Текст книги "Прощай, молодость"

Автор книги: Дафна дю Морье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Но я так же сильно люблю тебя. Ты не понимаешь, Хеста, ты – часть меня, ты вот здесь. Разве ты не видишь? – не соглашался я.

– А какой мне от этого прок? – спросила она.

– Что ты имеешь в виду?

– Какой прок от этой размеренной жизни, от этой спокойной любви? Я так хочу тебя, но по-другому – как в Дьеппе.

Я молча прижимал ее к себе. Ее слова меня ошеломили. Услышать такое от нее!

– С тех пор как мы вернулись, у нас никогда больше так не было. Ты все время пишешь или устаешь и совсем об этом не думаешь. Ты не знаешь, что я чувствую. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

– Дорогая, – повторял я, – дорогая.

Я не знал, что делать. Не знал, что говорить. Откуда мне было знать, каковы ее чувства? Откуда? Ужасно, что она сказала такое.

– Ты не должна, – сказал я, – Хеста, милая, ты не должна говорить такое. Это ужасно… это… я не нахожу слов. Женщина никогда не должна говорить мужчине про такое. Никогда. Это ужасно – это неправильно.

– Почему? – спросила она. – Почему? Я не понимаю…

– Любимая, это непристойно – раздувать из этого целую историю, это… это некрасиво. Одно дело, когда я тебя хочу, но ты, по крайней мере, никогда не говори об этом. Это ужасно, дорогая.

– Я ничего не могу поделать, – ответила она. – Не могу изменить себя. Раньше, когда между нами ничего не было, я не знала, что это такое. Мне никогда этого не хотелось, но ты все просил и просил и был несчастлив, пока я не согласилась. А теперь, когда я тебя хочу, когда ты заставил меня хотеть себя, ты говоришь, что это неприлично – говоришь, что это неправильно.

Это был какой-то кошмар. Я не понимал, что же произошло.

– Прости, – сказала она, – я не знала, что это покажется тебе таким ужасным. Я не знала, что это имеет значение – я имею в виду то, что я говорю об этом.

– Это не имеет значения, – возразил я.

– Если это так некрасиво, – продолжала она, – может быть, тебе лучше меня отослать? Отделаться от меня?

– Послушай, – сказал я, – ты больше не станешь расстраиваться. Ты забудешь все это. А завтра узнаем, не примет ли нас на неделю отель в Барбизоне. Будет чудесно провести несколько дней вдали от Парижа. Надо было давно уехать.

– О, Дик! – воскликнула она. – Ты не должен ради меня, не должен! Я не хочу отрывать тебя от работы.

– Любимая, это не обсуждается. Мы едем. Понятно? Я хочу уехать – хочу так же сильно, как ты…

В ту ночь я больше не работал. На следующий день шел дождь. Это вряд ли вдохновляло на поездку в Барбизон. Мы решили, что подождем день-два, пока наладится погода.

Вместо этого я повел Хесту обедать и в театр, а на следующий день у нас были билеты на концерт. Она сказала, что в восторге от этого, что она счастлива и все хорошо. Правда, я был удручен: то, что она мне сказала той ночью, лишило меня покоя. Это выглядело так, будто я не в силах ее понять, и меня потрясла мысль, что я ничего не знаю о женщинах. В моей жизни с лета все шло гладко, по плану, но теперь Хеста все испортила, признавшись в своем одиночестве. Теперь на меня легла ответственность за нее, а мне этого совсем не хотелось.

У меня были мое сочинительство и она, и меня это устраивало, но теперь я понял, что эти вещи невозможно совместить. Лучше бы она мне ничего не говорила.

Ответственность была для меня неприятной неожиданностью. Кроме того, Хеста утратила интерес к музыке, утратила радость от собственного таланта и больше не чувствовала прелести одиночества. Я вспомнил, какой она была, когда мы познакомились: холодной, безразличной и замкнутой, в своем оранжевом берете, не слышавшей того, что я говорил.

Я недоумевал, отчего она так изменилась. Быть может, я тоже казался ей другим? Это были глубокие, сложные и болезненные проблемы, и мы не могли обсуждать их друг с другом. Мы были любовниками, но подобные вещи должны оставаться невысказанными.

