Текст книги "Просто не забывай дышать (ЛП)"
Автор книги: Чарльз Шиэн-Майлс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава 11
Просто молчи
(Дилан)
Когда меня повели в зал суда, мои руки все еще были заключены в наручники передо мной, и полицейский схватил меня за левую руку.
Я не в лучшей форме. Моя повязка растрепана, большая ее часть отвалилась. Мои пальцы скручены, и я не в состоянии что-либо с этим сделать… они чертовски болят. Вся моя рука болезненного серого цвета, который я приравниваю к зомби из фильмов. Моя рубашка воняет рвотой, хотя я сделал все возможное, чтобы почиститься в раковине, прежде чем они забрали меня на вынесение приговора.
Тошнота накатила, когда меня арестовали.
С медицинской точки зрения приступы незначительны. Врачи говорят, что у меня они могут быть в течение года, или пяти, или, возможно, никогда. Нет никакого способа узнать. Я осторожен в приеме своих анти припадочных лекарств, которые принимаю ежедневно. Но очевидно, я не принял ни одного ни в субботу, ни в воскресенье вечером, и где-то около четырех утра понедельника у меня начался приступ. Все мое тело было напряжено, на меня накатила ослепляющая головная боль, и следующее, что я знал, я дрожал мелкой быстрой дрожью и совсем не мог двигаться. Не думаю, что кто-либо вообще заметил это, за исключением того, что меня тошнило, и я начал задыхаться.
Я не знал, чего ожидать от входа в зал суда, но точно не этого. Я никогда не был в суде, и я предполагал увидеть какое-то старое хрупкое здание, что-то похожее на старый сериал «Ночной суд», повторы которого смотрела моя мама. Вместо этого, я вошел в чистую, хорошо освещенную комнату с ковровым покрытием, щедро обшитую деревянными панелями. Коп толкнул меня в камеру с другими преступниками и сказал мне сидеть и ждать.
Затем я увидел их. Не только Алекс, но и Шермана, Джоэля, Келли. Они сидели вместе, группой вокруг Алекс, словно поддерживая ее. А она смотрела прямо на меня.
Мне пришлось закрыть глаза. Я не могу сделать это. Не могу причинить ей боль. Не могу снова и снова разбивать ей сердце. Но я не знаю, какой у меня есть выбор. Я могу причинить ей боль краткими моментами, словно отрывая пластырь постепенно, или могу долго причинять ей боль, путем вовлечения ее в мою запутанную жизнь.
Слушанья продолжались вечность. Один за другим судья выносил приговоры, словно быстрые выстрелы. Поэтому я удивился, когда назвали мое дело. Офицер наклонился ко мне и сказал: «Идем сюда», затем провел меня к столу. Мужчина прошел по центральному проходу и сел рядом со мной.
Я смотрю на него и говорю.
– Кто вы, черт возьми?
Он наклоняется и шепчет:
– Я Бен Кросс. Буду представлять тебя. Сегодня утром просто молчи, я знаком с деталями дела. Мы вытащим тебя отсюда так быстро, как только сможем.
– Кто вас нанял?
Он указывает в направлении задней части комнаты.
– Они. Твои друзья. Джоэль мой зять.
О, нет. Они впутались в это гораздо хуже, чем я.
– Я не просил об этом.
– Радуйся, что у тебя нет общественного защитника.
– Я не хочу, чтобы это был ты.
Он качает головой.
– Хочешь пойти в тюрьму? Послушай, мы можем уладить детали после предъявления обвинения. А сейчас, мы можем сделать все по моему?
– Не важно, – я отворачиваюсь и смотрю в сторону. Я не хочу показаться неблагодарным. Но что за черт. Они вышли и наняли адвоката для меня? Кто, черт возьми, мог позволить себе это? И почему? Боже правый.
Итак, Бен Кросс начал работать на меня. Прежде чем я понял, был установлен залог, и я вернулся в камеру ожидать. Через час копы пришли за мной снова и вывели меня в холл.
Я боялся, что будет дальше.
Дай ему понюхать свои носки
(Алекс)
Я знала, что Дилан будет выглядеть потрепанным, когда войдет в зал судебных заседаний. Он провел за решеткой все выходные. Но меня сильно поразило, когда я увидела то, каким потрепанным он был. Он был абсолютно опустошен, под глазами темные круги, и после трех дней без бритья его челюсть покрылась щетиной. Его черная футболка, которую я так любила и пускала слюни, выглядела потрепанной, порванной и на ней были пятна.
