Текст книги "Доктор N"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
... Отказали ноги. Такое с ним уже было однажды в Астрахани во время ссылки, тогда помог старый врач (жив ли теперь?) из шотландских миссионеров – снял боли за два дня, темно-коричневая жидкость, спирт, настоянный на каких-то крылышках бабочек.
Подумать нельзя о поездке. Да и как?! Нет единства в Бакинском Совнаркоме, собран по крохам, за каждого комиссара – столько же голосов за, сколько воздержались: большевики – каждый пятый, левые эсеры с сочувствующими, эсеры правые, меньшевики левые и правые, каждый десятый – из партии Дашнакцутюн, немало сочувствующих им армян из иных партий; беспартийные, люди неопределенных пристрастий, мусаватисты, мало их в Совете, главные силы – в Гяндже, недоверчиво косятся на Наримана, когда защищает интересы апшеронских тюрок.
Пришел навестить Шаумян, легок на помине, глянув на больного, понял, что дела плохи: спасать, пока возможно.
– Оставаться здесь нельзя! Надо в Астрахань,– улыбнулся,– к доктору Коннеру!
– А я никак не мог припомнить его фамилию!.. Как с хлебом (закуплено на Северном Кавказе около двухсот вагонов)?
– Находятся частью на рельсах, частью свезены на пристань. К сожалению, доставка к пароходам на рейд затруднительна, берег у пристани Шендриковской мелок, пароходы останавливаются верстах в пятнадцати, подводы с хлебными грузами съезжают с берега в воду, по воде продвигаются пять верст, затем хлеб с подвод сгружается на плашкоуты или плоты и на них подвозится к пароходам. Но такая погрузка на пароходы возможна в тихую погоду, которой Каспий, увы, не балует.
Сказать бы Гюльсум вождям и мужу своему: Хлеб? Разве кормите народ хлебом? Это смесь негодной муки с шелухой, саманом, песком!.. Как началось, так и пойдет теперь, это надолго. Дороговизна и спекуляция! Чуреки с ладонь – семь рублей штука! Хорошо, что массовое бегство с промыслов тюрок-мусульман приостановили: на них держится добыча.
И снова этот спор, Нариман помнит, как вскоре после мартовской войны комиссары собрались у Шаумяна, и с какой настойчивостью и раздражением тот повторял:
– Пользоваться услугами армянских частей было необходимо, победа настолько велика, что это мало омрачает действительность!
– Пиррова победа! – бросил Нариман.
– Согласен, были допущены некоторые несправедливости по отношению к мирному населению.
– Несправедливости?! Поголовное истребление мусульман, вспарывание животов беременных женщин, чудовищные надругательства над девушками! Сожжение людей живьем в мечети! А потом? Зверства и мародерство карательных отрядов Татевоса Амирова (нет, это выше его сил, не выступит Арсен Амирян, кому поручена газета Бакинский рабочий, против старшего родного брата!
– Мы комиссию пошлем, – это Шаумян, чтоб успокоить Наримана.
– Докажите, признайтесь,– Нариман то к Шаумяну, то к Джапаридзе после приезда комиссии во главе с губернским комиссаром Азизбековым,– что все это случилось помимо и вопреки! что Советская власть оказалась в плену у мстительных офицеров! это надо сделать сейчас, немедленно, иначе Советской власти на Кавказе и в Баку мы выроем глубокую яму! могилу!.. Я видел слезы на глазах дорогого нам Мешадибека Азизбекова, вот он, сидит здесь, во время докладов о гнусности дашнакских отрядов в Шемахе и ее районах. Это страшно, когда мужчина плачет навзрыд!
И Фиолетов в поддержку Шаумяну:
– Да, во имя спасения русской революции, утверждения Советской власти в Закавказье мы должны были любыми средствами, всей своей мощью, да, да,– в сторону Наримана,– пусть и ценой некоторых напрасных жертв, ибо предусмотреть все нюансы национальных отношений и вражды невозможно. Терять Баку с его огромными нефтяными богатствами, питающими промышленность всей России!
