Текст книги "Просто не забывай дышать (ЛП)"

Автор книги: Чарльз Шиэн-Майлс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Слёзы: Не. Позволяй. Этому. Случиться
(Алекс)

Хорошо, слушайте, я не эмоциональная. Не королева драмы. Но Дилан большую часть времени был частью моей жизни. И сидеть с ним рядом в офисе доктора Форрестера было подобно пыткам.

Когда разобрались с назначением, мы встали, и стало неловко. Форрестер пожал нам руки. Я развернулась и ушла, не сказав ни слова, в то время как Дилан всё ещё пытался выяснить, как выбраться из своего кресла и взять себя в руки.

Я пошла прямо в службу финансовой поддержки.

Офис, конечно, был переполнен. Было начало года и люди хотели разобраться со своими финансами. Если у тебя есть проблема такого рода, ты должен прийти сюда и найти выход. Поэтому, когда я сказала, что хочу увидеть Сандру Барнхард, меня попросили занять очередь. И я ждала. И ждала. И ждала.

Наконец, она впустила меня в свой кабинет. Первое впечатление: она была измотана. Волосы свисали, бумаги были сложены на столе высокими стопками. Когда я вошла внутрь, она запивала таблетку тайленола[6]6
  Тайленол– препарат, помогающий от боли слабой и средней интенсивности (в т. ч. головная, зубная, боли в горле и при общем недомогании), лихорадка.


[Закрыть].

Плохой знак.

– Привет, что я могу для тебя сделать?

– Привет, я Алекс Томпсон. Мы говорили по телефону день назад. Меня назначили на исследования?

– Алекс, Алекс… Да, я помню.

Я ёрзаю на сидении.

– Эм… мне интересно, можно ли назначить меня ещё куда-нибудь? Куда угодно.

Она хмурится.

– Это может быть проблематично. Как правило, такое распределяется уже в начале лета. Если честно, Вам повезло, что вы получили хоть что-то. Контракт с мистером Форрестером не был подтвержден до прошлой недели, и поэтому у нас в последнюю минуту оказалось свободное место. В чём проблема?

О Боже. У меня действительно не было доводов. По крайней мере, не те, которые я могла объяснить. Меня назначили вместе с бывшим парнем. Да, это определенно нехорошо. Я пытаюсь придумать что-то и говорю:

– Я не уверена, что это подходящий вариант.

Она вздыхает.

– Я могу точно тебе сказать, что нет никаких других вариантов. Ты пятая ученица, которая просит её переназначить в другое место. Можно было бы поменяться с кем-то, повесить объявление на доску снаружи. Но я не могу тебе ничего обещать. Хотя ты можешь проверить это через две недели. Часто ученики отказываются в первые две недели. Что-то можно придумать.

Я киваю. Разочарованно. Это будет трудный год. Я не хотела застрять в паре с Диланом на целый год, на целый год! Это превратит замечательный колледж в мучение.

– Прости, что не смогла помочь, – говорит она.

Хорошо, я поняла намёк. Я была свободна. Благодарю её и выхожу из офиса. Я смогу выдержать несколько недель, а потом вернусь в офис и устроюсь мыть посуду или что-то такое же интересное.

Вернувшись на улицу, я направляюсь к общежитию.

Не собираюсь плакать. Я отказываюсь от этого.

Не. Позволяй. Этому. Случиться.

Я была так очарована и заинтригована Диланом. Я никогда не встречала никого, похожего на него. Моя жизнь была сосредоточена вокруг ученых. Я работала и работала чертовски усердно. Но также у меня была поддержка родителей и педагога по фортепиано, моих сестёр.

Мы жили в одном квартале от парка «Золотые Ворота»[7]7
  Парк «Золотые ворота»(англ. Golden Gate Park) – городской парк, расположенный в Сан-Франциско. Парк занимает площадь в 4,12 км², имеет форму прямоугольника, такую же, как и Центральный парк в Нью-Йорке, но на 20 % больше.


[Закрыть] в замечательном старом доме с тех пор, как отец вернулся с дипломатической службы.

Дилан был другим. Господи, он был бездомным. Он не говорил о трудных моментах своей жизни. По крайней мере, когда мы впервые встретились. Мы были из разных миров. Но он был сильным. Он должен был быть таким, чтобы справиться с алкоголем и наркотиками, вернуться в школу по своему желанию и попасть в класс.

Я быстро влюбилась.