Я думал о том, что, как бы двое ни отдавались друг другу, становясь единым целым, они должны с легким чувством беспомощности осознавать, что всегда одиноки, пребывают в какой-то бездне одиночества. Я хотел, чтобы нашелся кто-нибудь, кто смог бы сказать, что мне делать. Кто-нибудь старше меня, умудренный опытом, тот, кто все поймет.

После того как Хеста рассказала мне, что она чувствует, я три дня не мог думать ни о чем другом. Несмотря на то что я выводил ее в свет, вынужден был отвлекаться, эта мысль не давала мне покоя.

На концерте во время антракта я сидел молча, устремив взгляд на опустевшую сцену. Хеста взяла мою руку и подержала в своих, а я перевел взгляд на нее. Она улыбалась.

– Что случилось? – спросила она. – Тебе не нравится, ты недоволен?

– Нет, – возразил я, – концерт просто великолепен. Со мной все в порядке.

– О чем ты думаешь? – продолжала она.

– Ни о чем, дорогая.

– Ты всегда так говоришь, всегда притворяешься, что ни о чем не думаешь. Скажи мне, Дик, у тебя такой несчастный вид.

– Не знаю, я думал о тебе.

– Обо мне?

– Да.

– Расскажи мне.

– Я просто обдумывал то, что ты мне сказала на днях, – ты меня немного расстроила. Мне кажется, я вел себя с тобой не так, как надо. Наверное, иногда тебе со мной было скучно, Хеста.

– Нет, дорогой, никогда. Не думай о том, что я сказала, я на самом деле так не думаю. Я устала и наговорила глупостей, так что ты не должен расстраиваться. Я счастлива, безумно счастлива.

– Правда, любимая? – спросил я. – Ты уверена в этом?

– Конечно, Дик. Эти последние несколько дней были такими чудесными, и я чувствую себя просто свиньей из-за того, что наговорила тебе в ту ночь. Ты же не будешь об этом помнить, не так ли? Обещай, что не будешь. Я счастлива, дорогой, счастлива.

– В самом деле?

– Посмотри на меня.

Началось второе отделение концерта, и мы продолжали держаться за руки, будто мальчик и девочка, которые впервые вместе пошли куда-то; дети, которые стесняются своей любви, и им необходимо касаться друг друга. Почему-то после этого мне сразу стало легче. Я посмотрел на Хесту, сидевшую рядом, и мне показалось, что она уже не так бледна, что исчезли тонкие морщинки в уголках рта и затравленный взгляд. Она сказала, что счастлива. У нее действительно был счастливый вид. Может быть, я сделал из мухи слона и ни к чему принимать все всерьез? Она была в тот момент расстроена из-за своей музыки, к тому же устала, а я, в свою очередь, был раздражен и взволнован из-за книги. В ту ночь мы оба были не в лучшем настроении. Через неделю я бы посмеялся над собой и понял, что вел себя как дурак. Такая сцена из-за какой-то ерунды! Да, нельзя терять чувство юмора.

Хеста прелестно выглядела. С ней все было в порядке. Я прошептал ей в темноте:

– Я люблю тебя.

На следующий день я почувствовал, что могу продолжать работу над своей книгой. Сначала я спросил Хесту, не возражает ли она, и она ответила: конечно нет. Так что все складывалось удачно, и я проработал весь день. Правда, я закончил рано вечером. На следующий день я поработал немного дольше, но компенсировал это, сводив Хесту вечером в театр. Погода была холодная, небо серое.

– Как насчет Барбизона? – осведомился я.

– Я оставляю это на твое усмотрение, дорогой, – ответила она.

– В такую погоду там не очень-то хорошо, не так ли?

– Пожалуй, да.

– Я думаю, если бы мы поехали туда и все время стояла такая погода, было бы довольно мерзко.

– Конечно, Дик.

– Нам бы там быстро надоело.

– Да.

– А что, если отложить эту поездку?

– Может быть, на следующей неделе или через неделю? – предположила она.

– Что-то в этом роде. Работа с книгой идет так хорошо, что порой жаль ее бросать. Но сначала скажи, что не возражаешь, ты должна пообещать, что будешь счастлива.

– Даю честное слово, что счастлива. Даю слово, что не возражаю, – заверила она.

– Конечно, мы как-нибудь съездим туда.

– Я уверена.

– Я бы на твоем месте продолжал брать уроки, дорогая, я бы это обязательно сделал. Уверен, что это пошло бы тебе на пользу, ведь музыка чудесна, не правда ли? И в любом случае – о, я бы непременно сделал это на твоем месте.

