Текст книги "Цветы в море зла"

Автор книги: Цзэн Пу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

К счастью, у Хэ Тайчжэня давно уже было все устроено, и его солдаты в результате непрерывной тренировки чувствовали себя в полной боевой готовности. Едва получив императорский указ, он велел Юй Хучэну той же ночью поднять солдат и побатальонно вывести их из города, а сам, уладив все дела в провинциальном управлении, захватил наиболее преданных чиновников и отправился вслед за войсками в Тяньцзинь. Там он намеревался с помощью диктатора севера закупить лучшие винтовки и скорострельные орудия, а также получить в министерстве налогов жалованье для солдат. Но в Тяньцзине он неожиданно столкнулся с множеством трудностей: даже заказанные орудия и винтовки нельзя было получить в срок.

Время мчалось быстро, в хлопотах промелькнули три с лишним месяца, а обстановка становилась все хуже и хуже. Японцы глубоко вторглись в китайские земли, взяли города Фэнхуан, Порт-Артур и Вэйхайвэй. Даже мертвые богдыханы в страхе заворочались в своих могилах. Столица бурлила. Всегда веселый лик вдовствующей императрицы омрачился: теперь она сдвинула брови, погрузилась в самосозерцание и велела приостановить торжественные приготовления к своему шестидесятилетию. Старый князь Благонамеренный был введен в военное ведомство на правах главнокомандующего всеми пехотными и конными силами. Он же разрабатывал планы военных действий. Из Тайного совета вывели двух канцлеров, заменив их Гун Пином и Гао Янцзао. Генерала Лю Икуня послали в качестве императорского уполномоченного контролировать войска, действовавшие против Японии. Хэ Тайчжэнь был придан ему в помощь со строгим приказом о немедленном выступлении.

В это страшное время, когда все кругом чувствовали себя очень тревожно, Хэ Тайчжэнь по-прежнему умудрялся сохранять такой спокойный вид, будто он в праздничной одежде и шелковом поясе ехал на прогулку. Расквартировав свою армию возле заставы, он стал терпеливо дожидаться винтовок и пушек. Только после Праздника фонарей [302]302
  Праздник фонарейотмечается в ночь полнолуния первого лунного месяца.


[Закрыть]губернатор с большим шумом выступил за заставу и, приблизившись к Хайчэну, разместил свой штаб в большом старом храме.

Перед храмом была широкая площадь, как будто специально созданная для занятий по стрельбе, а это вполне соответствовало замыслам Хэ Тайчжэня. Его подчиненные могли видеть, как губернатор каждое утро, забрав с собой триста только что обученных гвардейцев, которых он прозвал «батальоном тигров», отправляется на плац и целый день тренирует их в стрельбе по цели. Проделав эту операцию, он возвращался в свой кабинет и принимал посетителей. После обеда он обычно приглашал к себе кого-нибудь из своих любимцев, рисовал с ними пейзажи, снимал отпечатки с надписей на камнях, а с наступлением вечера закрывал двери и читал при свете лампы.

Все забеспокоились. Особенно тревожился за губернатора редактор академии «Лес кистей» Ван Цзышэн, который давно уже хотел усовестить его, но не находил подходящего случая.

Однажды утром, когда чуть забрезжил рассвет, птицы издали свой первый щебет, а Ван Цзышэн еще сладко дремал, не в силах оторваться от теплого одеяла, в комнату вошел унтер-офицер с криком:

– Командующий отправился на стрельбище! Все генералы ждут его там. Мой начальник тоже пошел туда и велел срочно позвать ваше превосходительство!

С этими словами унтер-офицер удалился. Ван Цзышэн вскочил, прополоскал рот, оделся по форме и не спеша вышел на улицу. Северный ветер бил в лицо, все было покрыто снегом, поэтому по пути на плац Ван Цзышэн успел сильно продрогнуть. Возле храма он увидел множество военных, сновавших взад и вперед. У ворот торчали два длинных шеста, покрытых красным лаком. На одном из них развевался огромный флаг с иероглифом «Командующий», а к другому был прикреплен широкий щит, на котором старинным угловатым шрифтом было написано: «Сдающимся даруется жизнь». Справа от ворот, на выбеленной стене, красовалось большое объявление, написанное небрежным почерком в манере Хуан Тинцзяня [303]303
  Хуан Тинцзянь —известный поэт и каллиграф XI—XII вв.


