Текст книги "Доктор N"

Автор книги: Чингиз Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

А как торжественно встречали его на бакинском вокзале в тот теплый майский день двадцатого года в качестве победителя! Кто в гимнастерке, подпоясанной военным ремнем, кто в косоворотке, и почти у всех фуражка с красной звездой, а один – при шашке, которую приставил к ноге. Но лишь он, Нариманов, в штатском: светлый костюм, да еще с жилетом, белая сорочка с накрахмаленным воротником, при галстуке, к которому привык, и открытая голова, большой высокий лоб, специально, чтобы подчеркнуть, что революция свершилась – довольно крови, надо строить новую жизнь.

Только что была телеграмма из Москвы Советскому правительству Азербайджана за подписью Председателя Совнаркома РСФСР В. Ульянова (Ленина), где почти через строку – о независимости: приветствует освобождение трудовых масс независимой Азербайджанской республики и выражает твердую уверенность, что независимая республика Азербайджан совместно с РСФСР отстоит свою свободу и независимость от заклятого врага угнетенных народов Востока – от империализма. Да здравствует независимая Советская республика Азербайджан!..

Что ж, советизация Азербайджана, это теперь ясно, была облегчена той беззаветной яростью, с какой независимые Азербайджан и Армения столкнулись из-за территориальных споров в Карабахе, а там, после Баку, до Армении рукой подать: за горло ее! И Грузию невниманием не обидеть!

Скажи кому, что у Наримана среди важных бумаг хранится портрет Гаджи... – вот он, бывший миллионер, Тагиев Зейналабдин, смотрит недоверчиво, боль внутри,– какую б бурю подняли юные левые: заигрывание с буржуазией! утрата классового чутья! симпатия к душителям свободы!.. Нариман приложил немалые усилия, чтоб спасти Гаджи в двадцатом: данной ему властью председателя Ревкома велел оставить старика в покое, пусть доживает свой век, почти сто лет ему, в дачном своем имении, выстроенном в миллионерскую пору.

Казалось: началась с нуля новая жизнь, строй её, но втянут в круговерть, и ему на стол – список К экспроприации (это Кара Гейдар). Тут же бросилось в глаза: Тагиев Г. 3., Гаджи!

И с этого начинать?

Кара Гейдар стоит над душой в своей неизменно чёрной рубашке, дюжина их у меня! сказал как-то, чтоб не думали, что в одной и той же ходит. Кара Гейдар испытать его вздумал: действительно ли Нариман выгораживает буржуев-капиталистов?

– Список к расстрелу,– и так спокойно, как само собой разумеется, вполне деловая ситуация.

– И многих успел прикончить, пока я сюда ехал? – а самого трясет, как в детстве лихорадка-малярия.

– Когда революция... – Нариман резко отодвинул список.

– Чтобы убить, большого ума не требуется!

И вдруг... – сам Гаджи явился в ревком! Шел тяжело, опираясь на простую палку, чуть кривая, но изящная, в сером пиджачке, невысокой папахе, слегка суживающейся кверху, оттого лицо продолговатым кажется, весь седой, короткая борода, как углем нарисованные глаза, взгляд озабоченный, это у него всегда, не смели задержать, пропустили к Нариману, а у него Кара Гейдар, о котором Гаджи наслышан.

– А мы только что о тебе тут толковали... добро пожаловать, Гаджи! Нариман поднялся навстречу, и к Гейдару: – Ну вот, сам явился, можешь арестовать,– дескать, попробуй, посмей.

Гаджи вспыхнул: – Еще не родился человек, который бы меня за решетку упрятал!

Нариман улыбнулся: – Не зарекайся, Гаджи, такой человек уже давно родился. – Усадил и, придвинув стул, сел напротив. – И ты садись, – к Гейдару, – можешь за мой, председательский. – Пока решал, куда сесть (так и будет стоять), Нариман продолжил: – Кое-кто хочет всех пересажать, твоя тюрьма в пять этажей, которую ты некогда подарил царю, слишком мала, не может всех вместить, зря тогда не выстроил еще одну.

