Текст книги "История Англии для юных"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

Герцог Йоркский все больше и больше утрачивал народную любовь, а герцог Монмут все больше и больше обретал ее. Со стороны последнего было бы скромнее не голосовать за обновленный билль, лишавший Якова права престолонаследия, но он проголосовал, к большому удовольствию короля, обожавшего посвдеть в палате лордов у очага и послушать дебаты, которые, по его словам, были занимательней любого представления. Палата общин приняла билль большинством, и лорд Рассел, один из виднейших протестантских лидеров, передал его в палату лордов. Там билль отвергли, в основном усилиями епископов, оказавших услугу королю, и страх перед католическим заговором вспыхнул вновь. И еще одна попытка устроить заговор состоялась, предпринял ее недавний обитатель Ньюгейтской тюрьмы по имени Дэерфилд, а так называемый «Заговор мучной бочки» приобрел большую известность, чем заслуживал. Этого заключенного выцарапала из Ньюгейта католичка миссис Целльер, сиделка, он тоже обратился в католичество и притворился, будто узнал о том, что пресвитериане собираются лишить короля жизни. У герцога Йоркского, ненавидевшего пресвитериан, отвечавших ему тем же, сердце запрыгало от радости. Он дал Дэнжерфилду двадцать гиней и отправил его к своему брату королю. Однако Дэнжерфилд передумал и снова обосновался в Ньюгейте, огорошив герцога неожиданным признанием, что католическая сиделка вбила ему в голову ложь, а он на самом деле точно знает про католический заговор против короля. Доказательство этому можно найти в бумагах, спрятанных в бочке с мукой в доме миссис Целльер. В этой самой бочке, давшей название заговору, бумаги и нашлись, так как Дэнжерфилд их туда положил. Суд сиделку оправдал, и на том все закончилось.

Лорд Ашли из «Кабального совета», ныне лорд Шефтсбери, был яростным противником герцога Йоркского как преемника короля. Палата общин пришла в волнение, – как мы можем догадаться, заподозрив короля в сговоре французским королем, – и еще упорнее стояла за лишение его права престолонаследия и точила зубы на всех католиков. Злоба застилала ей глаза, как ни горько мне в этом признаваться, и почтенного лорда Стаффорда, семидесятилетнего знатного католика, обвинили в покушении на жизнь короля. Свидетельствовали против него все тот же презренный Оутс и еще две птицы того же полета. Стаффорда признали виновным по обвинению столь же нелепому, сколь и ложному, и обезглавили на Тауэр-Хилле. Поднявшись на эшафот, он обратился к людям, испытывавшим к нему враждебность, уверил их в своей невиновности и несправедливости приговора, пробудил к себе сочувствие, и они сказали: «Мы верим вам, милорд. Благослови вас Господь, милорд!»

Палата общин отказалась давать королю деньги, пока тот не согласится утвердить билль о лишении права престолонаследия, но он ее и в грош не ставил, а деньги мог получить и получал от своего хозяина, короля Франции. Созвав парламент в Оксфорде, король обставил свою поездку туда как настоящий спектакль, вооружившись и приняв меры предосторожности, будто был на волосок от смерти, и тогда противники его тоже вооружились и обеспечили себе охрану, якобы из страха перед папистами, которых было немало среди королевской стражи. Между тем билль о праве на престолонаследие обсуждался с такой нешуточной настойчивостью, что король сунул впопыхах корону и мантию в портшез, следом запрыгнул туда сам, поспешил в палату лордов и разогнал парламент. После этого он умчался домой, и члены парламента тоже со всех ног понеслись домой.

