Текст книги "Коммандо. Бурский дневник бурской войны"

Автор книги: Д. Рейтц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

IX. Сражение при Спионоскопе

Приблизительно неделю спустя г. Зидерберг сказал мне, что я могу на две недели съездить в Преторию, и я, оставив брата следить за лошадьми, отправился на север в товарном поезде и, проведя три дня в вагоне вместе с овцами, прибыл домой. Отец не знал заранее о моем приезде, и, хотя он очень тепло меня принял, стал настаивать на моем возвращении, потому что. по его словам, англичане готовили новое наступление на Тугеле и мое место было в Натале. Я сказал, что, по мнению всех буров, серьезных действий больше не будет, но отец, тряхнув головой, сказал, что ему очень жаль, но он не может разделить наш оптимизм.

Я был разочарован, поскольку с нетерпением ожидал насладиться домашней жизнью и хорошей едой, но отец настаивал на своем, и я на второй день уехал обратно.

Я достиг нашего лагеря у Ледисмита 23-го января (1900), и оказалось, что там набирают добровольцев, чтобы отправиться к Тугеле. Я услышал, что генерал Буллер переместил английскую армию на двадцать пять миль вверх по течению от Колензо и готовится к крупному наступлению у Спионоскопа (Холм Наблюдения), который был частью бурской линии на северном берегу Тугелы. Они уже делали такие попытки в разных пунктах, чтобы найти слабое место в бурской обороне, и я понял, что отец был прав – ситуация была критической и требовались подкрепления от всех коммандо, располагавшихся вокруг Ледисмита.

От нашего коммандо требовалось пятьдесят добровольцев, причем вызвалось втрое больше, Фельдкорнет выбрал Айзека Малерба, нас с братом и трех наших соседей по палатке – Чарльза Джеппа, де Воса и Хейнекле, и еще нескольких из нашего отряда

Мы отправились через час после моего возвращения из Претории, уже после наступления темноты пересекли Клип-Ривер, и, двигаясь всю ночь на запад, к рассвету достигли Спионоскопа. Уже во время движения мы слышали звук канонады, который не смолкал ни на минуту, хотя для нас это опасности не представляло, поскольку мы были еще далеко.

После короткой остановки, чтобы наши лошади смогли отдохнуть, а мы – приготовить завтрак, нам показали вершину крутого горного хребта, проходящего справа на расстоянии мили, где мы должны были вырыть запасную траншею. Нас от самого Ледисмита сопровождал запряженный мулом фургон, на который были погружены боеприпасы, провизия, кирки и лопаты, и вот с этим непривычным инструментом мы и стали подниматься на склон.

Когда мы проработали некоторое время, фельдкорнет Зидерберг, который всегда очень тепло к нам относился, сказал, что, поскольку я был самым молодым, мне не нужно больше копать и я могу спуститься вниз к тому месту, где у нас был привал. Не очень охотно я дошел до того места, где была моя лошадь, и стал смотреть, что происходило на передовых позициях, который были не видны с того места, где мы копали траншеи.

С самого восхода солнца не прекращалась канонада м стрельба из винтовок, и сейчас, когда я был свободен, решил подойти поближе к огневому рубежу. По мере приближения стрельба становилась громче, и скоро я достиг места. с которого мог видеть линию фронта, проходившую по краю соседней возвышенности.

Черные клубы пыли и дыма от разрывов снарядов и картечи, посланных с другого берега Тугелы, висели над позициями. Судя по шуму, сражение было в самом разгаре, и я поспешил найти безопасное место. Зрелище отсюда было прекрасным. Равнина подо мной была перерезана Тугелой, сияющей на солнце, и противоположный её берег был весь покрыт английской пехотой и кавалерией. Над лесистыми холмами вдали сверкали вспышки английских орудий, и я задал себе вопрос – почему я совершил такую глупость, что оказался здесь?

В течение предыдущих дней англичане захватили несколько плацдармов на нашей стороне реки, и их отряды занимали несколько ближайших к реке холмов и хребтов, которые они смогли занять. Буры, вынужденные отступить, заняли соседние хребты и высоты, укрепили их и теперь сопротивлялись дальнейшему продвижению врага, позиции которого теперь находились в нескольких сотнях ярдов от нас.

В этом месте позиции удерживали буры из Оранжевой Республики, а ниже по течению – трансваальцы. Всего буров было десять или двенадцать тысяч человек, и они занимали позицию, в центре которой находился Спионоскоп. Они вели лишь слабый ответный огонь, экономя боеприпасы, и наша артиллерия по той же причине молчала, хотя по нам стреляло около двухсот орудий – позже я слышал, что это была самая большая концентрация артиллерии за всю историю войн.