Его рука. Повязка сломана, и он держит свою правую руку левой, словно защищая ее. Рука обессилена, бледная, а пальцы сжаты и не двигаются. Его лицо бледное. Очевидно, что он испытывает огромную боль.
Но самой ужасной деталью были глаза. Они выглядели… поблекшими. Пустыми. Мертвыми. Я хватаю руку Келли, когда он смотрит на меня, встречаясь на мгновение взглядом, затем отворачивается, словно он не узнает меня. Мне пришлось бороться со слезами. Опять.
Нет. Я не собиралась сидеть здесь и плакать. Я собиралась быть сильной, потому что прямо сейчас он нуждался во мне.
Даже если он не знает этого.
Слушание быстро закончилось. Зять Джоэля, очевидно, чувствовал и знал что делал, и быстро прошелся по тому, что случилось на вечеринке в ту ночь. Он убедительно доказывал, что Дилан был тем, кем он был… раненным солдатом, который защищал кого-то, кого он любит, от сексуального насилия. То, что он достоин медали, а не наказания. Судья сказал ему пошевеливаться с этим, и адвокат предъявил ходатайство о закрытии дела.
В этот момент встает прокурор и говорит:
– Ваша честь, ответчик – двадцатиоднолетний студент Колумбийского университета в больнице с многочисленными переломами черепа и возможными необратимыми повреждениями мозга. Обвиняемый опасен, и мы просим отказать ему в освобождении под залог.
Я затаила дыхание.
Судья устанавливает ему залог в двадцать тысяч долларов. Когда слова сказаны, Шерман усмехается и поворачивается ко мне.
– У нас достаточно, – шепчет он.
– Он выглядит ужасно, – говорю я, когда судебный пристав уводит его.
Бен, зять Джоэля, а теперь адвокат Дилана, подходит к нам. Деньги уже у него в портфеле.
– Хорошо, я пойду, внесу залог за него. Вы, ребята, можете подождать в коридоре, это может занять час или два, прежде чем мы, наконец, освободим его.
– Спасибо, – говорю я, и обнимаю его.
– Я должен сказать, – говори он, глядя в основном на меня. – Дилан… не совсем сотрудничал. Он сказал мне катиться к черту.
Я вздыхаю.
– У меня плохое предчувствие, – говорит Шерман. – Мы поговорим с ним. Он сейчас довольно расстроен.
Сможем ли мы уговорить его? Что он скажет, когда выйдет из тюрьмы, об этом поведении. Что он скажет обо мне? О нас?
Я в ужасе. Я выхожу из зала суда, ощущая оцепенение, нахожу себя ходящей по фойе здания суда. Я думаю о вещах, которые мы могли сделать по-другому, уехать в другое место, если бы мы не пошли на вечеринку. Если бы в сентябре снова не встретились. Если бы я не позвонила ему пьяная из моей комнаты в прошлом феврале. Если бы он не беспокоился и не был отправлен в этот патруль. Если бы мы не встретились и не влюбились с самого начала.
Слишком много «если». Многие элементы могли привести к этому, но нет ни одного способа узнать, что привело в «здесь и сейчас». Что я знала: я люблю Дилана Пэриша. И я собираюсь бороться за него.
Я вздыхаю. Ходьба вокруг ничем не поможет. И я, вероятно, свожу остальных с ума. Я подхожу к скамейке, где все сидят, между Шерманом и Келли.
– Так, Шерман… какие у тебя планы? Я знаю, ты приехал навестить Дилана, и все пошло не совсем так, как ты ожидал.
Он зевает, глядя в потолок.
– Не уверен пока, – отвечает он. – Я проведу пару недель с мамой и папой, когда вернусь домой, но мы сведем друг друга с ума. Так что вернусь сюда, думаю, поболтаюсь с Диланом, проверю Колумбийский университет. Но… я собираюсь закончить колледж. Когда-нибудь.
Он наградил меня задумчивым взглядом, затем сказал:
– Я подумывал о Техасе, возможно.
– В самом деле? – спрашиваю я.
– Да. Вроде Райс хороший университет. И я встретил кандидата в доктора наук, который действительно хорошо постарался убедить меня в этом месте.