Мы провели двенадцать часов до нашего рейса в Тель-Авив разговаривая, в то время как большинство остальных учеников спало. Я помню глупую игру в вопросы, в которую мы играли до тех пор, пока не добрались до некоторых неудобных (например, у тебя есть девушка?). Мы сменили тему и начали обсуждать любимые книги. «Гарри Поттер». «Голодные игры». Мы оба ненавидели «Сумерки», но любили Китнисс Эвердин.

– Я люблю сильных героинь, – сказал он мне с усмешкой. Бог мой. Как кто-то столь милый, может быть таким идеальным?

Но он также был противоречив. Он страстно любил Хемингуэя, и мог забыться в разговоре о своей любимой книге «И восходит солнце»[8]8
  «И восходит солнце»(англ. The Sun Also Rises) – роман Эрнеста Хемингуэя, написанный в 1926 году. Основан на реальных событиях, которые происходили в жизни автора.


[Закрыть]. Он был озадачен моим влечением к Милану Кандера[9]9
  Милан Кандера– современный чешский писатель-прозаик, с 1975 года живёт во Франции. Пишет как на чешском, так и на французском языках.


[Закрыть].

Обмен учениками произошел в Тель-Авиве в первые две ночи в общежитии. Мы посетили кучу информационных сессий, а затем отправились на большой официальный обед. Дилан выглядел смущенным на ужине. Я не думаю, что он часто бывал на таких мероприятиях. Потом нас отпустили в Старый город, Яффо[10]10
  Яффаили Яффо, Яфо, Иоппия (ивр. «красивая») – один из главных портов древнего Израиля и один из древнейших непрерывно населенных городов мира.


[Закрыть], который мы видели во время обхода в этот же день.

Мы сидели на пирсе, глядя на Средиземное море. Он курил, мы разговаривали. Я рассказала ему о моих сестрах (обо всех пяти), а он говорил о своих друзьях.

– Мы отчасти держимся друг за друга, – сказал он. – Группа драматичных вундеркиндов. Все дети, которые были изгоями в старшей школе. Но, ты знаешь, как это происходит? Неправильный человек спит с другим неправильным человеком и происходит драма.

Я засмеялась. Я ни с кем не спала, но знала всё о школьных драмах.

Я продолжала украдкой поглядывать на него, и я знала, что он делал то же самое. Его голубые глаза были невероятными, и у него были восхитительно длинные волосы, растущие свободными завитками. В какой-то момент я обнаружила, что борюсь с желанием запустить в них пальцы, что было бы не очень здорово и безопасно. Я сохраняла между нами сантиметр пространства, и если бы мы соприкоснулись, я бы набросилась на него. О Боже, это было невероятно.

Интересно, почему было так больно, когда мы расстались? Может потому, что мы влюбились так сильно и так быстро? Я абсолютно потерялась в нём.

Одно я знала наверняка. Я не позволю, чтобы это снова случилось.

Когда я возвращаюсь в комнату, там Келли. Она лежит на кровати, уткнувшись в потолок.

Я не уверена, что я когда-либо видела Келли неподвижной, кроме, возможно, сна.

– Келли, ты в порядке? – спрашиваю я.

Она плачет.

– Что случилось? – я кидаю сумку и бросаюсь к ней.

– Джош, – сказала она и разразилась новым приступом плача.

– О, дорогая, – говорю я, опускаясь на кровать рядом с ней.

– Ему нужно пространство. Он хочет «волочиться за женщинами», что бы это, черт возьми, не значило.

– Сукин сын, – говорю я. – Что за мудак.

Она снова разразилась слезами. Было ли со мной также прошлой осенью? Не удивительно, что она стала такой нетерпеливой. Я обняла её, не говоря ни слова.

Через несколько минут она прекращает плакать, и говорит:

– Так, гм, как прошел твой день? – она хихикает, но это не хорошее хихиканье. Больше похоже на то, что она собирается закатить истерику.

– Хорошо, – осторожно говорю я. – Дилан Пэриш вернулся из армии и приехал в Колумбию. И мы будем вместе работать на исследованиях.

Она садится.

– О, Боже мой, что? Ты, наверное, издеваешься? – возможно, соседи в трех кварталах от нас услышали её визг.

Я несчастно качаю головой.

– Это было ужасно неловко. И враждебно.

– Что он сказал?

Я зажмуриваюсь, стараясь контролировать слезы.