Герцог Йоркский осел в то время в Шотландии и по закону, лишавшему католиков доверия общества, не имел права занимать никакую должность. Тем не менее он был открыто назначен представителем короля в Шотландии и там потешил свою холодную и мстительную душу, руководя зверской расправой над ковенантерами. Двоим священникам, Камерону и Каргилу, удалось спастись после сражения у Босуэлского моста, они вернулись в Шотландию и снова подняли на борьбу несчастных, но все таких же отважных и стойких ковенантеров, которых стали теперь называть камеронианцами. Камерон, не таясь, называл короля лживым тираном, и бедным его последователям нечего было надеяться на пощаду, после того как он пал в бою. Герцог Йоркский, питавший особую слабость к «Сапогу» и получавший редкое наслаждение, используя его, предложил сохранить кое-кому из камеронианцев жизнь, если они крикнут на эшафоте: «Боже, храни короля!» Но их родственников, друзей и соседей пытали и убивали такими варварскими способами в это веселое царствование, что они выбрали смерть и умерли. Затем герцог получил от своего веселого братца разрешение созвать в Шотлавдии парламент, который сперва принял законы, защищавшие протестантскую веру от папизма, а затем предательски объявил, что никто не может и не должен лишать права престолонаследия герцога-паписта. После столь двуличного вступления парламент сделал торжественное заявление, которое нельзя было понять: оставалось только принять как должное, что вера герцога – законная вера. Граф Аргайл, за отказ одобрить любые не согласующиеся с протестантской религией и его убеждениями перемены, как в церкви, так и в государстве, предстал по обвинению в государственной измене перед шотландским судом под председательством маркиза Монтроза и был признан виновным. В тот раз он избежал виселицы, скрывшись под видом пажа в свите своей дочери леди Софи Ливдсей. Некоторые члены шотландского совета настаивали на том, чтобы прогнать эту даму кнутом по улицам Эдинбурга. Но такое наказание показалось чрезмерным даже самому герцогу, и он повел себя по-мужски (что случалось редко), заметив, что у англичан не принято так обращаться с дамами. В те веселые времена шотландские подхалимы отличались столь же навязчивой услужливостью, что и английские.

Уладив эти мелкие дела, герцог возвратился в Англию и вскоре занял вновь свое место в совете и должность лорда Адмиралтейства – и все это при попустительстве брата и с нескрываемым пренебрежением к закону. Страна бы ничего не потеряла, если бы он утонул, когда корабль, на котором он отправился в Шотландию за семьей, сел на песчаную мель и утянул на дно две сотни душ, находившихся на борту. Но герцог удрал на лодке вместе с несколькими друзьями, а моряки были так отважны и великодушны, что трижды поприветствовали его криками, увидев, как он уплывает, хотя всем им суждено было погибнуть.

Веселый Монарх, избавившись от своего парламента, поспешил проявить себя деспотом. У него хватило жестокости казнить Оливера Планкета, епископа Армы, на основании ложного обвинения в попытке установить там папскую власть с помощью французской армии, – то есть в том, что сам царствующий предатель пытался осуществить дома. Король, хоть и безуспешно, но пробовал разорить лорда Шефтсбери и хотел прибрать к рукам корпорации по всей стране: в случае удачи он бы получил суда присяжньх, какие были нужны ему вынесения предвзятых приговоров, и вернул в парламент, кого захочет. Только в такие веселые времена верховным судьей суда Королевской Скамьи мог стать спившийся разбойник по фамилии Джефрис: краснорожее, обрюзгшее, разжиревшее чудовище, хрипящее и рычащее, таило внутри столько злобы, что было непонятно, как она там умещается. Этот Джефрис был самым большим любимцем Веселого Монарха, и в знак своего восхищения тот подарил ему перстень со своего пальца, который люди назвали «Кровавым камнем» судьи Джефриса. Судью-то король и натравил на все корпорации, начиная с лондонской, велев запугать их, или, по изящному выражению самого Джефриса, «прижать к ногтю». И он так расстарался, что вскоре все они, за исключением Оксфордского университета, проявившего себя достойным и неприступным, стали самыми ничтожными и подхалимскими учреждениями в королевстве.

