Текст книги "Добрые советы проповедникам Евангелия"

Автор книги: Чарлз Гаддон Сперджен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

8-я лекция О голосе

Наше первое правило относительно голоса такое: не очень полагайтесь на него и помните, что наилучший голос не принесет пользы, если вам нечего сказать своим слушателям. Всякий голос, как бы ни был он обработан, если не будут посредством него передаваться слушателям великие, важные истины, будет уподобляться лишь правильно направляемому, но совершенно пустому экипажу. Демосфен был вполне прав, разделяя хорошие речи на первые, вторые и третьи; но как оценить такую речь, в которой не будет заключаться ничего? Человек с наипрекраснейшим голосом, но с пустою головой и без сердца, будет лишь "гласом в пустыне". Подобный человек может блистать в певческом хоре, но будет совершенно бесполезен на кафедре. Голос Уайтфильда, без его духовной власти над сердцами и умами слушателей, не произвел бы на них более прочного впечатления, нежели смычек Паганини. Вы – не певцы, а проповедники; ваш голос есть нечто подчиненное; не хвастайтесь и не величайтесь им, как то делают многие. Трубы можно и не делать из серебра; для них достаточно и бараньего рога. Но они должны быть в состоянии перенести суровое обращение с собою, потому что они назначены для поля битвы, а не для услаждения слуха в гостиной.

Но с другой стороны, и не пренебрегайте вашим голосом, потому что сила и красота его могут значительно усилить желаемое вами впечатление от вашей проповеди. Платон, описывая силу и мощь красноречия, упоминает также и о голосе оратора. «Столь звучно, – говорит он, – раздавались в моих ушах речь и тон оратора, что лишь на третий или четвертый день я пришел в себя и сообразил, что нахожусь на земле, потому что в течение некоторого времени я готов был считать себя обитателем райских стран». При монотонном чтении обыкновенно пропадают многие драгоценные истины. Я слышал однажды уважаемого проповедника, который столь жалко бормотал свое поучение, что невольно приходило на ум сравнение его речи с жужжанием залетевшей в какой-либо сосуд пчелы. Хотя это сравнение и не очень важно, но оно правдоподобно. До сих пор оно звучит у меня в ушах, напоминая пародию на элегию Грэя: «Истлевает и исчезает предмет проповеди, и наводящее сон молчание царит кругом; пастор жужжит свою вечернюю молитву, но ни одно око не бодрствует уже среди прихожан». И как жаль было, что человек, поучения которого очень ценны и прекрасно изложены, сам наносил смертельный удар своей деятельности, играя всего лишь на одной струне, когда Господь даровал ему для этой игры дивный, многострунный инструмент. О, этот злополучный голос! Он дребезжал, подобно мельничному колесу, все с одним и тем же, далеко немузыкальным выражением, про что бы ни говорил его обладатель: про небо или про ад, о вечной жизни или о вечном мучении! Лишь случайно усиливался или уменьшался его звук, – смотря по длине предложения, – но тон его все оставался одинаковым. Странная звуковая пустыня, суровая, дикая пустыня, где слышно лишь завывание ветра, где нет ни отдыха, ни разнообразия, ни музыкальной красоты, но царствует лишь одна страшная, утомительная монотонность.

Когда ветер касается струн эоловой арфы, он приводит их все в движение. Небесное же дуновение, проникая в человеческую душу, действует обычно лишь на одну, наиболее расстроенную струну ее… И только действием благодати должно объяснять то, что получают все-таки слушатели некоторую долю пользы из этой бесконечной «неразберихи», которую преподносят им некоторые богословы. Думается, беспристрастный суд присяжных вполне оправдал бы заснувших во время подобной проповеди, убаюкивающей слушателей своим усталым однообразием. N.N. относит сонливость членов одного прихода в Шотландии к плохой вентиляции их храма. Конечно, это очень возможно, но думается, главная причина ее заключается в плохом состоянии вентиляционных путей в горле проповедника. Во имя всего святого прошу я вас, братья, звоните во все колокола вашей колокольни, а не оглушайте слушателей дребезжанием единственного, жалкого, разбитого колокольчика.