– Ладно!.. – Шаумян, очевидно, уловил что-то бестактное в словах Фиолетова и прервал дальнейшие споры: – Потом договорим,– и пригласил всех к чаю: – Каждому, не обессудьте, по кусочку сахара.
Разошлись тогда за полночь.
Нариман шел к дому один. А пока шел, мрачные мысли о будущем слегка притупились. Поднялся вверх по Николаевской, вот и дом, где он живет после женитьбы, напротив здания Бакинского Совета и мужской гимназии, мраморные ступени, постучался, вернее, покрутил звонок, надпись на медной пластинке, прибитой на дверь.
Бывшие партизаны, питаемые – кто ж это говорил? – лишь одной страстью: ненавистью к туркам, вакханалия озлобленных сил, одержимых жаждой мщения за прежние погромы, и нет им конца, вьется, запутываясь, цепочка. Вспомнил! Лядов, Мартын Николаевич! это он рассказывал, тогдашний председатель объединенных штабов Красной гвардии, на какую армию опиралась Коммуна: уповающие на помощь англичан недееспособные армяне-фронтовики... встретились с Лядовым на днях на Садовом кольце, приглашал Наримана в Коммунистическом университете, Свердловке, выступить, назначен туда ректором. Был рассеян, задумчив, недавно подвергся нападкам: дескать, секретные документы партии ходят по рукам среди студенчества, распространяются слухи, подрывающие авторитет властей, якобы недавно Троцкий пострадал за демократию, одна из слушательниц так и сказала товарищу Сталину: Довольно секретов! И, воодушевляясь, о его генсекстве, напомнив о перемещении.
– За пост генсека не держусь, но не люблю, когда без видимых причин в отставку просятся. У меня доводы всегда веские были, это известно всем, готов хоть завтра очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой, без требований и условий, но мне товарищи отказывали, причём трижды, обязав оставаться на своем посту (будут отставки еще: семижды!..). Крутой? Да, отпираться не стану. Груб? Да, когда требуют интересы дела. Честно признаюсь: готовлюсь к новой отставке, но боюсь, что снова откажут. Уверяю, что партия от моей отставки только выиграет. Но если просьбу не уважут, что ж: возьмусь за дело с удвоенной энергией, я не так воспитан, чтобы работать спустя рукава.
Так и стояли с Лядовым на Площади Восстания, вспоминая прошлое: Коммуну была обречена. И как это Нариман неожиданно их покинул (укор?), не велев никому из комиссаров провожать его?
К удивлению Наримана, с ним пришел проститься Мамед Эмин, очевидно, втайне от единомышленников, и то лишь, как показалось Нариману, не вполне по велению сердца, а с целью удостовериться: действительно ли причиной отъезда болезнь или разброд в рядах Коммуны?
Кардашбек сказал:
– У Наримана разрыв с Коммуной... Прозрение перед смертью.
– Как перед смертью? – встревожился Мамед Эмин.
– Увозят больного в Астрахань.
Не говоря Кардашбеку ни слова, пошел проститься. Рисковал, ибо прибыл из Гянджи, где разворачивались большие события, полулегально, чтоб навестить семью, – не удалось! никак не проникнет в апшеронское село Новханы, где семья! но зато, как велит вера отцов, простился с Нариманом. Признается ему потом Мамед Эмин, уже в Москве:
– Как увидел носилки, подумал: не жилец на свете, а вышло наоборот, прямо чудо, что избег участи бакинских комиссаров.
А в Астрахани, куда из Баку привезли больного Наримана, отказали ноги! Черным по белому в автобиографии (переделанной в биографию): От трудной работы Н. лишается одной ноги (неряшливый перевод?) и его везут на астраханские грязи по совету врачей... или сам уже не врач? ах да, тремя строками выше сказано о подпольной политической работе в организации Гуммет, и что партией Н. снимается с должности врача (?), получает ряд ответственных постов: Комиссара городского хозяйства и редактора партийной газеты Гуммет, -. Несколько оправившись, он назначается комиссаром народного просвещения.
