Текст книги "Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин"

Автор книги: Чарльз Рууд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Следующим летом Иван снова приехал в Нижний, но работал не с дядей, а в меховой лавке у купца из Коломны. Старательный и серьезный мальчик расположил к себе нового хозяина, и тот через месяц после ярмарки устроил Сытина учеником к московскому купцу средней руки П.Н. Шарапову, который, помимо основной меховой торговли, еще печатал и продавал крестьянам лубочные картинки.

14 сентября 1866 года, запасшись рекомендательным письмом, пятнадцатилетний крепыш явился в лавку Шарапова у Ильинских ворот, что в старой Китайгородской купеческой слободе близ Кремля. Сытин не делится первыми впечатлениями о разрастающейся четырехсоттысячной Москве, но и в самых дерзких мечтах вряд ли он предполагал, что пройдет сорок лет и уже в миллионном городе он станет ведущим издателем. Зато Сытин вспоминает первый услышанный им совет: «Ну что, брат, служить пришел? Служи, брат, усерднее. Себя не жалей, работай не ленись, раньше вставай, позднее ложись. Грязной работы не стыдись, себе цены не уставляй – жди, когда тебя оценят. Базар цену скажет»[19]19
  И.Д. Сытин «Из пережитого», -«Полвека для книги», с. 15.


[Закрыть]. Воспроизводя это наставление Сытин высказывает кредо, которого придерживался всю жизнь.

В отличие от Петербурга, европеизированной столицы и первого города империи, Москва упорно оставалась русской и по составу населения, и по взглядам, и по архитектуре, и по укладу деловой жизни. Ко времени появления в Москве Сытина в стране началось оживленное развитие торговли и транспорта. Пятнадцатью годами раньше первая в России протяженная железная дорога соединила Москву и Петербург, а в 1880-х к ним добавится еще пять железнодорожных магистралей, к строительству которых тогда уже приступили или собирались приступить. Внедрение паровой тяги повысило скорость и надежность наземных перевозок по сравнению с передвижением на лошадях по восьми проселочным трактам, лучами расходящимся от города. К примеру, путь до Нижнего Новгорода на тройке в хорошую погоду занимал семь дней; на бричке, запряженной одной лошадью – десять дней; на телеге – месяц. Благодаря появлению новых видов энергии менялся и облик самого города. В 60-х годах прошлого века на московских улицах все чаще встречалось дешевое керосиновое освещение, пар и электричество привели к механизации и росту производства в текстильной, сахарной и других отраслях промышленности. В центре города начали подниматься многоэтажные здания.

Один из специалистов назвал Москву того периода «вращающейся дверью», причем основную массу прибывающих и убывающих составляли крестьяне в поисках заработка. Обычно это были мужчины или подростки, вроде Сытина; только в отличие от Сытина многие из них должны были кормить семью, оставшуюся в деревне, и возвращались домой к весеннему севу. В городе они устраивались на фабрики и в кустарные мастерские, сапожные и портняжные; в типографии; в лавки и магазины; на плотницкие и строительные работы, на постоялые дворы и в трактиры. Собственная лошадь с телегой давала возможность заняться извозом, на который был большой спрос[20]20
  Daniel R Brower, „Urban Revolution the Late Russian Empire“, 327, and Joseph Bradley, „Moscow: From Big Village to Meiropolis“, 20-3, in Michael F. Hamm, ed., The City m Late Imperial Russia (Bloomington 1986).


[Закрыть].

