Текст книги "Сигареты и пиво"
Автор книги: Чарльз Вильямс
Соавторы: Чарли Уильямс
Жанр:
Контркультура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Глава 17
Наркотики и преступность: говорит шеф полиции. Робби Слитер, репортер
Сегодня на пресс-конференции шеф полиции Роберт Кэдуолладэр выделил две основные проблемы, с которыми пришлось столкнуться Манджелу в текущий момент: наркотики и преступность.
”Если подумать, эти две вещи – одно и то же. Ну, это ж очевидно. В последние несколько недель из ниоткуда появились наркотики, и в то же самое время начался невероятный рост преступности. Ну да, я поговорил с ребятами, и мы решили, что две эти вещи друг с другом связаны, типа того”.
Шеф полиции предупредил преступников: “Мы решили взяться за дело всерьез. Мы никогда особо не церемонились с наказаниями, но теперь решено еще их усугубить, типа закрутить гайки. Если вас поймают с наркотиками или во время совершения преступления, придется очень долго смотреть на тюрьму Манджела изнутри. А мы до вас доберемся, не сомневайтесь. Наши офицеры отправились во все точки сбыта наркотиков, и любой, кого они поймают, попадет за решетку. И не ждите снисхождения”.
Когда его спросили про Ройстона Блэйка – основного подозреваемого в убийствах Стива Доуи и Дина Стоуна – шеф полиции вздохнул и сказал: “Раньше мы говорили, чтобы никто к нему не приближался. Ну, это стандартная процедура, если подозреваемый совершил какое-то тяжкое преступление. Но в этом случае, вам это, возможно, сойдет с рук. Насколько я знаю, в последнее время Блэйк сильно разжирел, а то, что он постоянно бухает, не пошло на пользу его координации. Честно говоря, мне никогда не казалось, что он так уж крут. И он всегда был идиотом, теперь это все знают. Сплошная трепотня, никакого дела. Так что, да, наверное, можно к нему приближаться”.
Честно говоря, я был немного не в себе, когда Нобби и Дубина выкинули меня на Фротфилд-вэй. До этого они сняли цепи, но я все равно был не в себе. Все было бы не так плохо, если бы они остановили тачку до того, как меня вышвырнуть, но они не остановили, и вот результат. Но, чесе гря, я был этому типа как рад. Самый лучший способ решить все проблемы с чуваком – это остановить тачку до того, как его выпустишь. А я не хотел, чтобы мои с ними проблемы решались. Как я уже говорил, у меня были планы насчет этих двоих.
Но на самом деле, как только я поднялся с земли, отряхнул задницу и выташил десять бумажек по пять фунтов, мне резко полегчало. Знаю, в наше время пятьдесят фунтов ни хера не состояние, но для моих нужд вполне достаточно. Чем быстрее я разберусь с Дагом, тем лучше, но надо быть поосторожнее. Даг – старый хитрый мудак, один неверный шаг, и на следующей неделе ассортимент сосисок у него в магазине расширится. Так что нужно было пораскинуть мозгами. А раскидывать мозгами на пустой желудок – не дело.
Я думал обо всем этом, стоя напротив зала игровых автоматов. Как-то в этот день он по-другому выглядел, если смотреть снаружи. Он был старый и обшарпанный. Я перешел дорогу, чтобы присмотреться поближе, застегнув капюшон, чтобы Жирная Сандра меня не узнала и не стала в очередной раз выгонять меня оттуда. Я подумывал поиграть в пинбол, самое то, когда надо че-нить придумать. Не то чтобы я часто играл в пинбол в последнее время, учитывая, что меня поперли из зала игровых автоматов, а в Манджеле пинбола больше нигде нет, кроме как тут. Но когда я был пацаном, всегда гонял железный мячик, если вдруг возникала какая-нибудь проблема. Такой блестящей голове, как моя, необходима разминка, чтобы она нормально работала.
Я понял, что не так с этим местом, когда зашел внутрь. Там никого не было. Ни единого клиента. Даже тех старых чуваков, которые тут постоянно ошивались. Автоматы пищали и светились, но кормить их монетами было некому. Только Жирная Сандра сидела в своей будке. Я убедился, что как следует застегнул капюшон и подвалил к ней эдакой странной походкой, чтобы замаскироваться еще лучше.