Если хотите обратить должное внимание на ваш голос, то остерегайтесь, чтобы не впасть в аффектацию, столь распространенную в настоящее время. Теперь едва ли один из дюжины проповедников говорит «по-человечески», когда стоит на кафедре. И не у одних только протестантов замечается эта аффектация. Аббат Мюллуа говорит: "Везде, на всяком месте мы слышим, как говорят люди. Они говорят и в зале суда, и в парламенте, но на проповеднической кафедре они перестают «говорить». Здесь господствует какая-то особая, неестественная интонация. Подобная манера говорить допускается лишь в храме, и здесь она, к сожалению, обычна; во всяком же другом месте ее не потерпели бы. Что сказали бы о человеке, который вздумал бы заговорить тоном проповедника в гостиной? Разумеется, он возбудил бы лишь смех. Несколько времени назад существовал один надзиратель в Пантеоне, который, объясняя посетителям красоты памятников, впадал в тон наших проповедников, чем и вызывал постоянно веселость своих слушателей, более забавлявшихся его манерой говорить, нежели самим предметом его объяснения. Человек, не умеющий говорить правдивым, натуральным тоном, не должен бы и входить на кафедру. Хотя отсюда-то, по крайней мере, следовало бы изгнать все фальшивое... В наше, полное недоверия время должно бы отказаться от всего ложного. И лучше всего можно излечиться от подобной аффектации, чаще слушая таких монотонных проповедников. Можно получить столь сильное отвращение от их манеры проповедования, что скорее предпочтешь полное молчание, нежели подражание им. С той минуты, как оставит человек правдивость и естественность, он теряет право на доверие к себе и не может также требовать, чтобы его продолжали слушать. "Войдите во все окрестные храмы и капеллы и везде вы увидите, что в большинстве случаев наши проповедники принимают какой-то особо-торжественный, воскресный тон. Они говорят своим обычным голосом у себя дома и везде; но на кафедре у них является совершенно особый голос, так что если и не виновны они в грехе двуязычия, то здесь они буквально двуязычны. Некоторые из совершенно меняются и принимают какой-то должностной вид, едва затворяется за ним дверка кафедры. Подобные проповедники почти могут сказать вместе с фарисеями, что они не таковы, как прочие люди, хотя было бы кощунственно для них благодарить за это Бога. Взойдя на кафедру, они уже более не обыкновенные люди из плоти и крови и говорят уже не по-человечески, но издают какие-то жужжащие звуки, прерываемые возгласами: гм, да... и т. п., и все это для того лишь, чтобы отклонить всякое подозрение, что ты можешь быть вполне естественен и можешь говорить из глубины сердца... Как часто кажется, что не духовная, назначенная для богослужения одежда покрывает оратора, но что это саван, под которым скрывается его настоящая личность, вывеска мертвого, неприличного достоинству проповедника, формализма.

Существует два способа произнесения проповедей, которые вы легко распознаете, так как не раз слыхали их. Один – полный сознания собственного достоинства, так сказать профессорский, напыщенный, высокопарный стиль. Этот способ теперь уже делается более редким, хотя имеет еще многих почитателей. (Здесь составитель этих лекций дал слушателям наглядную пробу, произнеся подобным образом какое-то стихотворение, чего невозможно передать на бумаге.) Когда однажды один почтенный проповедник разводил таким образом свои пары, заметил один человек по средине храма своему соседу, что ему кажется, будто проповедник «проглотил громадную глыбу каши». – «Нет, Фред, – ответил сосед, – он еще не проглотил ее, она еще варится у него во рту!» Я живо представляю себе, как говорил подобным образом Джонсон в Болот-Курте, и очень возможно, что этот торжественный, словно с Олимпа снисшедший тон может нравиться людям, обладающим им по природе. Но вы откажитесь от него навсегда на вашей кафедре. Если он от природы, то нельзя ничего сказать против него. Но если он вызван искусственно, он оскорбляет чувство приличия; и во всяком случае всякое обезьянничанье на церковной кафедре граничит с тяжким преступлением.

