Текст книги "Коммандо. Бурский дневник бурской войны"

Автор книги: Д. Рейтц

Местный учитель по имени Хьюго, который присоединился к нам за несколько недель до этого, ехал около меня. Снаряд взорвался с ужасным грохотом, но хотя я был ближе к орудию, ни мой мул, ни я не получили и царапины. Но когда дым рассеялся, я увидел, что мой товарищ был ужасно ранен. Он шатался в седле, из груди текла кровь. Он уронил винтовку и упал на шею лошади. После этого он выпрямился и сказал, что не собирается дать стрелкам удовольствия узнать, что они в кого-то попали, и поехал дальше к холму. Падали и другие снаряды, но никто больше не пострадал. Подняв упавшую винтовку, я подъехал к нему и увидел, что Хьюго потерял сознание и упал с лошади, а Смэтс и другие пытаются ему помочь. Осколок попал в левое легкое, и я извлек из раны искореженную пряжку от патронташа и обойму с пятью патронами. Осколок из раны я вынуть не смог. Я думал, что он не проживет и десяти минут, но спустя два месяца он снова был в седле. Мы положили его поудобнее и поднялись выше, где на хребте был ван Девентер со своим штабом. Смэтс встретился с ним в первый раз с того момента, как они расстались в восточном Сомерсете, и его приветствовали громкими криками. Сам ван Девентер поспешил нам навстречу, и через несколько секунд мы были на огневом рубеже. Выглянув из-за холма, мы увидели интересное зрелище.

Прямо под нами, на берегу ручья, стояло примерно сто двадцать английских фургонов. Большинство из них горело, и в них взрывались патроны, которых в каждом фургоне было по несколько ящиков. Среди них лежали убитые люди и лошади, было и много живых лошадей, которые ночью убежали, но потом вернулись в лагерь, где, несмотря на весь этот ужас, они подбирали овес и другой фураж, который наши успели выкинуть из фургонов перед тем, как их поджечь.

Ван Девентер дал нам краткое изложение того, что случилось. Длинный конвой подошел накануне вечером, сопровождаемый конной колонной. Он преградил им путь, после чего англичане заняли оборону и укрылись на позициях, но ночью буры прошли через них и, войдя в лагерь, подожгли фургоны. В темноте англичане не могли им противодействовать, и в результате к нашему прибытию сложилась такая ситуация: буры ван Девентера, запалив фургоны, перед рассветом отошли, и теперь обе стороны стояли друг напротив друга, между ними были горящие фургоны, и никто не мог приблизиться к противнику. Часть англичан устроилась на ферме, окруженной садом и стеной, примерно в девятистах ярдов, откуда они вели интенсивный винтовочный огонь.

Налево, в четырехстах ярдов от нас, больший по численности отряд занимал каменистый холм, за которым на возвышенности стояло полевое орудие, а справа, на другом холмике, было еще одно отделение, которое могло держать под огнем подходы к лагерю. Ван Девентер сказал генералу Смжтсу, что хочет вернуть животных, кормящихся среди фургонов, поэтому недавно он послал фельдкорнета ван дер Берга и с ним двадцать пять человек с заданием очистить холм от англичан неожиданной атакой с тыла. Он приказал им объехать этот холм под прикрытием других холмиков.

Я уже проехал на моем муле больше тысячи миль. Он был хорошим, но с его неторопливой походкой его лучше было использовать в качестве вьючного животного, и мне хотелось иметь лошадь. Еще один из нашего штаба, Мартин Бринке, также много месяцев ездил на муле и тоже хотел получить лошадь, поэтому мы решили нагнать атакующий отряд и получить лошадь или две. Мы двигались по следам отряда ван дер Берга со всей возможной скоростью. Он вел свой отряд очень грамотно, с холма их увидеть было невозможно, и, когда мы после скачки догнали их, оказалось, что он захватил солдат врасплох, его люди достигли подножия холма и ползли по нему наверх под винтовочным огнем, не неся никаких видимых потерь. Когда мы к ним присоединились, дело было почти закончено. Прозвучал еще один или два выстрела, и через несколько секунд последние солдаты уже стояли, готовые сдаться. Однако, успех дорого стоил. Элоин Вебер, бывший трансваальский артиллерист, и еще двое лежали мертвыми, ван дер Берг и еще один человек были тяжело ранены. Из приблизительно дюжины английских солдат, занимавших холм, несколько было убиты и трое– четверо ранены.