– Согласна, Дик.

– Хорошо. Мне бы тогда не пришлось беспокоиться, что тебе скучно.

– Согласна.

– Дорогая! Значит, мы счастливы, не так ли?

– Да, мы счастливы.

В конце концов мы так и не поехали в Барбизон, поскольку Хеста не напомнила, я совсем забыл об этом. Казалось, она была довольна своими уроками музыки, так что я снова мог сосредоточиться на своей книге.

Глава шестая

Я ясно вижу ту позднюю осень, на смену которой уже шла зима. Дни становились пасмурными, смеркалось в половине пятого. Я вставал со стула, закрывал ставни за окном, щупал батареи, удивляясь, почему они едва теплые, а потом возвращался к столу и принимался искать ручку и шуршать страницами блокнота. Напевая, по лестнице поднималась Хеста, она сразу же заходила в соседнюю комнату, чтобы не мешать мне. Бросала папку с нотами на кровать, переставляла стул или выдвигала ящик.

Я продолжал писать, в то же время чувствуя, что вокруг меня продолжается жизнь, и мне было уютно от привычных мелочей. На полу лежала раскрытая книга Хесты, а ее свитер висел на спинке стула. На моем столе были цветы – она поставила их сюда утром. Мои сигареты лежали на каминной доске рядом с дурацкой плюшевой кошкой, которую я как-то купил для смеха, и там же был снимок Хесты, сделанный в Дьеппе. Ее вещи и мои вещи вместе, они – часть нашей жизни; а в соседней комнате, где в центре стоит диван, мое старое пальто висит на крючке поверх ее макинтоша; мои туфли неряшливо брошены под туалетный столик, а ее – под стул, в ванной – наши зубные щетки в стаканчике и губка, которой мы пользуемся вместе. Все эти вещи создают нашу с Хестой атмосферу. Позже она заглядывает в гостиную, я отрываю взгляд от письменного стола и прошу: «Брось мне сигарету, дорогая», а она спрашивает: «Не хочешь пообедать?» – приглаживает волосы и подходит к камину. Обрывки разговора: она стоит, нахмурившись, и прикладывает палец к горлу: «Кажется, я простудилась», а я, слушая вполуха: «Разве у нас нет аспирина?»

Мы вместе раздеваемся перед сном, и у Хесты такая чувствительная кожа, что она всегда царапает ее, снимая с себя одежду. «Я забыла сказать тебе, что эта несчастная прачка заболела инфлюэнцей. Что же нам делать со стиркой на этой неделе?» А я, наклонившись над раковиной, с полным ртом воды, пожимаю плечами, потом сплевываю и, ставя зубную щетку в стаканчик: «Надо бы попросить ее дочь найти кого-нибудь».

Лежа в постели, я ощущаю привычное тепло ее тела и запах ее туалетной воды и зеваю, устраиваясь поуютнее рядом с ней и механически лаская ее одной рукой. «Напомни мне взять утром ту книгу», а она: «О, как забавно! Сегодня днем я видела одну девушку из моего пансиона. Правда, она меня не заметила».

Позже мы засыпаем: она на боку, я на животе, и ни один из нас не ворочается, поскольку мы привыкли к позам друг друга.

Мы сидим в ресторане, я просматриваю английскую газету, крошу ее хлеб, когда покончил со своим. «Ты знаешь, дорогая, я считаю, что тут стало хуже, сервис никудышный», а она уходит, не закончив ленча, чтобы не опоздать на урок. «Дик, ты не забудешь купить chocolat? [26]26
  Шоколад (франц.).


[Закрыть]У нас совсем не осталось». И я отвечаю: «Хорошо», – и продолжаю есть, проводив ее рассеянным взглядом до дверей, а потом снова утыкаюсь в газету.

Вечером, отставив на некоторое время работу, я сижу, развалившись в кресле, и пытаюсь читать французский роман, но от меня ускользает половина смысла. Напротив меня Хеста, прищурившись, вдевает нитку в иголку – она не умеет штопать и просто зашивает дырку у себя на чулке, собирая в узелок.

– В этом семестре собралась занятная публика. Мы с одной девушкой играем в четыре руки, а ее брат сочиняет музыку.

– В самом деле?