Из тех, кому сопутствовал успех, выделяются двое, преуспевшие на продаже спиртных напитков. В 50-х годах прошлого столетия крестьянин П.Д. Смирнов поднялся от работника до водочного заводчика и тем нажил в Москве состояние, но не пожертвовал ни копейки – во всяком случае, так сказано в его некрологе – на благотворительность. Примерно в 1861 году нищета привела в Москву из Смоленской губернии Н.И. Пастухова, который со временем стал владельцем трактира, с 1881 года начал издавать «Московский листок» и умер состоятельным человеком. Своими успехами на издательском поприще Сытин превзошел обоих, но сколько еще бедняков из крестьянской среды разбогатели за свою жизнь и каковы были размеры их состояний, – на эти вопросы ученые пока не дали ответа[21]21
  Jo Ann Ruckman, The Moscow Business Elite: A Social and Cultural Portrait of Two Generations, 840 – 905 (DeKalb, Ul. 1984), 19. Автор утверджает, что «Москва изобиловала новоявленными миллионерами, многие из которых были крестьянского происхождения», однако приводит в пример лишь одного такого крестьянина – Смирнова. В двух других книгах о деловых людях Москвы миллионеры из крестьян не упоминаются. См. Thomas С. Owen, Capitalism and politics in Russia. A soaal History of the Moscow Merchants, J855-1905 (Cambridge 1981) и Alfred J. Rieber, Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia (Chapel liill 1982). Рибер определяет предпринимателей как склонных к риску деловых людей, которые хотели играть новую общественную роль а России. Эти люди, пишет он, «стремились вырваться из традиционных для купечества рамок экономической нерешительности, общественной инертности и политического беэрахчичия путем создания региональных предпринимательских объединений» (XXV)


[Закрыть].

Властвовали в Москве, разумеется, богачи не первого поколения, а ко второй половине XIX века десятка два семей промышленников и купцов вытеснили даже древние дворянские роды и заняли место московской финансовой и общественной элиты. Главным предметом их деловых интересов были текстильные фабрики, на которых трудились тысячи рабочих в пригородах Москвы и в примыкающем центральном промышленном районе, и кроме того, они вкладывали крупные капиталы в банковское дело, в железные дороги, в химическую, табачную и кондитерскую промышленность. Эти защитники русских традиций и щедрые покровители искусств и московских благотворительных обществ порицали своих петербургских собратьев за сотрудничество с европейцами[22]22
  James D. While, „Moscow, Petersburg, and the Russian Industrialists“, Soviet Studies 24, no. 3 (1973): 414-20.


[Закрыть]. Будучи консерваторами, они чурались передовой техники и оставляли промышленные нововведения на откуп более смелым предпринимателям.

И вот в разгар этих глубоких преобразований Сытин начал свой путь наверх с самой нижней ступеньки: чистил сапоги Шарапову и его приказчикам, таскал воду для самовара и исправно ходил в церковь. Подобно многим русским купцам, Шарапов был патриархален в делах и в быту и заботился как о материальном, так и о нравственном благополучии своих учеников. Таким образом, домашний и торговый уклад напоминал Сытину ту деревенскую жизнь, которая была знакома ему с детства. Юноша попал не в чуждый и безликий фабричный цех, а в уютную по-домашнему лавку, жил и столовался под опекой совестливого хозяина.

Однажды, когда Сытину не исполнилось еще и двадцати и он явился домой в одиннадцатом часу вечера, Шарапов сам отворил ему дверь с фонарем в руках и отчитал за ветреность; не имея ни жены, ни детей, Шарапов по-отечески заботился о своих подопечных. Истый старообрядец, он считал своим долгом наставлять их: «…В свободные часы читал бы для души хорошие книги, особенно перед сном или в большие праздники»[23]23
  И.Д. Сытин «Из пережитого», с. 16-17.


[Закрыть]. Сытин рассказывает, что сильное влияние на него оказали религиозные взгляды Шарапова, а также службы и молитвы старообрядцев, на которых он бывал и «куда не всегда и не всем был открыт доступ»[24]24
  И.Д. Сытин, неопубликованная глава из воспоминаний, с. 306, хранится в Музее Сытина в Москве.


[Закрыть].

По мере того как Шарапов укреплялся в доверии к Сытину, расширялся круг сытинских обязанностей, и вот уже ему поручили чистить ценную домашнюю утварь и ходить на рынок за провизией. Кроме того, Сытин начал вставать и к ручной литографской машине. По воле случая Сытин постигал азы ремесла, благодаря которому стал впоследствии миллионером, в ту самую пору, когда в больших московских типографиях началась механизация производства.

С первых шагов, как и в будущем, крестьянская неотесанность помогала Сытину легко находить общий язык с деревенским людом, приходившим к Шарапову за товаром. Для них, малограмотных или вовсе неграмотных, Шарапов печатал лубочные картины и книжки, которые шли по копейке или две за штуку, – такая торговля существовала в России уже не одну сотню лет. Цензуру еще не отменили (Правила о цензуре и печати 1865 года запрещали все, что подрывает устои церкви и государства), однако у нас нет свидетельств того, что Шарапов, едва ли отличавшийся непокорным нравом, когда-либо вызывал нарекания цензоров.