Я улыбаюсь. – Вы двое действительно нашли общий язык.
– Я не ожидал этого, – говорит он.
Я испускаю смешок.
– Уверена, она тоже не ожидала.
Он усмехается. – Кэрри говорит, что парни на ее программе боятся ее.
– Я не удивлена, – отвечаю я. – Я всегда боялась.
Он награждает меня озадаченным взглядом, брови сведены вместе, затем говорит:
– Почему?
Я пожал плечами. – Я не знаю. Она всегда такая… собранная. Школа, жизнь, одежда. Кэрри всегда относилась к жизни, как к нечто большему. Я более приземленная.
– Ну, ты не можешь идти по жизни, думая, что люди лучше тебя. Посмотри на Дилана.
Он обрывает себя.
– Что ты имеешь в виду, посмотри на Дилана?
Он хмурится, затем говорит:
– Послушай, я не должен этого говорить. Он убьет меня. Но ты должна понять, что он никогда не чувствовал, что хорош для тебя.
Что? Нет.
– Это не правда.
Он кивает.
– Да, это правда. Господи, ты понятия не имеешь, сколько он говорил про тебя в Афганистане. Постоянно. Без обид, но это было чертовски утомительно. Он всегда говорил, что с того момента как вы встретились, ты не из его лиги. И называл причины. Ты богата, он бедный. Вы из какой-то безумно успешной семьи. Твой отец посол или типа того, да?
Я киваю.
– Это то, о чем он говорил. Его отец пьяница, и он всегда боялся, что закончит так же, как и он. Поэтому он сложил все это вместе и пришел к выводу, что недостаточно хорош для тебя. Он всегда верил в это. И Афганистан сделал только хуже.
Я качаю головой.
– Это не правда. В смысле… да, наши семьи разные. Но это ничего не значит. Это не про то, кто твои родители или сколько у вас денег. А про то, что ты делаешь с тем, кто ты.
– Что ж, попробуй убедить его в этом. Я никогда не мог.
– Постараюсь, если он даст мне шанс.
Келли бесстрастным голосом говорит:
– Дай ему понюхать свои носки. Тогда он поймет это.
Джоэль давится смехом, кашляя в конце. Не очень убедительно.
– Спасибо, ребята, что пришли сегодня, – говорю я очень тихо.
– Не начинай, – говорит Келли. – Это то, что делают друзья.
Я улыбаюсь ей. Она может весь день говорить о том, что делают друзья, но там, где я выросла, все не так. У меня не было друзей, которые пошли бы в суд для меня. Или тюрьму. Или еще куда-нибудь. Я только потом начала понимать, какими особенными были связи, которые я здесь приобрела.
Так, без лишних слов я поворачиваюсь и беру своих друзей за руки. На самом деле, не нужны слова для того, что я чувствую.
Вот что такое война
(Дилан)
Выход из тюрьмы напоминал промотанный назад кадр того, как туда попадаешь. Они не обыскивали меня на выходе, но все равно было пугающе похоже. Я подписал бумаги, забрал телефон и бумажник с ключами, и затем я был свободен.
Я шел медленно, потому что боялся этого. Наверно, они там. Шерман, Алекс и ее друзья. И они видели, каким дикарем я был.
Я поступил правильно. Я защищал ее. Но… я не остановился. Я позволил ярости и гневу до такой степени взять надо мной вверх, что если бы Шерман не остановил меня, я, возможно, убил бы его.
Я убил бы его. Без вопросов.
Не то чтобы я не убивал раньше. Убивал. Три раза, о которых я точно знал. Другие разы немного туманнее, когда я выстреливал в здания или в повстанцев под прикрытием, но про те три раза я знал наверняка.
Убить легко, но жить с этим трудно.
Итак, когда полиция, наконец, выпускает меня, они провожают меня к лифтам и все. Через две минуты я стою в вестибюле.
Алекс сидит напротив меня, в окружении друзей.
Я делаю шаг или два вперед. Мое сердце бьется словно сумасшедшее, мой желудок выворачивает, и я хочу повернуться и убежать. Я снова возникли мысли, очень настоящие. Возможно, я должен просто остановиться. И попытаться найти способ, чтобы это сработало. Должен быть способ заставить это сработать.
