Текст книги "Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин"

Автор книги: Чарльз Рууд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

В перспективе Ленин планировал «национализировать» издательское дело, как и вообще всю экономику, но пока высказывался на сей счет весьма скупо. Правда, в сентябре он все же предупредил, что после революции государство «возьмет все типографии и всю бумагу»[530]530
  Ленин, ПСС, т. 34, с. 112.


[Закрыть]. Кроме того, была опубликована его статья, лукаво озаглавленная «Как обеспечить успех учредительного собрания (о свободе печати)», где он заявил, что буржуазная свобода печати означает свободу лишь для богатых. Такие газеты, написал он, процветают за счет рекламы, и привел в пример «Русское слово»[531]531
  Эта статья появилась в «Рабочем пути» № 11, 28 сентября 1917 г. (Ленин, ПСС, т. 34, сс. 208-213).


[Закрыть].

В те же дни «Русское слово» напечатало комментарий одновременно в поддержку и с критикой Временного правительства. С одной стороны, газета разделяла стремление правительства к восстановлению порядка внутри страны и боеспособности армии и созыву учредительного собрания». С другой стороны, она сокрушалась, что в России до сих пор нет «почти никакой власти». Желая задобрить левых, правительство опрометчиво позволило большевикам вести пропаганду, «подрывающую боеспособность армии и доверие наших союзников к нам». В неразберихе народившиеся во множестве местные советы получили возможность вмешиваться в работу неугодных газет, подвергать их цензуре и даже конфисковывать; более того, они восстановили лицензирование[532]532
  «Русское слово» № 220, 221 и 225, 27, 28 сентября и 3 октября 1917 г.


[Закрыть].

Примерно в эту пору в письме, обращенном к руководителям Петроградского и Московского Советов, Ленин убеждал их, что «Московский Совет, взяв власть, банки, фабрики, «Русское слово», получает гигантскую базу и силу…»[533]533
  Ленин, ПСС, т. 34, с. 341.


[Закрыть]. Развивая эту идею в сентябрьском номере газеты «Рабочий путь», Ленин не преминул отнести крупные типографии к числу тех важнейших объектов, которые должны захватить революционеры. «Необходимо, – писал он, – закрыть буржуазные контрреволюционные газеты («Речь», «Русское слово» и т. п.), конфисковать их типографии, объявить частные объявления в газетах государственной монополией, перевести их в правительственную газету, издаваемую Советами и говорящую крестьянам правду»[534]534
  «Задачи революции», Ленин, ПСС, т. 34, с. 236.


[Закрыть].

1 октября «Русское слово» выразило сомнения в успехе предстоящих выборов в Учредительное собрание: «В другом государстве, не столь обширном, с населением более культурным и политически развитым, задача организации учредительного собрания не представляла бы особых трудностей. Другое дело в России, с ее почти поголовно безграмотным народом, при ее необъятных пространствах, при ужасных путях сообщения, пестроте разноязычного состава народностей, обитающих нашу страну, и особенно при наличности настоящей тяжелой войны».

Еще через две недели сытинская газета зорко следила за непосредственной угрозой, исходившей от большевиков. Так, с 14 октября ее редакторы ввели новую ежедневную рубрику «Перед наступлением большевиков», гае достоверно сообщали, что большевики, которые верховодят в основных советах, готовят захват власти и передачу ее II Всероссийскому съезду Советов, назначенному через несколько дней в Петрограде. В годовщину октябрьского Манифеста 1905 года «Русское слово» напомнило своим читателям, как обретенные двенадцать лет назад свободы были смыты волной реакции. Та же участь может постигнуть февральскую победу 1917 года, поскольку большевики открыто организуют вооруженные отряды и намереваются с их помощью совершить государственный переворот.

Затем «Русское слоно» подробно осветило самый переворот, сообщив 24 октября, что Военно-революционный комитет Петроградского Совета под руководством Льва Троцкого взял в свои руки контроль над Петроградским военным округом. День спустя II Всероссийский съезд Советов провозгласил себя верховной властью, и «Русское слово» осудило переворот, совершенный партией Ленина, который вновь объявился в Петрограде. А еще через день Московский Совет закрыл сытинскую газету и все прочие московские газеты, выступавшие против революции. Основанием для закрытия послужил присланный из Петрограда декрет Совета Народных Комиссаров от 27 октября. Цель этой меры, говорилось в декрете, – «пресечение потока грязи и клеветы» со стороны «буржуазной печати». Новые законы, обещали его авторы, восстановят «полную свободу» для всех изданий, кроме тех, которые подстрекают к сопротивлению, неповиновению и расколу путем искажения фактов[535]535
  «Декрет Совета Народных Комиссаров о печати», 27 октября 1917 г., в кн.: Издательское дело в первые годы Советской власти (1917-1922). Сборник документов и материалов», ред. Е.А. Динерштейн и др.(Москва, 1972), с. 11-12.