Сытин стал отвечать за производство и распространение шараповских изданий, которые были все без исключения иллюстрированными. Работа начиналась с того, что он либо подмастерье наносил на липовую доску штриховой рисунок, затем выбирал резцом фон, и получался рельеф. Это ксилографическое клише вместе с набранным текстом закреплялось на талере нехитрого ручного станка, обильно смазывалось черной краской и покрывалось листом дешевой, серой бумаги. Сверху нажатием рычага опускался пресс, и со станка сходила готовая страница – этим незатейливым способом Сытин отпечатал тысячи экземпляров, требовавшихся его хозяину.

Затем наступал черед раскрашивания отпечатанных листов, ставшего настоящим промыслом для крестьянок подмосковного Никольского. Каждую зиму здешние женщины раскрашивали как придется тысячи отпечатков, приготовляя краски из подручных материалов вроде яичного желтка. Исполнительный Сытин то и дело курсировал между Москвой и Никольским, и Коничев правдоподобно описывает разговор, происходящий в сельской избе. Мать с тремя дочерьми работают за столом, который завален сотнями экземпляров одной из популярнейших в народе лубочных картин «Как мыши кота хоронили». Она красит связанного кота в сочный зеленый цвет, а девушки – мышей в синий с желтым, и мать весело объясняет: «А у нас других красок не водится». Но она знает наверняка, что Сытин примет ее работу, и искренне изумляется: «Как же те бабы живут, у коих нет промысла?»[25]25
  Коничев «Русский самородок», с. 37-39.


[Закрыть]

Сытин старался также поддерживать добрые отношения с покупателями шараповских картин и книжек. Для бродячих торговцев, по осени приходивших в Москву за товаром, который они потом возили на телегах или носили в коробах по деревням, Сытин устраивал «деловой ленч» по-русски: сначала вел их в баню, а после приглашал на угощенье к Шарапову. Ужинали с изрядным количеством водки, но хозяева следили, чтобы выпитое не шло в ущерб торговле и чтобы не слишком засиживались покупатели, которые не прочь были задержаться в гостях. Для расширения клиентуры среди владельцев лавок Сытин регулярно объезжал с обозами шараповских товаров дальние деревни и ярмарки, иногда за сотни километров от Москвы, не смущаясь даже трескучими морозами.

Возможно, уже в первое лето своего ученичества Сытин отправился на Нижегородскую ярмарку в качестве приказчика книжной лавки Шарапова. Там он на свой страх и риск уговорил крестьянина дядю Якова взять немного товара для продажи вразнос, и с этого началось создание целой новой сети офеней. За следующие шесть лет дядя Яков привлек к торговле книгами и картинами еще сто человек, охотно пополнявших свои короба в лавке Шарапова. За те же шесть лет оборот шараповской торговли на ярмарке вырос с 4 тысяч рублей до внушительной суммы в 100 тысяч. «По мере развития дела росла и моя дружба с хозяином», – замечает Сытин[26]26
  И.Д. Сытин «Из пережитого», с. 18-19.


[Закрыть].

За всею этой работой обходительный и сметливый Сытин внимательно изучал интересы и вкусы крестьян, то есть со свойственным ему здравомыслием учитывал потребности рынка и на основании своих выводов советовал Шарапову, какие книги и картины печатать, а какие – не печатать. Словом, он справедливо утверждал, что много и усердно трудился на благо своего хозяина, хотя в глубине души наверняка имел виды и на собственное дело. Работая в Москве и колеся по провинции, Сытин во всех тонкостях постиг сравнительно простое производство и деловые приемы Шарапова.

К 1876 году, через десять лет после поступления в книжную торговлю московского купца, Сытин рассудил, что ему мало трехсот тридцати рублей годового жалованья. А к такому заключению он пришел, ибо двадцати пяти лет от роду обзавелся женой.