Затем есть еще другой способ произнесения проповедей, и прошу вас не смеяться здесь над ним. Это – особая манера проповеди, которая стремится быть очень изысканной, но на деле в высшей степени жеманная, аффектированная, так сказать, бегущая короткими ножками, изломанная до степени полного кривлянья. Я не знаю, как иначе описать ее. Мы все имели счастье слышать подобные проповеди, произносимые фистулой и с невероятной аффектацией. Эти "манеры" многочисленны. Я слышал многие из них, от полновесных проповедей вроде Джонсоновских вплоть до тончайших, полных самого легкого "благородного" шепота; от рева Васанских быков до воздушного лепета зяблика. И мне легко оказалось проследить генеалогическую таблицу, некоторых из этих сотоварищей наших; я узнал, каким образом впервые изобрели они подобные манеры проповедничества. Их генеалогическое древо можно прочесть так: Чик-чирик – сын Шепота, сына Глупца-Жеманника, сына Щеголя, сына Аффектации; или же – Чопорный, сын Грандиоза, сына Великолепа, у которого было много сыновей... Но только поймите меня хорошенько: я не осуждаю даже эти ужасные звукоизлияния, если они естественны. Каждая птица поет по-своему; но ведь в девяти случаях из десяти эти приемы неестественны и искусственны. Я уверен, что они, так сказать, имеют характер Вавилонского столпотворения, а не Иерусалимского наречия, потому что язык "Иерусалима", как ни своеобразен он, звучит одинаково и на кафедре и где бы то ни было в другом месте. Наш друг аффектированной школы, конечно, никогда не слыхал, чтобы кто говорил подобным торжественным тоном в гостиной: "Будьте добры, дайте мне еще чашку чаю; и с сахаром, прошу вас!" Он показался бы очень смешным, если бы сделал это; но почему же в таком случае то, чего нельзя позволить себе в гостиной, допустимо на церковной кафедре? Я утверждаю, что наилучшие звуки, к которым способен человеческий голос, должны быть посвящены евангельской проповеди. И это те звуки, которые дала природа человеку для серьезного собеседования. Иезекииль служил своему Господу наиболее мелодичными звуками, к которым был способен его голос, и Господь сказал ему: "И вот ты для них – как забавный певец с приятным голосом и хорошо играющий" (Иезек.33:32). И хотя и не имело это никакого влияния на жестокое, окаменевшее сердце Израиля, но все же вполне подобало пророку возвещать слово Господне в наилучших звуках своего голоса и наиприятнейшим образом.