– Гораздо веселее, когда кого-нибудь знаешь. Раньше мне было как-то все равно, не знаю почему.

Что значит слово crépuscule? [27]27
  Сумерки (франц.).


[Закрыть]Никак не могу вспомнить. Мне лень лезть в словарь.

– Там появилась одна новая личность, весьма интригующая. Профессор говорит, что он блистателен. Он скрипач, но я не слышала, как он играет. Вчера я налетела на него в коридоре. Он смерил меня зловещим взглядом.

– Дорогая, что означает crépuscule?

– Кажется, «сумерки». У нас где-то есть словарь. Этот странный человек, испанец, по-моему, но он хорошо говорит по-английски: он сказал «простите» без всякого акцента.

– Надо же, – сказал я, зевая.

– О! Ванда – это та девушка, с которой мы играем в четыре руки, – пригласила меня поужинать завтра вечером, а потом мы позанимаемся. Хорошо?

– Конечно, любимая.

– В любом случае, я вернусь не поздно. Правда, в конце недели они устраивают какую-то вечеринку, она с братом. Они пригласили меня. Там, наверное, будет весело.

– Да.

– Мы не так много ходим куда-нибудь, – заметила она.

Я перелистал две-три страницы романа. Тут много описаний, их можно пропустить.

– О, конечно! Тебе будет там весело, – сказал я и потянулся за сигаретой, особенно не прислушиваясь к ее словам.

Она откусила нитку, а я продолжил читать книгу.

Роман был закончен. Я прочел его, перечитал еще раз, переписал надорванные и грязные страницы, а потом сложил все по порядку. Он выглядел грандиозно. Я аккуратно отложил его в сторону, рядом со своей пьесой.

Помню, как я стоял и потягивался, а потом подошел к камину и облокотился на каминную доску. Сердце сильно билось, руки дрожали без видимых причин. Ничто не сравнится с тем волнением, которое испытываешь, когда дописываешь последнее слово и промокаешь страницу. Конец напряжения, кульминация волнения, последнее усилие.

– Вот и все, – сказал я себе вслух, – вот и все. – Я был очень возбужден. Я был счастлив. Мне хотелось идти куда-нибудь быстрым шагом, и чтобы ветер дул в лицо.

«Как бы то ни было, я сделал это, – подумал я. – Что бы ни случилось, я сделал это».

Мне показалось, что я очень высокий – возвышаюсь над всеми. Неважно, что они мне скажут. Я пойду один, собственным путем. Мой отец стоит в окружении поклонников, и один из них спрашивает у него: «Правда, что это написал ваш сын?» И отец, переводя взгляд с одного из них на другого, выходит из своей апатии и отвечает, слегка сконфузившись: «Да, полагаю, что это так – да, это Ричард».

И тут в комнату войду я и встану перед ним. Картинки роились в моем воображении. Я стоял у камина, погруженный в свои грезы, когда открылась дверь и вошла Хеста.

– Привет, – сказала она. – Я вернулась рано, не так ли? Что с тобой? Что-нибудь не так с книгой?

Я попытался скрыть улыбку.

– Я закончил, – ответил я нарочито небрежным тоном.

– Дорогой, какой ты умный! – Подойдя ко мне, она меня поцеловала, а потом ушла в соседнюю комнату.

Я ожидал другой реакции и был слегка озадачен. Я последовал за ней в спальню.

– Что за спешка? – осведомился я.

– За мной заедут Ванда и остальные, – пояснила она. – Мы пообедаем, а потом пойдем на концерт. Не стой на дороге, любимый, я хочу достать другое платье.

Я отошел в сторону, а она начала рыться в шкафу.

– Ты мне не сказала, что куда-то идешь сегодня, – заметил я.

– Гм-м, дорогой, сказала. Я сказала тебе сегодня утром. Ты, наверное, забыл.

Я расхаживал по комнате, пока она переодевалась.

– Тебя теперь просто водой не разольешь с этими людьми, – сказал я.

– О, они забавные, их просто невозможно не любить. Где мой пояс? Дорогой, ты не видел моего пояса?

– Вот же он, на полу.

– Я никогда ничего не могу найти в этой комнате.

– Ты поздно вернешься? – спросил я.

– Не знаю. Как получится. Не жди меня.

– Я не усну, пока ты не вернешься.

– Уснешь, конечно. Ты очень устал от своей книги.