После роспуска парламента лорд Шефтсбери (он, правда, быстро скончался из-за королевской травли), лорд Уильям Рассел, герцог Монмут, лорд Говард, лорд Джерси, Алджернон Сидни, Джон Хэмден (внук великого Хэмдена) и еще несколько человек стали собираться вместе и обсуждать свои возмо: жные действия в случае успеха папистского заговора короля. Лорд Шефтсбери, будучи самым непримиримым в этой компании, посвятил в тайну еще двух непримиримых людей – Рамси, бывшего солдата республиканской армии, и Уэста, юриста. Эти двое были знакомы со старым кромвелевским служакой по фамилии Рамболд, который женился на вдове солодовника и стал владельцем дома под названием «Рай-Хаус», стоявшего на отшибе неподалеку от Ходдесдона, в Хартфордшире. Рамболд уверил их, что этот его дом просто создан для того, чтобы выстрелить из него в короля, который часто ездит мимо в Ньюмаркет и обратно. Идею одобрили, и взялись за дело. Но кто-то из своих донес, и всех четверых вместе с Шепердом, виноторговцем, лордом Расселом, Алджерноном Сидни, лордом Эссексом, лордом Говардом и Хэмденом арестовали.

Лорд Рассел легко мог совершить побег, но отверг такую возможность, будучи ни в чем не виновен, лорд Эссекс мог легко совершить побег, но и он отверг такую возможность, – его исчезновение могло навредить лорду Расселу. Но лорд Эссекс терзался, думая о том, что это он, вопреки желанию лорда Рассела, привел в их совет лорда Говарда, ставшего презренным предателем. Мысли эти так его замучили, что он убил себя до того, как в Олд-Бейли начался суд над лордом Расселом.

Лорд Рассел отлично знал, что у него нет никакой надежды, он всегда мужественно защищал протестантскую веру от двух изолгавшихся братцев: того, что сидел на троне, и того, что стоял поодаль. Жена лорда Рассела, превосходная благороднейшая женщина, во время суда помогала ему как секретарь, утешала его в тюрьме и ужинала с ним вечером накануне казни, и имя ее запомнится навеки благодаря ее любви, добродетели и преданности. Разумеется, лорда Рассела признали виновным и постановили отсечь ему голову на Линкольнз-Инн-Филдз, в нескольких ярдах от его собственного дома. Он повидал перед смертью детей, а жена оставалась с ним до десяти вечера, и когда они разлучились в последний раз на этой земле, он, поцеловав ее много раз на прощанье, вспоминал в тюрьме о ее доброте. Услыхав, что хлынул дождь, лорд Рассел тихо заметил: «Такой ливень испортит завтрашнее представление – скучно будет смотреть его в плохую погоду». В полночь он лег спать и проспал до четырех, когда слуга разбудил его, но он задремал снова и не проснулся, пока него готовили одежду. К эшафоту он отправился в собственном экипаже вместе с двумя священниками – Тилотсоном и Барнетом и всю дорогу негромко напевал псалмы. Был он так спокоен и сдержан, будто выехал на заурядную прогулку. Сказав, что ему странно видеть такую огромную толпу, лорд Рассел положил голову на плаху, словно на подушку у себя на кровати, и со второго удара она отлетела. Его благородная жена даже в этот миг хлопотала ради него: она напечатала и распространила его предсмертные слова, которые он записал и передал ей. И от слов этих у всех честных англичан в жилах закипала кровь.

В этот же день отличился Оксфордский университет: сделав вид, что поверил в справедливость приговора, вынесенного лорду Расселу, он назвал короля в одной бумаге «Дыханием жизни» и «Помазанником Божьим». Бумагу парламент впоследствии поручил сжечь городскому палачу, о чем я сожалею, поскольку предпочел бы, чтобы она висела под стеклом в рамке где-нибудь в общественном месте как напоминание о низости и в назидание человечеству.

Жена лорда Рассела во время суда помогала ему как секретарь

Следом начался суд над Алджерноном Сидни, и Джефрис восседал там, точно раздувшаяся, готовая лопнуть от злости темно-красная лягушка.

– Я молю Всевышнего, мистер Сидни, – сказал после объявления приговора верховный судья веселого королевства, – позаботиться о вашем душевном состоянии, потому что вижу, вы не готовы к уходу в мир иной.