Далее, у кого есть какие-либо неприятные для слуха особенности в голосе, тому следует, насколько это возможно, исправить их. (Джон Уэсли говорит: «Остерегайтесь всего особенного, аффектированного в жестикуляции, в произношении или в выговоре».) Я сознаюсь, что этому легче учить, нежели это исполнить. Но в начале своего проповеднического поприща молодые люди могут еще победить эти затруднения. Ведь они, являясь сюда иногда прямо из деревни, часто как бы приносят с собою запахи той или другой местности. И в речи существуют также особые оттенки, особые провинциализмы, которые не трудно узнать. Трудно объяснить причину этого явления, но ведь известно, что в некоторых английских графствах так устроены гортани обитателей, что они представляются как бы закупоренными; в других же их голоса звучат с каким-то неприятным металлическим оттенком. Эти природные особенности голоса могут быть прекрасны на своем месте, но мне они совсем не нравятся. Следует во что бы ни стало стараться освободиться, например, от острых, крикливых, пискливых звуков, а также и от глухого, невнятного выговора, при котором ни одно слово не произносится вполне, а выходит нечто в роде рагу из имен существительных, прилагательных и глаголов. Одинаково непригоден и тот «язык духов» или «привидений», при употреблении которого говорят не шевеля губами, словно чревовещатели. "Гробовой голос хорош для могильщика, а глухое стенание не вызвало еще ни одного Лазаря из гроба. Вернейший способ убить свою речь заключается в том, если говорят горлом, а не ртом. Подобные злоупотребления ужасно наказываются и самою природой; лучше избежать этого наказания самой природы, избегая преступления против нее. Может быть, своевременно также указать здесь на привычку прерывать свою речь частыми возгласами: «гм» и "э", чего также следует тщательно избегать. Надобности в этих возгласах нет ни малейшей, и хотя трудно отучиться от них, все-таки вы, лишь начинающие свое проповедническое служение, должны усердно ратовать против этих рабских цепей. Следует даже заметить еще: когда вы начинаете говорить, открывайте хорошенько рот, потому что очень часто невнятное бормотанье зависит лишь оттого, что ваш рот остается полузакрытым. Не напрасно написал евангелист о Господе: "Он открыл уста свои и поучал их". Шире отворяйте двери, из которых должны исходить столь великие истины. Избегайте, братья, также употреблять нос, как орган слова. Лучшие авторитеты согласны в том, что нос есть только орган обоняния. Было время, когда подобные носовые звуки считались ортодоксальными, но при нашем вырождающемся поколении вы хорошо сделаете, если будете более следовать указанию природы и предоставите рту предназначенную ему работу, не вмешивая в его дело орган обоняния. Если есть какой-либо американец между присутствующими здесь студентами, то да извинит он, что я обращу его особенное внимание на этот пункт. Избегайте также привычки подражать некоторым людям, не могущим произносить букву "р". Бывают иногда люди, одаренные замечательно привлекательным, слегка шепелявящим голосом. Это не может много повредить, если проповедник небольшого роста и симпатичен сам по себе, но может окончательно погубить его, если он наружно мужественен и силен. Я никак не могу представить себе, что пр. Илия нежно шептал свои обличения Ахаву, или ап. Павел приятно звучащим голосом произносил прекрасно подобранные, красивые фразы на главной площади Афин. Мягкий, полный слез взгляд и слегка запинающаяся речь могут быть очень трогательны. Некоторые люди обладают таким настроением от природы и часто находятся в нем. Но совершенно бесполезно для нас – чтобы не сказать более -подражать подобным людям. Говорите так, как учит вас сама природа ваша, и вы поступите вполне правильно; но только чтобы это была природа уже утонченная, а не грубая, необработанная. Демосфен, как вам известно, много работал над своим голосом, а Цицерон, имевший от природы слабое здоровье, даже совершил большое путешествие в Грецию для развития своего ораторского дарования. У нас с вами несравненно важнейшие задачи, нежели у этих древних ораторов, так постараемся же мы не менее их, чтобы успеть и отличиться в нашем деле. «Возьмите у меня все, – сказал Григорий Назианский, – но оставьте мне красноречие, и я не буду сожалеть о тех путешествиях, которые предпринимал я для его изучения».

Говорите всегда так, чтобы все слышали вас. Я знаю одного человека, который весит 200 фунтов. Он должен был бы иметь такой голос, чтобы все издалека слышали его, но который столь постыдно ленив, что его едва слышно в передних рядах его маленького храма. Для чего же существует проповедник, которого никто не может понять? Подобный человек должен был бы хотя бы из скромности уступить свое место другим, более его способным выполнить почетное звание посланника Божия. Некоторые люди говорят достаточно громко, но не достаточно ясно. Их слова цепляются одно за другое. Они словно перепрыгивают друг через друга, проглатывают друг друга. Ясное произношение гораздо важнее подобной гонки на парах. Каждое слово должно иметь свое определенное время, и нельзя искалечивать его или переломать ему ноги в своей поспешности. Очень неприятно слышать тихое, невнятное бормотанье человека, легкие которого видимо созданы для речи громкой, отчетливой. С другой стороны, проповедник может кричать, сколько ему угодно, и все-таки никто хорошо не поймет его, если не сумеет он уравновесить свои слова. Нехорошо говорить слишком медленно. Это может неприятно действовать на некоторых обладающих оживленным темпераментом слушателей. Невозможно с удовольствием слушать человека, употребляющего целый час, чтобы пройти какие-нибудь четверть мили. Одно слово сегодня, а второе – завтра, это – такая пытка, вынести которую способны лишь мученики. Но и слишком спешное изложение, горячность и бушевание речи точно также нельзя извинить. Подобная проповедь может произвести впечатление разве лишь на безумных, потому что она превращает правильно устроенную словесную армию, которую должна представлять собою речь, в какой-то дикий хаос и неминуемо потопляет всякую разумную мысль в целом море звуковых извержений.