И гонит, гонит от себя: короткая радость, что будет сын, назовёт в честь отца Наджафом, омрачена – накануне отплытия из Баку случилось то, чего Нариман опасался,– выкидыш! Малокровие Гюльсум, её упрямство, сколько Нариман предупреждал не тащить тяжести. Новая весть – через год, в Астрахани, но Нариман загадывать уже не станет, строг с Гюльсум: чтоб благополучно прошла весь свой предродовой период. И родится сын. В Москве, в Малом Харитоньевском. Пустая просторная квартира, стояли лютые морозы, Гюльсум каждый день носила Нариману на работу обед – шесть вареных картошек.
В первый день декабря (19-го года) картошка кончилась, Гюльсум пошла на Сухаревский рынок, купила полмешка мерзлой картошки, на бархатный выменяла жакет, тащила на спине, стало плохо, к счастью, нашлись добрые люди, поспели в ближайший Лепехонский родильный дом. Сын!.. Собрались, смотрят, дивятся: впервые тюрок родился, глаза чёрные-чёрные, и волосы – чёрные. Очень на папу своего похож. Как же иначе? – удивлена Гюльсум: черненький и кругленький. Ребята в школе дразнили: Черный макака! Наджаф сжимал кулаки, готовый драться, а Гюльсум, вздыхая, успокаивает его... – это уже без Наримана. Смотрит она на сына: как прочесть его судьбу? в такое-то голодное время вырастить!
Поздняя отцовская задумчивость в сыне с юных лет: в тень! в тень! забыть, кто ты! Эти колкие взгляды: А ну, что скажет сын Нариманова, живой плод наримановщины (как пощечина). Драчливая воинственность сына, и защитой для него, спасением – война. Наконец-то грянула! С надеждой, что будет иначе после победы. Но какой скорый путь – ловко крутанули циркулем, и круг жизни замкнулся: проколота циркулем, как пулей, сердцевина.
... Канонада, бомба разорвалась вблизи от их дома, который Нариман покинул, отплыв в Астрахань: турки бомбят Баку, вот-вот хлынут в город со стороны Волчьих ворот. Нариман предвидел – что без Баку Азербайджан, будь он даже трижды, по цвету своего знамени, независимой демократической (?) республикой? Новая формула, кажется, еще не родилась, а если и родилась, неведома тюркам. Если нефть – королева, так? то Баку ее корона (или трон?). Гянджа возмечтала захватить Баку с помощью Кавказской исламской армии, регулярных турецких войск (война с Антантой еще продолжается): пала в Баку Коммуна, падет под натиском объединенных турко-тюркских сил и Диктатура Центрокаспия, возглавляемая директорией бушуевых и ермаковых, а еще и печенкины здесь, и тюшковы, плюс антитюркский президиум аракелянов и велунцев, и затесался к ним здравый малый, но натура увлекающаяся, к тому же заядлый покерист Гриша Айолло, сказавший про Диктатуру в кругу друзей, возглавивших ее Чрезвычайную Комиссию (что ни власть, то Чрезвычайная Комиссия),– Васина и Тер-Мкртчянца (столько негласных звуков!), все трое бакинцы, особое племя, вместе кутили, пикировались, качали права, а разбегутся кто куда (Айолло – в Лондон):
– Не власть! Коктейль! Смесь партий, горячих голов, хватких рук!
– А за эти слова мы тебя в Баиловскую засадим! – Васин шутит.
– К вождям Бакинской коммуны? – Сидят в тюрьме, ждут участи: первый побег в Астрахань не удался, были схвачены в море, готовят побег второй навстречу собственной гибели. – Неплохие ребята! – тоже шутит. Карты розданы, прикуп никому ничего не дал. Все трое блефуют: у Гриши Айолло тройка дам, у Васина мелкие пары, у Тер-Мкртчянца и того хуже: одна пара (тузовая). Торгуются: кто кого перехитрит.
Канонада, бомба, турки.