– Сколько вас будет? – поинтересовался я.

– Ванда и ее брат, и бесподобная парочка венгров, и Хулио.

– Кто?

– О, ты же знаешь, Дик, это скрипач. Я тебе часто о нем рассказывала.

– Не помню, – сказал я.

– Нет, дорогой, рассказывала. Ты меня просто не слушаешь. Осторожно, ты наступил на мою туфлю.

– Он в тебя влюблен?

– Не говори глупостей, – ответила она.

– Влюблен?

– Конечно нет. Я хорошо выгляжу? Тебе нравится эта шляпа?

– Почему ты больше не носишь беретов? – спросил я.

– Они мне надоели. У меня к ним больше душа не лежит. Скажи, что тебе нравится эта шляпа, – настаивала она.

– Не знаю. Как будто ничего. Но она какая-то странная.

– Так сейчас модно, – возразила она.

– Тебя же никогда не волновала мода. А почему ты накрасила губы красной помадой? Это что-то новенькое.

– С чего вдруг эти придирки? Мне нравится красная помада, она мне идет, – обиделась она.

– Кто это сказал?

– О, Ванда и другие тоже.

– Ты полагаешься на их мнение?

Она пожала плечами:

– Дорогой, как с тобой трудно!

– Теперь ты похожа не на себя, а на любую другую девушку, каких полно. Красная помада, странная шляпа. У тебя была индивидуальность. К чему же все портить?

– Ты не понимаешь, Дик, ты привык одеваться как попало. Ты в этом не разбираешься, поэтому не можешь оценить, как я выгляжу.

– Ну, не знаю.

С улицы донесся гудок такси, он несколько раз повторился.

– Они здесь! – спохватилась Хеста. – Мне нужно бежать.

– Что за мерзкий шум! – воскликнул я. – А куда это вы едете на такси?

– Мы обедаем в Париже, Ванда открыла какое-то новое местечко. До свидания, дорогой, пообедай и позаботься о себе.

Я стоял у окна и наблюдал, как она садится в такси. На улице какой-то придурок со шляпой в руке курил сигарету через длинный мундштук. Он взял Хесту под руку и засмеялся ей в лицо. Чертов нахал! Они влезли в такси и уехали. Я вернулся в комнату, поскучневший и раздраженный. Я не понимал, зачем ей нужно куда-то идти с этими дураками. Мне бы хотелось, чтобы она была со мной, счастливая, и болтала о разном. Это чертовски эгоистично с ее стороны! Она испортила все удовольствие от законченной книги.

До Рождества оставалась неделя. Я решил, что подожду до Нового года, а потом поеду в Лондон и найду какого-нибудь издателя, чтобы он прочел мою книгу и, быть может, также высказал свое мнение о пьесе. Но я не очень хорошо представлял, как взяться за это дело. Я могу посылать рукопись в одно издательство за другим, а ее будут возвращать, потому что не прочли как следует. Даже если бы у меня состоялась беседа с главой фирмы, я не был бы уверен, что он прочел книгу лично. Этим издателям, наверное, постоянно надоедают неизвестные авторы, претендующие на их время.

Однако мне хотелось победить благодаря своим собственным достоинствам и была ненавистна мысль спекулировать на имени моего отца. Я не хотел, чтобы мои произведения читали только потому, что я его сын. Все было очень сложно. Не стоит ничего решать, пока я не прибуду в Лондон.

Я спросил Хесту, что мы будем делать в Рождество. Теперь, когда я закончил книгу и больше не работал, мы могли бы, несомненно, как-то его отпраздновать.

– Что ты думаешь, дорогая? – спросил я.

– Не знаю, я согласна с любым твоим предложением. – Она сидела на полу в гостиной, покрывая ногти чем-то розовым.

– Как это непохоже на тебя! – удивился я.

Пожав плечами, она рассмеялась:

– Руки имеют большое значение.

– У тебя не должно быть длинных ногтей, раз ты играешь на рояле, – заметил я.

– Теперь моя игра на рояле не очень-то важна, – ответила она.

– Тебе это действительно разонравилось?

– Не знаю, я об этом не особенно думаю. Так о чем ты говорил?

– О, насчет Рождества! Куда мы поедем, дорогая?

– Поедем?

– Да. В Барбизон или к морю? Мне все равно.

– А нам нужно куда-то ехать, Дик?

– Что ты хочешь сказать?