– Он сказал, что надеялся, мы не столкнемся.

Она хватает меня за руку.

– О, мой Бог. Я не думала, что можно ненавидеть его ещё больше, но я ненавижу. Пойдём. Прямо сейчас. И напьёмся.

Я киваю, потому что прямо сейчас это кажется самой хорошей идеей.

Основные правила
(Дилан)

– Я думаю, нам нужно установить некоторые основные правила, – говорит она.

Это третий день занятий и первый день работы с доктором Форрестером. У него была огромная куча информации, книг, файлов, документов. Неорганизованный беспорядок. Нашим первым заданием было всё это упорядочить. Мы разделили между собой работу очень легко: я создавал базу данных, она сортировала материал и отдавала мне.

К сожалению, работать вместе трудно из-за того, что большую часть времени мы провели либо, глядя друг на друга, либо игнорируя.

– О чем ты говоришь? – спрашиваю я.

– Послушай, нравится нам это или нет, но мы будем работать вместе.

Я киваю. Я пытался добиться перевода на другое назначение, но не было свободных вариантов.

– Пойдём, выпьем кофе. Поговорим. Выясним, как мы сделаем это, не перегрызая друг другу глотки.

Я чувствую комок в горле. Одно дело сидеть вместе с ней в офисе Форрестера, другое – пойти куда-то в другое место и разговаривать о чем-то кроме работы. Но она права. Если мы будем делать это каждый день, мы должны установить основные правила, или мы будем несчастными.

– Хорошо, – говорю я. – Когда?

– У меня классы до конца дня, как насчёт прямо сейчас?

Я киваю. – Хорошо

Я медленно встаю. Чувствую боль. За день до этого у меня был сеанс терапии в Бруклинской больнице. Ужасно забавно. Моим терапевтом был сорокапятилетний бывший морской пехотинец, и он был приверженцем мысли, что боль хороша. Проблема в том, что трудно навязать свою точку зрения тому, у кого нет ноги. Серьёзно, сколько сочувствия он собирался выложить?

В любом случае, мне никогда не нравились морские пехотинцы.

Я следую за ней в кафе за углом от офиса Форрестера. Это хорошее местечко на открытом воздухе. Я немного смущаюсь, пока мы идем. Она взяла темп жителя Нью-Йорка, я перешёл на темп черепахи, благодаря трости.

Она замедляется, подстраиваясь под мой шаг. Половину пути спустя, она, наконец, что-то говорит мне.

– Так что случилось с твоей ногой?

Я пожимаю плечами, и даю короткий ответ:

– Хаджи думали, что мне лучше без нее. Придорожные бомбы.

Она вздыхает. – Прости.

– Всё не так уж и плохо. Мне нужно ходить в больницу и жить. Это делает меня счастливым, – чего я не договорил: …в отличие от Рейнольдса и Томпсона, ни один из них не выжил.

В кафе она произносит:

– Займи место. Я принесу нам кофе. Ты пьешь то же самое?

Я киваю и благодарю её, усаживаясь в кресло.

Пока я жду Алекс, я достаю телефон и просматриваю почту. Чёрт. Большинство – мусор. Письмо от мамы. Я отвечу позже. Она, конечно, беспокоится обо мне. Некоторые вещи никогда не меняются. Долгое время я был на неё сердит за то, что я ушёл из школы. Но сейчас я благодарен за это. Это дало мне возможность перенести тяжелые времена. Дало возможность держать голову высоко и узнать мои приоритеты, которые были непостоянными, пока я был молод.

Когда Алекс возвращается к столу с двумя огромными кружками кофе, я убираю телефон.

– Спасибо, – говорю я. Делаю глоток. Он действительно хорош.

Она улыбнулась, встретившись со мной взглядом, и быстро отвернулась. Короткий контакт, который не наполнен ненавистью, но я смотрю вниз.

– Хорошо, – говорю я. – Основные правила.

– Да, – говорит она.

Мы молчим. Она ожидает от меня первого шага?

Я качаю головой, затем говорю.

– Хорошо, начинай. Это была твоя идея.

– Справедливо, – она смотрит на меня, затем говорит. – Хорошо. Первое правило. Мы никогда не говорим об Израиле.

Я закрываю глаза и киваю. Разговор об этом сильно ранит.

– Согласен, – бормочу я.

Она облегченно вздыхает, и это каким-то образом снова разбивает мне сердце.