Может, Нариману выстроить день за днём? мартовская война, власть Коммуны, ее падение, учреждение Диктатуры Центрокаспия, ее крах, новая власть, которая скоро утвердится в Баку с помощью тюрко-турецких войск. И два взгляда устремлены сюда: Наримана из Астрахани и Мамед Эмина из Стамбула. Два ли? А Москва (нефть!)? Лондон – Париж? вытеснить всех и укрепиться? Одни лишь слухи. Нариман не питает надежд на национальную власть и ждет... – но чего ждет, заброшенный в Астрахань? В Стамбуле застрял Мамед Эмин как частное лицо, со дня на день ждет вестей из Баку и заспешит на почту, чтобы телеграфировать поздравление по случаю долгожданного победоносного освобождения от чужеземцев Баку, нашей столицы. Долга его дорога в Баку через Батум, Тифлис и Гянджу, поездом, пешком, попутными телегами.
Разноплеменная знать встречает новых хозяев Баку, тюркского премьера Фаталихана и турецкого генерала Нури-пашу, хлебом-солью, – надо б сначала упомянуть по законам гостеприимства, а тем более уважая силу, гостя-воина, а уже потом штатского беспартийного. Среди встречающих дагестанские джигиты, еврейская депутация бакинцев. Мусульман возглавлял ликующий Кардашбек, христиан-армян – архимандрит Левон. И русская община здесь, Гаджи рядом с настоятелем Александроневского собора отцом Владимиром.
Премьер Фаталихан волнуется, дискомфорт:
– Да, понимаю,– переводит Томсона Ахмед-Француз, – республику волнует вопрос о гарантиях... – и, помолчав, довольный удачной находкой, фраза давно заготовлена, и торжественно заявляет: Гарантия вашей безопасности – это Великая Британия!
В Тагиевской женской школе на Николаевской улице (переименуют в Парламентскую) откроется Азербайджанский парламент как полномочная власть демократической республики.
Первое слово – Мамед Эмину, председателю Азербайджанского национального Совета, говорит красиво: Мы любим Россию, но мы любим и свою независимость. Наше отделение от России не есть враждебный акт по отношению к ней. Мы не чувствовали обид от русского народа, который не меньше нас страдал под гнетом деспотизма.
Поднятое нами знамя, три цвета которого являются символами тюркской национальной культуры, мусульманской цивилизации и демократических начал современной Европы, не должно опуститься. В сердце кавказца, как Прометея, закованного в цепи в горах Кавказа, всегда жила и живет ненависть к рабству.
И премьер, все тот же Фаталихан Хойский, скажет:
– Даже во сне б не приснилось, что такой день настанет. Баку был предательски захвачен партией, крики которой о свободе и братстве народов не соответствовали ее деяниям, вспомним истребление бакинских мусульман в мартовскую бойню! Предстояло отвоевать столицу Азербайджана, задачу выполнили при помощи турецких сил. Но в ходе боёв были совершены преступления – правительство наказало виновников: более ста мусульман, замеченных в грабежах и насилиях, повешены и расстреляны. Да, мы не имеем опыта демократии и самостоятельности, тяжела ноша, легшая на наши плечи в хаотическое время, чреватое непредвиденными поворотами, но нас вдохновляет благородная цель, над нами сияет светлая звезда, указывающая путь к счастью и независимости народа: крестьян обеспечить землей, рабочих – трудом. Слова легко слетали с языка, Фаталихан прав: независимость не для того, чтоб отделиться от всего мира, а во имя тесного сотрудничества с народами-соседями, обретающими свободу по мере разрушения империи, да и с самой Россией тоже, избавляющейся от пут рабства.
В Азербайджане не должно быть сынов и пасынков: армяне,– назвать их первыми,– русские, евреи, грузины, немцы, поляки и другие народы, оставаясь гражданами Азербайджанской республики, должны пользоваться правами культурно-национальной автономии. И то, чего мы не желаем себе, не пожелаем и другим,– переиначил скрижали Завета, дарованные Всевышним на горе Синай пророку Моисею, он же Муса, тридцать три века назад: Не делай другому того, чего не желаешь себе,– учили ведь в гимназии: обозначил как программу, дабы не отвращать никого – ни христиан, ни иудеев. Впрочем, мысль эта высказывалась и на другом конце света мудрецом из Чин'а – китайцем Конфуцием.
