тугуза и представляет его народу как сына. Седр-азам, племянник Гасан-паши, льстясь мыслью увидеть героя, присылает к нему пригласительное письмо. Шрухуко Тугуз склоняется на просьбу Седр-азама и отправляется на корабле в Стамбул».

Пока сераскир имел дело с черкесами, которые сохранили феодальное устройство и поэтому были более расположены к признанию власти Стамбула, или с натухайцами, издавна привычными к торговым связям с Турцией, то все улаживалось довольно быстро. Сераскир, окруженный приверженцами-черкесами и почетной стражей из турецкого гарнизона, шел из Анапы на восток, приводил к присяге окрестных жителей и уговаривал их жить по шариату. Осложнения начались у Хасана-паши с частью шапсугов, категорически отказывавшихся принять шариат и признать фактически турецкое подданство. До этого Хасану удавалось налаживать отношения с шапсугскими лидерами. Так, по настоянию Хасана-паши храбрый предводитель шапсугских наездников Кзильбей Шеретлуков совершил паломничество в Мекку.

Но как только сераскир Хаджи-Хасан вступил в пределы непокорных шапсугов, народ с оружием в руках преградил ему дальнейший путь. После тщетных переговоров оскорбленный и разъяренный сераскир вынужден был возвратиться в Анапу, откуда вскоре отплыл в Трапезунт.

...Началась русско-турецкая война 1828—1829 годов, приведшая к поражению Османской империи. По Андрианопольскому мирному договору к России отошло все Кавказское побережье Черного моря, от устья реки Кубань до северной границы Аджарии. Анапа стала российской крепостью.

Десять лет спустя к генералу Н. Н. Раевскому (младшему), командовавшему Черноморской береговой линией, прибыли шапсугские старшины. Старшины хотели получить объяснения, по какому праву Россия требует от них повиновения и идет на них войной. Раевский объяснил: «Султан отдал вас в пешкеш – подарил вас русскому царю». И получил ответ: «А! теперь понимаю, – сказал шапсуг и указал ему на птичку, сидевшую на ближнем дереве: – Генерал, дарю тебе эту птичку, возьми ее!» Этим и кончились переговоры.

«Мы и наши предки были совершенно независимы, никогда не принадлежали султану, потому что его не слушали и ничего ему не платили, и никому другому не хотим принадлежать. Султан нами не владел и поэтому не мог нас уступить», – утверждали горцы.

Это было еще только начало разгоравшегося в Черкесии пожара, в чудовищном пламени которого предстояло сгореть целым народам... Черкесы остались один на один против огромной армии царской России. Начался отсчет трагедии кавказских народов.

По инициативе Бесльния Абата, решившего узнать настоящее положение дел Турции и действительно ли черкесов закрепили по Андрианопольскому миру за Россией, в Стамбул отправилась делегация черкесов-шапсугов. Переплыв Черное море на одном контрабандном судне, депутаты остановились в Трапезунте, где бывший анапский сераскир Хаджи-Хасан, живший там по немилости подозрительного Дивана без должности, принял старых своих знакомых радушно и отправил их с рекомендательными письмами в столицу. Депутация была встречена в Стамбуле весьма ласково и отправилась обратно, осыпанная подарками и обещаниями. Но уже без надежды на Турцию.

В Трапезунте Хасан-паша снова ласково принял Бесльния и его спутников и со слезами на глазах высказал ему свое искреннее сожаление, что не может содействовать успеху их миссии. Одарив своих старых знакомых богатыми подарками, Хаджи-Хасан проводил их до корабля.

Черкесы уходили все дальше в море, еще долго различая на берегу сгорбленную, понурую фигуру старика. Они видели его в последний раз...

Хан-Гирей так писал о Хасане-паше: «...знаменитый в сношениях Турции с этой страной Хаджи-Хасан-паша, человек, судя по последствиям кратковременных его здесь действий, государственный, с большими способностями ума, каких не показывал до тех пор ни один иноземный сановник в этой части кавказского края».

«Старики-натухажцы вспоминают имя Гасан-Паши с уважением», – писал царский военный историк Н. Дубровин.