Сытин признает, что всерьез задумался о женитьбе лишь незадолго перед свадьбой и согласился на этот шаг по настоянию Шарапова. Старого хозяина беспокоили «соблазны Нижегородской ярмарки», где «покупатели (в особенности сибиряки) требовали, чтобы каждая сделка была вспрыснута». Хотя Сытин ничего не рассказывает о своем поведении на ярмарке, те несколько строк, которые он посвятил в своих воспоминаниях эпизодам, связанным с поисками невесты, действительно позволяют предположить, что Шарапов считал женитьбу лучшим средством укрепить дух своего коммивояжера[27]27
  И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 32-33. Нижегородская ярмарка пользовалась дурной славой весьма злачного места. См., например, «Крейцерову сонату» Льва Толстого.


[Закрыть].

Сватом был шараповский переплетчик Горячев, знавший одного пожилого кондитера, который подыскивал жениха для своей дочери. С одобрения Шарапова Горячев вызвался сходить с Сытиным в гости к девушке, причем за два года перед тем Сытин видел ее на свадьбе того же Горячева. Состоялась встреча, пусть несколько неловкая, но дающая представление о том, как проходило сватовство в Москве прошлого века, и два пожилых представителя мелкого купечества решили судьбу шестнадцатилетней девушки. Шарапов присутствовал на смотринах в качестве главы семьи, хотя по застенчивости или доброте приехал к дому на Таганке отдельно от Сытина и Горячева. Отец и дочь «нас приняли очень любезно и запросто», вспоминает Сытин, но угощения не предложили, «так как нас не ждали».

В продолжение скупого разговора юная девушка «бесшумно скользила по комнате», и наконец Сытин обратился к невесте: «Насколько весело, Евдокия Ивановна, проводите время?» Последовал ответ послушной дочери и вместе с тем проницательной женщины: «Какое же у нас веселье? Мы для чужого веселья работаем: для свадеб, балов. А наше удовольствие тогда, когда в церковь пойдешь или в театр с папашей съездим…» Она дала понять Сытину, что у него нет соперников. После этого, продолжает Сытин, «разговор не клеился. Шарапов молчал, как сыч, безмолвствовал и хозяин дома. Было тягостно и неловко».

Но при всей неловкости положения Сытину приглянулась Евдокия. Перед уходом он условился с ней о свидании в Нескучном саду. Там они объяснились и решили сыграть свадьбу через две недели. Евдокия и на свидание в парк пошла, вероятно, именно за тем, чтобы дать свое согласие, поскольку и она и ее отец ждали, что Сытин сделает предложение. В дореволюционной России были широко распространены браки по договору между родителями или опекунами, и этот брак выдержал испытание временем. Сытин почти ничего более не говорит в воспоминаниях о своей семейной жизни, но он был явно горд тем, что быстро столковался и насчет недурного приданого, и насчет свадьбы, а «свадьба была обычная купеческая, с музыкой и танцами, очень веселая и многолюдная».

К тому времени Сытин уже самостоятельно вел книжную торговлю, и молодые поселились в двух комнатах на антресолях хозяйского дома. Однако Евдокии хотелось жить отдельно, поскольку экономка Шарапова приняла ее, кажется, без особой радости. Сытин проявил характер и прямо заявил Шарапову, что ему нужна прибавка к жалованью до тысячи рублей в год, то есть втрое против прежнего, и собственная литография. Сытин хотел переходить на современные способы печати, а Шарапову это было ни к чему. Он признал, что слишком стар и ему поздно менять привычки, однако с радостью согласился во всем полагаться на Сытина. Не имея прямых наследников и все чаще склоняясь к мыслям о мире ином, Шарапов сделал Сытину щедрое и взаимовыгодное предложение.

Он удаляется от печатного дела, но остается формальным его владельцем. Сытин берет печатную часть предприятия на себя и продает Шарапову всю продукцию с уступкой 10 процентов. Такие условия позволили молодому приказчику переехать на новую квартиру. Сытин женился весной 1876 года, а летом уже открыл свою первую литографию на Воронухиной горе близ Дорогомиловского моста, где и поселился с молодой женой. На следующий год они произвели на свет дочь Марию.

Сытин тотчас приступил к обновлению производства. На 4 тысячи рублей приданого и 3 тысячи, ссуженные Шараповым, он купил ручной литографский станок французского производства, на котором раскраска получалась быстрее, лучше и дешевле, чем у женшин из Никольского. Ему еще не по средствам были паровые машины, широко внедрявшиеся в больших типографиях, зато теперь он мог сам руководить каждым этапом производства под собственной крышей.