И КАЖДОЙ ВЕРЕ СОХРАНИТЬ ЕЁ СВЯТЫЕ ПРАЗДНИКИ:
православным – Рождество Христово, Богоявление (Крещение) Господне, масленица, дни Страстной недели, Светлая Седмица – Пасха Христова, Вознесение Господне, День Троицы и следом – Святого Духа, Рождество Пресвятой Богородицы, – диктует Хойскому жена, дворянка потомственная Евгения Головина, православная, но дабы не прогневить знатных и состоятельных родичей мужа, приняла ислам, и ей по нраву новое имя Джейран-ханум; те же праздники у армян-григорианцев: плюс Воздвижение, Явление и Обретение святого Креста, а также у протестантов и католиков, выверить, чтобы избегнуть ошибок, у внебрачной жены (Мациевской?) праздники Марка Евангелия, рождения Иоанна Крестителя, Марии Магдалины, апостолов Иакова, Фомы, Иоанна, Реформации, ну и римско-католические карнавалы, праздники Тела и Сердца Христова, апостолов Петра и Павла,что-то, может, упущено или забыто, но главное – пусть чествуют и те, которые обозначены, и те, которые пожелают, нет-нет, как же без мусульманских праздников в первой мусульманской республике? но прежде, во имя интернационального всеединства, ибо бакинец – особая нация: здесь и вера, и мироощущение, и дух... о себе потом! С особенным почитанием евреев о праздниках иудейских: Рош ха-Шана, или Новый год, Суккот (Кущи), Шемини Ацерет, Симхат-Тора, Ханука – праздник Макковеев, Пурим, Песах – праздник Весны и Свободы, и множество постов, прежде всего Йом-Кипур – Судный день, или Строгий пост, а также Эстер, Обложения, Тиша бе-ав – День скорби и траура, разрушения Иерусалима и сожжения Храма; теперь мусульманские: Новруз байрам, или день Нового года: то на Коне прискачет, то Змеей приползет, то Петухом прокричит... а далее Ашура, или день убиения внука Мухаммеда и сына Али Гусейна, да пребудет в веках это имя, и пик траура Шахсей-вахсей, Священная ночь, Мевлюд, или День рождения пророка Мухаммеда, да не зарастет тропа к Его лучезарной вере, Ночь тайн (но помни: не бывает тайны двоих, чтобы Он не был третьим), Явление Мухаммеда пророком, Вознесение Мухаммеда, Ночь испытаний, или Явление Корана, Ночь всемогущества, или Сотворение семи небес, где Месяц – свет, а Солнце – светильник, и да станут Мои слова серьгами на твоих ушах: не ходи по земле гордыней, ведь не достигнешь гор высотой!.. Ночь печали, Построение Каабы, Праздник примирения – всех рас, вер и языков. И Баку – земля примирения? Несть числа святым дням, но не более календарных (?). Разодеты беки, ханы, купцы, гимназисты, лавочники, мещане, все улицы, переулки и площади разукрашены зелено-красно-голубым, нет, иначе: знаменами и флагами изумрудно-ало-небесными центральные и окраинные улицы города – Николаевская и Ольгинская, Великокняжеская и Торговая, Мариинская и Телефонная, Бондарная и Чадровая, Минаретная и Персидская, где двухэтажный дом Кардашбека, Верхне– и Нижне-Приютская, Верхне– и Нижне-Тазипирская, площади Вокзальная и Театральная, Думская и Девичья, переулки Косой и Кривой, Мазутный, Лютеранский и Чистый, проспект Нобелевский, что в Черном городе, улицы Въездные, аж пятнадцать их! Крепостные, Параллельные, Хребтовые, Азиатская, Почтовая (дом с фонарем), улица моего детства, сколько их в этом гигантски разросшемся, пыльном, чадном, но таком родном городе, и переименованы будут не раз, не два: зуд имперский вытеснен зудом республиканским, его в свой черед сменит зуд революцьонный, – пока спустя годы не родятся новые прихоти, настоянные на эйфорических парах независимости, будто она тотчас возможна, когда раздираемы изнутри, единство иллюзорно, рвут, отторгают твои земли, но ты спешишь переделать мир,– Крепостная стала Николаевской, чтоб переделаться в Парламентскую, но лишь на короткое время, и вывески сменить не успели, ну и с помощью Наримана – не терпелось, хотелось поскорее – обрела новое имя, назвалась Коммунистической, чтоб сгинуть по истечении многих годов... – но об этом история пока умалчивает (уже случилось).