[Закрыть].

Перед московскими революционерами тотчас встала проблема: печатники приостановленных газет лишились средств к существованию. Тогда местный совет предложил Сытину и другим владельцам газет вновь приступить к их выпуску при условии, что они полностью возместят рабочим жалованье за время простоя. Сытин был среди тех, кто ответил согласием, и с 8 ноября «Русское слово» возвратилось к читателям.

Тем временем в Петрограде 4 ноября, во время заседания Исполнительного комитета Всероссийского съезда Советов, состоялись наконец односторонние дебаты об отношении к печати. Социалисты-революционеры, которых было там вдвое меньше, чем большевиков, тщетно пытались доказать, что социализм должен завоевывать поддержку примером и убеждением, а не затыкать рты оппозиционным газетам. Большевики же, с презрением отвергая «дряхлые» условности, возражали, что отдать хотя бы часть газет «капиталистам» значило бы отказаться от социализма, и они без труда провели соответствующую резолюцию[536]536
  Fifth Session, Central Executive Committee, 4 November 1917, The Debate on Soviet Power: Minutes of the All-Russian Central Executive Committee of Sovieets, Second Convocation, October 1917 – January 1918», tr. and ed. John L. H. Keep (Oxford 1979), 68-69.


[Закрыть]. Однако, учитывая приближение выборов в Учредительное собрание, которых большевики так долго добивались, они согласились пока терпеть «буржуазную» печать в двух столичных городах[537]537
  Один из представителей большевиков, участвовавших в дискуссии, впоследствии заявит вопреки истине, будто Ленин настаивал там на полной свободе печати, так как считал, что по мере успешного осуществления революции оппозиционные газеты исчезнут сами собой. B. Д. Бонч-Бруевич «Конец буржуазной печати», «Журналист» № 11 (1927), с. 8.


[Закрыть].

С возобновлением выхода в свет 8 ноября «Русское слово» продолжало критиковать большевиков. В тот же день газета опубликовала резкую статью сытинского адвоката Варшавского, направленную против их политики в области печати, а другой автор назвал установившийся режим «новым самодержавством», которое ни за что не расстанется с властью, кто бы ни победил на выборах в Учредительное собрание. Правда, 22 ноября «Русское слово» назвало эти выборы «последней надеждой» государства перед лицом новой деспотии. Спустя четыре дня, когда выборы завершились и Сытин и его редакторы сделали вполне справедливый вывод, что ленинская партия оказалась в меньшинстве, «Русское слово» вновь призвало граждан бороться за демократию и даже вооружаться для защиты Учредительного собрания. Но этот номер сытинского «Русского слова» стал последним, ибо Ленин распорядился из Петрограда, чтобы милиция Московского Совета той же ночью провела внезапные рейды по редакциям всех враждебных газет и закрыла их. Таким же образом было прекращено издание всех петроградских газет за исключением горьковской «Новой жизни» и эсеровского «Народного дела».

Уполномоченный Ленина в Москве А. Аросев вспоминает первое совещание, где разрабатывался план захвата московских и петроградских газет. «Сидя за столом, Ленин перекладывал свою большую тяжелую голову с одной ладони на другую… Он сам и еще несколько товарищей предложили… сначала фактически закрыть все буржуазные газеты, фактически прекратить их выход, а потом это самое санкционировать декретом. Только тогда, аргументировал Ленин, наш декрет не повиснет в воздухе»[538]538
  А. Аросев «Как закрывали буржуазные газеты», «Красная нива» № 4 (1929) с. 9. Последующие цитаты из Аросева также на с. 9.


[Закрыть]. По мере подготовки акции «Ленин… интересовался самыми малейшими деталями» по телефону. «Особенно заботило его то, что ведь «газетчики» начнут протестовать и почтут действия военных властей, чего доброго, произволом, ибо никакого такого декрета еще нет». Стало быть, от Аросева требовалось, «чтобы все эти группы заняли все типографии одновременно», употребляя в случае необходимости силу, и чтобы во главе их были поставлены военные. Таковы были непременные условия выполнения ленинского приказа – «чтоб не успел появиться на рынке ни один экземпляр враждебной нам газеты».

Аросев продолжает воспоминания рассказом о том, как проходило под его командованием ночное вторжение «в типографии «Русского слова» (там, где теперь печатается «Правда»). Не прошло и получаса после начала операции, как в типографию раздался звонок телефона…» На проводе был Ленин, требовавший докладывать ему каждые полчаса. «И только, когда оккупация типографий была закончена и склады бумаги заняты, последовал соответственный декрет о закрытии буржуазных газет в стране, где наступила диктатура пролетариата». Итак, закрытие враждебных газет стало первым шагом большевиков по укреплению своей власти после выборов в Учредительное собрание.