Затем она смотрит на меня, и у меня перехватывает дыхание, я могу видеть, что с ней произошло то же самое. Ее глаза расширяются, и она встает и шагает ко мне. Когда она это делает, что-то в ее лице меняется, и она начинает плакать, а я не могу позволить ей просто плакать, поэтому обнимаю ее.
Я делаю глубокий, медленный вдох через нос, пока держу ее, вдыхая аромат ее волос, ее тела, она окутана мной, ее руки на моих плечах.
Затем она целует меня, и ощущение ее губ на моих заставляет нас кричать от горя и страха. Действительно ли я готов был сделать ей больно? Действительно ли я готов отдать ее? Сдаться?
Наши друзья подошли к нам.
– Ты в порядке, парень? – спрашивает Шерман. Я убираю руки от Алекс, но она держится за меня, пристраиваясь со стороны.
– Да, полагаю, – отвечаю я. – Спасибо за эм… все. Я не знаю, кто оплатил залог, но я верну деньги. У меня есть деньги в банке.
Шерман пожимает плечами.
– Мы можем разобраться с этим позже. Сейчас главное вытащить тебя отсюда.
Я иду вместе с ними, потому что у меня не хватает смелости сделать что-либо еще. Мы едем обратно в кампус Колумбийского университета в тишине с Алекс, положившей голову мне на плечо. Это было неловко и неудобно, больше, чем я когда-либо испытывал в своей жизни. И это еще больше ухудшало ситуацию.
Зная, что остались считанные минуты, прежде чем я потеряю ее навсегда, я пытаюсь запомнить голос Алекс, ее волосы, ее запах, все про нее. Однажды у нее будет замечательная, удивительная, гребаная жизнь. Я запомню, что в то же время не смогу быть частью этой жизни. Я запомню каждую секунду, что мы провели вместе, и никогда, никогда не отпущу это.
Шерман смотрит на меня, одаряя любопытным взглядом. Словно он знает, о чем я думаю. Возможно, он и знает. Он сообразительный парень, и он часть длинной переписки обо мне и Робертсе, и Алекс, и, возможно, я раз или два упоминал про самоубийство.
Мы высаживаем Келли и Джоэля, затем едем дальше к моей квартире. Когда я выбираюсь из машины, то говорю:
– Мне реально нужно помыться.
Господи, я был таким трусом. Я не мог просто говорить начистоту.
Но почему? Чего я боялся? Я в любом случае потеряю ее.
Итак, Шерман и Алекс садятся на диван, а я тщательно принимаю душ, пытаясь не травмировать свою руку еще больше. Затем я проскальзываю в свою комнату, переодеваюсь в чистую одежду. Когда я натягиваю футболку, в мою дверь раздается стук.
Я открыл дверь. Это был Шерман. Прежде чем я смог сказать хоть слово, он сказал:
– Прежде чем ты сделаешь то, что я думаю, ты собираешься сделать, тебе нужно выслушать меня.
Я закрываю глаза.
– Шерман, это не твое дело.
– Да, – говорит он, звуча измученно. – Да, мое. Потому что ты мой друг. И потому что она моя подруга. Просто послушай меня, черт возьми, ладно?
– Черт возьми, – говорю я.
Мгновение он топчется на месте, поворачивается ко мне и выглядит так, словно собирается что-то сказать, но затем отворачивается.
– Черт возьми, скажи это.
Он поворачивается и указывает на меня пальцем.
– Я предупредил ее.
– Что?
– Я предупредил ее вчера. Предупредил, что твой чертов разум жертвы перевернет все с ног на голову и заставит тебя с ней порвать.
– Что за черт?
Он качает головой.
– Скажи мне, что ты не накручивал себя сделать что-то по пути домой. Скажи мне, что я неправ, Пэриш.
На этот раз я отвернулся. Я не могу сказать ему это. Потому что он прав.
Он указывает за дверь и вниз по коридору.
– Она там, ждет. Сложив руки на коленях. С прямой спиной. Пытается держаться. Пытается оставаться храброй, хотя знает, что вот-вот ты разобьешь ее сердце на миллион кусочков. Уже во второй раз. Потому что она тоже знает. Мы оба знаем тебя, так же хорошо, как ты знаешь себя, мудак. И позволь сказать, что ты не спасешь ее от всего, делая это. Ты просто разобьешь ей сердце, и свое, и растеряешь все хорошее в твоей жизни.
Я хмурюсь и говорю.