Срочно в номер – трезвый голос Ахмед-бека, он же Француз Ахмед: Мамед Эмин, мой юных друг, молод и потому говорит с горячностью и воодушевлением, я же стар и не могу постоянно видеть жизнь в ее иллюзорной форме. Он, пылкий Мамед Эмин, как ему и положено по его годам, витает на небесах, а мы находимся на этой дымно-мазутной земле, где действительность разрушает все самые великие и заманчивые иллюзии. Наш Азербайджан – утлый челн на поверхности океана, да еще во время бури, и все надежды на рулевого. Но где он, наш рулевой? Голос из публики: Парламент и есть тот рулевой, которого вы не видите или не желаете видеть!
Браво! Красиво сказано! Нет армии, а банды Андраника, о чем мы говорили на чрезвычайном заседании парламента в канун Нового года, бесчинствуют в Карабахе. Они прошли, предавая все огню (и мечу) по Эриванской губернии, Нахичеванскому уезду, затем направились в Карабах, в Лачин и Зангезур! Это бойня, резня, никакая не война! А что внутри? Внутри – злоупотребления! Жажда власти и наживы! Вражда землячеств! Вражда классовая, которая обескровила нацию! Нет ясной программы, воли и твердости! Мы должны докричаться, как уже говорилось не раз, до ушей всего мира, культурных европейских народов, что успешно делают наши соседи! Докричаться... – Голос с места: у них нет ушей!
У соседей?
Нет, европейских народов!
Председатель: Прошу не перебивать оратора!
Эпидемии! Дороговизна! Налоги – переложить их с неимущих на плечи имущих! Спекуляция зерном! Взяточничество на почве контрабанды! Грабежи средь бела дня в самом Баку!.. – С места (из рядов нацменьшинств): Просим перевести! В ответ: Надо знать язык!
Споры, полемика, раздоры, речи за и речи против, оппозиция левых сил, отставка правительства: Ввиду нервного переутомления прошу сложить с меня полномочия главы правительства... (письмо Хойского). Новый премьер – Усуббек Насиббеков: амнистия, а следом – новые аресты: Требуем обсудить! Не рабочим, доведенным до отчаяния, место в Баилове, а Гаджи!
Председатель: Призываю вас к порядку и прошу воздержаться от резкостей!
Премьер: Мне послышалось, что тут непристойно склоняли имя Гаджи.
Председатель: Я уже призвал оратора (Кара Гейдара?) к порядку и прошу не касаться больше этого вопроса!
– Ну да, учились на его деньги!
– Многие учились: и те, кто здесь, и те, кто во вражьем стане!
(Обо мне.– Пометка Наримана.)
Наконец-то докричались! Антанта признала независимость Азербайджана! Беспрерывно играет духовой оркестр охраны парламента. Зал разукрашен коврами, пальмами, национальными флагами. И работа фотографам – Лассержону, чье ателье на Биржевой, Мишону на Телефонной, Рембрандту на Парламентской, освоил искусство световых эффектов, волшебной светотени предка, запечатлеть для потомства в столь торжественный момент истории эти наивно-грозные лики кавказцев, заседающих в парламенте:
Европа, убедившись в жизнеспособности народа Азербайджана, сочла нужным признать нашу независимость. Раз поднявшееся знамя больше не опустится! Теперь этому лозунгу аплодирует весь мир. – Из речи Мамед Эмина, предложение послать телеграмму в Париж, где отменно трудится возглавляемая Топчибашевым делегация Азербайджана на Версальских переговорах.
На набережной – парад войск, и все устремились туда, и та, которая станет моей мамой, ей исполнилось четырнадцать, из Крепости, где живут, ни шагу, строгости мусульманские, но зреет протест – сбежит, чтоб постоять у Девичьей башни, поглазеть на проходящих мимо аскеров национальной армии.