– Ну, в Париже и так весело. Я не понимаю, какой смысл мерзнуть где-нибудь у моря или предаваться мечтам в Барбизоне.

– О!

– Как ты думаешь? – спросила она.

– Дорогая, я думал, ты любишь Барбизон.

– Да, только летом. Не сейчас. А вообще-то на сколько ты собирался уехать?

– На сколько захотим. Проведем там Рождество и Новый год.

– Понятно.

– Кажется, тебе не по душе эта идея, дорогая, – сказал я.

– Не знаю, дорогой. Конечно, я планировала что-нибудь забавное. Ванда устраивает вечеринку в канун Нового года, и мы думали съездить куда-нибудь на машине на второй день Рождества. Они предложили, чтобы ты тоже поехал с нами.

– Очень любезно с их стороны.

– Не будь таким высокомерным, любимый. С ними ужасно весело, и они очень хотят, чтобы ты был с нами.

– Мне этого совсем не хочется.

– Нет, ты будешь в восторге, как только узнаешь их получше. Как это было бы здорово – если бы мы были все вместе! Тебе бы понравилась Ванда, она очень привлекательная.

– Я ее видел и совсем не в восторге. Столько кудряшек.

– Многие считают ее красивой.

– Ну и пусть, оставим ее им.

– О, дорогой, у тебя такое сердитое лицо. Я просто не могу тебя не поцеловать, когда у тебя такой вид.

Теперь мне приходилось вынимать носовой платок и вытирать лицо после ее поцелуев: оставались следы от красной помады.

– Хеста!

– Что такое?

– Обними меня.

– Вот так, вдруг?

– Да.

– Это не так уж часто бывает, – заметила она.

– Я хочу, чтобы это случилось сейчас.

Она засмеялась, вонзив в меня ногти и покусывая кончик уха.

– Нет, – возразил я.

– Почему?

– Будь такой, как раньше, спокойной – просто обними меня. Не выношу этих твоих новых повадок.

– Ничего не могу с собой поделать – я должна что-то делать, – ответила она.

– Ты должна предоставить это мне.

– А почему мы не можем делать это вместе?

Мы засмеялись, и я подхватил ее на руки.

– Ты порочная женщина, дорогая.

– А разве тебе это не нравится? – осведомилась она.

– Нет.

– Но это же твоя вина.

– Нет.

– Да, твоя. Ты у меня был первый.

– О, дорогая…

Она была очень маленькая и легкая. Я поцеловал ее закрытые глаза.

– Что же мне с тобой делать? – сказал я.

– Давай пойдем в другую комнату и посмотрим, – предложила она.

Я уступил, и мы решили остаться на Рождество в Париже. Может быть, она была права, в Барбизоне сейчас должно быть тоскливо.

Мы перебрались на другую сторону Парижа и в первый день Рождества съели и выпили слишком много, устроив шикарный ленч, так что нам пришлось вернуться домой и проспать весь день.

На второй день мы отправились с друзьями Хесты на автомобиле в Шантийи. Автомобиль принадлежал парню по имени Хулио, и тот сам его вел. По моему мнению, он слишком уж красовался за рулем. Я сразу же его невзлюбил. Хеста сидела рядом с ним впереди, а я сзади, с Вандой и с венгеркой. Муж этой венгерки и брат Ванды поместились на полу. Машина была перегружена, и я подумал, что мы можем попасть в автокатастрофу. Мне вдруг пришло в голову, что, если бы это было восемнадцать месяцев тому назад, я бы сидел на капоте и орал, полагая, что это ужасно весело, и мечтал о том, чтобы прокололась шина, так как это было бы волнующее приключение. А теперь я сидел, очень серьезный, между двумя женщинами, глядя в спину Хесте, и скучал. Я думал о своей книге и о том, какие они все дураки и как ужасно шумят.

Мы позавтракали в Шантийи, но замок был закрыт. Парень по имени Хулио курил через свой янтарный мундштук и нес всякую околесицу о музыке. Женщины упивались его речами, даже Хеста. Она сидела за столом напротив него и, опустив подбородок на руки, не сводила с Хулио глаз. Все они действовали мне на нервы. Я вышел и поболтал со старушкой, управлявшей отелем. Во дворе играл малыш – ее внук. Он оказался очень приветливым и сразу же стал тянуть меня за руку, желая что-то показать. Было так забавно слушать, как он лепечет: такой маленький – и говорит по-французски! Я бросил ему мячик, и он довольно неуверенно заковылял за ним на своих толстых ножках.