В любом случае теперь холмик был в наших руках, и стало возможным пройти к руслу ручья, на противоположном берегу которого стояли горящие фургоны, поэтому, оставив нескольких человек присмотреть за ранеными, остальные не стали терять времени и, спустившись по склону холма, прыгнули в русло ручья и побежали по его песчаному дну, пока не оказались на расстоянии броска камня от лагеря. Тогда мы выскочили из русла и помчались к лошадям, которые продолжали выискивать рассыпанные на земле остатки фуража. Когда солдаты из фермы заметили нас, они открыли по нам огонь, но нас это не остановило. Мои горячим желанием было не ездить более на муле, поэтому я за три вылазки привел себе трех хороших лошадей с седлами и полными сумками. Я привязывал каждую в русле и бежал за следующей. Остальные занимались тем же, но, к счастью, никто из них не был ранен. Привязав лошадей, я вернулся, чтобы поискать что-то нужное в фургонах, которые не успели догореть или не горели вообще, и в которых могло оказаться много полезных вещей. Пройдя среди тлеющих фургонов, я нашел повозку, которую в темноте не заметили и не подожгли. Она была совершенно целой, и. поскольку обстрел усиливался, я взял большой мешок и начал сгребать в него все, что мог найти – обувь, книги, бумаги, одежду, в том числе и английские банкноты, а затем потащил его по земле к руслу.

Я выяснил, что большинство этого добра принадлежало полковнику Доррану, который командовал конвоем, и что среди его бумаг были отчеты суда военного трибунала над коммандантом Шиперсом, на котором полковник был председателем. Мы уже слышали о том, что этот известный партизанский лидер был захвачен и казнен в Мидлендсе за несколько месяцев до этого по обвинению в нападении на поезд.

После поспешного осмотра моей новой собственности я равномерно распределил свои трофеи на трех лошадях и муле, и вернулся к генералу Смэтсу, очень довольный результатами этого утра, поскольку, не имея более необходимости ездить на муле, я имел отличных лошадей, и был одет и обут лучше, чем когда-либо за все время войны.

Вскоре после этого английские войска увезли орудие и стали отходить на юг, оставляя большое количество лошадей и мулов, которые разбежались и бродили по вельду.

Генерал Смэтс и ван Девентер решили не преследовать отступающих, потому что, даже захватив их в плен, мы должны были бы их отпустить, а мы и так захватили столько лошадей, что нам это не было нужно. Теперь мы могли спокойно посетить их лагерь, где нам никто не мог помешать, и наши люди смогли набрать большое количество боеприпасов, сбрую, боеприпасов, и, что было особенно ценно – подковы и гвозди. Пять или шесть солдат лежали убитыми в лагере, а когда некоторые из нас приехали на ферму, то обнаружили там двадцать или тридцать раненых, оставленных там под присмотром военного врача, некоторые из них ранены были очень тяжело. По просьбе санитара я объехал вокруг фермы, чтобы пристрелить раненых лошадей и мулов – у некоторых были сломаны ноги, другие истекали кровью, и, поскольку без ухода они все равно были обречены, лучше было бы прекратить их страдания. Одна из лошадей, которых я взял в лагере, была красивой небольшой темно-серой арабской кобылой со шкурой как бархат, и ловкой как серна. Я был на ней, когда поехал на ферму, и здесь ее прежний владелец, раненный офицер по имени Чапмэн, лежащий на носилках снаружи, признал ее, и предложил выкупить ее у меня за 65 Ј. Он сказал, что ее кличка была Нинни и что это была лучшая лошадь в стране. Поскольку деньги были мне бесполезны, а я сам понял, что эта лошадь хороша, как только ее увидел, я отказался ее продать, но обещал ухаживать за ней и хорошо о ней заботиться.