Напоминание о тюрьме пришлось Гаджи не по душе: – Не тюрьму я тогда построил, – поспешил оправдаться, – мельницу, даже успел в ней разместить мукомольные машины, выписанные из-за границы, губернатор выпросил под тюрьму, дескать, городская, расположена на острове Наргин, неудобна, служащие испытывают трудности от поездок по морю, да и арестантов возить накладно.

– С чем к нам пожаловал Гаджи? – спросил Нариман, обращаясь на манер персиян, будто к кому-то постороннему. И вдруг его осенило: неужто чтоб получить свой долг, ведь не расплатился он сполна! – Если за долгом... Гаджи не дал Нариману договорить:

– Потом, потом! (Скоро расплатится деньгами новой власти, на купюрах типографским способом подпись: Н. Нариманов). – Пришёл подарить новой власти в твоем лице текстильную фабрику.

– А! понял, что и так отберут!– вступил в разговор Гейдар, полушутя, тоном, царящим здесь. Гаджи насупился. – Небось, сами рабочие и приняли решение, – такая информация поступила к Гейдару, – чтобы фабрика стала советской.

– Твоя правда, – согласился.

– Так что о даре говорить не приходится.

– Пусть так, но фабрику свою я вам дарю,– и посмотрел на Наримана в упор.

– Её уже отобрали, и твой визит, достопочтенный Гаджи, напрасен.

– Может, напрасен, спорить с тобой, Кара Гейдар, не буду, но я думал, что услышать из уст хозяина этой фабрики, – снова посмотрел на молчащего Наримана, – что он чистосердечно дарит её новой власти, не помешает, – и, чуть помедлив, – пригодится для истории.

– Ах, ты хочешь попасть в историю? – Гейдар отбросил полушутливый тон, ему показалось, что Гаджи высокомерен с ним.– Нет уже вашей истории, революция теперь нашу историю пишет!

– Если хотите знать, и у меня перед революцией заслуги есть! – вспылил Гаджи.

– Какие? – искренно изумился Кара Гейдар.

– А кто посылал деньги иранским бунтовщикам, по-вашему революционерам? Из-за этого, ты должен помнить,– обратился к Нариману,– меня даже к градоначальнику Мартынову вызывали, донос был, что потворствую революции в Иране! Российская империя,– говорил мне градоначальник,– связана узами дружбы с персидским двором, а вы... Шах, дескать, недоволен, а я ему, градоначальнику: во-первых, да будет вам известно, что мы с шахом в родстве, ибо моя старшая жена – из шахского рода Каджаров! А во-вторых, я помогаю не бунтовщикам, а сиротам и вдовам, так шариат повелевает!

– Скажи кому: Гаджи – революционер!.. – засмеют.

– А шолларский водопровод? Это вам сегодня кажется, что ничего особенного: работает, снабжая город, и вас тоже, новую власть. Я специально в Россию человека посылал, чтобы на мои деньги привез целый состав машин, насосов и прочего оборудования, у меня все-все в расходных книгах отмечено!

– Одной рукой грабили народ, а другой – щедро тратили, ведь так?

– Когда было худо Бакинской коммуне, я ей сто тысяч наличными вручил! А школа для девочек-мусульманок?

(Помнится,– мог сказать Нариману,– в моей школе учились и твои племянницы, я и сейчас помню их имена: Набат, Гумру, Ильтифат; а дочерей своих, Сару и Лейлу, пошлет учиться в Смольный девичий институт, их, правда, поначалу не примут, ибо не дворянского происхождения, но тут возмутится жена Гаджи Сона-ханум, дочь царского генерала Араблинского, и детей примут как генеральских внучек).