– Ты не знаешь, о чем, черт возьми, говоришь, Шерман.
– Фигня. Я был там, Пэриш. Я был там, когда Ковальски бросился на гранату. И я был там, когда Робертс умер. И я говорю, тебе нужно прекратить убиваться из-за этого дерьма. Ты не убивал ни одного из них. Это была не твоя вина, не моя, ни чья, за исключением чертовых террористов, которые убили их.
– Какое это имеет отношение к делу?
– Просто скажи, что ты собираешься сказать Алекс.
– Почему? Почему, во имя Господа, тебя это волнует?
– Потому что мы братья, мужик. Мы прошли через дерьмо, о котором никто не знает. Мы прошли через дерьмо, о котором они не хотят знать. И я не хочу видеть, как ты портишь свою жизнь. И я забочусь об Алекс и ее сестре, и я не хочу видеть, как ты испортишь ее жизнь тоже.
Я кричу в ответ.
– Ты не понимаешь, я не подхожу ей! Я не отличаюсь от своего отца! Что если я ударю ее? Вместо этой чертовой решетки? Что тогда? Когда-нибудь это случится! Однажды я потеряю контроль и, в конечном итоге, раню ее! А я лучше умру! Я убью себя, прежде чем сделаю это с ней, Шерман. Это я имею в виду.
Он качает головой.
– Это чертова отговорка, Пэриш. Ты это ты, а не твой отец.
Затем открывается дверь. За ней стоит она. Плачет. И я больше не могу это выносить. Потому что она плачет из-за меня. Она плачет за меня.
– Боже, Алекс. Мне так жаль. Я не могу сделать это.
Она смотрит на меня, слезы текут по ее лицу, и говорит:
– Ты не должен.
Я отворачиваюсь от них, ставя руки на стену, и медленно моя голова упирается в нее.
– Алекс, – говорю я, – ты… ты на много лучше меня. Я всегда был бестолковым. Ты не понимаешь? Я не хочу тянуть тебя с собой ко дну.
Она подходит ко мне и касается моей руки, затем обнимает.
– Дилан, – шепчет она. – Ты пробуждал лучшее во мне. Всегда.
Я шепчу:
– Но я облажался, Алекс. Если бы я не поступил так, как поступил, как мой отец всегда поступал, мы бы никогда не пошли в тот патруль. И Робертс не умер бы.
– Черт, – говорит Шерман, падая на кровать. – Возможно, ты чертовски прав. Если бы нас не выслали в тот день, тогда это был бы другой патруль. И знаешь что? Тогда они бы попали во все это дерьмо. Если бы это был второй взвод, если бы они вышли в соответствии с графиком, и облажались как мы, ты бы чувствовал сейчас вину? Господи, Дилан. А как же после того, как ты уехал? Уэбер попался три недели спустя. Пытался пописать, и снайпер застал его. Он умер с висящим чертовым членом. Это тоже твоя гребаная вина? Вот что такое война.
Я смотрю на него, чувствуя себя более потерянным, чем когда-либо. Я не знал про Уэбера. Он умер, пытаясь пописать?
Я долго и внимательно смотрю на Алекс. В душе слезы и горе. Затем я думаю, насколько было бы хуже, если бы я впустил ее в свой мир. Мир, в котором человек погиб, пытаясь помочиться, в котором пьяные мужья избивают своих жен до полусмерти, в мир, где ее парень попадает под суд за нападение, или, возможно, покушение на убийство.
Я не могу сделать это для нее.
Я качаю головой во внезапном отрицании и говорю практически шепотом.
– Прости, Алекс. Я не могу сделать это с тобой. Слишком большой риск. Все кончено. Мне очень жаль.
Выражение ее лица не меняется, только слегка напрягается. И, возможно, она становится чуть прямее. Но я могу видеть боль в ее глазах, за которую она меня никогда не простит. Она смаргивает, очищаясь от этого, затем говорит:
– Мне тоже, Дилан. Ты понятия не имеешь насколько. Но позволь мне сказать тебе одну вещь.
Она подходит ближе, чем уже была, пока мы не оказываемся лицом к лицу, не более двух дюймов друг от друга.
Ясным, сильным голосом она говорит:
– Ты не можешь решать, что для меня риск. Ты не решаешь что хорошо для меня, а что – нет. Это мое решение, Дилан. И я выбираю не разрушать свое настоящее из-за риска в будущем, который произойдет или нет. Ты должен подумать об этом.