Ужасное наказание ведь – слышать проповедника, смешивающего понятия о перспирации (испарение) и инспирации (вдохновение), – проповедника, несущегося, словно испуганная лошадь, которой залез в ухо шершень, несущегося до тех пор, пока не выйдет весь воздух из его легких и поневоле он должен будет остановиться, чтобы передохнуть. Подобный прием есть погрешность против приличия, особенно тяжелая для слушателей, если она повторяется часто... Слушатели вообще не должны замечать, когда переводит дыхание проповедник. Это должно происходить совершенно незаметным для них образом. Неприлично прерывать вследствие чисто природных функций дыхания проповедника.

Не следует и слишком напрягать свои голос при обычной проповеди. Двое или трое из присутствующих здесь не в меру усердных братий буквально раздирают свою грудь совершенно бесполезным криком при проповеди. Их легкие раздражаются и горло воспалено от подобного неистового крика, от которого они, кажется, никаким образом не могут воздержаться. Конечно, хорошо правило: «Взывай громко и не щади», но ведь и другого изречения: «Не делай себе вреда» также не следует забывать. Если ваши прихожане могут расслышать вас, когда вы говорите лишь вполголоса, то не лучше ли поберечь другую половину его к тому времени, когда она может понадобиться? Здесь вполне применимо изречение: «Не будь расточителен, и ты не будешь нуждаться». Обходитесь осторожнее и экономнее с дарованным вам голосом. Не причиняйте вашим слушателям головной боли, когда хотите только разбудить их сердце. Вы хотите предотвратить их, чтобы не заснули они на своих местах; но сообразите, что для этого не требуется же раздирать им уши. «Господь не в буре». И гром вовсе не молния. Никто не услышит лучше оттого, что вы будете стараться кричать возможно громче; напротив, излишний шум оглушает слух, возбуждает эхо или отголосок и значительно уменьшает впечатление проповеди. Приноравливайте ваш голос к вашей аудитории. Если перед вами двадцать тысяч слушателей, напрягите все свои силы и «звоните во вся». Но не делайте этого в здании, где едва могут поместиться 30-40 человек. Когда вхожу я в помещение, где должен проповедовать, невольно начинаю соображать, громко или тихо следует мне говорить, и обычно, произнеся два или три слова, я уже точно знаю, чего мне держаться в данном случае. Если вам удается, чтобы вас слышал человек, сидящий в конце храма, то будьте покойны, те, кто сидят перед вами, хорошо услышат вас, и вам нечего в таком случае напрягать свои силы. Будьте же внимательны и присматривайтесь ко всему хорошенько. Зачем говорить так громко, что будет слышно на улице, где никого нет даже, чтобы и слушать вас? Говорите вы в закрытом помещении или на воздухе, старайтесь лишь о том, чтобы вас слышали самые дальние из присутствующих, и этого совершенно довольно. Здесь следует заметить еще, что должно быть очень осторожным, находясь в комнате больного или слабого, а также и в собраниях, где могут присутствовать подобные люди. В самом деле, ведь усесться у кровати больного и кричать ему в уши: «Господь – мой пастырь» – жестоко. Если вы поступите так необдуманно, то наверное по вашем уходе скажет бедняк своей жене: «О, как разболелась моя голова! Как рад я, что ушел этот почтенный отец! Это чудный псалом, в нем так много успокоительного; но пока он читал его, мне казалось, что блещет молния и гремит гром, я почти оглох»... Знайте, братья, что тихий молитвенный шепот гораздо лучше для больного, нежели «барабанный бой и гром пушечных выстрелов».