На этом усовершенствования не кончились. Подобно всем деятельным печатникам со времен изобретения наборного шрифта, он ходил по типографиям, выискивая, что бы перенять. С удвоенной энергией он привлекал офеней к торговле и расширял ассортимент изданий за счет более живых картинок и книг с увлекательными сюжетами, тем самым предоставляя покупателям более свободный выбор, не ограниченный «картинами… духовного содержания… и из жизни народа»[28]28
  М.Т. Соловьев [«И.Д. Сытин»], «Полвека для книги», с. 135.


[Закрыть]. Бывало, по вечерам они с Евдокией приглашали своих работников к себе на чай и обсуждали новые планы и замыслы.

Поскольку нововведения требовали новых специалистов, Сытин увеличил штат литографии, состоявший из двух человек, и нанял трех рисовальщиков, в том числе М.Т. Соловьева, будущего члена Правления «Товарище-» гва И.Д. Сытина». Они должны были рисовать непосредственно на литографских камнях, пришедших на смену ксилографическим клише в печатании лубочных картин. (помощью литографского карандаша либо литографского пера с тушью они наносили контуры полутоновых иллюстраций на камень, обработанный таким образом, чтобы тушь не растекалась. Для введения второго цвета рисовальщики наносили на другой камень штриховку и линии, которые точно совмещались с первым рисунком. Затем печатники закрашивали новый камень нужным цветом и отпечатывали каждую картину вторично.

Подбирая рисовальщиков, Сытин почти неизменно нанимал людей, превосходивших его в образованности, но различия такого рода никогда не мешали ему прибегать к услугам лучших специалистов, каких он мог найти за свои деньги, будь то печатники, администраторы или люди творческие. Этот выходец из деревни, юридически по-прежнему принадлежавший к крестьянскому сословию, как правило, полагался на свое чутье, но всегда с уважением относился к чужому мастерству. В этом смысле он был типичным предпринимателем.

Подобные самодеятельные предприниматели к тому же стремятся к независимости, и именно Сытин настоял на прекращении затянувшегося ученичества, так как хозяин мешал ему развернуться. Хотя в свое время он уступил хозяину долю в новом предприятии взамен начального капитала, предоставленного Шараповым, но уже в 1879 году, через тринадцать лет зависимого существования под хозяйской опекой, Сытин полностью выкупит свое детище. К двадцати семи годам – за три года хозяйствования в литографии на Воронухиной горе – Сытин добьется полной самостоятельности и поднимется еще на одну ступеньку вверх.

Прожив треть жизни, Сытин приобрел основные навыки мелкой издательской деятельности и сбыта печатной продукции, обзавелся собственной литографией. В дальнейшем он, естественно, стремился расширять ассортимент изданий, производство и рынок сбыта.

Глава вторая БОЛЬШЕ ИЗДАНИЙ ДЛЯ НАРОДА

Иван Дмитриевич Сытин пустился в плавание по зыбким водам независимого книгоиздания с далеко идущими намерениями. Дух предприимчивости и ветры перемен сопутствовали ему, и свое пятидесятилетие на рубеже веков он встретит богатым и влиятельным хозяином целой флотилии издательских предприятий.

Успех пришел к Сытину благодаря мудрому сочетанию идеализма и предприимчивости. Старик Шарапов довольствовался изданием того, что потакало вкусам крестьян; Сытин же взялся доказать свою верность общественному долгу и сделать себе имя и состояние, издавая то, что было им на пользу. Вот как он сумел извлечь выгоду из народнических идеалов, распространенных в среде интеллигенции; вот почему в 1877 году ему удалось убедить признанного художника-графика принять участие в совместном издательском начинании и тем самым помочь просвещению темных крестьян.

I

Единственное сохранившееся письмо к Сытину упомянутого петербургского художника М.О. Микешина, посланное в 1878 году, является свидетельством и отражением той изменчивой смеси корысти и альтруизма, которая окрашивает всю долгую деятельность Сытина. Подобно тем, кто позднее назовет Сытина расчетливым лицемером, Микешин ставит под сомнение искренность и надежность молодого издателя в самом начале его карьеры.