Коммандо провело ночь на другой небольшой ферме, где мы сначала нашли раненых ван Девентера, и здесь же похоронили наших мертвых на восходе солнца на следующий день. Тела их заранее были уложены в фургон, и, не зная этого, я провел под ним ночь, и, проснувшись утром, оказался закапанным кровью, которая медленно сочилась через его днище.

Во время похорон генерал Смэтс произнес прощальную речь. Он сказал, что среди убитых были трансваальцы, фристатеры и жители Капской колонии, то есть всех частей Южной Африки, которые принесли себя в жертву ради свободы. Когда церемония закончилась, мне приказали поехать за двадцать миль к месту, где были оставлены наши раненые, чтобы проверить, все ли с ними в порядке. Я нашел, что большинство из них в порядке, хотя несколько человек были плохи. Один из них был жителем колонии, раненым в живот, и женщина из этого дома попросила меня взглянуть на него, потому что у него началось воспаление. Пока мы осматривали его рану, он издал глухой стон и умер. Фургонщик помог мне похоронить его. Мы вырыли могилу около тока, и поскольку мы не знали никакой панихиды, мы просто подняли его за плечи и колени, положили в могилу, засыпали землей и оставили.

Пока я был на этой ферме, мы увидели, что с севера приближаются сорок или пятьдесят странных всадников, и раненые встревожились, поскольку мы не могли разобрать, кто это. Я сел на лошадь, взял винтовку и поехал в их сторону, пока не был достаточно близко, чтобы увидеть, что это не британцы. Они, как оказалось, были оставшимися в живых из той части коммандо, которую генерал Смэтс оставил по пути через Свободное государство год назад, потому что их лошади были слишком в плохом состоянии чтобы продолжать путь. Он оставил старшим над ними фельдкорнета Дрейера с приказом догнать его, когда это позволить состояние их животных, и они сделали это. Они начали путь на юг, и после многих приключений и испытаний попали сюда. Среди них был и преподобный г. Крил, с которым мои братья и я ссорились в Уорм-Батс в декабре 1900.

Несмотря на его религиозный фанатизм, он был смелым стариком, которого я начал уважать. Когда они услышали, что генерал Смэтс был недалеко, они столь стремились увидеть его, что хотели уйти сразу, но я сказал им подождать, поскольку знал, что генерал сам едет сюда, и он прибыл тем же вечером с ван Девентером и его коммандо, и с обеих сторон была большая радость.

С тех пор, как генерал Смэтс в декабре пошел в Какамас, коммандант Боувер со своим коммандо остался внизу на равнинах около Олифант-Ривер за Ван Риджсдорпом, и теперь меня посылали на их поиски. Я отдал моего мула, но взял всех трех из моих недавно приобретенных лошадей, загруженных моей добычей из лагеря. Я достиг Ван Риджсдорпа через три дня, пройдя через Нойвудчвилль, и отсюда вниз через горный перевал к нижележащей местности. Я обнаружил Боувера в Ван Риджсдорпе, а большинство его людей разбило лагерь недалеко оттуда по Тру-Тру– Ривер. Они были очень рады, когда я сказал им о успехе ван Девентера, потому что у них предыдущим утром были большие неприятности.

За неделю до этого среди них появился местный бур по имени Лемюэль Колэйн, который рассказал им, что англичане посадили его в тюрьму в Клан-Уильяме по ложному обвинению в государственной измене. Он сказал, что однажды ночью он перелез через стену и убежал, и теперь хочет отомстить с оружием в руках. Поверив в его историю, они дали ему винтовку, и он присоединился к коммандо.

Колэйн оказался британским шпионом, и, разузнав все что смог, он исчез. Из его отсутствия никто не сделал никаких выводов, потому что люди постоянно уезжали, чтобы посетить фермы или найти знакомых, и решили, что здесь то же самое, но утром коммандо было разбужено атакой английской кавалерии с Колэйном во главе, во время которой было убито семнадцать человек, в том числе мой молодой друг Майкл дю Приз.