[Закрыть]. Все надписи были сделаны самим губернатором. В объявлении говорилось:

«Настоящим довожу до всеобщего сведения, что я получил приказ государя командовать хунаньской армией. После трехмесячного обучения мое войско выступило из заставы Шаньхайгуань на восток и в скором времени начнет решительный бой с японцами. Я полтора десятка лет изучал искусство стрельбы, и сейчас обученные мною воины поставлены в авангарде с лучшими винтовками и скорострельными пушками. Неколебимы мои позиции, грозно развеваются знамена. Армия моя только идет вперед, а не отступает, побеждает, а не терпит поражения. Могут ли истощенные долгой войной японские солдаты соперничать с моими воинами?! Но я командую армией, выступающей за гуманные и справедливые принципы, и никогда не считал подвигом убийство. Я сочувствую японскому народу, которого по приказу генералов гонят на кровопролитную войну, чтобы ценой жизни тысяч людей снискать радостную улыбку Отори Кэйсукэ. Я хочу сохранить жизнь народам обоих наших государств и поэтому откровенно заявляю вам, что после боя японским солдатам и офицерам бежать будет некуда. Видите ли вы щит с надписью «Сдающимся даруется жизнь», который я вывесил? Если японцы бросят оружие и встанут на колени под щитом, то я вышлю парламентера и приму их в свой лагерь. Обещаю кормить пленных два раза в день и обращаться с ними точно так же, как с китайцами. После окончания войны их отправят на родину. Пусть небо и духи подтвердят, что я не нарушу своего обещания. Если же варвары будут сопротивляться и упорствовать, то я берусь разбить их всего лишь в трех схватках. Когда они потерпят поражение во всех трех битвах, пощады им не будет. Пусть подумают над этим, чтобы потом не раскаиваться!»

Ван Цзышэн, одним духом прочитавший объявление, еще восхищался его необыкновенным стилем и мудрым смыслом, когда в храме вдруг раздался громкий крик, извещающий о приходе командующего.

В воротах показался Хэ Тайчжэнь в собольей шапке с коралловым шариком и синем шелковом халате на лисьем меху с узкими рукавами, отороченными выдрой. Поверх халата была надета небесно-голубая куртка для верховой езды, перетянутая поясом из белой чесучи с двумя кистями, символизирующими верность и сыновнюю почтительность.

С гордо поднятой головой он медленно шел вперед, сопровождаемый несколькими стражниками и целым отрядом гвардейцев, которые, словно осиный рой, высыпали из храма. Ван Цзышэн приблизился к командующему, отвесил поклон и последовал за ним на стрельбище. Здесь, на почтительном отдалении, уже стояла мишень с красным кружком. Триста «тигров» в одинаковой форменной одежде выстроились шеренгой по обе стороны от Хэ Тайчжэня, держа на плечах скорострельные винтовки с примкнутыми штыками, на которых сурово поблескивало холодное утреннее солнце. Рядом собрались гражданские и военные чиновники с разноцветными перьями на шапках. Хэ Тайчжэнь, остановившийся в центре стрельбища, громко произнес:

– Сегодня мы первый день на передовых позициях. Возможно, через сутки-двое нам придется вступить в решительную битву с врагом, поэтому я хочу воспользоваться сегодняшней показательной стрельбой и сказать вам несколько слов. Вы, наверное, думаете: «Вот, наш генерал рвался в бой, словно его поджаривали, а стоило нам прибыть сюда, как он уже три месяца стоит на месте и не торопится». У многих из вас, должно быть, зародились сомнения. Так вот знайте: это не означает, что я струсил, просто генерал-ученый отличается от генерала-солдафона! Сначала я мечтал уничтожить врагов до последнего и проглотить все Восточное море. Но потом, во время обучения солдат, я еще раз перечитал «Военное искусство» Сунь-цзы и в третьей главе под названием «Стратегия нападения» встретил чрезвычайно поучительную мысль. Мне стало ясно, что слова Сунь-цзы «покорить чужую армию, не сражаясь», имеют тот же смысл, что и слова Мэн-цзы: «Для гуманного нет врагов». Благодаря им я поднялся на новую ступень в командовании армией: я понял принцип неба – любить все живое – и не хочу стяжать себе славу убийством людей. Достаточно уничтожить тысяч пять японских солдат, чтобы как следует припугнуть их, и тогда можно спокойно переходить к гуманным действиям: японское войско распадется само собой. Объявление и щит «Сдающимся даруется жизнь», которые вы сегодня видели, являются началом этой новой военной тактики. Но вы, конечно, захотите узнать, на чем основана моя уверенность в победе? Я отнюдь не собираюсь попусту хвастаться: мою веру обеспечивает отряд в триста храбрецов тигров, который находится сейчас перед вами. Я уже истратил двадцать тысяч юаней на одни призы, ибо по нашим правилам каждый, кто уложит за пятьсот шагов все пять пуль в красный кружок мишени, получает восемь лян. В последнее время я выплачиваю по тысяче и более юаней в день, некоторые бойцы получили уже по двадцать – тридцать лян, таким образом, количество отличных стрелков у нас все время возрастает. На Западе меткие стрелки тоже встречаются, но там их не наберется и нескольких десятков! Даже если нам придется воевать со всеми государствами Европы, мы дадим им сто очков вперед: стоит ли говорить о крошечной Японии? Поэтому я обращал главное внимание на обучение солдат стрельбе, а не на быстроту ведения войны, считая, что качество оружия и храбрость солдат – условия второстепенные. Победа лежит у нас в кармане – зачем же торопиться? Но сейчас мастерство солдат достигло предела и настало время показать себя. Я хочу только, чтобы вы крепко запомнили мое наставление: «Не бойся смерти и не помышляй о бегстве» – тогда мы отвоюем весь Ляодун, легко усмирив японцев. Я кончил. Сейчас мы еще потренируемся в стрельбе по мишеням. Как обычно, начну я, а остальные будут продолжать!

Он велел подать оружие. Один из стражников поднес ему новенькую пятизарядную винтовку немецкого производства. Хэ Тайчжэнь вскинул ее, расставил ноги, наклонил голову набок и, зажмурив левый глаз, прицелился. Появилась струйка белого дыма, раздался выстрел, и пуля пронзила красный кружок мишени. Не успел отгреметь первый выстрел, как раздался второй, третий, – и все пять пуль легли в одно и то же отверстие. Окружающие восторженно закричали. Грянул военный оркестр, исполняя сочиненную специально для этого случая победную песню. Солдаты и офицеры стояли навытяжку. Один только художник Лянь Луфу вышел из строя и, держа в руке лист белой бумаги, стал что-то чертить на нем обгорелой ивовой веточкой.

– Что ты делаешь, Луфу? – спросил Хэ Тайчжэнь.

– Мне кажется, что нельзя не запечатлеть ваш бессмертный подвиг! Я хочу нарисовать картину под названием «Стрельба по мишеням», чтобы потомки узнали об этом замечательном событии!

– Да, пожалуй, стрельбу по мишеням можно считать новой благородной игрой, которая заменит бросание стрел в кувшин! – сказал Хэ Тайчжэнь и, подняв голову, засмеялся собственной шутке. Он еще не кончил смеяться, когда через строй протиснулся Юй Хучэн и, отдав честь, протянул командующему конверт. Хэ Тайчжэнь вскрыл конверт – это оказалась телеграмма из дворца – и вдруг горестно вздохнул.

Воистину:

 
Полдня обсуждали праздно
Удивительное сновиденье,
И телеграмма повергла
Сердце героя в смятенье.
 

Если хотите знать, о чем писал двор Хэ Тайчжэню, прочтите следующую главу.

Глава двадцать шестая
В КОМНАТУ ХОЗЯЙКИ, ПОТРЕБОВАВШЕЙ РУКОПИСЬ, ВБЕГАЕТ ПОЛУОДЕТАЯ КРАСАВИЦА. ПОСЛЕ УХОДА ИМПЕРАТОРА ПОД ОДЕЯЛОМ ИМПЕРАТРИЦЫ НАХОДЯТ ЩЕНКА

Вы уже знаете о том, что все пять пуль, выпущенных Хэ Тайчжэнем, попали в центр мишени. Но пока звучала победная музыка и рисовалась картина, которой суждено было запечатлеть сие радостное мгновение, командующий получил от двора телеграмму, в которой сообщалось, что императорский цензор обвиняет его в трех тяжких проступках: в медлительности, в разбазаривании казенных денег и в жестоком обращении с солдатами. В связи с этим Тайный совет требовал от Хэ Тайчжэня исчерпывающих объяснений. Не мудрено, что, дочитав телеграмму, полководец тяжело вздохнул.