Такой была жизнь первого генерала из чеченцев Хаджи-Хасана-паши Чечен-оглы, искренне желавшего процветания Турции и питавшего несбыточные надежды принести мир родине своих предков.

Тайми Биболт

Одним из самых замечательных образов чеченского героического эпоса всегда был Тайми Биболт (Бейбулат). Чеченские илли воспевали мужество, благородство, щедрость, гостеприимство, верность дружбе и слову, патриотизм «именем прославленного Таймин Биболата» и его знаменитых соратников – тамады именитых молодцев «старого волка» Мадин Жаммирзы из аула Чечен (его мать была сестрой отца Тайми Биболта), младших друзей Биболта – Зайтан Шах-мирзы, Жумин Актулы, отчаянного Баччи Элмарзы, молодого аккинского Жанхота и многих других.

Родился Биболт (Бейбулат Таймиев) в 1779 году на хуторе у села Шали в семье колесного мастера Тайми из тайпа билтой.

В конце XVIII века вся Чечня находилась под огромным влиянием прошедшей под руководством алдынского жителя имама Мансура народно-освободительной войны горцев Северного Кавказа 1785—1791 годов.

Отброшенные в результате героического сопротивления кавказских народов за реку Терек, царские войска с 1801 года возобновляют строительство Военно-Грузинской дороги, разоряя аулы своими набегами и занимая горские земли крепостями, постами, укреплениями и станицами. Превращенные в пепелища родные селения, кровь близких, слезы матерей вселяют в сердце юного Бейбулата жгучую ненависть к захватчикам.

Перед опасностью закабаления со стороны царских властей вновь начинаются волнения среди горских народов. Прославленные джигиты ведут против завоевателей партизанскую войну, нападая на царские крепости, укрепления и военные поселения. Уже в возрасте 23 лет своими подвигами становится известен в Чечне и Бейбулат Таймиев.

Осенью 1802 года с небольшой группой в 7 человек Бейбулат переправляется на надутых козлиных тулуках через реку Терек, нападает на казачий кордон и, мстя за убитого друга, перебивает 11 дозорных, затем отбирает оружие, поджигает кордон и отправляется тем же путем обратно. Молодому Бейбулату это дело создало имя отчаянного абрека. Царское командование в своих приказах по действующим войскам пишет: «Неизвестный злодей – чеченец Бейбулат, переправившись нагим через Терек, учинил большое злодеяние, за что мошенника надлежит изловить».

Пока Бейбулата пытаются изловить, молодой абрек, собрав вокруг себя довольно большую по тому времени для Чечни группу, в продолжение целого года занимается набегами; повсюду ему сопутствует успех. 27 сентября 1802 года Бейбулат с группой в 20 человек вновь переправился на тулуках через Терек, в отчаянной схватке около хутора Парабоч захватил в плен полковника Дельпоцо (будущего генерал-майора, коменданта Владикавказской крепости), убил на месте трех казаков и скрылся с пленным в горы. Оттуда потребовал за освобождение полковника 20 000 рублей серебром. Последовали продолжительные торги, и в конце концов Бейбулат уступил пленного царскому командованию за меньший выкуп.

После ряда успешных действий отряда Бейбулата к нему начинают присоединяться другие повстанцы. Бейбулат предпринимает усилия по объединению повстанцев Чечни. Однако царские власти, встревоженные все разрастающимся движением на Северном Кавказе и появлением организационного начала, стараются сбить накал борьбы системой подкупа, раздачей чинов, земель и имущества. Для ослабления движения на Северном Кавказе царские власти пытаются спровоцировать столкновения и вражду между горскими народами.

Бейбулат со своим отрядом продолжает тревожить царские войска и станицы близ Кавказской укрепленной линии. Бейбулат становится известен не только местному начальству колониальных войск, но и императору Александру I, которому в рапорте докладывали: «Наиболее вреда нам наносящий разбойник чеченский Бейбулат Таймиев, дерзостью своих разбойств нас беспокоит». На протяжении пяти лет Бейбулат участвует в каждом набеге, в каждой стычке с колонизаторами.