Нападающие смогли застать наших людей настолько врасплох, что солдаты проехали сквозь лагерь, орудуя саблями, и скрылись с противоположной стороны прежде, чем наши поняли, что происходит. Они обвиняли Колэйна в предательстве, и очень надеялись, что он еще попадет им в руки, и позднее Немезида помогла его найти.

Тем временем Боувер страдал из-за этой задержки, не только потому, что потерял хороших людей, но и потому, что британцы развивали свой успех и начали наступление с целью вернуть Ван Риджсдорп, в котором находился наш штаб, потому что это был единственный город в Южной Африке все еще находившийся в бурских руках.

Я оставался с Боувером всю ночь в этом городке, которому угрожал захват, и, когда его разведчики сообщили ему следующим утром, что сильная колонна английских всадников движется к городу, он решил отойти на север к горам, пока к нему не подойдет подкрепление.

Я вместе с группой людей, среди которых были мои старые друзья Николас Сварт и Эдгар Данкер, вышел понаблюдать за движением врага. Рука Николаса была еще на перевязи, а рука Данкера – в лубках, а к его седлу была привязана подушка, чтобы бедро не так болело. Но все же при звуке стрельбы они не могли усидеть и отказались остаться в тылу, услышав, что за городом стреляют. Пройдя милю или две, мы увидели длинную колонну всадников, которые шли со стороны Олифантс– Ривер, а их разведчики раскинулись широким фронтом. Мы открыли беглую стрельбу, которая продолжалась, пока они не выдавили нас через город на открытую местность, где нам пришлось бежать к горам, чтобы присоединиться к отряду Боувера. Во время одной из перестрелок Данкер, который был рядом со мной, был ранен пулей в грудь. Раны мы заткнули кусками его рубашки и он проехал с нами еще пятнадцать миль, пока мы не добрались до коммандо. Его отослали на ферму среди предгорий, и он полностью выздоровел через несколько недель. Англичане, удовлетворившись захватом нашей маленькой столицы, дальше не пошли, поэтому и Боувер не стал уходить дальше в горы, и в конце концов решил вернуть потерянное, поэтому послал меня со срочным поручением к генералу Смэтсу, чтобы попросить у него помощи.

После тяжелой двухдневной поездки я нашел его рядом с Кальвинией, в шестидесяти милях, и, когда он услышал, что войска вернулись в Ван Ринджсдорп, то приказал, чтобы все командиры собрались. Он послал приказ ван Девентеру, чтобы он привел своих людей к началу прохода в Нойвудсвилль, где он будет его ждать, в то время как другого посыльного посылали к Боуверу, предлагая ему держать его людей ниже, пока помощь не прибыла.

Разным небольшим отрядам тоже были разосланы приказы, и генерал Смэтс со своим штабом назначили общий сбор на вершине хребта.

Все отлично сработало. В течение трех дней ван Девентер привел своих людей, и мы спустились к Урайонс-краалю на равнине, где нас с нетерпением ждал Боувер. В этот момент все наше первоначальное коммандо снова было собрано в один кулак, впервые с тех пор, как оно разъединилось под Зуурбергеном, и по этому поводу у всех была большая радость. Этой ночью мы прошли маршем, собираясь на рассвете атаковать Ван Ринджсдорп, но, когда стало светло, оказалось, что англичане ушли в место под названием Виндхук, в десяти милях от города, где устроили укрепленный лагерь, поэтому мы до темноты оставались в освобожденном городе. Генерал Смэтс решил атаковать Виндхук на рассвете, но я это событие пропустил, потому что не знал, что этот вопрос обсуждается, а на закате был отослан с сообщением к посту, расположенному по пути к Олифантсу. Я прибыл туда после полуночи и провел с ними ночь. На рассвете я пустился обратно, и, будучи на пути к Ван Ринджсдорпу, услышал вдали винтовочную стрельбу и поспешил туда.