– Человек, никогда не покидавший столицы, так клевещет на героя! Но это лишь укрепит мою решимость! – воскликнул он и передал телеграмму Ван Цзышэну. – Составь за меня телеграфный ответ! Причины, заставившие меня стоять на месте, я уже объяснил. Второе обвинение, очевидно, связано с призами за меткую стрельбу. А третье – просто выдумка, неведомо кем сочиненная. Изложи все это в соответствующих выражениях. Кроме того, надо послать телеграмму министру Гун Пину и Цянь Дуаньминю, подробно доложив им здешнюю обстановку.

Ван Цзышэн поддакнул.

А сейчас, читатель, мы оставим на время Хэ Тайчжэня, тренирующего своих солдат перед битвой, и возвратимся к Цянь Дуаньминю, который от министра поехал домой, чтобы написать Хэ подробное письмо с изложением всех столичных событий, но по дороге встретил своего слугу верхом на коне и понял, что дома неладно.

– Что случилось? – крикнул он.

– Вдова господина Цзинь Вэньцина просила передать, что ей надо посоветоваться с вами по важному делу. Поезжайте скорее, его превосходительство Лу Жэньсян уже ждет там!

Озадаченный Цянь Дуаньминь приказал повернуть лошадей и ехать в переулок Шелковой шапки. У дверей гостиной его встретил сын покойного друга, а затем и Лу Жэньсян. Цянь Дуаньминь сразу обратился к последнему с вопросом:

– Зачем нас пригласила вдова Цзинь Вэньцина?

– Да все из-за сокровища, которое ей муж оставил! – не в силах сдержать улыбки, ответил Лу.

Не успел он произнести этих слов, как слуга доложил о приходе госпожи. Войлочная штора откинулась, и перед приятелями предстала госпожа Чжан, вся в белом траурном одеянии. Дважды поклонившись, она попросила Цяня и Лу сесть на кан, а сама устроилась около дверей и сквозь слезы начала:

– Сегодня я позвала вас, господа, исключительно из-за Цайюнь. Вы занятые люди, и я никогда не посмела бы беспокоить вас ради такого пустяка, но ведь я слабая женщина, а мой сын еще совсем мальчик. Мы просто не знаем, что делать. Вы оба были лучшими друзьями мужа, поэтому я и прошу вас дать мне совет!

– Не нужно этих извинений, уважаемая невестка! – прервал ее Цянь Дуаньминь. – Скажите лучше, что натворила Цайюнь?

– Вам хорошо известно ее поведение. С тех пор как умер муж, я сразу поняла, что мне с ней будет трудно. В первые семь недель [304]304
  Первые семь недельпосле смерти близкого человека являлись периодом самого строгого траура.


[Закрыть]она очень горевала, плакала и клялась, что будет вечно ему верна. Я было успокоилась. Кто знал, что пройдет этот срок и она проявит свой настоящий характер! Часто уходит из дому, ничего мне не сказав. Потом завела моду каждый день бегать в театр; возвращается только за полночь. Уже всякие грязные слухи начинают до меня доходить. Я крепко запомнила предсмертные слова мужа, в которых он поручал мне следить за Цайюнь, и сделала ей замечание. А она, вместо того чтобы раскаяться, затеяла ссору! В последние дни она вообще невесть до чего дошла: бесцеремонно требует, чтобы я разрешила ей уйти из дому. Господа, вы только представьте себе: еще и полных ста дней траура не прошло, а я отпущу любимую наложницу своего покойного супруга! Не говоря уже о том, что люди станут шептаться за моей спиной, моя собственная совесть не позволяет сделать этого! Но если не отпустить ее, она перевернет все вверх дном, даже куры и собаки не смогут жить спокойно. Я просто не знаю, что делать!

Речь ее перешла в рыдания.