Затем она разворачивается и уходит.
Шерман стоит, смотрит на меня, затем выругивается. Он качает головой, затем говорит:
– Я никогда не думал, что скажу это тебе, Дилан. Но ты идиот. Я не останусь тут, чтобы наблюдать за крушением этого поезда.
Мои глаза перемещаются к нему, и я говорю, мой голос холоден.
– Я не спрашивал тебя.
Он вздыхает, его плечи опускаются. Он выглядит расстроенным, его лицо и глаза обращены к полу. Мгновение он выглядит так, словно собирается сказать что-то еще, но останавливается. Затем он поворачивается и уходит.
И вот так просто я снова один.
Глава 12
Простите, что дал вашему ребенку умереть
(Алекс)
Шерман догнал меня в двух кварталах от квартиры Дилана. Я слышала, как он звал меня, но продолжала идти. Я была слишком занята, слишком зла, чтобы остановиться.
Он, наконец, догоняет меня и пристраивается к моему шагу. Сначала он ничего не говорит.
День был довольно теплым, немного темным, несколько листьев было разбросано тут и там. Вполне соответствовало моему мрачному настроению.
Наконец, я полностью останавливаюсь. Шерман делает еще два шага, чтобы сбавить темп, затем разворачивается и говорит:
– Ты хорошо это восприняла.
– Я могу убить его, – говорю я.
– Злость это хорошо, – отвечает он.
– Я не могу больше плакать, ясно? Он принял свое глупое решение.
– Хочешь поговорить?
– Не особо.
– Просвети меня.
Я делаю глубокий вдох. Я не могу сосредоточиться на своих эмоциях. Внутри пустая дыра. Это пугает меня больше, чем что-либо другое.
Как Дилан смеет просто… отнять часть меня таким образом? Я знаю, что это вопрос времени, когда придет боль. И когда это произойдет, я не знаю, что буду делать. Возможно, просто полностью развалюсь на части.
Я киваю. – Хорошо.
Таким образом, мы разворачиваемся и идем в кафешку.
– Давай, сядем снаружи, – говорю я.
Он кивает, и мы идем за кофе, затем садимся на ближайшие сидения на улице. Он демонстративно стучит по руке пачкой сигарет несколько раз, затем срывает целлофан и закуривает.
Я говорю:
– Можно мне одну?
Он моргает, затем передает сигарету.
– Я не думал, что ты куришь.
– Я не курю. Дай огоньку.
Он качает головой.
– Выглядит так, словно все, кого я знаю, совершают сегодня глупые решения.
– Отвали, – отвечаю я, затем беру его зажигалку и поджигаю сигарету. Я делаю сильную затяжку, чувствуя, как горит горло, затем кашляю.
– Господи, это отвратительно, – говорю я.
– Да уж…
Я делаю еще одну затяжку. У меня появляется легкое головокружение.
– Слушай, Алекс… поможет, если я скажу, что это, возможно, временно?
Я смотрю на него и говорю:
– Нет, не совсем.
Он хмурится, затем опускается на свое место.
– Это не поможет, потому что не временно. Он может изменить свое мнение завтра или через день или на следующей неделе, но у него будет та же проблема. Он будет думать, что недостаточно хорош. Ненавидеть себя.
Он вздыхает, и я делаю еще одну затяжку. Теперь я действительно получаю кайф.
– Ты всегда кайфуешь, когда куришь?
Он качает головой.
– Нет… так бывает у людей, которые курят в первый раз или не часто это делают.
Думаю, я хмыкнула. Было огорчением услышать это. Какой тогда был смысл в курении?
– Что ты собираешься делать? – спрашивает он.
Я качал головой.
– Я не знаю.
Он кивает и делает глоток кофе. Он откидывается на своем кресле, глядя на транспорт, затем говорит:
– Надеюсь, это прозвучит не эгоистично, но все же, я надеюсь, ты не откажешься от него. Дилан хороший парень. Он просто… облажался.
Я киваю, затем тушу сигарету.
– Не знаю, почему ты куришь, – говорю я, кладя голову на руки. – Я ощущаю головокружение.
Мы некоторое время молчим, мимо проносятся автомобили. Я спокойна. Устойчива. Неестественна. Я была относительно уверена, что как только я сяду и позволю на самом деле что-то почувствовать, это будет конец. Я была не готова распасться. Пока нет.