Тщательно также соблюдайте правило, чтобы изменять, когда следует, силу голоса. Старое правило гласило: начинать очень тихо, постепенно возвышать голос и к концу говорить громче всего. Разорвите эти правила, они теперь более никуда не годятся и очень неприятны для слушателей. Говорите тихо или громко, как того требует настроение той минуты; откажитесь от всяких искусственных и причудливых правил. Искусственные правила гнусны. М. очень хорошо смеется над ними: «Возбуждайте себя, гремите, беснуйтесь, рыдайте вплоть до пятого слова в третьем предложении десятого параграфа на десятой странице! Как легко это будет! и прежде всего – как натурально!» Один известный проповедник, подражая любимому публикой оратору – который не мог говорить иначе, – начинал всегда свою проповедь таким тихим голосом, что никто не мог ничего понять... Все наклонялись вперед, боясь пропустить что-либо особенно интересное, но все было напрасно: они слышали лишь какое-то невнятное бормотанье. Никто бы не осудил его, если бы он не мог говорить громко, но тут выходило нечто очень странное, так как несколько минут спустя его голос уже потрясал все своды здания... Если не важна была первая половина его проповеди, зачем же тогда произносил он ее? На это нужно ответить следующее: потому что он стремился лишь произвести эффект, впечатление! Он знал, что оратор, употреблявший этот прием, производил весьма сильное впечатление на своих слушателей, и он надеялся достичь того же самого. Если бы вздумал кто из вас прибегать к подобному недостойному приему, я бы пожелал, чтобы он никогда не вступал в это заведение... Говорю вам серьезно, то, что называется эффектом, есть нечто в высшей степени отвратительное, потому что это ложно, искусственно, фальшиво и достойно презрения. Ничего никогда не делайте для достижения подобного эффекта, особенно же презирайте жалкие происки разной мелкоты, стремящейся получить одобрение со стороны слушателей всеми возможными и невозможными способами. С самого начала говорите всегда ясно и внятно. Употребите все усилие, чтобы вступление в проповедь не проговорить вам на воздух. Произносите его смело и завоюйте сразу себе общее внимание вашим тоном. Не начинайте прямо самым сильным голосом, потому что, может быть, вам придется еще усилить его в течение проповеди; но говорите с самого начала ясно. Понижайте голос по временам до внятного шепота. Тихие, задумчивые, торжественные звуки не только приятны для уха, но также хорошо действуют и на сердце слушателей. Не бойтесь употреблять даже низкие тоны, если только вы употребите их с внутреннею силою. Их не менее хорошо услышать, как и громкие ваши возгласы. Вам не нужно говорить непременно громко, чтобы быть услышанными. Маколей говорил об Уильяме Питте: «Его голос, даже когда говорил он шепотом, был ясно слышен в отдаленнейших уголках Нижней Палаты». Очень правильно замечено, что пушка, производящая наиболее шума, не всегда бывает самая дальнобойная. Грохот граненого оружия не производит ни в каком случае сильного шума. Впечатление производит не громкость голоса, но та сила выражения, которая вложена в него. Я убежден, что можно так прошептать, что будет слышно во всех уголках нашей капеллы, и можно точно таким же образом так прокричать, что никто ровно ничего не поймет.