Лу Жэньсян вскочил взбешенный:

– Да как это можно! Вы, уважаемая невестка, слишком добры к ней! На вашем месте за такое бессовестное поведение я бы воспользовался правом хозяйки дома и для начала как следует проучил ее, а уж потом стал бы с ней разговаривать!

– Жэньсян, умерь свой гнев! – остановил его Цянь Дуаньминь. – Здесь нельзя рубить сплеча. Госпожа Чжан позвала нас для того, чтобы мы придумали способ, устраивающий обе стороны, а не для того, чтобы мы осуществляли ее право наказывать домашних. На мой взгляд…

Но не успел он произнести этих слов, как в комнату стремительно вошла Цайюнь в светлом крепдешиновом халате с оторочкой, сквозь прорезь которого выглядывало белоснежное белье. Ее черные, блестящие, как зеркало, волосы были собраны в простой пучок. На ней не было ни украшений, ни пудры, но чем проще и скромнее она наряжалась, тем ярче выделялась ее необыкновенная красота. Войдя в дверь, она остановилась возле госпожи Чжан и отчеканила:

– Господин Лу Жэньсян сказал, что я бессовестная. В действительности же я не хочу ни капельки притворяться именно потому, что у меня есть совесть. Я честно прошу госпожу отпустить меня! Не думайте, что я пытаюсь спорить с господином Лу! Ничуть не бывало. Не сомневайтесь, ваше превосходительство, я – человек и хорошо помню, с какой теплотой относился ко мне покойный господин. Он ушел, прожив лишь половину того, что ему причиталось, но десятилетняя любовь не забывается! Только что госпожа Чжан говорила, как я убивалась в первые семь недель и как хотела быть верной ему. Все это правда, и я поступала вполне искренне. Разве мне не хотелось искупить свою вину перед господином и поддержать его репутацию? Но такой уж у меня от природы дурной характер: люблю шум и веселье, тут я не властна над собой. Пока господин был жив, он сдерживал меня своим хорошим обращением и лаской. Сейчас же мной управлять некому, а сама я справиться с собой не могу. Если вы оставите меня здесь силой, я не поручусь, что не выйдет какого-нибудь скандала, который еще больше повредит памяти господина.

Кроме того, я очень расточительна: с детства меня не приучили заниматься хозяйством, а когда я попала в этот дом, господин всегда потакал мне и позволял тратить деньги направо и налево. Сейчас, после смерти господина, средства, естественно, сократились, и при всей милости госпожи ко мне я не могу все время требовать у нее денег. Но от привычки к мотовству сразу не избавишься. Боюсь, что наследства, оставленного господином, не хватит даже на мои карманные расходы. Вот я и подумала: чем, притворяясь верной женщиной, пятнать добрую память господина и портить карьеру его детям и внукам, лучше откровенно попросить, чтобы меня отпустили. Тогда мои поступки не будут связываться с семьей Цзинь, а меня пусть считают бессовестной. Я хочу воспользоваться тем, что госпожа, молодой барчук и вы, друзья покойного господина, сегодня здесь, и выложить перед вами все начистоту. Я твердо решила уйти. Если вы не согласны, убейте меня, и то будет легче!

Все, кто был в гостиной, остолбенели. Госпожа Чжан не выказывала особого удивления и лишь молча вытирала платочком слезы. Зато Лу Жэньсян рассвирепел так, что волосы у него на голове встали дыбом, а физиономия налилась кровью. Долгое время он вообще не мог произнести ни слова. Цянь Дуаньминь по поведению вдовы почти угадал ее намерения. Боясь, как бы Лу Жэньсян не сделал какой-нибудь глупости, он поспешно обратился к Цайюнь:

– Да, вы говорили очень правдиво! Если вы не хотите соблюдать долг верности, вас к этому никто не принуждает. Но сегодня госпожа пригласила нас специально для того, чтобы решить, как поступить с вами. Поскольку вы говорите откровенно, наш долг ответить вам тем же. Вы можете уйти, но для этого должны выполнить три наших условия. Первое: покинуть семью не в Пекине, а лишь по возвращении на юг. Дело в том, что сейчас весь город судачит о вашей связи с Сунем Третьим, и, независимо от того, правда ли это, ваш уход может явиться подтверждением слухов. Вы сами хотите уберечь добрую память о господине, а здесь у него слишком много знакомых, чтобы можно было рисковать. Второе: вы не можете уйти сейчас же. Нужно сначала отбыть годичный срок траура. Если вы действительно помните хорошее отношение господина к вам и признаете, что много лет его любили, то должны оказать подобную незначительную дань уважения. Третье: вы не хотите пустить по ветру наследство господина – это похвальное намерение. Поэтому в случае вашего ухода вы, конечно, заберете с собой только то, что он вам подарил. На остальное вы не имеете права. Если вы согласны на эти три условия, мы будем просить госпожу, чтобы она вас отпустила.