– Здоров, Блэйк, – сказала она, даже не взглянув на меня.
– Здоров, Сан. А как ты поняла, что я… А, ладно, забудь.
Я просунул в окошечко пятерку. И тут же об этом пожалел. Надо было подождать и понять, не захочет ли она меня выпереть. Но, как оказалось, я зря парился. Она взяла пятерку и выдала мне мелочь, не сказав ни слова.
– Э, Сан, – сказал я, пытаясь забрать монеты. – А где, бля, все?
Она улыбнулась. Я первый раз увидел, чтобы эта старая злобная стерва нормально улыбалась.
– Вечно у тебя проблемы с монетами. У тебя даже в детстве были толстые пальцы.
– Толстые пальцы, – сказал я, глядя на них. – Иди ты на хер. Это мышцы.
Она пожала плечами. Это было на нее не похоже.
Через пару минут я, наконец, собрал все монеты и пошел к пинболу.
– Ушли, – сказала она, как только я отошел.
– Кто?
– Все. Ты спросил, где все. Так вот, они ушли. Больше ниче не знаю.
Я посмотрел на нее. В будке было полно сигаретного дыма, как обычно, так что разглядеть что-нибудь было сложно, но я увидел достаточно. Она выглядела старой и облезлой. И жирной.
– Че бы это? – спросил я.
Она посмотрела на меня так, будто я только швырнул дерьмом в ее стеклянную перегородку.
– Ты издеваешься, что ли? – спросила она. – Ты че, газет не читаешь, бля?
Я медленно покачал головой и посмотрел на солнце, которое светило в двери, очень хотелось, чтобы я сюда вообще не заходил. – Просто скажи, бля, лады?
– Ты не борзей, – сказала она, забрызгав слюной стекло. – Тебе сюда нельзя, между прочим. Я тебя сюда пустила только потому, что больше никого нет.
– Лады, – сказал я. Потому что меня заебала Жирная Сандра и ее старый обшарпанный зал игровых автоматов. – Лады, Жирная Сандра… – К тому же эти макаки из зала наведались позавчера в “Хопперз”, а я об этом и не вспомнил до того момента, слишком много всего навалилось. – Лады, ебаная Жирная Сандра… – И еще были все те годы, которые я провел, не играя в пинбол из-за пожизненного запрета, который она мне впаяла тогда, а ведь даже не я разбил пинбол и наблевал на пол – это были Легс и Финни. – Ладно, Жи…
– Ты че-нить скажешь или как? – заорала она. – Чертов старый бесполезный алкаш… Это все ты виноват. Сделал бы то, что сказал Даг, с самого начала, и все бы у нас было нормально.
– А? – сказал я, мне больше, чем когда-либо, хотелось никогда сюда не приходить.
– А? – сказала она, наверное, меня передразнивала. – А? А? Это все, что ты можешь сказать? Разберись с этим, как его там, сказал тебе Даг. Это че, так сложно? Но ты даже этого не смог. Тебе необходимо страдать хуйней, бухать и запороть все дело. А теперь слушай, что случилось – у нас из-за тебя больше нет клиентов. А нет клиентов – нет и зала. Почему ты не мог этого сделать, ты, тупой старый пидор? Если бы ты это сделал, все бы вернулось в норму, и в газете не написали бы всякое дерьмо про наш зал игровых автоматов.
– Дерьмо? – сказал я. – Про зал игровых автоматов?
– Достань свою сраную голову из своей сраной задницы, Ройстон Блэйк. Хотя бы раз открой глаза и посмотри, какой ты жирный тупой идиот. Над тобой все смеются, за глаза. Хотя, я слышала, теперь многие ржут и тебе в лицо. А почему бы и нет, собственно? Ты только посмотри на себя. Даже у дверей в “Хопперз” не мог стоять нормально. Я слышала, тебя оттуда вышиб какой-то мелкий пацан. Начальник охраны? Шутка года просто.
– Ладно, – сказал я, сжимая кулаки. Я вдарил по киоску, закрыв глаза. Не хотел, чтобы туда попали осколки.