– Милорд, – отвечал узник, решительно вытягивая вперед руку, – пощупайте мой пульс, и вы узнаете, взволнован ли я. Слава Богу, я никогда не чувствовал себя бодрее, чем сейчас.

Алджернона Сидни казнили на Тауэр-Хилле седьмого декабря 1683 года. Умер он геройски и, говоря его словами: «За благородное дело, которому был предан с юных лет, чудесным образом осененное частым присутствием Господа».

Герцог Йлок с досадой смотрел, как его племянник, герцог Монмут разъезжает по стране, словно сам король, участвует в народных забавах, крестинах, прикасается к детям, чтобы уберечь их от золотухи, и даже исцеляет страждущих, гладя их лица, хотя, боюсь, пользы он им приносил столько же, сколько любой из тех, кто носил на голове корону. Отец заставил герцога Монмута написать письмо с признанием, что он принимал участие в заговоре, стоившем лорду Расселу головы, и герцог, будучи человеком слабохарактерным, написал письмо, потом усовестился и забрал назад. За это его выслали в Нидерланды, но вскоре он вернулся и имел с отцом разговор, о котором не знал герцог Йоркский. Казалось, Веселый Монарх вновь благоволит к сыну, а не к герцогу Йоркскому, но тут смерть замаячила в веселых галереях Уайтхолла и привела в непередаваемое замешательство распутных господ и бесстыжих дам.

В понедельник, второго февраля 1685 года, веселого пенсионера и слугу короля Франции разбил паралич. К среде состояние его сделалось безнадежным, а в четверг ему об этом сообщили. Король не согласился принять причастие от епископа Батского, протестанта, и герцог Йоркский, велев всем удалиться от одра, шепотом спросил у брата, не прислать ли тому католического священника. Король ответил: «Ради Бога, брат, прошу тебя!» Герцог тайком провел по черной лестнице человека по фамилии Хадлстон, в парике и плаще. Это был священник, который спас когда-то королю жизнь после бритвы при Вустере, и герцог Йоркский сказал брату, что достойный господин в парике спас некогда его тело и явился теперь спасти душу.

Веселый Монарх прожил эту ночь и скончался назавтра около полудня, в пятницу, шестого. Напоследок он произнес две человечные фразы, и они стоят того, чтобы их запомнить. Королева послала к королю сказать, что плохое самочувствие мешает ей находиться при нем, и она просит у него прощения, и он ответил: «Несчастная женщина, она просит прощения у меня! Это я прошу у нее прощения от всей души. Так ей и передайте». И еще он сказал, вспомнив о Нелл Гвин: «Не дайте бедняжке Нелли голодать».

Умер он на пятьдесят пятом году жизни и на двадцать пятом своего правления.

Глава ХХХVІ. Англия при Якове Втором (1685 г. – 1688 г.)

Король Яков Второй был личностью настолько неприятной, что даже большинству историков его брат Карл кажется в сравнении с ним просто душкой. Единственная цель короткого правления Якова заключалась в том, чтобы восстановить в Англии католическую религию. И он преследовал ее с таким глупым упорством, что его карьера очень скоро пришла к концу.

Первым долгом Яков уверил свой совет, что будет стараться сохранить утвержденное законом управление церковью и государством и не оставит церковь своим попечением и поддержкой. Эта прекрасная речь вызвала в обществе бурю восторга. О нерушимости слова короля кричали с трибун и подмостков доверчивые люди, не подозревавшие о том, что он создал тайный Католический совет, одним из главных членов которого был коварный иезуит отец Петр. Со слезами радости на глазах Яков принял первые пятьсот тысяч ливров пенсии, назначенной ему королем Франции. Однако, соединяя в своем презренном нутре подлость и надменность, он всегда рьяно отмежевывался от французского короля, чьи денежки прикарманивал. Поскольку парламент – несмотря на публикацию Яковом двух статей в пользу папства (я думаю, никакой пользы ему не принесших), написанных покойным королем и найденных в его шкатулке, и демонстративное посещение им мессы, – был очень подобострастен и пообещал ему большую сумму денег, он начал свое правление с уверенностью, что может делать все, что ему заблагорассудится, и с решимостью это делать.