Речь Цянь Дуаньминя подавляла Цайюнь своей неопровержимой логикой. Молодая женщина чувствовала, что в каждой фразе он старается использовать ее же собственные слова, и поняла, что ей лучше согласиться.

– Все, что вы говорите, полностью соответствует моим мыслям, – произнесла она. – Я готова пойти на любые условия, не только на эти!..

– Как вы смотрите, уважаемая невестка? – обратился Цянь Дуаньминь к госпоже Чжан. – Я советую вам пожалеть ее молодость и обещать ей свободу.

– Ничего не поделаешь, – вздохнула вдова. – Придется.

– Пообещать можно, но с тем, чтобы в течение этого года она ни с кем не заводила знакомств, не устраивала скандалов, хорошенько поминала душу покойного и прислуживала госпоже! – процедил сквозь зубы Лу Жэньсян.

– На этот счет будьте спокойны, ваше превосходительство! Если я еще раз устрою скандал, вы можете прийти и вместе с хозяйкой дома наказать меня по всем правилам! – холодно усмехнулась Цайюнь и, повернувшись, вышла из комнаты.

Лу Жэньсян, высунув от удивления язык, смотрел ей вслед.

– Ну и занозистая баба! Разве можно такую держать в семье? Я думаю, уважаемая невестка, чем скорее вы от нее избавитесь, тем лучше!

– Разве я не понимаю этого! – воскликнула вдова. – Я просто боюсь, что люди, которые не знают ее, обвинят меня в неуважении к покойному!

– К счастью, вы дали согласие на ее уход по нашему совету, – возразил Цянь Дуаньминь, – и теперь никто не посмеет сказать о вас ничего дурного. Мне даже думается, что и год-то ее держать не стоит. Но я должен сообщить, что вам ни в коем случае не следует задерживаться в Пекине. Мы начали войну с Японией, и гроб с телом Цзинь Вэньцина нужно поскорее отправить на юг. Если будете медлить, морские пути могут оказаться закрытыми. Да и Цайюнь было бы полезно оставить Пекин, иначе она снова здесь что-нибудь натворит!

Лу Жэньсян горячо одобрил совет Цянь Дуаньминя. Условившись, что вдова с сыном в течение десяти дней покинут столицу, друзья отдали их на попечение начальника городских ворот и тяньцзиньского таможенного инспектора, после чего уже не оставалось никаких сомнений, что с семьей Цзинь Вэньцина ничего плохого не случится.

Вдова целыми днями хлопотала, собирая вещи. Цайюнь чинно помогала ей, ни на шаг не отлучаясь из дому. Накануне отъезда уставшая госпожа Чжан поужинала и отправилась отдыхать к себе в комнату, решив на следующее утро пораньше пуститься в дорогу. Полежав немного, она вдруг вспомнила, что днем сын говорил ей о рукописи «Дополнение к истории династии Юань», оставленной мужем. Это была работа, которой Цзинь Вэньцин отдал всю свою жизнь, и лежала она в комнате Цайюнь. Сын просил прибрать рукопись, чтобы она не потерялась.

Госпожа Чжан позвала служанку и велела ей сходить к Цайюнь за рукописью. Не сделай она этого, все обошлось бы благополучно. Но после ее приказа в доме вдруг поднялся страшный переполох и раздались отчаянные крики:

– Держите вора! Держите вора!

Вдова хотела встать, но в этот момент в комнату вбежала дрожащая Цайюнь в одной рубашке, с растрепанными волосами. В руках у нее был какой-то сверток, который она тут же передала хозяйке:

– Вы это просили? Посмотрите скорее! Ох! Я чуть не умерла от страха!