Я бы мог сейчас наглядно представить вам все это, но думаю, что это излишне, так как некоторые из вас, как я думаю, с большим успехом занимаются этим сами. Звуковые волны могут столь быстро вливаться в наш слух, что не произведут должного впечатления на наши слуховые нервы. Чернила необходимы для письма, но, если вы опрокинете чернильницу и обольете бумагу, вы ведь не выразите этим никакой мысли на ней. То же самое происходит и со звуком. Звук есть чернила и необходимо целесообразное применение его, а не бестолковое злоупотребление им для того, чтобы ясно отпечатлеть что-либо в нашем слухе. Если все ваше честолюбие ограничивается лишь стремлением сравняться вашим голосом с голосом Стентора, о котором говорят, что он имел металлические легкие и что его горло превосходило силою пятьдесят человеческих гортаней, то ревите пожалуй так, чтобы быть услышанными в Елисейских полях. Но если желаете вы, чтобы вас поняли земные слушатели и чтобы получили они пользу от вас, то избегайте упрека, что вы "неспособны чересчур громогласны". Вы знаете, конечно, что резкие звуки разносятся дальше всего. Своеобразный крик, употребляемый путешественниками в австралийских пустынях, обязан своею замечательною силой именно этой особенной резкости своей. Колокольчик можно слышать на большем расстоянии, нежели барабан. И что удивительнее всего – чем музыкальнее звук, тем далее проникает он. Игра на фортепиано зависит не от степени удара, но от разумного употребления клавиш. И потому вам следует часто понижать силу вашего голоса и щадить чрез это как слух ваших слушателей, так и ваши собственные легкие. Перепробуйте все методы, от кузнечного молота до детского мяча. Будьте нежны, как зефир, и громки, как буря. Говоря короче, будьте тем, что есть человек в своей обычной речи, когда он говорит естественно, требует горячо, шепчет доверчиво, дружески, умоляет жалобно или объявляет твердо, решительно.

Тотчас после смягчения силы голоса, ставлю я правило, непременно вводите модуляции в тон вашего голоса. Постоянно изменяйте тональность его, изменяйте постоянно вашу мелодию" Употребляйте, так сказать, и бас, и альт, и тенор. Я очень прошу вас: делайте это, как из сожаления к самим себе, а также и к тем, кто вас слушает. Господь милосерд к нам и устроил все так, что наша потребность разнообразия всюду вполне удовлетворяется. Так будем же и мы иметь жалость к нашим ближним и не будем мучить, утомлять их своим однообразием. Ведь это настоящее варварство в продолжение целого получаса долбить барабанную перепонку своих слушателей все одним и тем же тоном. Нельзя придумать более скорого способа свести с ума человека, как посадив ему в ухо беспрерывно жужжащую муху или пчелу. Какое же право имеете вы надеяться на то, что беззащитные жертвы подобных проповедей ваших охотно подчинятся вашей жестокости? Природа с милосердием относится к несчастным жертвам трутня, наводя на них тихий сон, чтобы не так чувствовали они свои мучения. Но вам это вовсе не желательно, так не проповедуйте же слишком однообразно. Как мало сознают проповедники, что такое однообразие нагоняет лишь сон! Я думаю, что упреки, сыпавшиеся на нас в газетах, большею частью справедливы. Там писали: "Мы все знаем, что журчание ручья, шум морского прибоя, стоны горного ветра в ветвях сосен и жалобное воркованье дикого голубя действует снотворным и вместе освежающим образом на слушателя. Мы далеки от того, чтобы утверждать, что голос нашего сегодняшнего проповедника-богослова хотя бы малейшим образом напоминал эти сладкие приятные звуки; но действие его было совершенно тождественное и лишь немного могли противостоять снотворному влиянию подобной проповеди. Любопытно то обстоятельство, что и усердные проповедники лишь изредка говорят о проповеди, «разбудившей» их слушателей; это показывает, что громадное большинство их проповедей имеют положительно наркотическое действие. А ведь очень плохо, если слушателю приходится выбирать одно из двух: текст требует духовного бодрствования, а проповедь говорит: приятного сна!