Прежде чем мы перейдем к основным событиям царствования Якова, давайте покончим с Титусом Оутсом. Его судили за лжесвидетельство спустя две недели после коронации и приговорили к уплате огромного штрафа, двухразовому стоянию у позорного столба, прогону плетьми от Олдгейта до Ньюгейта и через два дня – от Ньюгейта до Тайберна, а также к ежегодному пятиразовому стоянию у позорного столба – пожизненно. Мошенник действительно понес это ужасное наказание. Поскольку после первого бичевания он не мог стоять, от Ньюгейта до Тайберна его везли на тележке и одновременно охаживали кнутом. Прохвост оказался до того вынослив, что не умер от этой пытки, но дожил до прощения и вознаграждения, хотя веры ему больше ни в чем не было. Дэерфилду, второму уцелевшему участнику шайки, такого счастья не выпало. Бичевание от Ньюгейта до Тайберна почти вышибло из него дух, а тут еще свирепый барристер Грейз-Инна взял и ткнул ему в глаз своей тростью, чем его доконал. За эту проделку свирепого барристера Грейз-Инна заслуженно привлекли к суду и казнили.

Едва Яков взошел на трон, Аргайл и Монмут поехали из Брюсселя в Роттердам и посетили там сборище шотландских изгнанников, чтобы договориться о том, как поднимать восстание в Англии. было условлено, что Аргайл высадится в Шотландии, а Монмут в Англии, и что с Аргайлом в качестве доверенных лиц отправятся два англичанина, а с герцогом Монмутским – два шотландца.

Яков Второй. С портрета работы Питера Лели

Аргайл начал действовать первым. Но поскольку двое из его сторонников попались на Оркнейских островах, правительство узнало о его намерениях и, приняв решительные меры, не дало ему поднять более двух-трех тысяч горцев, хотя с верными гонцами он посылал от клана к клану и от ущелья к ущелью огненный крест – так созывали тогда этих воинственных мужчин их вожди. Когда Аргайл со своим маленьким войском подходил к Глазго, он был предан кем-то из окружения, схвачен и отвезен со связанными за спиной руками в его родную тюрьму в Эдинбургском замке. Яков приказал казнить Аргайла в течение трех дней по старому, постыдно несправедливому приговору и вроде бы настаивал, чтобы на ноги ему надели его любимый «Сапог». Однако «Сапог» не надевался. Маркизу просто отсекли голову и наткнули ее на кол на крыше Эдинбургской тюрьмы. Один из двух доверенных людей Аргайла – знакомый нам солдат Рамболд, хозяин «Рай-Хауса» – был тяжело ранен, и через несколько дней после того, как маркиз с великим мужеством при-смерть, его поставит перед судом, чтобы он часом не помер и не разочаровал короля. Рамболд тоже был казнен, хотя защищался с огромным достоинством и говорил, что не верит, что Господь создал почти все человечество того, чтобы оно ходило под седлом и с удилами во рту и погонялось единицами, специально обутыми в ботфорты со шпорами, – в чем я совершенно с согласен.

Герцог Монмутский, отстав от своего друга – отчасти из-за дел, а отчасти из-за безделья – на пять-шесть недель, высадился в Лайме, в Дорсете. Его правой рукой был бесталанный вельможа по имени лорд Грей Уэркский, способный в одиночку загубить и менее безнадежное предприятие. Герцог тут же установил на рыночной площади свой стяг и объявил короля тираном и папским прихвостнем и еще бог знает кем, обвиняя его не только в совершенных им злодеяниях, каковых было достаточно, но и в том, чего ни он, ни кто-либо другой не совершал, например, в поджоге Лондона и отравлении покойного короля. Собрав таким образом около четырех тысяч человек, Монмут повел их в Тонтон, где жило много протестантов-диссентеров, находившихся в сильных контрах с католиками. Здесь и богатые и бедные встречали его с ликованием. Когда он проходил маршем по улицам, женщины приветственно махали ему платочками из каждого окна, к ногам его летели цветы, и все похвалы и почести, какие только может изобрести ум человеческий, сыпались на него как из рога изобилия. Средь многих прочих вперед вышли двадцать юных девушек, в своих лучших платьях и в расцвете красоты, и преподнесли ему Библию, раскрашенную их собственными прелестными ручками, вместе с кучей других подарков.