Она бросилась в кресло, стоявшее рядом с кроватью, и прижала руки к высоко вздымавшейся груди.

Вдова развернула сверток.

– Что с тобой случилось? Почему ты так взволнована и напугана?

– Когда пришла посланная вами служанка, я уже спала и дверь у меня была заперта, – дрожащим голосом начала Цайюнь. – Вдруг сквозь сон слышу стук. Я сразу поняла, что это от вас, поднялась, долго искала в темноте спички и наконец ощупью открыла дверь. Служанка сказала мне насчет рукописи, я решила зажечь свечу, чтобы поискать, но в этот момент служанка вдруг как вскрикнет. Я от страха даже свечу выронила, и показалось мне, будто какая-то черная тень выскользнула из моей комнаты и бросилась бежать. Служанка погналась за ней и закричала: «Держите вора!» А я не смела шевельнуться, боялась, что там еще один. Потом немного успокоилась, нашла рукопись и вот принесла ее вам!

– Рукопись в порядке, – сказала вдова, – а ты не знаешь, вора поймали?

Цайюнь не успела ответить, так как в спальню вошла служанка и опередила ее:

– Какое там поймали! Я собственными глазами видела, как он выскочил из-за кровати госпожи Цайюнь. Когда он приблизился ко мне, я схватила его за полу халата, но он вырвался. Я побежала вдогонку, начала кричать, но пока подоспели сторож и дворник, он уже прыгнул на крышу и скрылся. Даже черепица не затрещала!

– Цайюнь! – промолвила вдова. – Раз вор прятался у тебя за кроватью, пойди посмотри: может, у тебя что-нибудь пропало?!

– Ой, я просто одурела от испуга! – воскликнула наложница. – Хорошо, что вы сказали, а то я радуюсь, что рукопись нашлась, а про свои вещи забыла.

Она поспешно направилась в свою комнату. Не прошло и трех минут, как из ее спальни донеслись плач и крики:

– Украли мою шкатулку с драгоценностями! Что я теперь буду делать?!

Вдова послала за Цайюнь служанку и стала ее успокаивать:

– Ну, не горюй, потерянного не воротишь. Сейчас ночь, шуметь все равно бесполезно. А завтра утром, когда господа Лу и Цянь придут нас провожать, мы попросим их заявить квартальному!

Цайюнь постепенно успокоилась. В ту ночь больше никаких событий не произошло.

Утром Лу Жэньсян и Цянь Дуаньминь действительно явились их провожать. Когда госпожа Чжан рассказала им о ночном происшествии, Цайюнь стала умолять, чтобы они заявили о пропаже в участок. Цянь Дуаньминь, скрывая улыбку, согласился и потребовал у Цайюнь список пропавших вещей. Тем временем сопровождающие и кареты были уже готовы. Коляска с телом Цзинь Вэньцина двинулась вперед, остальные – за ней. Лу и Цянь проводили родственников покойного друга до самой пристани, посадили их в лодки, и вдова с гробом, сопровождаемая сыном и Цайюнь, отплыла в Тяньцзинь. Здесь их встретил инспектор тяньцзиньской таможни, который помог семье перебраться на пароход. Все дальнейшее путешествие на юг протекало без особых осложнений, поэтому подробно описывать его мы не будем.

Вернемся лучше к Цянь Дуаньминю. Через несколько дней после отъезда госпожи Чжан на юг он получил высочайший указ о его назначении в Палату внешних сношений. С тех пор ему пришлось работать в двух местах и, кроме того, частенько являться на императорские аудиенции. Дома его неизменно ждала целая толпа гостей и визитеров, так что Цяню буквально некогда было вздохнуть. Ему пришлось забросить даже свое любимое развлечение: просмотр старинных ксилографических изданий и чтение работ Хуан Цзунси и Гу Яньу [305]305
  Хуан Цзунси и Гу Яньу —знаменитые ученые и просветители XVII в.


[Закрыть]. Казалось, его можно было считать баловнем богатства и славы, вождем государственной политики, однако дела страны становились день ото дня все хуже, а положение на фронте все более угрожающим. В течение двух-трех месяцев со времени его назначения в Палату на воде и на суше следовали сплошные разгромы, крепости падали одна за другой. Это чрезвычайно тревожило Цянь Дуаньминя, он не мог ни спать, ни есть спокойно.