– ... Захотел, мол, Гаджи – и разрешили. Даже если и деньги есть, притом немалые, дело не сдвинется. Тут и смекалка нужна, хитрость, кого попросить, через кого выйти на нужных людей. Все мне тогда отказали, даже покойный император Александр III, и не без воздействия мусульманских духовников, с ними разлад у меня был. Как говорят наши кочи, не чашка-ложка были мы, ни мира, ни любви, возмущались: чтобы девочки-мусульманки в школу ходили?.. допустить противное шариату богохульство?.. – Разговорился Гаджи, за тем ли сюда шел? Но кому рассказываешь о своих благодеяниях? Кара Гейдару? Даже Нариману, который молчит, и не поймешь, о чем он думает? А Гаджи говорит как ни в чем не бывало: будто и революция не свершилась, и кровь не льется от пуль и штыков армии, старое доброе время, он в гостях у Наримана, решил навестить человека, которому много-много лет назад помог, приютил, и пришел, чтоб спросить: Как ты тут, не нужна ли тебе моя помощь? и некстати разговорился: – А хитрость моя, что школу для девочек-мусульманок назову, в знак высочайшего уважения вашим именем, матушка мусульман Александра Федоровна, так и сказал императирице, если будет на то царское благословение, и в банк, честь честью, полторы сотни тысяч на нужды школы. Но прежде пригласил служителей ислама, из друзей, чтобы благословили, и они одобрили начинание, как иначе? Разве не сказано в Коране, что Наука важна для всех мусульманок и мусульман что Наука нужна всем от колыбели и до могилы? В мечети даже кое с кем из особо фанатичных спорить пришлось: У тебя недавно дочь заболела, кто ее лечил? У нас-то врачей нет! Усатый Амбарцум! И вылечил, хвала ему. Наши богатыри, которых я посылаю учиться, привозят жен из Англистана, Франкистана, Москвы, ибо их не устраивают наши лишенные грамоты девушки, и рождаются от таких браков дети, которые... – вдруг опомнился: где он? о чем говорит? другие времена, другие нравы: – Так вот, фабрику свою я вам дарю, а что касается других моих богатств, – тут он слегка повернул голову к Кара Гейдару, -то их я вам дарить не намерен, можете взять силой, у вас теперь и армия, и пушки, и броневики, разоряйте мои нефтяные промыслы, рыбные мои промыслы на Куре и Каспии, рубите мои леса в Кубе и Евлахе, забирайте пароходы и грузовые суда, типографии мои (где я тебя печатал, Нариман), да, это я вам не дарю и дарить не намерен, впрочем, все вы уже забрали, но одно утешает, что до моих лесов в Энзели и Реште руки ваши не дотянутся, потому что Иран не позволит, хоть и помогал я тамошним бунтовщикам свергнуть шаха, но персы не злопамятны, как некоторые из моих сородичей... – Поднялся, чтоб идти.

– Постой, Гаджи! По декрету, подписанному мной как новой властью, национализируются...

– Я не намерен, – перебил его Гаджи, – обсуждать ваши грабительские законы.

– Отчего же грабительские? Мы национализируем нефтяную промышленность, дабы остановить хищническую эксплуатацию недр. Каспийский торговый флот...

– Знаю: морские и речные суда, береговые сооружения, конторы, склады, агентства со всем движимым и недвижимым имуществом! И про водопроводные предприятия знаю, стоном стонут хозяева Загульбинского, Бинагадинского, Биби-Эйбатского и Каспийского водопроводов!

– Мы определим им жалованье, пусть работают.

– Силой отбираете телефонные предприятия, лесные склады, разоряете братьев Адамовых, Биерингов, Сименсов, реквизируете стальные ящики банков, платину в слитках и монетах!

– Но дай досказать в отношении тебя. Твоя жизнь и жизнь твоих близких в полной неприкосновенности,– еще решение не принято, но Нариман говорит как о свершившемся факте.

– Спасибо... Мой в четыре этажа особняк в Москве, напротив Кремля, который я выстроил в семнадцатом, отняли русские, сказал я: Россия далека, земля русская, так тому и быть, но я надеюсь...

– Гаджи,– Нариман понял, куда тот клонит,– твой дом в Баку не тронем, выбирай, где хочешь жить: в городе или на своей даче.

– А там и здесь нельзя? Ладно,– согласился,– буду жить на даче.

– Еще бы не жить ему в Мардакьянах,– заметил Кара Гейдар, когда Гаджи ушел.– Четырнадцать комнат внизу, столько же наверху, роскошный сад, виноградники, бассейн, собственная динамо-машина, подающая электроэнергию.

– Добавь ещё, – словно подзадоривая Кара Гейдара, бросил Нариман в топку его зависти, – баню, специальную тендирную-пекарню для выпечки собственного хлеба, огромная кухня выложена, пол и стены, фигурным кафелем да из фигурного же паркета полы залов и комнат!