Я говорю:

– Мы никогда не будем говорить о том, что случилось. Ни когда я приехал к тебе в Сан-Франциско. Ни год назад. Ни через год.

– Особенно о том, что случилось через год, – её глаза блестят, когда она смотрит на стол.

Мы снова молчим. Это забавно.

– Не знаю, смогу ли я, – говорю я.

– Почему нет? – спрашивает она.

– Потому что, ну, иногда это тяжело, Алекс. Немного. Много. Господи.

Она отводит взгляд и, черт меня возьми, если ее глаза не были красивыми. Ее ресницы в милю длиной.

– Думаю, если мы хотим пережить этот год, нам нужно оставить всё в прошлом, – говорит она.

– Да.

– Будто мы незнакомы.

Я пожимаю плечами.

– Хорошо, – что может случиться.

– Мы начнем все сначала. Мы только что встретились. Ты какой-то парень, пришедший из армии, а я девушка из Сан-Франциско, собирающаяся в местный колледж. У нас нет ничего общего. Ни связей. Ни того, кем мы были. Мы не друзья.

Не друзья. Как, чёрт возьми, мы можем быть друзьями после того, как всё разрушили?

Я киваю, чувствуя себя несчастным. Дерьмо, у меня не так много друзей. Я потерял связь с людьми из Атланты, когда не мог справиться с тем, кем я стал. А те, кто был в Афганистане… за исключением Шермана и Робертса, я ни с кем близко не сходился. Робертс мёртв, Шерман еще в афганской глуши.

– Так или иначе, я не знаю, кем мы были. Ничего из этого никогда не имело смысла.

Она пожимает плечами и скрещивает руки на груди, и я чувствую себя дерьмово за то, что сказал.

– Прости, – говорю я.

– Почему? – спрашивает она, глядя в сторону, на улицу. Её нижняя губа дрожит, и я хочу ударить себя по голове острым предметом.

– Это правда, не так ли? В нас никогда не было смысла.

– О, Боже. Давай не будем об этом. Пожалуйста.

– Хорошо, – её лицо дёргается, очевидно, она сдерживает слёзы.

– Послушай, – говорю я. – Это отстойно. Но всё будет в порядке, да? В любом случае, это всего лишь несколько часов в неделю. То, кем мы были… Это был другой мир. Мы были в другой стране, подвергая себя всевозможным удивительным вещам. Мы не были собой, реальными нами. Это была фантазия. Красивая фантазия, но всё же фантазия, верно?

Она кивает, быстро вытирая глаза кулаком и размазывая тушь.

– Как бы то ни было, я сожалею.

– Мы уже нарушили правила, – говорит она.

– Нет. Мы больше не будем говорить о прошлом, начиная с этого момента. Мы говорим о настоящем. Ты совершенно права. Ещё правила?

– Я не знаю.

Я хмурюсь, затем говорю:

– Хорошо. Что ты думаешь о докторе Форрестере?

Она качает головой.

– Он большая подделка.

Я поднимаю брови.

– Правда?

– Да. Только посмотри на него. Твидовый пиджак. Он один роман писал пятнадцать лет, выиграл национальную книжную премию, и с тех пор ничего.

Я улыбаюсь.

– Это чертовски… гм…

Вот дерьмо, не сейчас. Я не могу думать. Иногда такое случается. Я забываю слова, фразы. Я закрываю глаза, концентрируясь. Представляю себе пишущую машинку, руководствуясь интуицией, и произношу:

– Колонка автора.

Она хихикает. Расстроена, но смена темы помогает. Приятно видеть румянец на её щеках.

– Ты ещё пишешь? – спрашивает она.

Я киваю. – Конечно.

– О чём?

Я пожимаю плечами.

– На данный момент о войне. Это всё поток сознания, думаю. Не упорядоченный поток, во всяком случае. Просто пытаюсь излить свои мысли. Мой терапевт в Атланте говорит, что это поможет.

Она поворачивается и смотрит на меня, я думаю, действительно смотрит с тех пор, как мы столкнулись друг с другом три дня назад.

– Твой терапевт?

Я пожимаю плечами. – Вместе с ногой, у меня диагноз «Посттравматическое стрессовое расстройство». Технически. И черепно-мозговая травма. Но это просто ярлыки.

– Что ты имеешь в виду?

Я хмурюсь.