Жертвы были значительны, и я сам видел некоторых людей, жутко искалеченных, включая отца и сына из Франкфуртского коммандо, которые были разорваны на части снарядом из гаубицы, их винтовки тем же взрывом были отброшены далеко за наши позиции.

Это был очень тяжелый день. Мало того, что был ужасно видящих столько убитых и искалеченных людей, но к этому добавлялась постоянная опасность самому стать жертвой очередного снаряда.

Казалось, что этот обстрел указывал место предстоящего наступления, и мы все время ждали перерыва в стрельбе и начала атаки, но, как оказалось, это был лишь отвлекающий маневр, и нападение планировалось после полуночи совсем в другом месте.

Я имел право оставить свою позицию, поскольку мой отряд располагался в тылу, но я не стал уходить, и оставался там, пока все не утихло к закату, когда я мог возвратиться, не потеряв лица. Я нашел добровольцев из Претории, там же, где я оставил их, копающими траншеи тем утром. Они, должно быть, поработали хорошо, поскольку закончили весьма длинную траншею.

Я присоединился к Айзеку Малербу и другим, сидящим вокруг костров, готовящих ужин, и, наблюдая за тем, как небо над Дракенсбергом становилось все темнее, болтал в течение этого тихого часа с мужчинами, большинству из которых следующим утром было суждено умереть. Фельдкорнет Зидерберг приказал мне спуститься с ним к фургону, в котором были наши запасы. Он сказал, что хочет провести там ночь, и ему нужен связной, чтобы в случае чего доставить к окопам его распоряжение, и он надеется на мои быстрые ноги.

Когда мы добрались до места, для него была разбита палатка, которую он разрешил мне разделить с ним, и скоро я уснул. Ночью шел дождь, иногда прекращавшийся, и в три утра мы были разбужены винтовочной стрельбой со Спионоскопа. Мы прислушались, но, поскольку ничего не могли сделать в темноте под дождем, а стрельба вскоре утихла, мы снова уснули.

На восходе снова началась канонада и винтовочная стрельба по тому же фронту, что и вчера, но, поскольку все это было лишь повторением вчерашнего, мы с Зидербергом не были сильно встревожены и продолжали сидеть под защитой фургона, потягивая утренний кофе, пока над нашими головами свистели шальные пули.

Пока мы завтракали, один из наших преторийцев прискакал с сообщением от Айзека Малерба чтобы сказать, что британцы ночью предприняли атаку и захватили Спионоскоп. Это было очень серьезно, поскольку, если бы холм пал – вся линия обороны по Тугеле пала бы вслед за ним, и мы с трудом заставили себя поверить в эту новость. Гонец, однако, уверил нас, что это было так, но он сказал, что сильный отряд бюргеров собирался ниже холма и что Айзек Малерб поехал вниз короткой дорогой вместе со всеми, кто был с ним, поэтому мы крикнули погонщикам, чтобы они навьючили наших лошадей, и, взяв сколько можно было боеприпасов из фургона, мы последовали за нашим проводником.

Тяжелые снаряды падали там, куда мы шли, но мы не должны были зайти так далеко, и меньше чем через пятнадцать минут достигли основания Спионоскопа. Здесь в длинных рядах стояли сотни оседланных лошадей, и мы стали искать, где остановится.

Бурская контратака началась незадолго до этого. Восемьсот или девятьсот стрелков поднимались вверх по крутой стороне холма под огнем обстреливавших их с небольшой дистанции английских войск, которые утвердились на плоской вершине после внезапного нападения накануне вечером. Многие из наших людей падали, но передовые были уже на расстоянии нескольких ярдов от скалистого края, которым был отмечен гребень холма, и солдаты поднимались из-за своих укрытий, чтобы встретить атакующих. На мгновение или два бойцы сошлись в беспорядочном рукопашном бою, когда воюющие стороны сконцентрировались по краю плато уже вне нашей видимости. Очарованные, мы наблюдали за этим, пока наши люди не исчезли из вида, а потом, очнувшись, сошли с лошадей и оставили их отдыхать, а сами пошли вслед за атакующими.