Но ни хуя не произошло. Стекло децл задрожало, но мой кулак просто отскочил от него. Было больно. Я снова ударил. Я ж не мог допустить, чтобы Жирная Сандра всем растрепала, что Ройстон Блэйк не мог разбить какое-то там стекло.
Кулак снова отскочил, теперь он болел еще больше. А Жирная Сандра сложилась пополам в этом своем киоске, ржала и обзывала меня по-всякому. Я обошел киоск и дернул дверь, но она была заперта. Я вдарил по ней плечом, но эта тварь не открылась. Я опять пошел разбивать стекло, но у меня ни хуя не получилось, только костяшки болели.
– Ха-ха-ха, тупой уебок, – сказала Жирная Сандра. – Давай, попробуй еще разок. Ха-ха-хе-хе…
Но я себя контролировал. Вы по этому поводу не парьтесь, короче. Если вы ждете, что я выйду из себя, вам долго придется ждать. Ройстон Блэйк не выходит из себя. Он всегда спокоен и сосредоточен. Это любой другой долбоеб может выйти из себя.
Я умный, типа.
Если я не могу попасть в ее киоск, надо достать ее другим способом.
Я подошел к ближайшему автомату и толкнул его плечом.
– Рааа, – закричал я. – Потому что, если работаешь с тяжестями, надо выпускать пар, иначе заработаешь грыжу. – Рааа.
– Ха-ха, уебок, – сказала Сандра.
– Рра, – сказал я. Но без мазы. Эта блядская машина была как-то прибита к полу, потому что я не мог ее сдвинуть. Я попробовал другой автомат. – Ррааа.
– Хи-хи-хи, – заливалась Сандра.
– Рррааа.
– РОЙСТОН БЛЭЙК, ВЫХОДИ.
– Рраа, – сказал я, но уже без всякого энтузиазма. – Это че, бля, было? – спросил я у Жирной Сан. Но она откинулась назад в своем крутящемся кресле и ржала пуще прежнего.
– БЛЭЙК, ВЫХОДИ, – снова раздался этот безумный рев. Казалось, он одновременно доносится со всех сторон, даже сверху. – ЗАЛ ОКРУЖЕН. ЭТО ПОЛИЦИЯ. У ТЕБЯ НЕТ НИ ЕДИНОГО ШАНСА, ПРИЯТЕЛЬ.
– Эй, – заорал я на Сан, прижавшись лицом к этому странному стеклу, которое не разбивалось, и вообще не было похоже на стекло, если вдуматься. – Это че, бля, шутка? Где этот…
– ДАВАЙ, БЛЭЙК, – проревел голос. – СДЕЛАЙ СЕБЕ ОДОЛЖЕНИЕ, БЛЯ, И ВЫХОДИ. МЫ ТУТ ВЕСЬ ДЕНЬ ТОРЧАТЬ НЕ СОБИРАЕМСЯ.
Больше я это выдерживать не мог. Тут где-то по стенам были запрятаны динамики или еще что, только и ждали, пока старина Блэйк придет.
Я решил съебываться. Мне было чем заняться, хотя в тот момент я не мог вспомнить, чем именно. Но я знал, что свежий воздух и сигарета помогут мне вспомнить.
– Попался, – сказал констебль Плим, застегивая на мне наручники.
– Получай, – сказал констебль Джона, ткнув меня дубинкой в живот.
Но вы за меня не волнуйтесь.
Я бывал в обезьяннике Манджела много раз и наверняка еще туда попаду. У меня с этим местом особые отношения, то есть меня время от времени сажают туда и очень скоро отпускают. Легавые счастливы, а мне это напоминает о том, что следует быть осторожней, типа того. Меня никогда не отправляли в тюрьму Манджела и никогда не отправят. Этому городу нужен Ройстон Блэйк, и легавые это знают. Если я не буду держать все под контролем, это место быстро превратится в дерьмо.
Так что не волнуйтесь за меня, камрады.
Кроме того, как только они засунули меня в камеру, я понял, что все со мной будет путем. Камера тут нормальная. Четыре стены, один пол, потолок и железная дверь. Плюс матрас. И толчок в углу. Чего еще может просить человек? Ну, телик не помешал бы, но я считаю, если чувак не может нормально посидеть наедине со своими мыслями – это неправильный чувак. И если посмотреть на это с определенной стороны – в тот момент камера была для меня лучшим местом. Мне было о чем подумать. Мне надо было понять, как уделать Дага, владельца магазина. Было ясно, как пролитое пиво, что пораскинуть мозгами в городе я не смогу, там на меня кидаются все подряд. Так что если я немного посижу в камере – это будет лучше для всех.