– Я просто… Я не совсем тот парень, которого ты знала, Алекс. Некоторые вещи здесь… Они не кажутся реальными. Как было до этого. Может быть, я стал адреналиновым наркоманом. Просто реальность недостаточно красочная.

Она вздыхает.

– Я чувствовала себя так долгое время после возвращения из Израиля.

– Ты снова нарушаешь свои правила.

– О, точно.

Она делает паузу и снова говорит:

– Но это так. Это было настолько быстро, интересно и красочно. Затем всё стало мирским и серым – просыпаться, идти в школу, делать домашнее задание и, казалось, это уже не имело значения.

– Да, – отвечаю я. – Во всяком случае, работа с доктором Форрестером будет интересной. Я был уверен, что моя работа в исследованиях будет заключаться в том, чтобы прибирать посуду и мыть её же.

– Да, это намного лучше, – отвечает она. – И подумай только, ты увидишь настоящего писателя в действии, – когда она говорит «писатель», то поднимает руки и изображает в воздухе кавычки.

– Хорошо, ты права. Давай посмотрим, выпустит ли он в этом году что-нибудь. По крайней мере, мы можем быть уверены насчёт исследований.

Она усмехается. – Мы должны сделать на это ставку.

Я поднял брови.

– Чувствую легкую конкуренцию.

– Я говорю, что он ничего не выпустит. Двадцать долларов.

– Справедливо. Какой предел? Пятьдесят страниц? Сотня? Две?

– Он должен хотя бы закончить первый проект.

– Идёт, – я тянусь для рукопожатия. Она берёт меня за руку и это ощущается очень естественно, слишком естественно. Встряхнув её руку, я быстро отдергиваю свою, словно обжегся. Касаться её слишком для меня.

Мы оба снова молчим. Неловко. Как. Ад.

– Мне нужно идти, – говорю я, как раз в тот момент, когда она говорит: – Ну, у меня есть дела.

Мы оба смотрим друг на друга и начинаем смеяться.

– Хорошо, – говорю я. – Неловко. Неужели мы в состоянии сделать это?

Она пожимает плечами и улыбается фальшивой улыбкой.

– Конечно, Дилан, это не может быть так трудно.

Я собираю сумки и достаю три доллара из бумажника.

– За кофе, – говорю я.

– Оставь. В следующий раз покупаешь ты.

Я медлю, прежде чем положить деньги обратно в бумажник. В следующий раз? Станет ли это хорошей идеей? Не думаю.

Глава 3

Клубника
(Алекс)

Когда он, наконец, в вертикальном положении, он придвигается ближе и говорит:

– Я думаю, нам нужно еще одно правило.

– Да?

Он вдыхает через нос и говорит:

– Да. Эм… тебе нужен другой шампунь.

Что. За. Черт?

– О чем ты говоришь? – спрашиваю я, вдруг почувствовав дискомфорт.

– Ты все еще пахнешь клубникой, и это разбивает мне сердце, – говорит он, его голос похож на низкое рычание. С этими словами он поворачивается, перекидывая сумку через невероятно широкие плечи, и идет прочь.

Он был в двадцати футах, прежде чем я смогла подумать еще раз. Не обдумывая, без оглядки на последствия, я кричу так громко, как могу:

– Ты не можешь сделать этого! Это нарушение первого правила! Ты слышишь меня, Дилан?

На меня смотрели окружающие. Он махнул через плечо и продолжил идти.

Ублюдок.

Я собрала свою сумку и повернулась, чтобы идти в другом направлении, обратно в общежитие. О Боже, я была не в порядке. Из-за его невероятно синих глаз, из-за того, что пока он был в армии, его руки и грудь стали…мускулистее. От него пахло так же, как и всегда, и быть рядом с ним было невозможно. Иногда, когда он был близок ко мне, я не могла даже дышать. Как, черт возьми, я должна была придерживаться профессионализма, когда он пробуждал каждый нерв в моем теле?

Почему он сказал это?

Я до сих пор помню. Я вспомнила, как он говорил со мной в самолете миллион лет назад во время нашей игры в вопросы и ответы, он спросил меня тогда: «Почему от тебя пахнет клубникой?»

Черт.

Мы даже толком не знали друг друга. В Израиле я была совсем другим человеком. Я была свободной. Дома и здесь, в колледже, я была… ну, я была стервой. Я стремилась к успеху в учебе. Я училась как обезумевшая. У меня не было места для сумасшедших ощущений и эмоций, которые я испытывала во время нашей поездки.