Кара Гейдар уловил издевку Наримана:

– Что ж, со временем экспроприируем в пользу трудового народа.

– Без меня! – отрезал Нариман и, глянув на Кара Гейдара, подумал, что тот может ложно интерпретировать его слова: мол, Нариману нечем возразить, потому не желает, чтобы впутывали в это дело.

– Выразился не точно,– поправился.– Хотел сказать: после меня!

(А и отберут, как только Нариман покинет Баку.)

И ГОНИТ ВПЕРЕДИ СЕБЯ

сначала поймали Наримана, потом Гюльсум,– Кара Гейдар с

конным своим отрядом.

– я ж наказывал,– сокрушается Нариман,– чтобы не

приезжала! – о сыне ни слова, чтоб не обмолвилась, где

он, услышат – заберут.

но Гюльсум успевает шепнуть:

– он у твоей мамы, – Нариман не удивляется, что мама жива.

потом их развели.

– по какому праву? – повысил Нариман голос на Кара Гейдара,

когда остались одни. – как смеешь?!

Кара Гейдар ехидно улыбнулся: – таков приказ.

– чей? я председатель ревкома!

а тот ему тюркской поговоркой: повыше верблюда есть

слон! мол, и над тобой есть начальник.

– кто в Азербайджане превыше меня?

Кара Гейдар назвал незнакомую Нариману фамилию, он, как ни

странно, не переспросил, поверил, что такой человек есть.

– иди вперед, – ему Кара Гейдар, – не оглядывайся. Нариман ступил

на горбатый помост, сейчас выстрелит в спину.

вдруг его стали обливать водой, густая из шланга струя, и он

тотчас промок, слышит голос Кара Гейдара – спокойный, без тени

угрозы:

– это Коба подсказал, чтобы было небольно, левую часть, где

сердце, подморозить.

Нариман не может ответить, чувствует, как тело немеет, гаснет

стремительно мысль, погружаясь в черноту, то ли пробудился, то ли

не спал, разыгралось воображение; минуту-другую тревога не

покидала Наримана, потом вздохнул довольный, что Гюльсум с

Наджафом в безопасности.

Угасло сонное сознание, доволен удачной фразой, надо записать. И позвонить Гюльсум: как они там?.. Пусть приезжают.

Случится в те же дни курьез, когда хлопчатобумажная фабрика Гаджи на Зыхе, став достоянием рабочего совета, пригласила Наримана на торжества по случаю присвоения ей имени Ленина. Алые кумачи, портрет над входом в красных лентах, полотнища, белые блузки, яркие платки. Нариман выступил, зачитав текст только что подписанного им декрета:

– ...Все предприятия Кавказского акционерного общества для обработки волокнистых веществ,– и полностью имя,– Гаджи Зейнал Абдина Тагиева,– вместе с принадлежащей этому обществу хлопчатобумажной фабрикой на Зыхе национализируются. (Бурные аплодисменты.) Впредь фабрику именовать Красная фабрика имени Владимира Ильича Ленина. (Бурные аплодисменты.)

Возвращаясь, встретил по дороге одиноко бредущего Гаджи, остановил машину, чтобы предложить аксакалу довезти его до дому, но тот вспылил, и слова Гаджи, с подачи шофера, очевидно, молниеносно разнесутся по Баку:

– Я уважаю Ленина,– молвил Гаджи, – но в компаньонах его не имел, акциями моими он не располагал, в родственных связях с ним не состою, и потому не могу понять, по какому такому праву фабрика, выстроенная мной и на мои деньги, отдана ему?

Нариман возразил:

– Фабрика отдана рабочим, а не Ленину.

– Но мне прочли слова, аршинными буквами намалеванные на красном полотнище, кстати, моя бязь: Фабрика Ленина.

– Имени Ленина, Гаджи, только и всего.

Гаджи побрел дальше, точнее, свернул за угол в узкую улочку, куда машина въехать не могла.

ГЛАВА ТАКТИЧЕСКАЯ, и по обе стороны – пропасть.

Все помнят, как резали их, но никто не помнит, как резали они.

А ты сам?

Что я?

Ах, да, ты написал повестушку о трагической любви тюрка и армянки.

Тогда резни не было, она зрела, я решил упредить.

Потом была резня. И все молчали.