Мертвые и умирающие мужчины лежали по всему склону, и было ясно, что здесь были преторийцы, потому что скоро я нашел тело Джона Малерба, брата нашего капрала, с пулей между глаз; а в нескольких шагах от него – еще двух убитых из нашего коммандо. Дальше я нашел моего соседа по палатке, бедного Роберта Рейнека, убитого выстрелом в голову, и недалеко от него – Л. де Вильера из нашего отряда, тоже мертвого. Еще выше был Криге, еще один из людей Айзека, с пулями в обоих легких, все еще живой, и рядом с ним Уолтер де Вос из моей палатки, раненый в грудь, но бодро улыбнувшийся нам. Кроме преторийцев, было много других убитых и раненых, по большей части бюргеров из Каролины в восточном Трансваале, из которых в основном состоял отряд. Спионоскоп, хотя и крутой, не очень высок с северного склона, где мы поднялись, и нам не потребовалось много времени, чтобы достичь вершины. Здесь мы обнаружили, что наступающие захватили только каменный пояс, который ограничивал край плато, Остальная часть плоской вершины была в руках англичан, лежавших в мелкой траншее позади низкой каменной стены примерно в двадцати ярдах от нас. Оттуда они вели огонь, что делало невозможным дальнейшее продвижение. Было достойно восхищения, что буры смогли добиться такого успеха, атакуя врага по голому склону под таким сильным огнем, что весь склон был усеян их телами. Я встретил брата, спускающегося вниз и ведущего захваченных солдат и больше не видел его поскольку он имел приказ сопроводить их к Ледисмиту, и никакого дальнейшего участия в сражении он не принимал.

Мы только успели обменяться рукопожатием, и я прошел еще несколько ярдов по направлению к огневому рубежу. В течение короткой задержки я потерял контакт с г. Зидербергом, и когда я спрашивал людей, присевших позади скал, об Айзеке Малербе, то Рэд Дэниел Опперман, офицер коммандо, сказал мне, что он несколькими минутами ранее послал преторийцев в обход, чтобы обстрелять английский фланг. Идя в том направлении, я достиг места, где скальное обнажение обрывалось. Отсюда до начала следующего скального участка было примерно сто ярдов совершенно открытого пространства.

Один из мужчин, находившихся там, сказал мне, что преторийцы незадолго до того проскочили этот промежуток, и теперь они заняли позицию среди камней на другой стороне. Я решил последовать их примеру, но, как только я оставил укрытие, на меня обрушился такой огонь, что я решил не рисковать и остался где был. На полпути к к дальним скалам лежал убитый, и, приглядевшись, я узнал в нем Карла Джеппа, моего последнего соседа по палатке. Эту потерю я переживал особенно остро, потому что мы были очень большими друзьями. Внешне он был человеком суровым, но я видел от него много доброго с тех пор, как мы оказались в Натале. Поскольку я не смог добраться до своего капрала, то вернулся к тому месту, где первоначально достиг вершины холма, и занял свое место на огневом рубеже.

В течение моего отсутствия приблизительно пятьдесят солдат сдались в плен, но больше ничего хорошего не было. Мы несли большие потери от огня из английских окопов, находившихся так близко от нас, что до них можно было добросить бисквит, и моральное состояние буров было на пределе. Это понял бы каждый, кто лежал под огнем ли-метфордов, который велся с двадцати ярдов. Потери, которые мы несли, были нам хорошо видны, но мы то время не знали, что своей стрельбой причиняем противнику еще больший ущерб. Наши убитые и раненые лежали среди нас, а английские были скрыты за бруствером, поэтому мы не могли знать, что англичанам приходится еще хуже, чем нам.»

К счастью, к девяти часам ситуация разрядилась, поскольку трансваальские артиллеристы наконец привели в готовность орудие на холме, который был примерно в миле от нас и начали стрелять над нашими головами по войскам, скучившимся на небольшом плато перед нами. Огонь англичан стал меньше и наши потери также уменьшились. Положение, тем не менее, оставалось тяжелым. Солнце припекало все сильнее, а у нас не было ни еды, ни воды. Вокруг нас было множество убитых и раненых, что производило деморализующее действие. К полудню уныние стало овладевать бурами и порядок поддерживался только волей комманданта Оппермана, громкий голос которого мог поддержать любого, в ком он замечал признаки колебания. Если бы не он, все могли бы разбежаться, поскольку поползли слухи, что нас предоставили собственной судьбе. Мы видели, что на равнине под нами собирается большое количество всадников, но до конца дня помощь к нам придти не могла. Я много раз слышал, как старый Рэд Дэниэл кричал, что помощь близка, но, похоже, что сам он в это уже не верил.