Я смотрю на него, затем говорю:
– Нет. Я не откажусь от него. Но я не буду… себя обманывать. Я люблю его. Я очень сильно люблю его, Шерман. Я даже не знаю, что думать. Как он может быть таким чертовски упрямым? Что, если он вернется завтра? Должна ли я буду принять его и просто страдать в следующий раз, когда он будет злиться на себя?
– Боже, мне нужно выпить, – говорит Шерман.
Я киваю. Мне тоже. Но я пропустила сегодня все занятия, и мне нужна завтра трезвая голова.
Он кивает, затем говорит:
– Если это как-то поможет… дерьмо. Дилан не оценит это. Но черт с ним. Я перешлю тебе несколько писем. С марта прошлого года, когда он впервые попал в Уолтер Рид. Думаю, тебе необходимо прочесть их. По крайней мере, это даст тебе представление о безумном дерьме в его голове.
Он достает телефон, и я могу видеть, как он листает в нем что-то.
– Хорошо, – говорит он, – какая у тебя почта?
– Эм… «AlexLovesStrawberries» в одно слово, «yahoo.com».
Он усмехается.
– Весело. Ладно. Просто… удали их или еще что-нибудь, ладно? Я не должен посылать их тебе. Но… в общем. Он мой друг. И меня убивает то, что он делает с собой.
Через секунду мой телефон вибрирует. Я проверяю… это письма от Шермана.
– Спасибо, – говорю я.
– Ты будешь в порядке?
Я пожимаю плечами.
– Что значит в порядке, когда твое сердце разрывается на части? Я не собираюсь умирать, если это то, о чем ты спрашиваешь. Но нет. Я не в порядке, – впервые после разговора с Диланом мой голос срывается. – Я вовсе не в порядке.
Нечего было сказать. Я спрашиваю его, как долго он останется в городе. Он говорит:
– Пару недель. По крайней мере, таков был план. Я не знаю, захочет ли Дилан, чтобы я был рядом, но все мои вещи у него. Посмотрим, что произойдет, ладно? Я буду держать тебя в курсе. Если больше ничего, мне нужно попытаться держать подальше от тюрьмы.
Я сглатываю, затем говорю, мой голос тих.
– Спасибо тебе.
Мы стояли, он неловко обнял меня, и я пошла обратно в свое общежитие. Я могла видеть его образ в своей голове: худой, измученный, бледный, опирается головой на стену. Говорящего мне, что он должен был защитить меня от себя, что он порвал со мной, потому что не был достаточно хорош. Душевная боль и боль в его глазах, когда он оттолкнул меня.
Если у меня были или не было сомнений, любит ли он меня, то они исчезли. Но возможно любви было недостаточно.
Я не понимаю, когда начинаю плакать. Пока парень из цветочного магазина на углу 109-ой Вест Стрит и Бродвей не увидел меня. Он смотрел, затем вытащил одну розу и сказал:
– Девушка. Это вам. Что бы не заставляло вас грустить… я надеюсь, благодаря этому все наладится.
Я останавливаюсь, потрясенная, и беру розу.
– Спасибо, – говорю я и начинаю плакать сильнее. – Я действительно ценю это, – говорю я, вытирая лицо и чувствуя себя полной дурой.
Он практически кланяется и возвращается в свой магазин. Я иду дальше, через пять минут достигая общежития. Но я не готова пойти и столкнуться с Келли, так что я продолжаю идти, поворачиваю направо на 103-ю улицу и спускаюсь в Риверсайд парк. Это было давно, но я сидела здесь на скамейках, иногда одна, иногда с Келли, и смотрела на реку.
По правде сказать, мы с Келли проводили тут пикники по выходным в прошлом году, иногда с Джоэлем. В этом году такого не было, и не только мне было интересно почему, но я также задавалась вопросом почему, когда Дилан спросил меня о моем любимом занятии в Нью-Йорке, я не назвала проведение времени здесь.
Конечно, ответ был прост. Я провела большую часть прошлого года, тоскуя по нему. Беспокоясь о нем, зная, что он в опасности каждый день, проведенный в Афганистане. Тогда, ничего не зная, кроме того, что его имя не появлялось в списке солдат, погибших в бою, который я проверяла каждый день, но и что он исчез на некоторое время.