По мере моего приближения стрельба некоторое время усиливалась, а затем стихла, так что стало ясно, что сражение закончилось. Я увидел ван Девентера, лежавшего на земле рядом со своей лошадью, тяжело раненого и страдающего от сильной боли. Из раны в горле текла кровь, и его язык был разорван пулей так, что он не мог говорить. Двое мужчин, находившихся рядом с ним, сказали мне, что лагерь в Виндхуке захвачен и сражение закончено. Я поехал в ту сторону и встретил около сотни разоруженных солдат, которые шли по вельду без ботинок. Они сказали, что наши приказали им возвращаться к Клан-Уильям, который находился в пятидесяти милях оттуда.

Через несколько секунд я достиг места действия. Генерал Смэтс окружил лагерь на рассвете, и, после напряженной борьбы сокрушил его, убив и ранив многих англичан, и захватив остальных, приблизительно двести человек. Он тоже понес потери, которые составили пять человек убитыми и шестнадцать ранеными, но в результате захватил много лошадей и фургонов с оружием и боеприпасами, и, главное, восстановил свой контроль над этой частью страны. Я проехал через лагерь и нашел Николаса Сварта, лежавшего на земле, очевидно, мертвого. Пуля попала ему в грудь и прошла насквозь, выйдя через левое бедро – очевидно, он нагнулся, когда в него попали. Он был так бледен, что я посчитал его мертвым и пошел к фургону, чтобы найти что-нибудь, чтобы прикрыть его, но, когда я вернулся, его глаза были открыты и он шепотом попросил у меня воды, которую я дал ему из своей фляги. Мы отнесли его в тень от фургона и, как могли, перевязали его раны. Поскольку все равно сделать больше ничего было нельзя, я отошел, чтобы посмотреть фургоны, которые сейчас начали разбирать. Они располагались вокруг жилого дома, который стал последней позицией англичан, и, увидев Уинделла из «Пятерки денди», я рассказал ему о Сварте. Он тоже участвовал в атаке, но не знал, что Ник был ранен, и сказал, что надо поискать в доме простыни и наволочки, которые можно использовать вместо бинтов. Пройдя в комнаты, которые носили следы недавнего рукопашного боя, мы увидели, что под камином в кухне прячется мужчина в гражданской одежде. Я подумал, что это владелец фермы, еще не отошедший от испуга, и указал на него Уинделлу. Тот воскликнул: «Боже! Это Колэйн!» Я не знал Колэйна в лицо, но Уинделл вытащил его из дома, крича тем, кто был снаружи, чтобы они посмотрели, кого он нашел, и скоро множество разозленных людей бормотали угрозы в адрес проклятого шпиона. Тому было лет сорок пять, внешне он был типичным провинциальным буром, с большой бородой и в вельветовом костюме. Он был достаточно храбр, потому что, когда наши описали ему его ближайшее будущее, он только пожал плечами и не показал никакого признака испуга. Пока мы толпились вокруг него, подошел коммандант Боувер и сказал, чтобы двое людей охраняли его, пока генерал Смэтс не примет свое решение.

Мы с Уинделлом, найдя полотно для перевязки, вернулись к Николасу, но оказалось, что его уже увезли на фургоне вместе с другими ранеными на соседнюю ферму.