Сабир не молчал.

Ну да, Интернационал: меж вами дьявол-иблис, то бишь русский царь, которому выгодно, чтобы вы, о безмозглые армяне, о глупые тюрки, резали друг друга. Правда, высокочтимый Сабир, мир праху его, горько сетовал при виде земляков: дьявола увижу – не боюсь, змею увижу – не боюсь, гидру... и так далее, и все нанизано на единую рифму, а как увижу земляка – боюсь, боюсь... Но мы отвлеклись! Так о чём мы?

О тебе! Твоей телеграмме!

На радостях дал ее, эту телеграмму, дабы положить конец кровопролитию: Азербайджан дарит Армении так называемые спорные земли, и отныне все пограничные столбы пойдут на слом!

Ну, зачем их ломать, скажи в своем романтическом стиле: лягут в фундамент всемирного братства народов.

Да, я дал телеграмму и не раскаиваюсь!

По совету, уж признайся честно, кого: кто был рядом. И дирижировал издалека.

Хотелось разом отбросить войны, взаимные оскорбления, фальшь, разорвать цепь обманов, а там не за горами – мировая революция!.. Да, немало было лжи как с той, так и с этой стороны. И у нас, в республике нашей, постарались, пока не советизировали её!

Занятное слово: советизация!

Скоро отбросим.

Как ложное?

Нет – в угоду гладкому ходу истории: не пришли, чтоб навязать (...изация), а возникла потребность, и помогли установить Советскую власть. Так вот – ложь наших состояла в том, что якобы армянское население в городах и деревнях Нагорного Карабаха встречает славные тюркские войска с хлебом и солью, принимает азербайджанское подданство, оружие сдается добровольно, жизнь вошла в нормальную колею, установились теплые отношения между мусульманами и армянами.

А теперь о геноциде.

Может, не надо?

Нет, внести ясность, дабы положить конец диффамациям.

Ты о Балканской войне?

Цепочке измен! Да будет известно, разве я не знаю? первенство в депортации населения, которое подозревается в симпатии к противнику, принадлежит царю! Именно он в начале войны выставил турок, которые здесь жили, за свои границы, сочтя неблагонадежными, хотя никаких мятежей не устраивали, и невольно подсказал султану проделать то же в качестве ответной меры против собственных мятежных армян!

Ты о Ванском восстании?

И каталикос, чья резиденция на территории России, на основе сведений, полученных от патриарха Стамбула и армянской национальной Ассамблеи в Турции и зная о готовящемся мятеже, просит Кавказского генерал-губернатора передать государю чувства верности турецких армян, а в ответ – обещание царя содействовать созданию на обломках Оттоманской империи Армянского государства от моря до моря. Впрочем, и Лондон, дабы поощрить к возмущениям и ослабить Турцию, учредил Комитет по возрождению Армении, кухню пропаганды. В политике президента Вильсона вторым пунктом после расчленения Оттоманской империи было создание Великой Армении, тамошняя диаспора в течение десятилетий вела активную работу во имя осуществления вожделенной мечты, всякая осторожность была отброшена, тот же Пасдермаджян... – повторяешься? Нет: это слова ванского депутата Папазяна, который, перейдя на сторону царя, понял: Державы нас обманули, принеся в жертву собственным интересам!

И ЗРЕЛИ ПЛАНЫ,

о чём в донесении первого (и последнего) посла, точнее, полпреда Российской Федерации в Грузинской республике – в канун ввода частей Красной Армии для захвата и советизации Грузии.

– Нашего Мироныча?

– Впрочем, не только донесение, как нагрянуть, застать врасплох и вернуть в материнское, еще со времен Екатерины Великой, лоно: хоть и полпред, но смотрит глазами хозяина, но и записка члена бюро Кавказского краевого и Бакинского комитетов нашей партии, мощные рычаги, Микояна.

Армянское правительство, имея грандиозные планы расширения собственной территории и создания Великой Армении, а также пользуясь сочувствием,зачеркнул: надо б сильнее! – поддержкой союзников и Деникина, всемерно их поддерживает (поддержка – поддерживает!.. сойдет, важна мысль!), а с Деникиным находится в тайном военном союзе.