Только они пока не посадили меня в камеру. Пока что. Вот закончат бить дубинками по животу, тогда и подыщут для меня камеру. Ага.
Честно говоря, как-то они незачетно меня пиздили. Не так, как я бью людей, и не так, как Фракенштейн бил меня. Ребята типа Плима и Джоны просто не созданы для битья (если, конечно, не ты их бьешь, для этого-то они как раз и созданы). Они могут выкаблучиваться как угодно, больно мне не будет. Даже если у них будут эти здоровые дубинки, которые они с трудом поднимают, а я буду привязан к стулу, собственно, я и был привязан. У меня живот из камня. Вы можете врезаться в мой живот на самолете, я разве’что вздрогну. А поскольку они легавые, их интересовал только мой живот. Они ведь не могут оставлять следов побоев и синяков. К тому же, скорее всего, они попросту ссали ударить меня по лицу. Если ты бьешь чувака в живот – это все равно, что по спине его похлопать. А вот если ты бьешь в морду – напрашиваешься на пиздюли. Именно это я сделал с Джоной в больничке пару дней назад, как он говорил, хотя сам я этого ни хуя не помнил. Нижняя губа у него распухла и была заштопана, так что да, кто-то нехерово его отпиздил. И если это был я, все честно – можешь махать своей дубинкой.
Больно мне не будет.
Но я этого не показывал, конечно. Стонал и рыгал, дай боже. Пусть порадуются ребята. От меня не убудет. И если Плим прав и я выставил его мудаком на людях во время той стычки из-за парковки на Фротфилд-вэй, не могу сказать, что я его в чем-то виню.
Правда, когда он случайно заехал мне по яйцам, я не слишком обрадовался.
– Эй, уебок, – сказал я. – Осторожней, мать твою. Они посмотрели друг на друга и начали по очереди пиздить меня дубинками по яйцам, а я пытался как-то спрятать их между ног. Они не могли сделать мне больно. По-настоящему больно. Разве я вам не говорил? У меня стальные яйца.
Я услышал, как открылась дверь.
Включился свет. Я закрыл глаза – свет был слишком ярким. Я валялся в темноте уже часа четыре или что-то типа того и только начал к этому привыкать. Я даже почти перестал париться по поводу своих яиц. Болели они, конечно, охуенно, но, по крайней мере, я их чувствовал. И, как я уже сказал, они у меня стальные.
Когда Плим и Джона подняли меня и усадили на стул, у меня аж дыхание перехватило. Они затянули ремни, а потом пошли и встали, сложив руки на груди, по обе стороны двери, которая была чуть приоткрыта.
– Здоров, ребяты? – сказал я им. Потому что, ну, они мне были вроде как приятели, несмотря ни на что. Они были вышибалами и я был вышибалой, хотя, если посмотреть с технической точки зрения, теперь я был подручным. А они – легавыми. А легавые не могут быть моими приятелями.
Они оглянулись и ничего не ответили.
– Сигареты есть? – спросил я.
И снова они поначалу ничего не сказали. Но потом Плим кивнул Джоне, который сделал шаг вперед и воткнул мне в зубы беник.
– А зажигалка? – мне пришлось это сказать, потому что они опять встали с мрачными мордами как две статуи. Он дал мне прикурить и снова вернулся на место. – Ебаный в рот, – сказал я, выдыхая дым. – Че это с вами? Обет молчания?
Когда я выкурил полсигареты, кто-то вошел в дверь и захлопнул ее за собой. Это был чувак постарше, с большой красной папкой и в рубашке с полосками на плечах. Он был раза в два здоровее обычного человека. Ну, кроме как по росту, рост у него был нормальный. А рот, наоборот, маловат даже для чувака вполовину меньше. Про то, что было у него под штанами, я ничего сказать не могу. Он сел за стол напротив меня и засунул палец в свое мясистое правое ухо.
Большой Боб Кэдуолладэр.