Поскольку я был хорошо обеспечен лошадьми и всем необходимым после дела при Миддельпосте, фургоны меня не очень интересовали, но я набрал газет и книг, и, оставив остальных продолжать свое дело, приготовился ехать вниз, на ферму Атис, принадлежавшую старому Айзеку ван Зиджлу, члену местного парламента, где, как мне говорили, находился генерал Смэтс. Но сначала я пошел посмотреть убитых, и с грустью обнаружил среди них молодого Мартина Весселса, моего школьного друга, который много раз проводил свободное время со мной и моими братьями в старые блумфонтейские дни. Я впервые с начала войны встретил его за два дня до этого, когда приезжал в один из местных отрядов, действовавших в окрестностях. Год назад он был ранен и попал в плен, но вместе с Корнелиусом Вермаасом, теперь тоже убитым, он спрыгнул с поезда в Хекс Ривер Моунтинс, чтобы присоединиться к коммандо. Когда я прибыл на ферму Атис, генерал Смэтс был там в гостиной и беседовал с хозяином, Айзеком ван Зиджлом, жена и дочери которого находились там же. Вскоре охранники привели и шпиона, Колэйна, спрашивая, что с ним делать. Генерал Смэтс выслушал всю историю предательства Колэйна, и, опросив сопровождающих, чтобы те подтвердил его личность, приговорил его к смерти без особых формальностей. Когда генерал Сказал охранникам: «Выведите его и расстреляйте!», нервы изменили Колэйну и он упал на колени, умоляя о пощаде. Женщины в слезах выбежали из комнаты. Генерал Смэтс повторил приказ, но, когда Колэйна выводили, вошел преподобный Крил и попросил дать ему возможность помолиться о душе грешника. Поэтому Колэйна отвели к небольшой кузнице позади жилого дома и, когда я немного позднее заглянул туда, то увидел, как они вдвоем стояли рядом с наковальней и молились. Через некоторое время Андрису де Вету из нашего штаба было приказано собрать расстрельную команду, и, поскольку это задание ему не нравилось, он попросил меня пойти вместе с ним. Мы послали нескольких слуг-готтентотов вырыть могилу, так чтобы она была не видна из дома, чтобы пощадить чувства его жителей, и, приказав троим оказавшимся в саду мужчинам взять винтовки, пошли к кузнице. Поймав взгляд преподобного Крила, де Вет глазами указал на пленного, и священник, тронув того за плечо, сказал: «Брат, будь мужествен, ибо твой час настал!» Колэйн спокойно поднялся с колен, пожал руку пастору и, попрощавшись с охранниками, сказал, что готов. Мы повели его туда, где рылась могила. По пути он заговорил с нами. Он сказал, что знал, что идет на смерть, но он был бедным человеком и взял у англичан деньги, чтобы его жена и дети не голодали. Когда мы подошли, готтентоты заканчивали рыть могилу, и несчастный побледнел, когда увидел ее. Возможно, он до конца не верил в свою судьбу и надеялся на снисхождение. Даже теперь он пытался выиграть время и попросил послать за преподобным, чтобы еще раз помолиться вместе с ним. Потом он повернулся ко мне и попросил, чтобы я привел генерала Смэтса, но мы поняли, что дело надо заканчивать, поэтому де Вет завязал ему глаза и поставил его на краю могилы. Поняв, что это конец, он поднял руки и стал молиться. Когда он произнес «Аминь», они выстрелили. Колэйн свалился на дно могилы и испуганные готтентоты быстро забросали его землей.

Когда мы возвратились, то нашли, что раненные были вывезены из Виндхука и помещены в главный жилой дом. Николас Сварт был все еще жив, тряска, казалось, улучшила его состояние, поскольку он был в сознании и способен говорить. Он был помещен в комнату один, пока остальные были положены на матрацы или на соломе, везде, где хозяйка дома и ее дочери могли найти для них место. Николас был в нездоровом рассудке и решил, что я должен оставаться рядом с ним. Когда я хотел уйти, он схватил меня за руку и не позволил, поэтому генерал Смэтс сказал мене, чтобы я остался, и я провел с ним остаток того дня и всю следующую ночь. Иногда я менял влажный тампон на его ранах. Так прошло двадцать часов, и вскоре после рассвета он, наконец, задремал. С этого момента он начал выздоравливать, и через месяц снова был в порядке. Из остальных раненых умер только один, остальные быстро оправились благодаря хорошему уходу и замечательному климату.

Сам лагерь в Виндхуке не стоил тех потерь, в которые обошелся его захват, но зато теперь англичане отказались от мысли вытеснить нас на север от Олифантса и оставили нас в покое в этом районе, который мы уже начали считать своим. Генерал Смэтс снова разделил коммандо на небольшие отряды, потому что пока уму не была нужна большая сила. Это повлекло за собой много работы для членов штаба, который был сохранен, и нам пришлось много ездить, чтобы поддерживать контакт между этими отрядами.

Я, однако, оставался на ферме, поскольку Николас Сварт не хотел слышать о моем отъезде.