28 ноября Московский Совет официально «секвестровал» типографию «Русского слова» (ранее та же участь постигла сытинское «Московское товарищество издательства и печати»). Правда, за Сытиным и его супругой оставили их квартиру на Тверской, но отныне столь милые сердцу старого издателя типографские машины, грохотавшие двумя этажами ниже, печатали «Известия» городского совета.

Большинство редакционных сотрудников сытинской газеты разъехались кто куда: одни подались на юг, в Крым, где во время гражданской войны недолго издавали газету под зашитой Русской добровольческой армии; другие держались поблизости и дважды делали попытку возобновить в Москве некое подобие «Русского слова»[539]539
  Бывшие работники «Русского слова», воспользовавшись на короткое время типографиями в Москве и ее окрестностях, будут издавать «Новое слово» (закрыто большевиками 16 апреля), а затем «Наше слово» (закрыто 12 мая). Ничто не указывает на связь Сытина с этими газетами.


[Закрыть]. Благов, Руманов, Варшавский и Немирович-Данченко эмигрировали в Западную Европу. Петров уехал в Югославию.

Не собираясь эмигрировать и имея твердое намерение поладить с властями, Сытин сел в поезд и отправился в Петроград на встречу с первым лицом в новом государстве – Лениным. За долгие годы он не раз ездил в северную столицу на приемы к чиновникам, от чьих решений в той или иной степени зависела его судьба; теперь же на карту было поставлено его неотъемлемое право на труд. В своих воспоминаниях, подготовленных к печати при Сталине, Сытин ничего не говорит о полученных им от Ленина заверениях в поддержке и содействии. Причина, как представляется, ясна: по крайней мере два ленинских обещания будут нарушены сразу же, едва за Сытиным захлопнется дверь.

Внук Дмитрий Иванович точно цитирует частную запись, которую сделал Сытин по следам разговора с Лениным: «Мое учреждение первое подлежало национализации… Я не возражал и никаких мер не принимал, чтобы избежать недоразумений, в день моего заявления передачи типографии [очевидно, 28 ноября] я поехал в Петроград в Смольный. Явился к Владимиру Ильичу, он меня принял».

Не зная, какое важное значение придает Ленин закрытию «Русского слова» и что он лично отдал распоряжение о внезапном ночном налете, Сытин первым делом задал вопрос о конфискации газетной типографии. Ленин ответил: «Да, это начало, и все Ваши дела подлежат национализации, это общая участь всех». Спокойно приняв неизбежное, Сытин высказал затем свою главную тревогу: а не «национализируют» ли и его («Показывает на себя», – написал он в скобках). И Ленин, по словам Сытина, отвечал так: «Его мы национализировать не будем и предоставим ему свободно жить, как он жил, если не против нас». Ободренный, Сытин тотчас вернулся в Москву, чтобы приступить к работе «со всеми моими аппаратами».

Существуют воспоминания еще двух человек, которым Сытин рассказывал позднее об этой встрече. По свидетельству одного из них, Гессена, Сытин вспоминал, как Ленин «внимательно слушал меня, подошел близко, положил руку на плечо и сказал: «Благодарю вас. Иван Дмитриевич Сытин будет помогать нам своим большим опытом, своими большими знаниями». Сытин сообщил также, что Ленин обещал оставить ему в пожизненное пользование его кнартиру в доме, где помещалось «Русское слово», и назначить 250 рублей ежемесячно по выходе на пенсию. Второй мемуарист – Мотыльков узнал от Сытина, что Ленин разрешил ему завершить все издания, находящиеся в производстве, и распродать их, а также содержимое его складов[540]540
  Дмитрий Иванович Сытин, «Из воспоминаний внука И.Д. Сытина», Музей Сытина, с. 2-3; А. Гессен «Иван Дмитриевич Сытин. Встречи и воспоминания», Музей Сытина, с. 10-11; А.М. Мотыльков «Моя работа у И.Д. Сытина (из воспоминаний букиниста)», ред. А.П. Русинов, «Книга. Исследования и материалы» № 37 (Москва, 1978), с. 165.


[Закрыть].

Возможно, именно в ту их встречу Сытин подарил Ленину подписанный экземпляр «Полвека для книги», обнаруженный впоследствии в ленинской библиотеке в Кремле. И, наверное, вскоре после нее, если не тогда же, Сытин подтвердил искренность намерений, внеся в советскую казну половину своих личных банковских вкладов[541]541
  Дмитрий Иванович, внук Сытина, располагает материалами по банковскому счету Сытина послереволюционного периода. Я не видел этих документов и не знаю даты передачи денежных сумм новому правительству.


[Закрыть].