Война на Северном Кавказе шла на убыль. После разгрома ряда селений царские власти выделяют огромные денежные средства и подарки наиболее влиятельным лицам из чеченского народа. В этот период открытая война чеченцев с царизмом затихает, хотя в менее организованной форме еще продолжает вестись. Но вследствие усталости и под влиянием подкупленных старшин население уже слабо поддерживает сражающихся. Жителей принуждают к выдаче аманатов царским властям.

В 1807 году на съезде старшин 104 селений Бейбулат обсуждает положение и под их нажимом приходит к решению прекратить сопротивление и заключить мир. Царское командование посылает к Бейбулату своего эмиссара, который предлагает ему от имени русской администрации, в случае перехода на царскую службу, чин капитана и жалованье в 250 рублей серебром. Судя по документам, 6 сентября 1807 года «важные двое человек, которые в Чечне много значат: наездник Бейбулат Тайманов и его товарищ Чулик Кендиргеев (Гендергеноев из села Старые Атаги. – Д. X.), коим Вашим именем объявил капитанские чины с тем, если они успеют в спомоществовании моем к склонению чеченцев к окончательному покорению русским, на которое от Вашей светлости решение еще не последовало – сдались».

Находящегося в русском лагере Бейбулата, несмотря на милости и щедрости, не устраивает положение прислужника колонизаторов. На запрос генерала Гудовича о Бейбулате ему сообщают, что Бейбулат ведет себя тихо, жалованье получает аккуратно, мундира не носит и ничего не делает, т. е. не сообщает сведения, необходимые для операций в Чечне.

Царское командование делает вначале на Бейбулата большую ставку. Генерал Ивелич в своем рапорте графу Гудовичу от 7 ноября 1807 года пишет: «Приехав ко мне из деревни Шали, главный чеченский наездник старшина Бейбулат Таймиев, через посредство Хаджи Реджеба и старшины Темурка Гатеева, именем Вашим уговоренный, который раскаясь в своих прежних противу России делаемых с партиями своих злодеяниях, учинил на верность подданству России присягу, с которой донеся начальническому Вашей Светлости благорасположению, как он человек, может быть весьма нужный в здешнем месте и заслужит более прочих в Чечне, носящих имя офицера, получающих жалованье, не оставить начальническим Вашим покровительством с отличием его, чрез кое более усердствовать будет впредь, в случае могущих быть от Чечни противных последствий к удержанию. Хаджи же Реджеба именем Вашим довольно его обнадежил, которое пригласило его к склонению».

Из переписки видно, что к тому времени смирились около 15 селений, остальные 15 аулов плоскости мириться не хотели. Поэтому Хаджи-Реджеб просил у генералов еще 3000 рублей серебром «для приведения в верноподданство остальных немирных чеченских деревень». Но 3000 рублей, присланные Хаджи– Реджебу, как и многие другие тысячи рублей, не привели Чечню в верноподданство, как не привели в верноподданство Бейбулата пожалованные ему чины и деньги.

29 декабря 1807 года, вернувшись из Тифлиса, куда он был послан для беседы с главнокомандующим, Бейбулат получает сообщение, что его товарищи произвели нападение на казачий кордон. Бейбулат ночью бежит из русского лагеря в Чечню и вновь собирает вокруг себя удальцов. «Большой чеченский наездник, который в Чечне много значит», появляется на кордонной линии, внося смятение и сея панику среди казаков.

Кизлярский комендант генерал Ахвердов, негодуя на продолжающиеся набеги абреков и на поведение Бейбулата, пишет графу Гудовичу: «Мне известно, что Шалинский старшина Бейбулат Тайманов и Атагинский Чулик обязались при проведении их на высочайшие пожалованные чины к присяге, чтобы всяческие хищнические чеченские толки отвращать и о прочих всяких намерениях, ко вреду нам служащих, тотчас доносить, но и со времени получения ими чинов и жалованья поныне ни о каких чеченских намерениях уведомляем не был и особливо этого Бейбулата я и поныне не видал».