Ну, короче, шеф полиции.
Ну, бля, я его знал, конечно же. А он меня. Мы с ним в свое время пару раз сталкивались. Ну, у нас с ним было, типа взаимопонимание. Он знал, что я немного ебанутый, а я знал, что он не такой идиот, как остальные легавые.
– Здоров, Боб, – сказал я.
– Заткнись, мудила, – сказал он, даже не взглянув на меня.
– Хе-хе, – сказал я. – А ты все еще очаровашка.
– Я сказал, заткнись, – он махнул Джоне. – Констебль Джонс. Будьте так добры.
Джона в два шага дошел до меня и со всей дури ударил по щеке. Ебаные легавые.
Я уже собирался спросить: “Ты че задумал?”, но Большой Боб начал первым.
– Ройстон Роджер Блэйк, – спросил он, открывая большую красную папку.
Я затянулся сигаретой и сказал:
– Но…
– Ты Ройстон Роджер Блэйк или нет?
– Ну я, но…
– Боже мой, – сказал он, открывая последние страницы и качая головой. – Боже мой, боже мой. Как же тут все хреново.
– Че там написано? – спросил я, наклоняясь на дюйм вперед. Я не мог разглядеть, что там написано, но увидел пару фотографий. Правда, что на них, я тоже не рассмотрел. Только увидел много красного.
– Неважно, что написано, то написано, и ничего хорошего тут нет. Выломана дверь… телефон сорван со стены… удары по голове… кухонный нож… нанесено сорок семь ударов…
– И че это значит? – спросил я.
Большой Боб закрыл свою папку. На обложке я увидел грязную белую наклейку, на которой большими выцветшими буквами было написано РОЙСТОН РОДЖЕР БЛЭЙК. Он взглянул на меня, первый раз с того момента, как вошел.
– Это значит, Ройстон Роджер Блэйк, – сказал он, – это значит, что мы держим тебя за яйца. – Он снова открыл папку и начал листать ее с середины назад. – Нет, не думаю, что в этот раз ты сможешь выкрутиться, – сказал он, снова захлопнув папку. – Сколько жизней у кошки, а?
– Не знаю, – сказал я.
– Да ну? Констебль Джонс, сколько жизней у кошки? Джона опустил руки, потер лицо и сказал:
– Че? У кого?
– У кошки. Сколько у нее жизней?
– У какой кошки?
Большой Боб был явно недоволен. Он поднял глаза и начал поворачивать голову.
– Девять, шеф, – сказал Плим. Ему даже не пришлось тереть лицо.
– Спасибо, констебль Палмер, – сказал Большой Боб и децл расслабился. – Так что я говорил?
– Вы не думаете, что он сможет выкрутиться в этот раз.
– Сколько у тебя жизней?
Я посмотрел на Плима и стал ждать.
– Эй, – заорал на меня Большой Боб. – Я с тобой разговариваю.
– А, ну да, – сказал я. – Так, давайте прикинем… Сколько жизней у кошки?
– Девять, – сказал Плим.
– Девять, так? – сказал я и почесал подбородок, который уже порядком зарос. – Девять, да… – сказал я снова. Но это был не вопрос, это я, типа, думал вслух. Я всегда ненавидел полицейские допросы, а это был как раз таки типичный допрос. Они всегда задают какие-то сложные вопросы. И чего бы им не начинать с чего полегче? – Это как это? – спросил я.
Джона посмотрел на Плима. Можно было аж услышать, как он думает: Ну да, как это, констебль Долбаный Умник? Я заметил, что у этих двоих в клубе легавых явно были какие-то терки.
– Я сам отвечу, – сказал Большой Боб – мы втроем аж подпрыгнули от неожиданности. – У кошки девять жизней, потому что ей везет. И тебе везло, Блэйк. Тебе во как везло, – сказал он, демонстрируя мне толщину папки. – Но теперь все. Больше тебе везти не будет. А что случается, когда кошка теряет свои девять жизней, а?
Джона посмотрел на всех остальных, потом проговорил:
– Умирает что ли?
– Нет.
Джона покраснел и стая как будто на дюйм ниже. Плим ухмыльнулся. Большой Боб облокотился на стол, стол скрипнул.