Со временем люди стали покидать позицию, и это привело к тому, что к вечеру мы удерживали забрызганный кровью уступ горсткой стрелков. Я тоже хотел уйти, но мысль об Айзеке и других моих друзьях спасла меня от ухода. Ни одна из сторон не делала попыток двинуться вперед, и весь остаток этого ужасного дня обе стороны упорно держались за свои позиции. Сражение не прекращалось, огонь винтовок с малой дистанции продолжался час за часом, потери росли и жара не спадала.»

Утром я был свидетелем странного случая. Рядом со мной находился немец по имени фон Брусевиц. Он был офицером в немецкой армии, но за год до этого он своей саблей проткнул гражданского человека во время драки в берлинском кафе. Это происшествие вызвало большой шум и, чтобы не допустить народного возмущения, император уволил его из армии. Говорят, что слово «брусевитство» до сих пор используется в Германии для обозначения высокомерия офицерской касты. Может быть, поэтому он оказался сейчас на вершине Спионоскопа, где ему и суждено было погибнуть, поскольку, несмотря на наши уговоры не высовываться, он постоянно вставал из-за камней, чтобы выстрелить.

Учитывая близость к нм английских солдат, это было безумием, и, после того как он несколько раз испытал судьбу, неизбежное все же произошло. Я видел, как он снова встал, зажег сигарету, выпустил дым, не обращая внимания на летящие пули, и вслед за тем мы услышали глухой звук и он упал мертвым в нескольких футах от меня, с пулей в голове. Но вскоре повторилось нечто похожее. Снизу приехал старый кафр, который плакал и искал тело своего хозяина. Я советовал ему быть поосторожнее, поскольку он вышел из-за укрытия, чтобы поискать среди убитых, лежащих на открытом месте, но он не послушал и вскоре тоже получил пулю в голову.

Час шел за часом, мы продолжали держаться, стреляя каждый раз, когда из-за камней показывался шлем, и в ответ солдаты стреляли по нам. Мы хотели есть, мучились от жажды и устали; вокруг нас были мертвецы, покрытые роями мух, привлеченных запахом крови. Мы не знали о том, что англичане также несли тяжелые потери, и полагали, что им приходится намного легче, поэтому наше уныние росло по мере того, как удлинялись тени.

Наши люди группами уходили с позиции, открыто бросая вызов Рэду Дэниелу, который был бессилен перед лицом этого группового дезертирства, и когда наконец солнце село, я не думаю, что было нас осталось больше чем шестьдесят человек.

Стемнело очень быстро, стрельба прекратилась и наступила тишина, нарушаемая только редкими выстрелами и стонами раненых. Еще долгое время я оставался на месте, всматриваясь в темноту, враги были так близко от нас, что я мог слышать стоны их раненых и доносившиеся из-за бруствера голоса.

Мои нервы начали сдавать, и скоро мне стало казаться, что я вижу идущие на меня фигуры со штыками. Когда я попробовал найти тех, кто днем был рядом со мной, оказалось, что они ушли.» Почти в панике я оставил свое место и поспешил по краю скал в поисках компании, и к моей огромной радости, услышал грубое 'Wer da?' Это был коммандант Опперман, который до сих пор оставался на своем месте приблизительно с двумя дюжинами людей. Он сказал мне оставаться около него, и мы оставались здесь до десяти часов, слушая возню и разговоры врага.

Наконец Опперман решил отступить, и мы спустились с холма тем же путем, по которому он поднялся наверх почти за шестнадцать часов до этого. По пути мы постоянно натыкались на трупы. Когда мы спустились, оказалось, что большей части лошадей нет, их забрали те, кому они принадлежали, но наши лошади и принадлежавшие убитым и раненым оставались там же, где мы их оставили на рассвете, без пищи и воды.

Первое необходимое действие состояло в том, чтобы утолить нашу неистовую жажду и напоить лошадей из ближайшего ручья. Потом мы обсудили, что делать дальше. В течение дня большинство раненых было эвакуировано, но оставалось еще несколько в тяжелом состоянии, которых не на чем было вывезти. Они были собраны вместе, и за ними присматривал старик, который при тусклом свете пытался облегчить их страдания. Никакой информации мы получить не могли и не понимали, что делать дальше, не ведая о том, что англичане в этот самый момент уже отступают, спускаясь по своей стороне Спионоскопа. Мы же полагали, что утром увидим отряды англичан, спешащих к Ледисмиту, и буров, покидающих Тугелу.