Внутри страны анархия, господство вооруженных шаек, голодные смерти, эпидемии, и к тому же организованное истребление мусульман, которое ежеминутно может вызвать объявление войны Азербайджаном.

В Грузии при благоприятных внешних обстоятельствах (каких – пока не уточнять) возможен большевистский переворот. Главное (звено цепи?) Азербайджан, нефть! Здесь, в Азербайджане, власть как на море, так и в городе в руках англичан, а национальное правительство под их каблучком выполняет роль жандарма. Бакинская организация ставит очередной задачей захват власти в Азербайджане, для чего имеются уже огромные военные базы. Дашнаки дожидаются присоединения Карабаха к Армении, но само армянское крестьянство Карабаха на пятом своём съезде решило примкнуть к Советскому Азербайджану. Необходима помощь деньгами, работниками, особенно мусульманами, литературой, главным образом, на тюркском, а также на русском, армянском и грузинском языках.

А в заключение – уже Киров, передав информацию, известил, что давно пора кончать с играми в независимость, Россия задыхается, нужна нефть, у Кирова припасена на скорое будущее восторженная фраза, когда войска войдут в Баку, – обвенчаться навеки с Азербайджаном, и не важно, кто кому муж, а кто – жена.

Помнишь? Ты часто цитировал к месту и не к месту: ночь революции, обручение, поистине перепуталось, где жених, а где невеста? А коль скоро свадебно-любовная терминология, тут не до ревности.

Далее пунктиром, еле заметно, для понятливых, множество актов или действий с мизансценами, суфлерами, масками, они на обложке книги Наримана, где собраны его комедии и трагедии, скоро выпустят в Москве, если линии от кончиков губ идут вниз, то плач, унынье, страдание, если вверх, то радость, смех, довольство жизнью.

Акт первый – отзыв Наримана из Астрахани в Москву (для тайных переговоров?).

Акт второй – доклад Наримана Ленину: Я откровенно и ясно изложил свои мысли. Какие? Ленин одобрил мои предложения (перед решающим третьим актом?). Два часа беседы и занятные ходы ровесников, почти в один день появились на свет – один в Симбирске, другой – в Тифлисе, неторопливость, чтоб отшлифовать детали, ибо главное – решено. Речь вождя умиротворяет, срезая зигзаги, и не собьешь, к тому же не экспромт, а рождены после долгих размышлений, не то что у Наримана: импровизация. Ещё встречи-репетиции, но уже без Наримана, за его ненадобностью.

А в финале ликованье масс, вызванное крылатым политическим лозунгом, выговорен со сладковатым тюркским акцентом, – глас народа в устах наримановского выдвиженца из сельских низов: Расия Баку революсия качай-качай, а Баку Расия нефть качай-качай! Все встают, Коба, Серго, Микоян, Киров, долгие продолжительные аплодисменты, ай да молодец, истинно большевистская выучка! читается внучка, опечатка, спешат наборщики. Да, впору б родиться внучке, – сын родился, хрупкое существо, но с очень сильными ногами, руки тоже не поддаются, Гюльсум не справлялась, Нариман держал ноги Наджафа, когда Гюльсум его пеленала, вырывался из пут, каждую ручонку, с трудом выпрямляя, соединяли с тельцем, и Гюльсум крепко завязывала ребенка. Так и спеленали нас всех. Сын... Что они, вожди, ему оставят? На время даже забудет о сыне, увлеченный идеями мировой революции. Агрын алым – да возьмёт он горести сына. Гурбанын олум – да принесет себя в жертву сыну, чтоб не знал, как ничтожно малой стала цена человеческой жизни. И жертва его никого не спасёт. Тогда верилось, а ныне... скачущий сквозь пыль и дым пожарищ сын – умчался, исчез... Виденья точны, но не конь, уносящий сына, а танк, объятый пламенем, и в нём юный танкист Наджаф, тщетно пытается вырваться из тисков искромсанного железа.