III

Итак, Сытин остался на посту директора «Товарищества И.Д. Сытина», в распоряжении которого оставались старая типография Коноваловой и издательский комбинат на Пятницкой. В первые месяцы правления у революционеров было чересчур много других хлопот, чтобы заниматься национализацией книгоиздательского дела, но они ввели определенные ограничения и всячески вмешивались в работу фирмы[542]542
  Данные о широких масштабах частной издательской деятельности в первый год Советской власти см.: Maurice Friedberg, Russian Classic in Soviet Jackets (New York 1962). Названия, выпущенные Сытиным в начале 1920-х гг., см.: Е.А. Динерштейн «И.Д. Сытин» (Москва, 1983), с. 222-228.


[Закрыть].

В декабре Московский Совет арестовал сытинские календари на 1918 год (вот-вот ожидался переход на григорианский календарь «нового стиля») и запретил распространение лубочной литературы.

Сытин принялся заключать деловые соглашения с новыми властями. Он отправлял должностным лицам условия на фирменных бланках «Товарищества», а те адресовали свои ответы в «Товарищество И.Д. Сытина» в Москве. Когда в первые месяцы 1918 года наркому просвещения А.В. Луначарскому потребовался издатель для «национализированных» произведений 57 русских писателей, он подрядил Сытина[543]543
  Sheila Fitzpatrick, The Commisariat of Enlightment: Social Organization of Education and the Arts Under Kunacharsky, October 1917-1921 (Cambridge 1970), 135.


[Закрыть].

Но от газетного дела Сытина отстранили окончательно, как он сухо констатировал в воспоминаниях, изданных в советское время: «В первый день новой, народной власти газета и типография, где печаталось «Русское слово», согласно декрету о печати, подлежали передаче в ведение государства. Я подчинился: верил, что найду себе применение в делах нового строительства»[544]544
  Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 210.


[Закрыть].

После скоротечной забастовки протеста многие сытинские служащие в типографии «Русского слова» также решили остаться и работать на новую власть, однако те из них, кто сочувствовал меньшевикам, плохо ладили со своим начальством – большевиками. Производительность типографии, снизившаяся еще накануне Октябрьской революции, продолжала падать.

В январе 1918 года сбылось предсказание «Русского слова»: большевики разогнали Учредительное собрание на второй день его существования. Спустя два месяца они заключили мир с Германией и стали называться Российской Коммунистической партией (большевиков). Две их ведущие газеты – орган Съезда Советов «Известия» и партийная газета «Правда» – перебрались вслед за правительством из Петрограда в Москву и обосновались в бывшей типографии «Русского слова», где 12 марта был отпечатан первый номер «Известий»[545]545
  «12 марта» – первая дата, начиная с которой все остальные даты в настоящей книге даются по Григорианскому календарю, или по новому стилю. Правительство отменило Юлианский календарь 31 января (по старому стилю) 1918 г. и объявило следующий день 14 февраля (по новому стилю).


[Закрыть].

Ужаснувшись при виде развала, в каком он нашел бывшую сытинскую типографию, секретарь дирекции «Известий» В.Ю. Мордвинкин представил доклад о необходимых переменах. «Необходимо положить конец невыносимой нервной обстановке в типографии и грубому обращению печатников с руководителями», требовал он в докладе, отмечая в то же время низкую квалификацию вновь нанятых рабочих[546]546
  В архивном справочнике по Рукописному отделу Библиотеки им. Ленина значится доклад В. Бонч-Бруевича на пяти машинописных страницах о трудностях, возникших в типографии «Русского слова», под названием «Катастрофа в издании газет в 1918 г.» и сказано, что речь в нем идет о «саботаже со стороны печатников и сотрудников редакции» и о «закрытии типографии и наборе новых рабочих». Я не читал этого доклада (хотя просил выдать его мне в 1984-м и 1989 г.), но полагаю, что закрытие (возможно, упомянутая ранее забастовка) и прием на работу новых людей (включая – неизбежно – большое число новичков печатного дела) предшествовали приезду Мордвинкина. Данный документ находился в ГБЛ, фонд 369, коробка 21, ед. хранения № 29.


[Закрыть]. Не знающие своего дела механики портили линотипные машины, а «совершенно неопытные наборщики» путали гранки набора «Известий» с гранками другой газеты[547]547
  «Доклад о положении дел в типографии «Русского слова», 4 апреля 1918 г., ЦГАОР, 130-2-193, листы 122-123.


[Закрыть] – возможно, «Известий» местного совета. По директиве, подписанной Лениным 24 марта, Мордвинкин вошел в комиссию из трех человек под председательством В.Д. Бонч-Бруевича, которой надлежало предложить пути восстановления «работоспособности типографии «Русское слово» «Товарищества И.Д. Сытина», – именно так была названа типография, ибо государство еще не утвердило ее конфискацию Московским Советом. В задачу комиссии входили также «переговоры с владельцами типографии и урегулирование взаимоотношений». Ленин хотел, чтобы Сытин вновь возглавил дело, но подчинялся при этом Советской власти[548]548
  Там же, лист 121.