В своем письме раздосадованный Микешин напоминает Сытину: «Я обещал Вам участие всеми силами своих художественных способностей – не для денег, конечно, а для проведения через Ваши издания в народ лучших образцов народной же поэзии и искусства. Если себе и ждал я какой выгоды, то впоследствии, когда наши с Вами общие старания принесли бы плоды»[29]29
  Микешин – Сытину [1978], ред. С. Белов «Книга. Исследования и материалы» № 42 (1981), сс. 129-131. Микешин (1835-1896) выполнил эскизы для скульпторов, изваявших в бронзе и граните памятник Екатерине II, который был открыт в Петербурге в 1873 г.


[Закрыть].

Они договорились о совместной работе над изданием иллюстрированной лубочной книжки «О цыгане, мужике и его кобыле», и Микешину причиталось сто рублей за рисунки, требовавшие «недель упорного труда». Такая низкая плата, продолжал он, заставит его пойти по миру. Микешин вновь подтвердил, что ставит лишь одно условие – качественное воспроизведение своей работы. Гак, с согласия Сытина, он нанял в Петербурге литографа Рудометова, дабы тот изготовил и переслал в московскую типографию Сытина оттиски с иллюстрацией для фотолитографического воспроизведения в цвете. Однако еще до выполнения этого заказа Сытин велел Рудометону выгравировать картины на камне – материале, которого требовала его литографская машина. Затем он отказался от уже готовых камней.

Микешин выразил сильное неудовольствие этим отказом, а также «временной отсрочкой ваших выплат мне]», о чем он узнал из «неожиданного письма» Сытина. Но с еще большей горячностью он сам отказался доверить свои работы «опытным, но не вполне художественным» сытинским рисовальщикам. А потому решил лично присматривать за печатанием иллюстраций в Петербурге. К тому же перед запуском в печать Сытин должен был заранее выслать Микешину корректуру текста для прочтения. При несоблюдении этих условий Микешин грозил прервать свои отношения с Сытиным.

Сытин нарушил уговор по двум пунктам: отсрочил выплату гонорара художнику и отказался от услуг Рудометова, – а Микешина уведомил только о первом нарушении. Его жалобы на финансовые затруднения могли объяснить оба недоразумения, однако, возможно, причина была куда проще – извечная привычка Сытина урезать расходы. Ведь Сытин не только назначил Микешину невысокое вознаграждение, но, имея в виду слова Микешина о «выгоде впоследствии», он, должно быть, присвоил себе права на доходы от их совместной работы.

Микешинское письмо ставит также под сомнение сытинские заявления о высоком мастерстве нанятых им художников-графиков. Микешин, скорее всего, видел работы сытинских рисовальщиков и ни в коем случае не согласился доверить им свои иллюстрации. Ведь в конечном счете, качество репродукции зависело от линий и штриховки, нанесенных на литографские камни художником-графиком. Чем он был искуснее, тем лучше получался отпечаток; а для цветных отпечатков, где на каждый цвет требовался отдельный камень, искусство перерисовки имело особенно большое значение.

Лубок «О цыгане, мужике и его кобыле» поступил в продажу в 1878 году, и позднее Сытин утверждал, что он имел успех[30]30
  И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 37.


[Закрыть]. Успехом этим лубок, несомненно, обязан высокому качеству, на котором настоял Микешин вопреки уловкам Сытина. Правда, еще до совместной работы с Микешиным Сытин, по его словам, уже сделал первый шаг к коммерческому успеху, догадавшись с самого начала русско-турецкой войны выпускать весьма доходные карты военных действий и батальные картины.

Сообщения о том, что славяне изнывают под турецким гнетом, дошли до России в 1876 году, когда Сытин занялся самостоятельной издательской деятельностью. Националистическая русская пресса подхватила эту тему, и вскоре последовал взрыв общественного возмущения. Некоторые даже отправились добровольцами воевать на стороне сербов. Столь широкий и горячий отклик вынудил медлившее царское правительство в 1877 году объявить Турции войну.

Газеты, особенно «Московские ведомости» Михаила Каткова, подогревали националистические настроения. Никогда прежде репортеры не имели возможности столь полно освещать русскую военную кампанию, ибо это был первый вооруженный конфликт со времени реформы цензуры в 1865 году. На сей раз корреспонденты давали сообщения непосредственно с театра военных действий, и по крайней мере двое – Г.Д. Градовский и Вас. И. Немирович-Данченко – завоевали громкую известность.