– Voulez-vous jouer avec moi? [28]28
  Вы хотите со мной поиграть? (франц.)


[Закрыть]– спросил он басом.

– Конечно, – ответил я со смехом, и он уставился на меня озадаченно, засунув палец в рот.

Мы принялись бросать мячик друг другу. Это было так весело! Вскоре из отеля вышла вся компания.

– Хеста, – позвал я, – иди сюда, тут такой чудесный малыш…

– Что ты тут делаешь? – спросила она. – Ты так невежливо ушел из-за стола.

– Прости, дорогая, – ответил я. – Нет, ты только посмотри, я в жизни так не смеялся.

– Ты сумасшедший. – Она взглянула на карапуза. – Пошли, все ждут, мы едем в еще одно место.

Ей, по-видимому, не терпелось сесть в машину. Я дал малышу монетку в два франка.

– Pour acheter des sucettes, [29]29
  Чтобы купить леденцы на палочке (франц.).


[Закрыть]– сказал я. Потом с серьезным видом пожал ему руку и последовал за Хестой к автомобилю.

Она вынула из сумочки зеркальце и размазывала пальцем красную помаду на губах.

– Мы сядем как раньше? – спросила она. Видно было, что она прекрасно проводит время.

Остаток недели прошел довольно спокойно. В канун Нового года была вечеринка у друзей Хесты. Мне ужасно не хотелось идти – лучше бы мы пошли куда-нибудь вдвоем. Даже если бы мы пообедали в каком-нибудь многолюдном месте, к полуночи вернулись бы домой и были одни.

Это был наш первый Новый год. Мне казалось, что нужно встретить его как-то по-особенному.

Но Хеста рвалась на вечеринку. Это был костюмированный бал. Сначала мы должны были что-нибудь выпить у Ванды дома, а потом пойти куда-то танцевать. Хеста нарядилась апашем. Она надела черные брюки и малиновую рубашку, набелила все лицо, за исключением губ, и зачесала волосы за уши.

Она встала передо мной, подбоченясь.

– Ну как? – спросила она.

Теперь у нее появилась новая манера: порой она флиртовала со мной, как будто мы были незнакомцами. Это было довольно глупо. Но тем не менее выглядела она восхитительно.

– Если бы ты была мальчиком, меня посадили бы в тюрьму за аморальное поведение, – сказал я. – Ты будишь во мне противоестественные инстинкты. Иди сюда.

– Нет, – возразила она, – ты мне все смажешь, меня нельзя трогать.

– Дорогая, нам действительно нужно идти на эту вечеринку?

– Конечно, и поторопись, – ответила она.

Мне не хватило изобретательности: я просто купил бархатные брюки и надел старую рубашку Хесты, а на шею повязал платок. Бог его знает, кого я изображал. В любом случае, я выглядел законченным дураком. Мы поймали такси и отправились к Ванде. Все были в сборе, и там было еще несколько человек, которых я не знал. А Хеста, по-видимому, была знакома со всеми. Ее приятель Хулио опоздал, но когда он наконец появился, то устроил целое представление: он был в костюме тореадора и так красовался и переигрывал, что не было сил смотреть.

«Разве он не великолепен?!» – завопила Ванда.

Все они столпились вокруг него. Он смеялся и пожимал плечами, притворяясь, что ему безразличен произведенный эффект.

Я стоял в углу, беседуя с некрасивой девушкой, которая нелепо выглядела в восточном одеянии, с бренчавшими браслетами. Она спросила, не бывал ли я в Персии, и я ответил: «Нет, не бывал». В общем, было тоскливо, и мы оба обрадовались, когда кто-то крикнул: «Пошли!» После этого я за целый вечер не перемолвился ни единым словом с этой дурнушкой.

Когда мы прибыли в дансинг, возникла неразбериха со столиками, и, поскольку нам не достался длинный, пришлось составить вместе три коротких. Там было душно, сильно пахло духами и стоял табачный дым. А тут еще эти дурацкие маскарадные костюмы!