[Закрыть].

Ленин отчетливо дал понять, говорит Бонч-Бруевич, что лучшим средством восстановления работоспособности предприятия он считает привлечение «специалистов каждого дела, хотя бы были они бывшие владельцы, если только они действительно добросовестно, без всяких ладних мыслей пожелали бы стать на это дело. Должен вообще здесь заметить, что Владимир Ильич весьма хорошо относился к Ивану Дмитриевичу, ценя в нем огромный размах, огромные организаторские способности». Бонч-Бруевич, однако, принадлежал к числу доктринеров от марксизма, которые с презрением отмахивались от довода, неоднократно выдвигавшегося Лениным, что молодое государство нуждается в опыте бывших капиталистов. Поэтому далее он выражает недовольство комиссии вопиюшим эгоизмом Сытина. В ответ на сделанное ему предложение, говорит Бонч-Бруевич, этот старый барин спрашивал только «о своих обязательствах, которые лежали на нем перед третьими лицами, а в дела нашей советской типографии вникал мало». Хотя Сытин предоставил «исчерпывающие сведения», Бонч-Бруевич полагал ошибочным шагом со стороны Ленина «намеченную роль» для Сытина, так как его смущали возраст издателя (67 лет), его связи с лицами, враждебными новой власти, а также то, что бывшие хозяева «скомпрометированы в глазах рабочих»[549]549
  Выдержки из воспоминаний Бонч-Бруевича приводятся в кн.: Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 216.


[Закрыть].

4 апреля комиссия представила свой доклад правительству. В нем Бонч-Бруевич пишет, что, выслушав «общие направления», намеченные для типографии, и обсудив, как лучше использовать его «специальные знания», Сытин заверил комиссию в готовности сотрудничать, но тут же начал ставить условия. Он сказал, что хочет получить обратно две самые старые в типографии ротационные машины, чтобы выполнить обязательства перед бывшими коллегами; а чтобы купить бумагу, нанять рабочих и заплатить по векселям, срок которых истекает 10 апреля, он попросил еще кое-что из «секвестированной собственности»[550]550
  ЦГАОР, 123-2-193, листы 124-133.


[Закрыть]. Комиссия, как положено, доложила об этих условиях, но не удовлетворила их.

С экономической точки зрения попытка Сытина вернуть себе в счет жалованья часть собственности, отобранной у него государством, была вполне оправданной. С одной стороны, новые законы установили весьма скромный верхний предел заработка, а с другой – русские деньги почти обесценились в результате инфляции. Сытин имел крупные вклады в российских банках – сплошь национализированных, – однако граждане могли снимать со своих счетов не более 250 рублей в неделю; к тому же государство еще более урезало состояние Сытина, аннулировав все акпии и дивиденды. Правда, у него оставались валютные вклады в заграничных банках, которым ничего не грозило, но Сытин решил спасти, что можно, из реально существующих вещей – только они пока еще держались в цене. Ну, а комиссия усмотрела в намерениях Сытина обыкновенное капиталистическое стяжательство.

В том же докладе комиссия дала оценку состоянию дел в типографии. Поскольку меньшевики вновь «стали препятствовать делу организации печатания и выхода в 1той тип. Советских «Известий», комиссия рекомендовала подыскать преданных печатников и нового директора. Приведенная в докладе таблица свидетельствовала о «катастрофическом» падении производства ниже дореволюционного уровня (см. приложение 4). Частые поломки приводили к опозданиям и сокращению тиража. Набор производился в два с половиной раза медленнее максимально допустимых дореволюционных норм, а полосы иерстались в три раза дольше. Типография, переданная Сытиным, была великолепно оснащена технически и снабжена всем необходимым (на складах одной бумаги хранилось на 3 213 398 рублей), а ныне она оказалась в удручающем состоянии. Разбросанные повсюду, пропитанные краской вороха бумаги создавали угрозу пожара; важнейшие мелкие детали, вроде матриц для линотипов, пропали неизвестно куда.

Комиссия заключила, что это «тягостное положение» существует на всех экспроприированных фабриках, не только у Сытина на Тверской. В связи с этим она предлагала создать централизованное издательское учреждение и ввести государственную монополию на продажу изданий и рекламу. Рекомендовалось даже построить на севере бумажную фабрику – эту мысль наверняка подсказал Сытин.

В начале апреля рекомендации комиссии обсуждались на заседании Совнаркома. Луначарский, имевший случай убедиться в готовности Сытина к сотрудничеству, выступил за то, чтобы возвратить ему типографию и даже разрешить издание «Русского слова», однако Совнарком решил подчинить все газетные типографии своему Полиграфическому отделу. Тем самым он утвердил конфискацию типографии «Русского слова» и отверг услуги И.Д. Сытина.