Я не имела ни малейшего представления, что была причастна к тому исчезновению, к его госпитализации, или чему-то еще.
Так что я сидела на берегу реки, думала и вспоминала.
Я вспоминала наш первый поцелуй на другом конце света.
Я вспоминала, как сидела с ним в ночь перед отъездом из Израиля. Он был одет в черный плащ, мы стояли на широком балконе лицом друг к другу.
Я спросила его, чего он хотел. Хотел ли он, чтобы мы были парой? Закончится ли это, когда мы вернемся домой? Будем ли мы вместе, не смотря на расстояния? Чего он хотел?
Он не ответил.
Я вспомнила, как ударила его по груди, крича:
– Почему ты не хочешь сказать мне, что чувствуешь?
Потому что он не мог.
– Я не знаю, как ответить на это, – сказал он. – Думаю, мы просто должны посмотреть, что произойдет.
Так что у нас не было планов. Все было запутано, не было никаких обязательств, но мы все еще любили друг друга. Мы порвали с людьми, с которыми встречались, как только вернулись домой, но, не смотря на это, все было так же непонятно.
Думаю, что меньше чем через девять месяцев после этого он сказал своему сержанту, что собирался жениться на мне. Почему, черт возьми, он не сказал это мне?
– Детка, почему ты плачешь? – спрашивает парень на велосипеде, останавливаясь передо мной. – Нужно утешение?
– Отвали, – отвечаю я.
– Стерва, – говорит он, затем уезжает.
Я делаю глубокий вдох. Я была в беспорядке. Я порылась в своем кошельке, нашла не особо чистую салфетку и вытерла лицо. Затем достала телефон и начала читать. Сначала сообщения не имели смысла, затем я поняла, конечно, что последние были по теме. Так что я прокрутила до конца, и начала читать. И пыталась не распасться на части.
24 МАРТА, 2012
КОМУ:< [email protected]>
ОТ:< [email protected]>
ТЕМА: КАК ДЕЛА?
Косяк,
Я в Уолтер Рид. Они говорят, что я могу сохранить ногу, но это не стоит того. Что случилось с тобой? Как дела у всех?
Я скучаю по вам, ребята, больше, чем ты думаешь.
Дилан Пэриш
25 МАРТА, 2012
КОМУ:< [email protected]>
ОТ:
ТЕМА: RE: КАК ДЕЛА?
Святое дерьмо, он живой! Ты получил новый ноутбук? Как Уолтер Рид? Я уверен, что в больнице отстойно, но пища там хотя бы лучше, чем здесь? У нас все в порядке, по большей части. Уэбер избил несколько хаджев пару недель назад, Сержанта Колтона ранили. Колтон уже снова приступил к службе, и спустил на нас всех псов, когда поймал нас за распитием джина в палатке. Держу пари, он забрал его и выпил сам.
Я тоже скучаю по тебе, парень. С одной стороны, не с кем поговорить. Боуги продолжает рассказывать о своих похождениях весь день и всю ночь напролет. Единственное, в чем он преуспел – отношения со своей рукой. За этим занятием мы поймали его в патруле. В смысле, ну, ладно в спальном мешке, но в поле? Дайте мне чертов перерыв.
Ты что-нибудь слышал от Алекс?
Напиши мне ответ в ближайшее время, ублюдок. Если они не продлят нам срок, то я выберусь отсюда через шесть месяцев. Приблизительно. Я ненавижу это чертово место.
Рей.
Я не могу ничего поделать, поэтому смеюсь в тон письмам, но сердце мучительно сжимается. Ты что-нибудь слышал от Алекс? Похоже на то, как Дилан и Шерман говорят друг с другом. Я продолжаю читать, переходя от письма к письму.
25 МАРТА, 2012
КОМУ:< [email protected]>
ОТ:< [email protected]>
Косяк,
Жаль слышать о Уэбере. Что ж, я хотел бы попрощаться. Или что-то еще. Я думал навестить родителей Роберта, когда выйду из больницы. Но не знаю, возможно, я должен держаться подальше. Как ты скажешь чьей-то матери: «Простите, что дал вашему ребенку умереть».
Если пошел разговор об Алекс, то все кончено. Почти уверен, что она сама разыграла этот чертов спектакль. Но серьезно, я не должен был влюбляться в нее. Она не в моей лиге. Я ненавижу это, но такова жизнь.