Как ни мелодичен ваш голос, но если вы будете говорить монотонно, то ваши слушатели скоро заметят, что издали вас слушать приятнее, нежели вблизи. Во имя человечества оставьте этот ваш неблагодарный проповеднический тон и говорите разумно. Если же и это не убеждает вас, то все-таки я считаю это столь важным, что скажу вам еще: если не хотите вы последовать моему совету хотя бы из жалости к вашим слушателям, то сделайте это тогда из сожаления к себе самим. И вот почему за всяким преступлением, как против естественных так и против нравственных законов, тотчас же следует и наказание. Дурная привычка монотонного чтения часто влечет за собою ту опасную болезнь, которая обозначается именем ***. Хотите испортить ваше горло, ваш голос, вы скоро можете это исполнить. Но если вы хотите сохранить их здоровыми, то обратите внимание на мои советы. Я часто сравнивал здесь голос с барабаном. Если бы барабанщик стал ударять все по одному месту на своем инструменте, то он лишь прорвал бы кожу на этом месте. И конечно, гораздо дольше прослужит барабан, если удары будут падать поочередно на всю кожу его! То же самое бывает и с человеческим голосом. Если будете вы издавать всегда один и тот, же тон, вы повредите какое-либо место в вашем горле, и последствием этого может быть катар дыхательного горла. Я слыхал от врачей, что бронхит у диссидентов отличается от этой болезни у духовенства англиканской церкви. Церковный * проповеднический тон в Англии, очень любимый там, имеет в себе нечто ходульное, словно целая колокольня засела в горле проповедника. Этот прием считается самым величественным, аристократическим, богословским, наиболее соответствующим званию пастора, сверхъестественным, сверхчеловеческим... Кому не знакома священная манера произнесения слов: «Мои дорогие братья. Писание в разных местах увещевает нас?» Эти слова, словно колокол, до сих пор звучат в моих ушах. Если человек, говорящий столь неестественно, не получит себе бронхита или какой другой болезни, то я скажу тогда, что это, вероятно, вследствие какого-либо особого непонятного для нас милосердия Божия... О подобных приемах нонконформистов я уже говорил вам, и они, думаю я, сами виновны в том, если ослабеют их дыхательные органы, если умолкнут и сойдут в могилу их дорогие проповедники.

Чтобы представить вам защитника моего взгляда, – я приведу вам свидетельство N. N , знаменитого трагика, мнение которого тем ценнее, что он рассматривает этот предмет совершенно беспристрастно и притом руководясь собственным опытом. Он говорит "Ослабление дыхательных путей является обычно не столько вследствие напряжения этих органов, сколько вследствие того способа, которым это напряжение производится: то есть не от долгого и громкого разговора, но от изменения природного голоса. Я не знаю, поймут ли, что я хочу сказать: но между 10 000 людей едва ли найдется один, говорящий в собрании своим натуральным голосом. И особенно это заметно на церковной кафедре. Я уверен, что ослабление дыхательных путей происходит от насильственного напряжения при разговоре неестественным голосом, вследствие чего является сильное воспаление и часто даже нагноение их. Целодневное занятие в храме в этом отношении есть ничто в сравнении с изображением какой-нибудь главной Шекспировской роли на сцене. Нельзя сравнить с ними и наиблестящие образцы ораторского искусства наших государственных людей в парламенте. И я вполне уверен, что болезнь, называемая «проповеднической охриплостью», большею частью зависит от неправильных приемов их речи. Я знал многих товарищей моих по сцене, страдавших этим недугом, но я не думаю, чтобы им страдали люди, выдающиеся своим талантом в нашем искусстве". Актеры и адвокаты тоже должны часто напрягать свой голос, но ведь ничего не слышно о подобной хронической «охриплости» их, и, конечно, это потому, что они не так нерадиво служат публике, как проповедники – своему Господу. Доктор медицины N.N. в своем популярном сочинении о «горловых и легочных болезнях» очень умно говорит: «Из всего сказанного выше о физиологии голосовых органов следует, что постоянный разговор в одном и том же тоне действует гораздо утомительнее, нежели при постоянных изменениях в интонации, так как в первом случае занят только один мускул, или один класс мускулов, а во втором работает вся система их. Точно таким же образом, если протянет человеку руку и будет держать ее 5-10 минут под прямым углом, он скоро устанет, потому что у него напряжена лишь одна часть мускулов; между тем как та же самая рука его может работать целый день, если работа распространяется на всю мускульную систему. И потому, если духовное лицо во время богослужения и поет, и говорит, и читает все в одном тоне, то можно быть уверенным, что он в десять раз более напрягает свое сухожилие, нежели это полезно».