Внешнее безразличие Сытина к новым обстоятельствам раздражало Совнарком и его комиссию. Потребовав платы натурой за честь служить народу, он упустил случай обелить себя. За такое полагалось проучить. Не успел кончиться апрель, как старый фабрикант оказался в шкуре преступника: ретивые революционеры без суда и следствия упекли его в Московскую тюрьму.

Зная, что Горький и его газета пользуются определенным влиянием, Сытин обратился из тюрьмы к своему давнему автору: «Я надеюсь на Ваше великодушие и верю, что Вы меня преступником не считаете»[551]551
  Цитируется по кн.: Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 172.


[Закрыть], В номере «Новой жизни» за 3 мая Горький предал арест Сытина огласке; правда, к тому времени Сытин успел снова стать свободным человеком, но несмотря на это Горький, издававший одну из двух пока еще разрешенных неофициальных газет, резко осудил действия властей. Заслуги этого видного народного просветителя признают во Франции и в Англии, писал Горький, зато в «самой свободной стране мира» Сытина посадили в тюрьму, предварительно разрушив его огромное, превосходно налаженное технически дело… Конечно, было бы умнее и полезнее для Советской власти привлечь Сытина, как лучшего организатора книгоиздательской деятельности, к работе по реставрации развалившегося книжного дела…» Нежелание сделать это писатель назвал «матерой русской глупостью»[552]552
  А.М. Горький «Новая жизнь» № 82 (297), 3 мая (20 апреля) 1918 г. в кн.: «Несвоевременные мысли. Статьи 1917-1918», ред. Г. Ермолаев (Париж, 1971), с. 202-203.


[Закрыть].

Находясь на протяжении нескольких лет в оппозиции к Ленину и его окружению, Горький будет выступать против коммунистов до середины июля, когда те закроют его газету «Новая жизнь». Но поскольку он и Ленин сходились в том, что молодому государству необходимы и Сытин, и вообще все верные поборники русской культуры, то на этой почве в начале сентября произошло примирение двух социалистов[553]553
  сентября Горький возглавил издательство «Всемирная литература» при Наркомате просвещения, которым руководил Луначарский. Ф.М. Боррас «Максим Горький – писатель. Точка зрения» (Оксфорд, 1967), XVII. Горький и Луначарский были давними друзьями.


[Закрыть]. В том же месяце Горький от имени Ленина предложил Сытину важнейшую руководящую должность в новой издательской системе. Н.Д. Телешов, присутствовавший в тот день при разговоре на квартире у жены Горького, говорит, что Горький передал просьбу Ленина к Сытину стать директором Госиздата, открытие которого в мае будущего года ознаменовало национализацию издательского дела. Сытин, по словам Телешова, выразил желание занять менее высокую должность заместителя, если директором будет Горький, однако его встречное предложение было оставлено без внимания[554]554
  Дмитрий Иванович Сытин рассказывает о встрече за завтраком, цитируя воспоминания, записанные Н.Д. Телешовым. В опубликованных воспоминаниях Телешова этот случай не упоминается. Коничев дает описание встречи во втором издании «Русского самородка» (Ярославль, 1969). Вот слова Телешова, которые цитирует Дмитрий Иванович: «И вот однажды я застал Сытина и Горького у Екатерины Павловны за завтраком. Это было важное явление. Горький сказал Сытину: «Мне поручил Владимир Ильич уговорить Вас: на днях открывается Государственное издательство, и Владимир Ильич непременно хочет, чтобы Вы были директором и стали во главе дела». Сытин отвечал, что «в такое время, как наше, быть во главе такого дела мне не подобает». Выступление Дмитрия Ивановича Сытина 19 октября 1966, Музей Сытина, с. 4 5.


[Закрыть].

Памятуя о днях, проведенных в тюрьме, Сытин понимал, что поддержка Ленина сама по себе не может обеспечить ему прочного положения при новой власти.

Вот и совсем недавно, 30 августа, в «Известиях» промелькнула заметка, вновь подтвердившая, пусть исподволь, – Сытин в немилости. Речь в ней шла о Русском союзе торговли и промышленности, который обвинялся в расхищении государственной собственности, а Сытин был назван в числе основателей союза[555]555
  «Крупный центр спекуляции», «Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов» 186/450 (30 августа 1918), с. 6.


[Закрыть].

Некой призрачной защитой Сытину служил тот факт, что его младший сын Дмитрий сражался тогда на гражданской войне в рядах Красной Армии[556]556
  В 1924 г. Дмитрий Иванович окончит Институт народного хозяйства им. Маркса и проработает долгие годы инженером-экономистом. Во время второй мировой войны он служил в чине капитана 1-го ранга, строил подводные лодки и имел награды. Умер Дмитрий Иванович в 1973 г., а за последние двадцать лет жизни он собрал коллекцию, которая выставлялась в Музее Сытина.