И держит память, скача по годам: наконец-то! Проще, без затей, нечего было Нариману ломать голову в Москве: лихим налетом вторглись, подавив, апрельская ночь была теплая, тихая, ярко светила луна, на мосту пограничном обманули караул, дескать, явились для мирных переговоров, обезвредили доверчивых бойцов, короткая стычка десантного отряда с национальными частями, застигнутыми врасплох, расстреляли казармы из броневиков и пока в блиндированном поезде офицеры думали-гадали, что к чему, части Красной Армии ушли далеко вперед, а утром, когда рассвет чист и прозрачен, арестовали как заложников иностранных дипломатов, именно в эту пору решивших нанести визит национальному правительству Азербайджана,– Баку был взят.

И прописью цифра ДВАДЦАТЬ СЕМЬ: дней – из отпущенных Нариману? ступеней к новому титулу? комиссарское число – ведь остался в живых! количество глав, и собраны страницы?

Уже свершилось: прежняя власть пала, не успев обрести хоть какой опыт, лишь двадцать три месяца, и в них вместились детство, отрочество, и, минуя зрелость, старость республики. Так надо, говорят Нариману, чтоб два портрета рядом, Ленина и Нариманова: Великий вождь революции на Востоке наш товарищ Нариман Нариманов. Пригасить пыл, эта выспренность и неуемность в выражении (или скрывании?) чувств.

Кара Гейдар ищет Мамед Эмина Расулзаде:

– Скрывается сволочь,– проговорил Кара Гейдар.– Но мы его поймаем, никуда от нас не спрячется.

– Коба о нём спрашивал.

Не поверил Кара Гейдар, решил, что Нариман хочет выгородить. Прячется за имя большого наркома, а у них здесь, пусть помельче, но есть свои наркомы.

– Непременно поймаем.

– Но чтоб доставить сюда живым.

– Это – смотря по обстоятельствам.

– Мамед Эмин отстреливаться не будет. Потому что не знает, как это делается. Так что учтите – это мой приказ. Такими,– подчеркнул,– не разбрасываются, хотя мы по-разному с ним думаем.

А Мамед Эмин тем временем... Но о том никто не знает, и Кара Гейдар со дня на день ждет вестей – напали на след, прячется где-то под Шемахой. Кое-кто (Ломинадзе, Саркис, Кара Гейдар) распоясался вовсю: безжалостная, беспощадная месть толстосумам, разбой под флагом революционного гнева, страсть к экспроприациям, и обо всех этих жестокостях Нариман, будто избавляясь от груза, давящего на сердце, напишет в Центр, но прежде вызволит из лап неистовых левых тюркских генералов, известных еще с царских времен: полного русского генерала Мехмандарова, да, именно его, военного министра бывшей республики, и Шихлинского, тоже генерала, понимая, что найдут предлог, если случится Нариману забыть про них, и снова засадят, чтобы на сей раз, не мешкая, прикончить,– Нариман только и делает, чтобы перестали перед носом размахивать шашкой. Где их спрятать, единственных у тюрок генералов, особенно Мехмандарова (впрочем, и Шихлинского тоже!); передали Нариману, что был Мехмандарова приказ об аресте – вашем, Нариман, аресте!.. – ужесточить против Мехмандарова?.. Спасти генералов во что бы то ни стало!

Столько дел навалилось: декреты и декреты – нефть, флот, банки, электричество, железопрокатные и сталелитейные заводы, телефонная сеть, канатные фабрики, гвоздильный, стекольный, льдоделательный и кирпичный заводы, бондарные мастерские – Черномордиков и К°,– по вывозу нефтепродуктов, табачные фабрики братьев Мирзабекянц, а также товарищества Айюлдуз.

Еще и еще: об амнистии – давно бы пора! – об учете и охране памятников искусства – произведений живописи, скульптуры, художественных предметов, как-то – перечислить непременно: оружие, посуда медная, ткани, старинные ковры, мебель, утварь; особо – о национализации кинематографических предприятий.

Провести всеазербайджанскую перепись населения – это декрет. Декрет и о регистрации лошадей, экипажей, повозок. И приказ – о переходе в ведение Азревкома фотографического ателье Меерсона, бывшего английского, что на Малоканской, 9; и сам Меерсон переходит на службу в Азревком и зачисляется на все виды довольствия по первой категории. И еще приказы: об организации двух комитетов – по введению в учреждениях республики делопроизводства на тюркском языке и борьбе с малярией, почти в один день. А меж этими приказами декрет: открыть шестинедельные курсы, обучить женщин-мусульманок письму на пишущих машинках.