В то время как мы говорили, г. Зидерберг вышел из темноты. Я терял его из виду в течение почти всего дня, но он все это время был на холме и спустился незадолго до нас. Он не видел никого из отряда Айзека Малерба и остальной части преторийцев, и понятия не имел, что случилось с ними. Еще несколько отставших присоединилось к нам, и мы согласились вести наших лошадей к лагерю каролинцев, который, насколько мы знали, находился недалеко. Мы, осмотрели седельные сумки бесхозных лошадей в поисках еды, а потом двинулись в путь. Достигнув лагеря каролинцев, мы застали из в состоянии полного хаоса. Фургоны грузились и все готовились уходить. Они весь день сражались и приняли на себя главный удар врага, но теперь, когда все кончилось, в лагере началась паника. К счастью, когда первые фургоны тронулись с места и всадники были готовы последовать за ними, раздался топот копыт и в середину лагеря влетел всадник, который стал кричать, чтобы все остановились. Я не мог видеть его лица в темноте, но услышал, что это был Луис Бота, новый коммандант-генерал, назначенный вместо Пита Жубера, который был серьезно болен. Он обратился к мужчинам с седла, говоря им о позоре, который покрыл бы их, если бы они покинули свои посты в этот час опасности; и столь красноречивым был его призыв, что через несколько минут мужчины ушли в темноту, чтобы повторно занять свои позиции по обеим сторонам Спионоскопа. Я полагаю, что он провел остальную часть ночи, разъезжая от коммандо к коммандо, уговаривая и угрожая, пока не убедил всех возвратиться на позиции, предотвратив таким образом большое бедствие.

Что касается Командира Оппермана и нашей партии, теперь, когда бюргеры Каролины возвращались, мы привели наших лошадей обратно к подножию Спионоскопа и стали ждать там.

Мы проснулись, когда выпала роса, и, пока небо светлело, нетерпеливо смотрели на тусклый контур возвышавшегося над нами холма, на котором не было видно признаков жизни.

Постепенно рассвело, и все еще не было никакого движения. Тогда к нашему чрезвычайному удивлению, мы увидели двух мужчин на вершине, торжествующе машущих шляпами и стрелявших в воздух из винтовок. Они были бурами, и их присутствие там было доказательством, что, почти невероятно, поражение обернулось победой – англичане ушли, и холм был все еще нашим.

Оставив лошадей, мы стали подниматься по склону мимо убитых, пока не достигли вчерашнего кровавого выступа. Отсюда мы поспешили к английским брустверам, и нашли их брошенными. На нашей стороне линии борьбы было много жертв, но более ужасное зрелище предстало нашим глазам позади английских окопов.

В мелких траншеях, где сражались солдаты, они лежали мертвыми один на другом, а в некоторых местах – в три слоя.

Бурская артиллерия произвела особенно ужасные опустошения, и некоторые тела были страшно искалечены. Всего здесь лежало не менее шестисот убитых, и немного нашлось бы полей сражений, где такое количество убитых помещалось бы на столь малом пространстве.

Вскоре после того, как я достиг вершины, Айзек Малерб и остальные преторийцы подошли туда. Они провели ночь где-то ниже холма, и как и мы, они поняли, что англичане ушли. Айзек выглядел мрачным и усталым, опечаленным смертью брата и других наших компаньонов, но был полон гордости за всех нас, потому что с того места, где мы стояли, можно было видеть Тугелу, и мы в полной мере могли оценить значение нашей победы.

Длинные колонны войск и обозов возвращались на южный берег, и всюду британцы отступали с позиций, которые были ими захвачены ранее на этой стороне реки, а облака пыли, поднимавшиеся над дорогой к Колензо, говорили о том, что и вторая решительная попытка генерала Буллера прорвать оборону Тугелы закончилась неудачей. Следующий час или два мы провели, помогая докторам английского Красного Креста унести раненых и похоронить убитых. К этому времени здесь были уже сотни бюргеров, которые днем раньше отступили и находились в соседних холмах и оврагах, ожидая дальнейшего развития событий.

К полудню Айзек Малерб приказал нам собрать убитых преторийцев. Мы в одеялах снесли их вниз и погрузили в фургон, который должен был отвезти их к Ледисмиту, откуда их должны были отправить в Преторию для похорон. Мы двигались позади фургона, который вез все, что осталось от наших друзей, ведя за собой лошадей с пустыми седлами.

Я вернулся к опустевшей палатке, поскольку в течение нескольких недель четыре моих хороших друга погибли, а наш пятый сосед, де Вос, лежал опасно раненый в каком-то лагере под Спионоскопом. Остались только мы с братом, но его послали в Преторию сопровождать пленных, таким образом я был совершенно один, за исключением нашего преданного старого слуги, который единственный мог ободрить меня.