Светские дамы, восседая в лакированных экипажах, и шляпки причудливых форм, сшитые у бакинских мастеров Грин-Марше и Гиндус, чей салон под Гранд-отелем, розами из Пальмиры и хризантемами из селимбековских теплиц закидывают аскеров, и среди – новобранец: крупная родинка на левой щеке, заметил ту, что выглянула на миг из-за Девичьей башни, умыкнет её из отчего дома, восторженное лицо, ликующий взгляд, отряд давно ушел, а он застыл на месте, смотрит, ликованье сменяется тревогой – исчезла, ушла, непременно ее разыщет.
ОЧЕРЕДНАЯ ГЛАВА, или ДЕРЖАВНАЯ МОЩЬ, которая помогла выстоять, окрылила на революционные свершения (пока не наступили времена безверия).
Из Астрахани (вылечился) через год, в июльскую жару, его пригласили в Москву... Первый приезд сюда – встретили и разместили в гостинице Тверской пассаж, превращенной в коммунистическое общежитие Наркоминдела, выдали ордер на получение ботинок, костюма, рубашки, нижнего белья, а жену потом, ближе к зиме, обеспечили шубой.
Надо выступить, потому и приглашен с перспективой сотрудничества. Доклад как сообщение: о ситуации в Азербайджане и на Востоке. Поначалу трудно было переломить привычку и не работать по ночам: после одиннадцати вечера выключали свет; высшим чинам, правда, но Нариман пока не из их числа, когда предстояла срочная ночная работа, удавалось получить свет, и то не всегда, для чего обращались в Комиссариат управления городских электростанций.
Питался в столовой Наркоминдела, где иногда выдавали сливочное масло и сахар, и все это, и кусок хлеба... карточки отоваривались нерегулярно: то получат четверть фунта, то фунт... Нариман приносил домой: Гюльсум нужно усиленное питание, она кормит их первенца Наджафа. Вначале Гюльсум не то что есть – видеть не могла, как и я, ни селедки, ни воблы, а потом, особенно как достанут картошку, стала есть с удовольствием – через силу, чтобы ты не расстраивался.
И сегодня, перед тем как идти на выступление, получил сахар, обрадует Гюльсум... Так и не выйдут из полосы голода (и нищеты) ни в Баку, ни в Москве, и верить будут: наступят иные времена.
Было неловко, когда его представили, вел заседание Лев Каменев:
– Выдающийся революционер, талантливый публицист, видный общественный деятель... что-то еще в этом роде, Нариман подумал было о восточном этикете (или большевистском?) и потому постарался обратить в шутку, сказав, что председатель забыл упомянуть и о том, что я еще дипломированный врач и долгое время работал по специальности (в отличие от многих, о чем – молчок: обидеться могут), все же, однако, настроенный на деловой разговор, не смог не среагировать. Уже и не помнит, как это случилось, с ходу отверг и то, и другое, и третье, прозвучало грубовато, дескать, привычная грузинская стилистика, от которой трудно отвыкнуть, а оба мы, и я, и, кажется, Каменев, тифлисцы, нас даже трое,– глядя на Кобу, а тот:
– Нет, я гориец,– и Нариман, оставив реплику без внимания, продолжил:
– ...и потому, как земляк земляку, и на правах старшего по возрасту смею возразить,– чем вызвал, сам того не ожидая, хохот Ленина:
– Так их! Так их!.. Сто тысяч чертей!..– и пока длился холерический, тотчас определил Нариман, хохот, на сей раз никого не заражая, как случалось прежде, наслышан об этом, Коба защитил Каменева (с кем, кстати, они много лет назад познакомились – и подружились – в Тифлисе: Коба как молодой последователь Ленина, а Каменев – только что прибыл из-за границы, где видел Ленина):
– Лев Борисович дал верную характеристику, и несправедливо было бы упрекнуть его, а тем более возражать.
– Каюсь, каюсь!..– тотчас отступил Ленин, и к Нариману: – Прошу!