Для множества русских, не умевших читать или не имевших денег на газету, Сытин начал издавать дешевые военные картины. Он считал эту затею рискованной: «…Приглашал лучших рисовальщиков и первоклассных мастеров, никогда не торговался с ними в цене, но требовал высокого качества работы. Я, наконец, следил за рынком и с величайшим старанием изучал вкусы народа.»[31]31
  Там же, с. 37.


[Закрыть]. Если быть точнее, Сытин велел своим работникам копировать географические карты из атласов и военные рисунки из еженедельника «Всемирная иллюстрация», и поражавшие поля сражений и солдат, которые храбро идут в бой за веру, царя и отечество. Картины эти хорошо распродавались через офеней и не вызывали никаких придирок со стороны цензуры.

С Микешиным Сытин сотрудничал на второй год войны, как раз перед тем, как стать полностью самостоятельным издателем. В следующем, 1879 году у него родился первый сын – Николай; выкупив долю Шарапова, он стал полноправным владельцем своей литографии и к тому же приобрел вторую литографскую машину[32]32
  Эту литографскую машину обслуживали три человека: один вкладывал лист бумаги, другой опускал тигель, а третий вынимал отпечатанный лист.


[Закрыть] и переехал в другое помещение, поближе к центру города. Новая мастерская находилась на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки, в самом конце протянувшейся километра на два Пятницкой улицы, соединяющей старую купеческую слободу с фабричным районом. Вот здесь-то, где сходились пути купца и промышленника, и обосновался со своим печатным делом Сытин; и здесь на протяжении сорока лет он будет управлять им, пока в мае 1919 года новая Советская власть не экспроприирует его предприятие.

Рост торговли и промышленности вызывал оживление в разных частях старой Москвы. Город превращался к важнейший железнодорожный узел и в центр хлопчатобумажного производства империи. Желая ускорить темпы развития, отцы города добились того, что в 1882 поду Москва стала местом проведения всероссийской выставки. Сытин, уже убедившийся в коммерческой пользе ярмарок, решил принять в ней участие.

Правда, убийство Александра II в 1881 году набросило тень на русскую жизнь, однако следующей весной Всероссийская промышленно-художественная выставка 1882 года открылась в назначенный срок. С 20 мая по 30 сентября на ее чудеса пришли посмотреть более миллиона шестисот тысяч посетителей. Сытину удалось выставить два экспоната и завоевать бронзовую медаль. Он считал, что заслуживает большего, но «крестьяне, – рассказывал он впоследствии, – не могли получать золотых медалей»[33]33
  И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 49. Сообщения о выставке см. «Московские ведомости» с апреля по конец сентября 1882 г.


[Закрыть].

Приготовления к открытию были поставлены на широкую ногу как в стенах громадного помещения выставки на Ходынском поле под Москвой, так и вне его. Чтобы подчеркнуть важную роль Москвы в железнодорожном строительстве, городские власти проложили специальную ветку из центра к территории выставки. Кроме того, организаторы снабдили выставку еще одной приметой технического прогресса, которая быстро входила в жизнь крупных российских городов, – ежедневной газетой. Для нее, а также для увесистого каталога, в котором были перечислены все участники выставки, приобрели за три тысячи рублей особый шрифт. Затем, чтобы покрыть расходы, учредители в обоих изданиях продавали место под рекламу, но все же отводили ей меньше места, чем «наши американские коллеги» на Филадельфийской выставке 1876 года, где они, по мнению москвичей, чересчур увлеклись коммерцией.

Церемония открытия началась 20 мая ровно в час дня с приезда Александра III. Царь выслушал приветствие генерал-губернатора Долгорукова и молебен в честь техники, который отслужил глава столичного духовенства митрополит Макарий. Затем был дан обед с приличествующими случаю тостами, криками «ура» и пением «Боже, царя храни»; после этого император в сопровождении свиты добрый час осматривал выставку.