Однажды, когда он сидел дома и горевал о судьбах государства, привратник доложил о приходе его превосходительства Вэнь Динжу. Цянь тотчас велел просить гостя. После того как они обменялись несколькими приветственными фразами, Вэнь Динжу сказал, что у него есть секретный разговор, и попросил отпустить слуг. Цянь Дуаньминь вздрогнул от неприятного предчувствия, но приказал слугам удалиться.

– В скором времени при дворе должны произойти большие перемены, – тихо произнес Вэнь Динжу. – Вы знаете об этом?

– Ничего не знаю.

– Произойдет история, которая случилась с танским императором Чжунцзуном [306]306
  Император Чжунцзунправил всего один год (684), после чего был свергнут вдовствующей императрицей У Цзэтянь.


[Закрыть]и которой мы всегда боялись!

– Откуда это видно?!

– Вам, конечно, известно, что императорские наложницы Цзинь и Бао попали в опалу. Сегодня утром евнуха Гао Ваньчжи, который был приставлен к Бао, передали в департамент дворцовых дел и отрубили ему голову. Вдовствующая императрица хотела сначала издать указ о проведении следствия, но министр Гун Пин отговорил ее, боясь, что излишняя огласка повредит государственному престижу. Потому императрица и действовала так стремительно. Разве это не начало низложения императора?

– По-моему, это просто конфликт между двумя дворцами, а до низложения императора еще далеко, – возразил Цянь Дуаньминь.

– Погодите, это еще не все. Оказывается, Гэн И введен в Государственный совет по приказу вдовствующей императрицы. Явившись в Пекин на празднование шестидесятилетия Цыси, Гэн И передал главному евнуху Ляню тридцать тысяч новеньких серебряных юаней, которые он выманил у своего подчиненного – управляющего монетным двором. Он заявил, что приготовил эти деньги специально для того, чтобы императрица в день своего рождения могла одарить придворных. Императрица прельстилась тонким узором новеньких монет и приняла подарок. Отсюда и это назначение. Не знаю, кто рассказал об этом государю, но он заспорил со вдовствующей императрицей, заявив, что Гэн И низкий, корыстолюбивый человек, которого нельзя держать на службе. Императрица продолжала настаивать на своем. Тогда государь заплакал и сказал: «Тетушка, вы хотите сделать меня правителем страны, идущей к гибели!» Императрица пришла в страшную ярость и дала государю две пощечины, даже зубы выбила. Государь заболел и после этого долго не появлялся в тронном зале. А тут, как на грех, подвернулся генерал Юн Лу, старый приспешник императрицы, который тоже приехал в Пекин для празднования ее шестидесятилетия. Императрица поделилась с ним мыслью о низложении государя. «Боюсь только, что пограничные наместники не подчинятся», – сказал Юн Лу. Все это было буквально на днях. Отсюда явствует, что идея переворота давно уже зрела у императрицы, она лишь не решалась ее открыто высказывать!

– Я тоже кое-что слышал о причинах разлада между двумя дворцами, – промолвил Цянь Дуаньминь.

Вы спросите, откуда Цянь мог знать о причине раздора между молодым государем и вдовствующей императрицей и в чем состояла эта причина? Чтобы выяснить это, нам придется на время отложить разговор Цянь Дуаньминя с Вэнь Динжу и рассказать вкратце историю императорского бракосочетания.

Дело в том, что вдовствующая императрица приходилась государю теткой, а будущая молодая государыня была его двоюродной сестрой и племянницей вдовствующей императрицы. Смысл этого брака состоял в двойном скреплении родственных уз: крови рода Айсинь Гиоро предстояло еще раз слиться с кровью племени Нара [307]307
  Айсинь Гиоро —род, к которому принадлежали все маньчжурские императоры. Нара —род, из которого вышла императрица Цыси.


[Закрыть]. Такова была цель старой императрицы. С момента восшествия государя на престол и до его бракосочетания вдовствующая императрица Цыси, несмотря на свою строгость, относилась к императору очень ласково. Невеста, как родственница старой императрицы, состояла при дворе во фрейлинах, и старуха ее очень любила. Она уже давно задумала соединить ее со своим царственным племянником, только сам государь ничего не знал об этом.