[Закрыть]. (Созданная в январе 1918 года, после подписания в марте Брестского мира, Красная Армия начала борьбу с «контрреволюционерами».)

IV

Враждебность властей Сытин ощущал и в ужесточении условий издательской деятельности. К примеру, выпускать техническую литературу теперь имело право только Центральное техническое издательство. Но больнее всего ударил по Сытину введенный правительством в апреле 1919 года по всей стране запрет на издание лубков (запрет 1917 года действовал временно и на ограниченной территории). Вновь проявляя заботу о крестьянах, Сытин с присущей ему энергией тотчас начал строить планы по изданию новой серии книг в стиле лубка для распространения официально провозглашенных идей и к середине года убедил Отдел печати Московского Совета рекомендовать его программу директору недавно открывшегося Госиздата. Издавна знакомый лубок, говорилось в представлении Отдела печати,«будет единственно доступной книгой для широких народных масс». И кто как не Сытин мог лучше других издать ее и распространить через сеть офенской торговли, как раз начинавшую оживать по мере того, как гражданская война откатывалась на окраины. Старые лубочные книжки, заключали авторы представления, зачастую несли «невежество, суеверия и предрассудки», а новая сытинская серия всколыхнет в народе «стремление к знанию и свету»[557]557
  Выписки из протоколов заседаний коллегии Наркомпроса РСФСР, ЦГАОР, 395-1-11 (1919), листы 2, 15.


[Закрыть].

Однако во главе Госиздата Лениным был поставлен В.В. Боровский, истовый революционер, который предназначал свои небогатые запасы бумаги для более важных дел и отверг сытинское предложение[558]558
  «Проект распределения функций между Государственным издательством и отделами печати…», там же, с. 134.


[Закрыть]. Более того, Воровский считал своим долгом выжить старого капиталиста из книгоиздательского дела, а не выслушивать его советы. Сытин еще проработает некоторое время, но строго в рамках, установленных Госиздатом. Теперь Боровский решал, сколько бумаги и какое печатное оборудование дать Сытину, какие рукописи можно ему печатать, какие цены назначать, кого нанимать и по какому издательскому плану работать[559]559
  ЦГАОР, 393-1-3, лист 229.


[Закрыть]. Отдел печати Московского Совета тоже раздавал приказы, в частности, Сытину велено было отпечатать на своих календарях Советскую Конституцию.

Те немногие книги и календари, которые Сытин издавал по собственной инициативе, должны были поступать в государственные книжные магазины, но в основном он работал по заказам Госиздата[560]560
  В архиве хранится длинный перечень таких книг, календарей, брошюр и журналов, там же, листы 501 и 582.


[Закрыть], Правда, и здесь не слишком ладилось: Госиздат не хотел или не мог исправно платить за работу. В августе 1919 года, например, Сытин просил срочно оплатить давно выпущенные в свет и вывезенные из типографии издания, чтобы внести причитавшиеся с него 4,5 миллиона рублей за топливо. Спустя короткое время ему снова пришлось просить 1,1 миллиона рублей (из 2,5 миллиона, которые задолжал Госиздат) для выдачи жалованья[561]561
  Там же, листы 184, 461.


[Закрыть]; громадные суммы платежей свидетельствуют о безудержном росте инфляции.

А как же работал 68-летний предприниматель, привыкший к свободе действий и автомобилю с личным шофером? Сытин называет себя «подотчетным исполнителем» обязанностей. Каждое утро он выходил из дому и, пройдя пешком пять с лишним километров, являлся к семи часам в типографию, где проводил полный рабочий день. Там он «обязан» был встречаться пять раз в неделю с представителем Госиздата и «получать указания, что печатать, в каком количестве, какого качества». Все заказы Сытин исполнял вовремя и «только по указанию Госиздата»[562]562
  Сытин «Жизнь для книги», с. 211.


[Закрыть]. И не его вина, дает он понять читателям своих воспоминаний, что Боровский все же уволил его из типографии на Пятницкой.

Но ведь национализация с самого начала входила в планы властей, поэтому стоит лишь удивляться, что Сытин так долго продержался в должности директора. Капиталисту, будь он хоть трижды исполнительный, было не место в сфере, формирующей общественное мнение. И вот в декабре 1919 года Сытин в последний раз вышел за ворота своей типографии на Пятницкой. Вероятно, он живо вспомнил, с каким воодушевлением переезжал сюда со своим делом каких-нибудь сорок лет назад, а случись ему вновь оказаться здесь, он увидел бы на комбинате новую вывеску: «Первая Образцовая типография» – это название сохранилось и поныне[563]563
  Сытин сообщает, что типография официально перешла в ведение Госиздата в мае 1919 г. По словам Е. Немировского, это произошло бы и раньше, если бы не возражения Луначарского, что государственное управление погубит типографию, оснащенную сложным оборудованием, и оставит рабочих без средств к существованию. «Литературная газета» № 41 (11 октября 1967), с. 7. Имя А.А. Ждаднова (близкого соратника Сталина, пропавшего при странных обстоятельствах) значилось в названии типографии с 1948 по 1988 г., когда оно было изъято по решению Моссовета.