Военные действия в Чечне то утихают, то вновь вспыхивают, как порох. Летом 1810 года Бейбулат во главе чеченцев и карабулаков, с отрядом в 600 человек дает царским войскам целое сражение, в результате которого получает ранение, но наносит противнику тяжелый удар. В октябре того же года Таймиев собрал под свое знамя до 800 человек, но осведомленность царских властей о готовящемся набеге и возникшие раздоры среди лидеров помешали выполнению его плана.

В рапорте генералу Тормасову пристав Мурза-Мамед Келекаев писал: «Нарочный, посланный мною в заречные кумыкские деревни, сотник Шабази-Гирей Кандемиров, для разведывания о покушениях неприязненного нам чеченского народа, о которых я имел честь доложить Вашему Высокопревосходительству с № 26 от 31 минувшего октября, сего числа прибыл ко мне в г. Кизляр через Ландурин, объявил мне, что чеченцы действительно были собраны весьма во многом количестве из разных чеченских деревень при главном их предводителе чеченце Бейбулате Тайманове, с тем, чтобы сделать нападение на казачьи станицы, но однако сие намерение, по неведомым мне причинам, отменено и собравшиеся разъехались по своим деревням».

Зиму Бейбулат с незначительной группой проводит в набегах на Кавказскую линию. Однако война Чечни с царизмом опять идет на спад, и царские власти вновь предлагают Таймиеву прекратить сопротивление и вернуться на царскую службу. Генерал Тормасов пишет есаулу Чернову: «Относительно Бейбулата Тайманова. Вы можете убедить его моим именем, что если он обратится к обязанности своей, сделается покорным, в чем даст Вам присягу и согласится приехать с Вами ко мне, то ему возвращен будет его чин и жалованье, и может еще надеяться получить большие милости, что зависит единственно от него самого».

Оригинально решался царским командованием вопрос об источнике финансов для подкупа чеченских верхов: «Весьма согласен я на то, чтобы склонить главнейших чеченских старшин и их духовенство на пользу нашу с предложением Вами вознаграждения важнейших из них, в рапорте поименованным дать по 250, а другим по 150 рублей серебром, собрать же означенные деньги от их же деревень». Это характерное проявление «милости» со стороны царского командования.

31 мая 1811 года Бейбулат вновь приезжает в лагерь русских. Он для видимости отказывается от борьбы и живет совершенно спокойно. Но через некоторое время покидает лагерь, прихватив с собой в плен майора Шевцова. Поняв бесперспективность борьбы с царскими войсками без объединения сил горских народов, Бейбулат начинает переговоры с аварским Шах-Али-ханом о помощи чеченцам в борьбе с царизмом. Переговоры увенчались успехом. Аварский хан, получив от Бейбулата большие деньги, посылает в Чечню наемные дружины аварцев, которые в соединении с чеченцами представляют довольно серьезную организованную силу.

Царизм, отвлеченный борьбой с Ираном и Турцией, затем войной с Наполеоном, не может вести на Кавказе наступательную политику, поэтому царская администрация старается привлечь на свою сторону лидеров горских народов щедрыми подарками и всяческими уступками.

В апреле 1816 года командиром Кавказского корпуса вместо генерала Ртищева был назначен генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов. Готовясь к наступательным действиям на Кавказе, Ермолов проводит встречи с влиятельными лицами горских народов. По некоторым данным, с Бейбулатом он встречался дважды, первый раз в – Георгиевске (Гуьме); стараясь привлечь его на свою сторону, обещал за верную службу большие привилегии. Ермолов вел себя с Бейбулатом осторожно, зная, какой резонанс может вызвать среди чеченцев коварство, проявленное в отношении председателя Совета страны ( Мехкан кхел), каковым являлся Бейбулат. Так, своего подчиненного, начальника левого фланга линии генерала Грекова, впоследствии пытавшегося под предлогом переговоров заманить Бейбулата в крепость и расправиться с ним, Ермолов в письме предупреждал: «Раз Вы сами пригласили его, то Вы должны подобающим образом встретить и проводить его, ни в коем случае не задерживая и не применяя насилия. Другое дело, если Вы его взяли в плен в открытом бою. Тут уж Ваше право делать с ним, что Вам заблагорассудится».