Нариман, выждав, заговорил о политической ситуации в Азербайджане, о том, как победить, создав независимую советскую республику, – настойчиво и упорно повторял, будто споря с кем-то, что речь идет о не-за-ви-си-мом Азербайджане, хотя никто, казалось бы, не протестовал, но реплика была, то ли вопрос, то ли ловушка (снова Коба):
– А разве Азербайджан не независим сегодня? Своё правительство, власть Мусавата, общий наш с товарищем Наримановым знакомый Мамед Эмин Расул-заде председатель парламента. – И, видя замешательство Наримана, добавил: Может, – взгляд то на Каменева, который, будто уловив ход его мыслей, согласно кивает головой, то на Ленина, – точнее было б сказать иначе: да, независимость, но при условии союза с Россией. Я так понимаю: есть независимость – спутник дружбы, а есть независимость – спутник вражды.
– Ёсифссарьоныч,– так услышалось,– абсолютно прав.– Реплика Ленина. И резко повернувшись всем туловищем к Нариману, спросил: – А вы как думаете?
– Именно о такой независимости я и толкую: конечно же, в союзе с Россией.
– Ну и отлично,– подытожил Ленин, выбросив руку в сторону председательствующего Каменева, мол, дело ясное: Нариману были предложены сразу две должности по Наркоминделу, ибо Азербайджан откололся, став чужестранной, и Наркомнацу, ибо стратегическая цель – возвращение Азербайджана в лоно России. Нет-нет, в качестве вполне независимой республики! Слово частое у Ленина, доверяет чутью Наркомнаца и Наркоминдела, – о признании впоследствии Азербайджана, формулировку диктует, уже набросана, независимой, но советской республикой, зависимость независимости, или, если поиграть словами, будто решая шахматную задачу, давненько не раскладывал фигурки, играть бросил, много энергии, ерунда всякая! Муть! Бррр! независимость зависимости. И уж вовсе невпопад (как знать??) – популярной на лад татарский поговоркой: Кому полтина, а кому ни алтына. И там, где формулировка,– яти, ижицы, фиты, которых лишились, два слова, над разгадкой которых бьются: империал омнибуса (на нём в свободное время в Лондоне Ленин ездил).
– Одну минуточку! – Ленин к Нариману, чтоб тот вкратце повторил тезисы доклада, – глянул в листок,– на собрании коммунистических работников мусульман. Знают! – подумал Нариман: в Центре и знали, и похвалили: Чичерин, передав Ленину добытый текст, заметил, что это верх совершенства по простоте, наблюдательности и убедительности. Его советы замечательно разумны, хоть и схематичны порой. Может быть в высшей степени ценен для работы среди мусульман на Ближнем Востоке, пусть послужит нам в Наркоминделе. А Ленин, прочтя, торопливо записал на полях рукописи: Прелесть, как поворачиваться стала работа! Росчерк фраз частоколом.
Вспомнить с ходу, о чем говорил в Астрахани... Ленин подсказал:
– Насчет ограничения прав национальных комиссариатов! Там у вас еще парадокс был: сначала вроде бы долой, потом да здравствует, но с тем лишь, чтобы снова усомниться. И о Коране тоже! Тут мне записку в связи с вашим выступлением передали, цитата из Корана, я вам потом прочитаю, а вы уточните.
– Что сказать о национальных комиссариатах при Наркомнаце? Еще десять лет назад герой моего маленького романа Бахадур перед роковым своим выстрелом сказал, что, полюбив армянку и решив на ней жениться, он стремился к уничтожению трений между мусульманами и христианами. Что настанет день, когда не будет ни тюрок, ни русских, ни татар, ни армян, ни евреев, воцарится на земле мир. Я готов теперь еще смелее кричать: Долой эти противоречия!
– Вот-вот,– перебил его Ленин.– Именно долой!
– Да, долой национальные комиссариатства и да здравствует, так сказать, Третий Интернационал.
– Вот именно! – снова Ленин.
– Но в данный момент я высказываюсь против даже в малой степени ограничения прав мусульманских или иных национальных комиссариатств по многим причинам. Мое глубокое убеждение, что сейчас нашей власти грозит опасность не столько извне, Деникин и все прочие, сколько изнутри, если мы ущемим права народов, обманем их надежды, а вторая причина – это неподготовленность мусульманских масс, которые именно через комиссариаты приобщаются к новой жизни.
Знаки Ленина Каменеву, чтоб закруглялся: заболтались через меру!