[Закрыть].

Сытин коротко подвел черту: «[Воровский] сказал, что сожалеет, что не может в дальнейшем работать со мной. Так мы расстались». Формально Сытин пока еще оставался владельцем типографии Маркса в Петрограде и типографии Коноваловой в Москве, но у него отняли главное его детище, плод многолетних трудов и даже не сочли нужным поблагодарить.

В начале 1920 года, по-прежнему располагая определенным капиталом, Сытин решил обратиться в Госиздат с новым предложением. При нехватке бумаги, машин и печатников, написал он в официальном письме, «почти невозможно в пределах наших границ» удовлетворить спрос на книги. Поэтому Сытин просил отправить его как частное лицо в Финляндию «с целью организации там печатания учебников и других культурно-образовательных произведений печати, исключительно разрешенных и одобренных Гос-м Издательством и Наркомтрудом». Сытин надеялся также изучить на месте «возможность отправки бумаги в Москву»[564]564
  Сытин – Воровскому (февраль – март 1920), ЦГАОР, 395-1-86, лист 298. Письменное разрешение на поездку было выдано Наркоматом иностранных дел 24 января 1919 г. Документ хранится в Музее Сытина.


[Закрыть].

Эта поездка так и не состоялась. Правда, Воровский примерно в те же дни ушел из Госиздата, но приведенные ниже слова нового директора О.Ю. Шмидта говорят о том, что он относился к Сытину не менее враждебно: «Мне больно это сказать, но этот большой работник, на которого возлагались определенные надежды… гораздо более вредит нам, чем помогает»[565]565
  Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 236.


[Закрыть]. В декабре того же года Шмидт национализировал еще одно сытинское предприятие – бывшую типографию Маркса в Петрограде, которую Сытин на своем юбилее обещал принести в дар народу.

С этой потерей Сытин примирился заранее, но вот следующая акция застигла его врасплох: Госиздат самочинно захватил его склады готовой продукции, хотя Ленин обещал в свое время, что хранящиеся там книги останутся их прежнему владельцу и он сможет сам распродать их. Сытин вновь прибег к помощи Ленина и вскоре получил обратно не только свои книги, но и право реализовать их через букинистические магазины, по-прежнему находившиеся в частном владении, а также через небольшой книжный магазинчик, который будет позволено открыть в Москве его сыну Ивану. Это подтверждает и дочь Дорошевича Наталья Власовна, которая в начале 1921 года ненадолго заезжала к Сытину[566]566
  Н.В. Дорошевич «Король фельетона» в последние годы жизни», «Простор» № 1 (1971), сс. 92-103. Наталья Власовна продиктовала эти воспоминания за две недели до смерти, последовавшей в апреле 1955 г.


[Закрыть]. Ей было тогда пятнадцать лет, она направлялась в Петроград на поиски отца. Так вот Сытин сказал ей, что ему обещали разрешение на продажу всех изданных им книг, хранящихся на складе. Еще он добавил, что дела его, вроде бы, пошли на лад.

Что касается судьбы Натальи, то до мая предыдущего года она жила с отцом на юге, а потом Дорошевич возвратился в Петроград, чтобы отыскать свою вторую жену актрису О.Н. Мицкевич. По словам Натальи, когда Дорошевич добрался до своей петроградской квартиры, на дверях еще висела табличка с его фамилией; однако на стук ему открыл незнакомый мужчина, одетый в его вещи, а Мицкевич объяснила, что в жизни ее произошли перемены, так как она считала его погибшим, и даже отказалась приютить. Вместо этого она пристраивала Дорошевича в разные ночлежки, где он окончательно подорвал здоровье.

Сытин каким-то образом узнал о мытарствах Дорошевича и написал о них Наталье. Та при первой возможности выехала на север, пересаживаясь с одного промерзшего поезда на другой, добралась кое-как до Москвы и пришла к Сытиным, где се напоили кофе и накормили пирожками с мясом. Под впечатлением той встречи Наталья вспоминает, что «Сытины были вообще люди черствые, сдержанные и относились к явлениям с точки зрения того, какую пользу можно было из них извлечь». Для голодного времени Сытины жили, на ее взгляд, вполне благополучно (подали ставший редкостью кофе в серебряном кофейнике), и она была неприятно удивлена тем, что они не предложили больше никакой помощи ни ей, ни ее отцу. Обмолвившись о книгах, которые он собирается продать, Сытин сказал также, что работает по заказам и помогает оснащать типографию «Известий».