Ещё декреты, особенно этот, взбудораживающий: о праве граждан изменять свои фамилии и прозвища – чтоб освободиться от дурных и нелестных, унижающих человеческое достоинство; избавляются от Аллаха: были Аллахвердиевыми, Богом данными, или Аллахгулиевыми, Рабами Божьими, стали просто Вердиевыми и Гулиевыми. Посыпались просьбы, в том числе родичей Кардашбека, грузом, видите ли, давит им на сердце бек: нельзя ли, опустив, упростить? Смешно: и Коба о том же, когда речь зашла об Азизбекове – бек, мол, путает карты в нашей символике 26 бакинских комиссаров. Еще вспомнил, как Коба как-то шутил с Микояном (Нариману – ждет случая – выскажет всерьёз, что бросил комиссаров, покинул их):

–Как это вышло, Анастас, что, едучи в одном корабле, находясь в одной камере, стоя под одними дулами винтовок, кто-то, сраженный пулей, попал в священные двадцать шесть, а кто-то,– подмигнул Нариману, – то бишь двадцать седьмой, уцелел?.. Некогда и мне, что я – двадцать седьмой бакинский комиссар.

– Да, история о том, как были расстреляны двадцать шесть комиссаров, и только один из них, товарищ Микоян, остался в живых, темна и запутанна.

– Я не был комиссаром, комиссаром был он, – рукой на Наримана.

– Здесь проще, а как ты спасся, будучи в одной тюрьме... – Микоян прежде рассказывал, Сталин не поверил: когда в Красноводской тюрьме начальник полиции зачитал список комиссаров, которых увозят в тюрьму Асхабадскую, и при этом не был назван Микоян, тот подошел к Шаумяну и шепнул ему, что хочет, чтоб и его включили в их группу: Я, мол, вам пригожусь (думая об организации побега). Попробуй,– ответил Шаумян. Но полицейский отказал Микояну в просьбе.

– Свидетели есть? – спросил Сталин, сам же ответил: – Нет свидетелей!

Микоян тогда всё ж довершил рассказ, что видя такое, Шаумян отвел его в сторону и сказал: Это ничего, что твою просьбу отклонили. Вас освободят, ты вместе с моими сыновьями проберешься в Астрахань, оттуда в Москву, встретишься с Лениным... – здесь бы назвать и Кобу! когда сообразил, было поздно: следующая фраза произнесена! – обо всём ему расскажешь, от моего имени сделаете предложение непременно арестовать нескольких видных эсеров и меньшевиков, объявить их заложниками, предложить закаспийскому правительству в обмен на нас.

– И что ты ответил? – спросил Сталин.

– Что в точности исполню.

– И не сдержал слово!

– Но нас еще долго держали в тюрьме.

– Что ж, похвально попасть в список двадцать седьмым.– И неожиданно, с улыбкой: – Но кто б нам теперь заменил тебя в наших кавказских воспоминаниях и пирушках?.. Впрочем, думаю, когда-нибудь история снимет чадру, как говорят истинные бакинцы, с этой тайны.

КРОВЬ НЕ СМЫВАЮТ КРОВЬЮ, снова из Корана.

Скоро начнется!..

В Центре, о чем уже было, с помощью, разумеется, местных туземных стратегов, и ты среди них, на шахматной доске расставлены фигуры, и чья-то рука, будто неведомо тебе – чья, держит коня, не зная, на какое поле его поставить: решено карабахской авантюрой отвлечь пешие и конные войска Азербайджана с северной границы, чтобы беспрепятственно вторгнуться в пределы республики и захватить Баку – черного короля, или Короля нефти (шифр из банальностей).

И отвлекли: национальные войска отбивают атаки соседей, которые вознамерились во что бы то ни стало захватить Карабах и прибегли к хитрости, ферзевый такой гамбит, вздумав в весенний мусульманский праздник Новруз споить в Ханкенды национальный гарнизон,– офицеры напились, и пешки-новобранцы – непьющие, ну и вовремя раскусили замысел соседней республики, а там подоспела подмога – войска, снятые с севера и оголившие границу с Россией (чьей-то рукой фраза карандашом по-тюркски: Каны канла йумазлар, или Кровь не смывают кровью).