Воодушевленный этим поклонением, Монмут провозгласил себя королем и направился в Бриджуотер. Но тут его уже поджидали правительственные войска под командованием графа Фивершема. Обнаружив, что сильных друзей у него раз-два и обчелся, он совершенно пал духом и начал подумывать о том, чтобы распустить армию и попробовать улизнуть. Однако по настоянию бесталанного лорда Грея бьио решено напасть ночью на королевскую армию, стоявшую лагерем на краю болота под названием Седжмур. Конницей предводительствовал все тот же бесталанный лорд, отвагой не отличавшийся. Он спасовал чуть ли не перед первым препятствием, каковым оказалась глубокая канава, и хотя бедные крестьяне, пошедшие за Монмутом, храбро сражались косами, вилами и всевозможными дрекольями, они были быстро рассеяны вымуштрованными солдатами и разбежались кто куда. В царящей неразберихе никто не заметил, когда скрылся сам герцог Монмутский. Бесталанного лорда Грея поймали рано поутру, а затем был схвачен другой их соратник, который признался, что расстался с герцогом всего несколько часов назад. После тщательных поисков Монмута нашли в овражке под ворохом мха и крапивы, переодетого в крестьянское тряпье, с горстью гороховых стручков в кармане, которые он сорвал в поле, чтобы съесть. При нем оказались еще несколько бумаг и тетрадок, причем одна из последних представляла собою странную смесь переписанных его рукой заклинаний, песен, рецептов и молитв. Монмут бьл окончательно сломлен. Он написал королю униженное письмо, умоляя принять его и выслушать. Когда герцога привезли в Ловдон и поставили связанного перед королем, он пополз к нему на колеи пресмыкался перед ним, как только мог. Никогда никого не прощавший и не миловавший, Яков менее всего расположен был жалеть автора Лаймской прокламации, поэтому он велел просителю готовиться к смерти.

Пятнадцатого июля 1685 года этот несчастный народный любимец был выведен на Тауэр-Хилл. Толпа собралась огромная и крыши всех окружающих домов пестрели зеваками. В Тауэре Монмут простился со своей женой – дочерью герцога Бэклу – и много говорил о даме, гораздо более им любимой, – леди Хэрриет Уэнтворт, – которая была последней, о ком он вспоминал перед концом. Прежде чем положить голову на плаху, он ощупал лезвие топора и высказал опасение, что оно недостаточно остро и что топор недостаточно тяжел. На возражение палача, что топор такой, какой надо, герцог сказал: «Прошу вас постараться разделать меня более ловко, чем вы разделали милорда Рассела». Палач, у которого от этих слов затряслись руки, первым ударом только рассек ему шею. Тогда герцог Монмутский приподнял голову и с укоризной взглянул своему мучителю в лицо. Палач нанес второй удар, потом третий, а потом бросил топор и завопил диким голосом, что не может закончить эту работу. Однако шерифы припугнули его тем, что сделают с ним самим, если он ее не закончит, и мастер заплечных дел опять поднял топор и ударил в четвертый и пятый раз. В конце концов злосчастная голова отвалилась, и герцог Монмутский отошел в мир иной на тридцать шестом году своей жизни. Он сочетал в себе изысканный аристократизм со многими любезными народу качествами и снискал большую симпатию добросердечных англичан.