Пока я шла, я вспоминала. Его запах. Его прикосновения.

Через три дня после прибытия в Израиль, мы не отправились к первой принимающей семье в Рамат Гане, пригороде Тель-Авива. Так или иначе, из-за глупой путаницы получилось, что я была единственной студенткой, которую назначили в мужскую семью. Эриэл был гигантским шаром из гормонов и тестостерона, гипермужественный придурок, который был абсолютно уверен, что он переспит со мной на десятый день моего отдыха в его доме. В конце дня я была истощена, парируя его ухаживания, и пошла к нашему консультанту. Слава Богу, она перевела меня в другую семью. В ту ночь наши семьи устроили вечеринку для всех нас.

Я помню, как смотрела на Дилана на вечеринке. Все пили. Некоторые, как я, пили по минимуму, но некоторые, как Рами, хозяева вечеринки, напивались.

Все, кроме Дилана. Ночь он провел, попивая колу и отдыхая в углу. В какой-то момент он достал гитару и сыграл несколько песен, с ним было несколько пьяных учеников, подпевающих ему. Я смотрела и улыбалась, думая про себя о том, какие у него были красивые глаза. Когда он играл на гитаре, то поджимал губы, или иногда закрывал глаза. Он продолжал смотреть на меня.

Позже, в ту самую ночь, он подошел и спросил:

– Мы можем минутку поговорить?

Я немного смутилась. О. Боже. Что это было? Он собирался пригласить меня? Я хотела этого. Мы дошли до комнаты Рами, расположенной в дальней части квартиры, и сели рядом друг с другом на кровати.

– Послушай, – сказал он. – Я знаю, что мы будем здесь несколько недель. И все. Может ничего не выгорит. Но…я очень увлекся тобой. Я хочу знать, если ты испытываешь то же самое.

Я дышала неглубокими вдохами. Я не могла поверить, что это происходит. Наконец, я кивнула.

– Да, я испытываю то же самое, – ответила я.

– Может… может, мы просто посмотрим, что из этого выйдет?

Я улыбнулась.

– Хорошо, – сказала я.

Два последних года были бы менее болезненными, если бы я сказала ему тогда, чтобы он катился к чертям. Но, возможно, я была маленькой любительницей книг, и у меня не было жизни, потому что я влюбилась в него. Словно я упала с обрыва. И до сих пор не восстановилась.

Когда позже мы встретились с Келли, она ахнула, когда я рассказала ей то, что он сказал.

– Он сказал что?

Я вздохнула.

– Он сказал, что хочет, чтобы я сменила шампунь. Потому что запах клубники разбивает его сердце.

Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и говорит:

– Это так романтично.

– О, Боже, Келли, это вообще не помогает!

Она кивает.

– Знаю.

– Я думала, что ты ненавидишь его.

– Только потому, что он сделал тебе больно. Но очевидно, что у тебя к нему чувства. Возможно, тебе просто нужно наброситься на него и избавиться от мыслей о нем.

– Достаточно! Единственное, что я собираюсь с ним сделать – это пережить год работы на Форрестера. Он сделал мне больно, Келли. Больше, чем я могла себе представить.

– Я знаю, – говорит она тихо. – Но может для этого была причина. Я имею в виду. Я просто говорю, что это возможно.

– Нет. Это абсолютно невозможно. Я и Дилан? Ни за что.

Она вздыхает и откидывается на спинку кровати.

– В любом случае, что с Джошем? – спрашиваю я, пытаясь сменить тему.

Она пожала плечами.

– Он до сих пор такой козел.

– Шокирующе, – отвечаю я.

– Я была слишком прилипчивой? Я не понимаю этого.

– Нет, – говорю я. – Было время в прошлом году, когда вас двоих нельзя было разлучить даже при помощи «Челюстей жизни»[11]11
  «Челюсти жизни» – гидравлический инструмент для разрезания машин, попавших в аварию.


[Закрыть]. Должно быть другое объяснение.

– О, Боже. Ты же не думаешь, что он обманывал меня, пока мы встречались?

Я качаю головой.

– Я уверена, что это не так. Может, ему просто… Я не знаю. Страшно?

Келли хмурится.

– Чего ему бояться?

Я засмеялась грустным смехом.

– Может, он боится, что его сердце разобьют? Такое случается.

Она смотрит мне в глаза.

– Возможно.