Хеста оказалась очень далеко от меня. Она мне махала и улыбалась, а я махал в ответ. Рядом со мной сидела Ванда. Она была одета венгерской крестьянкой. Выглядела она совсем неплохо. В конце концов, она была не такой уж дурой – даже спросила меня о моей книге. Казалось, она слушает с интересом. Она хотела узнать, о чем книга и какое у нее будет название. Она совсем не наскучила мне вопросами и к тому же была красива.

Вечеринка была в разгаре, и спиртного было очень много. Через некоторое время мы пошли танцевать. Ванда слишком уж прижималась, но это было не важно. Танцевала она хорошо, и у нее были приятные духи.

– Почему вы не бываете с нами чаще? – спросила она.

– О, не знаю, – ответил я. – Обычно я работаю.

– Вы слишком много работаете, – заметила она.

Оркестр заиграл мелодию, от которой у меня что-то перевернулось внутри. Ванда начала тихонько мурлыкать ее.

– Это мне нравится, – сказала она.

– Мне тоже.

Мы крепче прижались друг к другу.

– Сегодня в вас больше человеческого, – сказала Ванда. – Как правило, я вас боюсь.

Я засмеялся.

– О, вздор! – сказал я. Мне было весело.

А потом я увидел Хесту с Хулио. Она рассеянно улыбнулась мне. С какой это стати она с ним танцует? Интересно, ей это нравится? Наверное, тоскливо быть девушкой: нужно говорить «да», когда парень приглашает тебя на танец. То, что я увидел, как Хеста танцует с Хулио, отравило мне удовольствие от танца с Вандой.

Когда оркестр доиграл мелодию, мы двинулись обратно к столам. Я надеялся, что мы доберемся туда прежде, чем заиграют что-нибудь другое, иначе придется снова ее приглашать.

Я чуть ли не подталкивал Ванду, чтобы успеть.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросил я.

Была уже почти полночь, когда у меня появился шанс потанцевать с Хестой. Вокруг нее все время был народ. Странно было видеть ее среди людей, зная, какова она наедине. Здесь у нее менялись манеры. Она смеялась, поднимала брови, иначе разговаривала. «И громче», – подумал я.

– Пойдем потанцуем, – сказал я.

Как только я ее обнял, то сразу же понял, что объятия Ванды ничего не значат. Оттого, что я так близко знал Хесту, с ней у меня все выходило идеально. Моя рука привычно обхватила ее талию, подбородок коснулся ее макушки.

– Дорогая, – сказал я и почему-то вздохнул.

– Кажется, ты очень хорошо ладишь с Вандой.

– Она неплоха.

– Во всяком случае, вы так мило болтали и смеялись. Я вас видела. А ты еще притворяешься, будто не любишь вечеринки. Над чем вы смеялись, когда мы оказались рядом во время танца?

– Я не помню, – ответил я.

– Она тебе нравится?

– Не глупи, любимая, – сказал я.

Когда мне не нравилось, что Хеста танцует с Хулио, это было правильно, но казалось глупым, что она возражает против того, чтобы я танцевал с Вандой. Во всяком случае, было скучно обсуждать эту тему.

– Дорогая, – сказал я, – ты помнишь, как мы танцевали весной и ничего не говорили, а потом поймали такси? Помнишь?

– Гм-м, – пробормотала она.

– Это было чудесно, не правда ли? Мне бы хотелось, чтобы то время вернулось и мы оказались там сейчас снова.

Мысль об этом меня взволновала. Я расчувствовался, стал глупым и сентиментальным. Вероятно, я слишком много выпил. Мне хотелось, чтобы мы оказались дома, на улице Шерш-Миди.

– Давай уйдем, – предложил я.

– Нет, мы не можем. Не глупи, – не согласилась она.

– Скоро полночь, дорогая. Мы будем держаться вместе, не так ли? Ты будешь танцевать со мной в двенадцать часов.

– Да, если будут танцевать.

Она машинально хлопала в ладоши, поглядывая через плечо. Оркестр заиграл другую мелодию.

– Тебе не нужно возвращаться, – сказал я, – давай продолжим танцевать.

Мы станцевали еще один танец, но потом она вернулась к столу. Мне так не хотелось ее отпускать! В зале сейчас было на что посмотреть: шапки из бумаги, серпантин и прочая ерунда. Потом погас свет, и сразу возникли суматоха, послышались смех и возбужденные голоса.

– Что происходит? – спросила Ванда, оказавшаяся рядом со мной, и схватила меня за руку.