Монмут пополз к королю на коленях и пресмыкался перед ним, как только мог

Террор, которым правительство ответило на мятеж Монмута, – чернейшая и прискорбнейшая страница английской истории. Казалось бы, неумолимый король мог бы удовлетвориться тем, что бедные крестьяне сильно побиты и разогнаны, а их вожди схвачены. Так нет же. Он напустил на них, в числе прочих невыносимых чудовищ, полковника Керка, который воевал против мавров и чьи солдаты (прозванные в народе Керковыми агнцами, потому что у них на флаге красовался агнец – эмблема христианства) были достойны своего предводителя. Зверства, совершавшиеся этими дьяволами в человечьем обличье, слишком пугающи, чтобы о них здесь рассказывать. Достаточно заметить, что они безжалостно убивали, грабили и разоряли селян, заставляя их покупать прощение ценой всего, чем они жили, а одно из любимейших развлечений Керка состояло в том, чтобы, сидя со своими офицерами за обеденным столом и поднимая бокал за здоровье короля, любоваться, как за окном вешают пленников. Когда же ноги несчастных дергались в предсмертных конвульсиях, он обычно божился, что у них будет музыка для танцев, и приказывал бить в барабаны и дудеть в трубы. Презренный король, оценив эти услуги, передал Керку, что «весьма доволен его деятельностью». Но более всего радовала короля деятельность Джефриса, новоиспеченного пэра, который отправился на запад еще с четырьмя судьями, чтобы судить тех, кто предположительно принимал хоть какое-то участие в мятеже. Король в шутку называл ее «Джефрисовой кампанией». Местным же жителям она по сей день памятна как Кровавое судилище.

Судилище началось в Винчестере, где бедную глухую старую леди, миссис Лисию Лайл, вдову одного из судей Карла Первого (убитого за границей какими-то роялистами), обвинили в том, что она укрывала у себя двух беглецов из-под Седмура. Три раза судьи отказывались признать ее виновной, пока Джефрис угрозами не вырвал у них несправедливый приговор. Когда они его вынесли, пэр сказал: «Джентльмены, если бы я был одним из вас, а она была моей матерью, я бы ее осудил» – в чем у меня не возникает ни малейшего сомнения. Джефрис постановил сжечь старушку заживо в тот же день. По ходатайству соборного причта и кого-то еще она была обезглавлена через неделю. В знак высочайшего одобрения король назначил Джефриса лордом-канцлером, после чего тот посетил города Дорчестер, Эксетер, Тонтон и Уэлс. Когда читаешь о вопиющей предвзятости и бесчеловечности этого зверя, удивляешься, как это никто не пристукнул его на судейском месте. Ему было достаточно доноса какого-нибудь недоброжелателя, чтобы обвинить любого мужчину или женщину в государственной измене. Одного бедолагу, попытавшегося оправдаться, он велел немедленно вывести из зала суда и повесить, и это до того напугало всех узников, что они в большинстве своем тут же признавали себя виновными. Только в Дорчестере в течение нескольких дней Джефрис повесил восемьдесят человек, а сколько народу было высечено плетьми, выслано, заключено в тюрьму и продано в рабство – счесть невозможно. Всего он казнил там двести пятьдесят или триста человек.

Волна казней прокатилась по тридцати шести городам и селам, сметая друзей и соседей осужденных. их тела рубились на куски, вываривались в котлах с кипящей смолой и дегтем и развешивались по обочинам дорог, на улицах и даже у церквей. Вид и запах человеческих голов и конечностей, шипение и бульканье адских котлов и слезы и ужас людей не поддаются описанию. К одному крестьянину, которого заставили мешать черное варево, навеки прилипло прозвище «Том Кашевар». А палача с тех пор всегда называли Джеком Кетчем, потому что человек с таким именем вешал и вешал с утра до ночи, привода в исполнение приговоры Джефриса. Вы много услышите об ужасах Великой французской революции. Они были, что и говорить! Но насколько мне известно, обезумевший французский народ в то кошмарное время творил дела не более страшные, чем те, что творил верховный судья Англии с явного одобрения английского короля во время Кровавого судилища.