В то время как я был здесь, я имел время, чтобы прочитать английские газеты, которые я нашел в лагере в Виндхуке. Из разных писем и статей я понял, что в Англии было много людей, которые считают эту войну несправедливой. Я вырезал одно стихотворение и храню его до сих пор.

Мир на земле, и в людях добросердечие Рождество, 1901

 
История слишком стара: больше она не вызывает трепета.
Жалость мертва; мир – несерьезное искусство.
Как может слава на Иудейских холмах
Сделайте довольным мое сердце?
Могущественные блески нашего государства должны показать
Более достойное кредо чем десять заповедей или любовь,
Позвольте смерти и мести, обращенной к каждому противнику
Доказать наше величие.
Почему дразнят нас с мыслями о Вифлеемском противнике
И унижают славу. И возвеличивают любезность?
Музыка небес – совсем не  Гордость нашего народа.
Прости, о Боже! Позволь другим сердцам быть камнем;
Рождественское сообщение Христа потрясает меня как тростник.
Ни гордость, ни власть, ни страна не могут потворствовать.
Это кредо дикого животного?
 

Примерно через десять дней Николасу стало настолько лучше, что я был в состоянии оставить его, чтобы разыскать генерала Смэтса, которого нашел на берегах Олифантс-ривер, ниже по ее течению. До моря оттуда было всего двадцать пять миль. На следующий день он послал меня объехать окрестные отряды с приказом собраться. Через сорок восемь часов собралось шестьдесят или семьдесят человек, и с ними мы отправились к побережью, к небольшой бухте Фишуотер. Мы проехали станцию Миссия Эбенезера и к полудню через просветы в дюнах увидели блеск моря. Забавно было наблюдать выражение лиц мужчин, которые никогда не видели водного пространства большего размера, чем пруд на ферме, и, когда мы пересекли последние дюны, они с изумлением уставились на водную гладь, которая уходила за горизонт.

Они как по команде, осадили лошадей, а затем так же единодушно, словно древние греки, в едином строю бросились вперед с криками: «Море! Море!». Каждый хотел первым доскакать до воды.

Скоро они сбросили одежду, и не могли помешать им войти в волны, но хотели предостеречь их не забираться слишком глубоко. Это было бесполезно – они спустились с седел, разделись до пояса и вошли в прибой, хохоча всякий раз, когда волна накрывала кого-то с головой.

Через некоторое время генерал Смэтс приказал троим из нас проехать по берегу к находившимся недалеко хижинам и спросить там, не появлялись ли здесь солдаты. При этом произошло забавное столкновение с рыбаком-готтентотом. Он смотрел с открытым от удивления ртом на вооруженных буров, скачущих по воде, и, видя его удивление, я остановил мою лошадь и приказал, чтобы он показал мне, где проходит дорога. Он сказал, 'Какой дорога, хозяин?' Сделав сердитое лицо, я ответил, «Дорога в Англию, дурак, и покажи мне ее немедленно, потому что сегодня вечером мы хотим захватить Лондон!» Он уставился на меня на мгновение, и затем воскликнул: «Мой Бог, хозяин, не делайте этого; здесь такая глубина, что вас накроет с головой и вы все утоните!»

Когда позднее я встретил Марица и рассказал ему эту историю, он сказал, что двое из его людей недавно поехали по берегу в Заливе Ламберта, где английский крейсер стоял на якоре недалеко от берега. Спешившись, они открыли огонь. Их пули барабанили по бронированным бортам, не причиняя им вреда, а когда команда навела на них орудие на них, они поторопились исчезнуть в дюнах, но теперь они могли сказать, что принимали участие в единственном морском сражении войны! Той ночью мы разбили лагерь в дюнах, сидя без дела у костров из плавника, обсуждая, кто что видел и кто что расскажет, когда вернется домой.

Мы провели здесь еще два дня, плавая на лодке в устье реки и помогая местным рыбакам вытягивать сети. Потом мы возвратились по Олифантс-ривер к началу пути, гордясь тем, что мы на лошадях вошли в море.