Половину зала занимали экспонаты художественного отдела. Сытин приглянулся заведовавшему этим отделом академику исторической живописи М.П. Боткину, и тот подвел Александра к молодому издателю и его печатной продукции для крестьян, столь милых сердцу императора. Перейдя к осмотру промышленной части выставки, августейший посетитель вновь встретился с Сытиным. На сей раз Сытин демонстрировал «первую печатную машину, изготовленную в России», и так совпало, что он как раз печатал портреты членов царской фамилии. В интересах дела никогда не мешает произвести хорошее впечатление.

II

Однако ускоренный рост сытинского предприятия был обусловлен не только внедрением новой техники, но и бурным всплеском издательской деятельности в России последней четверти XIX века. По мере развития промышленности, разветвления сети железных дорог росла и потребность в различного рода бланках, каталогах, отчетах и прочей деловой документации; а еще больше увеличился спрос на учебные и педагогические пособия. Реформы 60-х годов в области образования дали новые школы крестьянам, а во второй половине 70-х и в армии начали обучать неграмотных новобранцев. Комитеты грамотности, следуя идеям народничества, составляли книги для народного чтения, включая специальные учебники для взрослых, не умеющих читать. Здесь открывались необыкновенные возможности для толкового издателя.

Поскольку основу его торговли составляли картины, в начале 80-х годов Сытин начал продавать в школы яркие, доходчивые репродукции. Он советовался с такими педагогами, как активная деятельница воскресных школ А.В. Погожева, выяснял, что требуется школе, и в результате из печати выходили «наглядные пособия по географии, этнографии, биологии, истории… портреты исторических лиц… реки, озера, Кавказские горы, опасные переправы, а также губернские города, Петербург, Москва, знаменитейшие здания России – все это изображалось на картинках», вспоминал Сытин. Благодаря учительскому спросу, писал он, в то десятилетие удалось довести сбыт картин до пятидесяти миллионов оттисков в год. В начале 90-х годов сотрудники Сытина приступят к изданию новой серии пособий, отвечающих потребностям программы начальной школы, утвержденной министром просвещения. Первый альбом этой недорогой серии иллюстрировал «Двенадцать главных церковных праздников и воскресение Христа», а в течение следующих двадцати лет появится еще сорок девять таких альбомов, посвященных самым разным предметам – от искусства до зоологии[34]34
  И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 50-51. Описание наглядных пособий, печатавшихся Сытиным см. в статье «Наглядные пособия в издании Т-ва Сытина», «Полвека для книги», ред. Н.В. Тулупов (Москва, 1916), с. 507.


[Закрыть].

Служа у Шарапова, Сытин научился издавать книжки для крестьян в размер брошюры, обычно по шестнадцати страниц каждая[35]35
  Шестнадцать страниц составляют один печатный лист, и книги принято складывать на основе этой единицы из четырех двойных страниц (то есть лист, отпечатанный с двух сторон обрезают, складывают и склеивают либо сшивают). У меня есть экземпляр «листовки», изданной Сытиным в 1904 г., – это пересказ японской народной сказки «Медуза». В оригинале императрица умирает, а в сытинском варианте, одобренном, как положено, цензурой, она остается в живых.


[Закрыть]. Теперь же, обзаведясь переплетной мастерской, Сытин смело (и бессистемно) занялся еще и выпуском более объемистых книг для грамотных крестьян, сельских священнослужителей и лавочников. Эти небольшие книжки шли по цене от двух до пяти копеек и подразделялись на три категории: сказки, нещадно сокращенные произведения классиков и сочинения рыночных писак. По совету все той же Погожевой Сытин стал издавать и детские книги, причем многие из них были без должного разрешения заимствованы у таких западных писателей, как Вальтер Скотт, Марк Твен и Жюль Верн.

За рассказ в шестнадцать страниц, принятый к изданию, рыночный сочинитель получал от Сытина жалкий гонорар: от двух до пяти рублей, – правда, такие «знаменитости», как Миша Евстигнеев и Коля Миленький, могли вытребовать вдвое больше. В оправдание столь низкой оплаты их труда Сытин ловко повесил на своих авторов общий ярлык: «Недоучившиеся семинаристы, убоявшиеся бездны книжной премудрости, и всякого рода изгнанники учебных заведений, запьянцовские чиновники, нетрезвые иереи и вообще неудачники всех видов…» – давая понять, что если бы не он, то они остались бы вовсе без работы. Так, вывернув наизнанку логику христианского мышления, Сытин предстал благодетелем.