– Она отправляется в тюрьму Манджела, – сказал он. – И остается там.
Не знаю, что я тогда сделал, но эти двое у двери подскочили и стали меня держать. Я знал только, что происходит у меня в башке, а там мне показывали Деблин-Хиллз на закате, и вид, который открывается, если смотреть на юг с самой верхней точки Ист-Блоатер-роуд. А потом мне показали “Хопперз”, вечер удачный, клиенты смеются, пьют и все такое. А в конце мне показали Харк-Вуд, с высоты, типа, как будто я птица. Я никогда особо не любил Харк-Вуд, вы это знаете, но мысль о том, что я его больше никогда не увижу, меня доканала. На этот раз по морде мне вдарил сам Большой Боб.
– Эй, – сказал он. – Нам тут такого не надо. Где твоя гордость, а? И ты еще называешь себя мужиком? – Он вернулся на место и уселся на стул, который аж застонал. Холмы, лес, “Хопперз” и Ист-Блоатер-роуд исчезли в сером тумане. На фоне тумана стали появляться линии, которые превратились в большую каменную стену, которая тянулась вверх, в стороны, вперед и назад, на веки вечные, аминь.
– Прощай, Ройстон Блэйк, – сказал Манджел.
– Прощай Манджел, – ответил я ему.
– Чего? – спросил Большой Боб. – Ну вот, как я уже говорил, тебя ждет тюрьма Манджела, и она положит конец всему. – Он встал, подмигнул мне и съебался в дверь. Когда я открыл глаза, света уже не было. Я снова закрыл глаза.
Не знаю, сколько прошло времени, но я заметил, что свет снова зажегся, только в этот раз он был другой – не такой яркий, более спокойный, что ли. Я решил размять руки и понял, что могу их поднять. Я попытался вытянуть ноги и они спокойно вытянулись вперед. Оказывается, я больше вообще не был связан. Ну, я и встал.
На столе что-то лежало. Что-то, чего там раньше не было. Или, может, было, а я не обратил внимания. Это был моток веревки.
Я взял его и размотал. Где-то четыре или пять ярдов, чистая, вроде как белая, и, судя по всему, непользованная. Я взял по концу веревки в каждую руку и потянул. Прочная. На такой можно машину буксировать, если надо. И если б я нашел такую веревку на улице, точно унес бы домой, думая именно о таком применении. Но я был не на улице. Я был здесь.
И я отправляюсь в тюрьму.
Я опустился на колени, эта мысль обрушилась на меня как мешок с мусором, но слезами горю не поможешь, да и вообще мужику плакать западло. Так что я моргнул, загоняя слезы обратно в глаза, и поднял голову.
И вот тогда я заметил крюк на потолке.
Это был здоровенный такой крюк. Железный и загнутый. Могу поклясться, что раньше его тут не было. Хуй знает, как они за такое короткое время умудрились его прицепить. То есть, я понимаю, как можно положить веревку на стол, но повесить крюк, да еще облепить штукатуркой… Я посмотрел на веревку, которую по-прежнему держал в руках. Потом снова на крюк, который торчал в трех футах над моей головой. Я встал на стул и потянул крюк большим пальцем. Держится прочно. А потом я занялся веревкой.
Минут через пять я приделал к крюку петлю. Если я поднимусь на цыпочки, встав на стул, смогу просунуть в нее голову. Так и я поступил.
Не надо, не плачьте. По крайней мере, из-за меня. Вам скорее стоит поплакать о Финни.
– Извини, Фин, – сказал я, затягивая веревку.
Кто теперь спасет его от Дага? Да даже если Даг его отпустит, Финни все равно пиздец. Если я умру, некому будет за ним присмотреть. Но я не мог допустить, чтобы это меня остановило. Если я отправлюсь в тюрягу, ему все равно пиздец.
– Мы ведь весело проводили время, правда? – сказал я, безуспешно пытаясь вспомнить, когда это мы с ним весело проводили время. Хотелось бы что-нить такое вспомнить. Я хотел покончить с этим делом, смеясь. Умираешь смеясь – умираешь счастливым. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил, но звучит неплохо, правда?
– Хе-хе, – сказал я. – Хе. Я выбил из-под себя стул. Я повис.
– Кхххххх, – сказал я.