И даже это еще не все. Джефрис так же любил умножать свои денежки, как несчастия других, и оптом продавал помилования, чтобы набить себе карманы. Как-то раз король приказал отдать тысячу узников своим фаворитам, чтобы они тоже могли поторговать помилованиями. Юные девушки из Тонтона, преподносившие Библию, достались фрейлинам двора, которые сорвали с этих милых созданий немалый куш. В разгар Кровавого судилища король развлекался скачками на том самом месте, где была казнена миссис Лайл. Назлодействовавшись и вернувшись домой, Джефрис удостоился особой похвалы в Королевской газете. Когда же король узнал, что от пьянства и злости судья тяжко занемог, его одиозное величество заметил, что второго такого человека нелегко сыскать в Англии. В довершение всего прежний шериф Лондона по имени Корниш был предан гнусному суду и повешен рядом с собственным домом за то, что, по показаниям Рамси, – которые сам этот негодяй признал противоречащими тем, что он дал на суде лорда Рассела, – якобы присутствовал на сборищах в «Рай-Хаусе». И в тот же самый день достойная вдова Элизабет Гонт была сожжена заживо на Тайберне за то, что приютила несчастного, впоследствии выступившего против нее свидетелем. Она своими руками разложила вокруг себя хворост, чтобы ее скорее охватило пламя, и с последним вздохом выкрикнула, что следовала священному завету Спасителя привечать отверженного и не предавать скитальца.

После всех этих вешаний, обезглавливаний, сжиганий, варений, калечений, выставлений на позорище, ограблений, высылок и продаж в рабство своих несчастных подданных король, натурально, вообразил, что ему позволено выкидывать любые фокусы. Поэтому он начал в срочном порядке менять в стране религию, и вот что он предпринимал.

Перво-наперво Яков попытался похерить так называемый «Тест-акт» (закон, запрещавший католикам занимать государственные должности), пользуясь своей властью освобождать от наказаний. Он попробовал вмешаться в одном случае, и поскольку одиннадцать судей из двенадцати решили дело в его пользу, он вступился сразу за трех наставников Юниверсити-Колледжа в Оксфорде, переметнувшихся к папистам, и оставил их на службе. Он возродил ненавистную Церковную комиссию, чтобы избавиться от Комптона, епископа Лондонского, мужественно ему противостоявшего. Он упрашивал папу осчастливить Англию назначением туда своего нунция, коего папа (тогда им был человек весьма трезвый) с неохотой прислал. Он при всякой возможности выводил к народу отца Петра. Он содействовал основанию в Лондоне нескольких монастырей. Он радовался, что улицы и даже двор кишат монахами в разноцветных сутанах разных орденов. Он постоянно занимался обращением окружавших его протестантов в католиков. Он вел приватные беседы, которые называл «шептушками», с членами парламента, занимавшими государственные посты, стараясь добиться от них одобрения своих замыслов. Упорствовавших смещали, или они уходили сами, и их места отдались католикам. Всеми имевшимися в его распоряжении средствами он вытеснял из армии офицеров-протестантов и также заменял их католиками. Он пытался проделывать то же самое с муниципалитетами и еще (хотя не столь успешно) с лордами-лейтенантами графств. острастки народа он держал пятнадцатитысячную армию на Хаунсло-Хит, где в генеральской палатке открыто служилась месса и среди солдат шныряли попы, убеждая их переходить в католицизм. За распространение письма, призывавшего этих людей хранить верность своей религии, протестантского священника Джонсона, капеллана покойного лорда Рассела, приговорили к трехразовому стоянию у позорного столба и даже прогнали плетьми от Ньюгейта до Тайберна. Яков исключил из своего совета собственного зятя, потому что он был протестантом, и сделал тайным советником вышеупомянутого отца Петра. Он поручил Ирландию Ричарду Тэлботу, графу Тирконнеллу, никчемному, беспутному негодяю, который подыгрывал там своему хозяину и в один прекрасный день сыграл себе на руку, отдав ирландцев под покровительство французского короля. Глядя на эти крайности, каждый разумный и здравомыслящий католик, от папы до мусорщика, понимал, что король – просто фанатичный дурак, способный погубить себя и идею, которую стремился возвысить; но он был глух ко всем доводам рассудка и, к счастью Англии, в своем ослеплении сам скувырнулся с трона.