Текст книги "Незримые твари"

Автор книги: Чак Паланик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Чак Паланик
НЕЗРИМЫЕ ТВАРИ

Джеффу, который сказал: "Это – способ красть наркоту".

И Айне, которая сказала: "Это – подводка для губ".

И Дженет, которая сказала: "Это – шелковый жоржет".

И моему редактору, Патрисии, которая постоянно говорила: "Это – никуда не годится".

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Место, где мы с вами находимся – некое пышное свадебное торжество в районе Уэст-Хиллз, в большом особняке, с цветочным убранством и фаршированными грибами по всему дому. Что называется, художественное оформление сцены – кто где стоит, кто жив, кто мертв. Сейчас – миг большой свадебной церемонии Эви Коттрелл. Вот Эви, на полпути вниз по широким ступеням лестницы в фойе особняка; голая в останках того, что уцелело от ее подвенечного платья, она все еще сжимает ружье.

Сама я стою внизу лестницы, но только в физическом смысле. А мой разум – прям не знаю где. Никто еще не мертв окончательно, но, можно сказать, время пошло.

Правда, никого в этой большой драме по-настоящему живым и не назовешь. Все, что касается внешности Эви Коттрелл, несложно увидеть в любой телерекламе органического шампуня, – не считая факта, что в данный момент свадебное одеяние Эви сожжено до самых проволочек кринолиновой юбки, опоясывающих ее бока, и до проволочных скелетиков цветочков из шелка, что были в прическе. И белокурые волосы Эви; большая, уложенная и зачесанная назад радуга всех оттенков русого, обработанная лаком, так вот, – волосы Эви тоже сожжены.

Еще один, и последний, персонаж здесь – это Брэнди Элекзендер, которая валяется подстреленная внизу лестницы, истекая кровью до смерти.

А я говорю себе, что красная жижа, ключом бьющая из огнестрельной раны Брэнди – скорее не кровь, а социально-политическое средство. Насчет клонирования со всяческих реклам шампуней, знаете, меня и Брэнди Элекзендер это тоже касается. Застрелить любого в этой комнате будет моральным эквивалентом убийства машины, пылесоса, куклы Барби. Стиранием компьютерной дискеты. Сожжением книги. Может, это относится к убийству любого на планете. Такая вот мы все продукция.

Вот Брэнди Элекзендер, точеная длинноножка, первая королева среди девочек на светских вечеринках; Брэнди выплескивает нутро через пулевое отверстие в великолепном костюмном жакете. Костюм ее – тот самый "Боб Мэки" под заказ, который Брэнди купила в Сиэтле, с тугой юбкой в обтяжку, которая сжимает зад в идеальную форму большого "сердечка". Сколько такой костюм стоит – вы не поверите. Надбавка под миллиард процентов. У костюмного жакета небольшие басковые полы, широкие отвороты и плечи. Косой вырез абсолютно симметричен, не считая дыры, из которой бьет кровь.

Потом Эви начинает хныкать, стоя на полпути выше на ступенях. Эта Эви, этот смертоносный вирус текущего момента. Сейчас по сценарию всем нам положено смотреть на бедную Эви, на бедненькую-несчастненькую Эви, безволосую, одетую в одну только золу, и опоясанную проволочной сетью сгоревшей кринолиновой юбки. И вот Эви роняет ружье. Пряча в грязных ладонях грязное лицо, Эви садится и начинает реветь, будто слезы здесь чем-то помогут. Ружье, заряженное ружье "тридцать-ноль", грохочет по ступенькам и вылетает на середину фойе, вращается, лежа на боку, указывая на меня, потом на Брэнди, потом на плачущую Эви...

Речь не о том, что я бесстрастное лабораторное животное, привычное игнорировать насилие; но вот первый мой порыв – может быть, еще не поздно залить газировкой пятно крови.

Большую часть взрослой жизни я провела, стоя за кучу зеленых в час на фоне цельного листа бумаги, одетая и обутая, с уложенными волосами, с каким-нибудь известным фотографом журнала мод, который указывал мне, что я должна почувствовать.

Кричит – "Дай мне страсть, детка!"

Вспышка!

"Дай мне злобу!"

Вспышка!

"Дай мне безразличную экзистенциальную печаль!"

Вспышка!

"Дай мне буйную интеллектуальность работающего механизма!"

Вспышка!

Наверное, это все шок от созерцания картины, как мой худший враг стреляет в моего же худшего врага. Бах! – и получается двойная победа. Плюс тот факт, что за время, проведенное с Брэнди, я выработала большую привычку к драме.

Только с виду кажется, что я плачу, когда просовываю руку с носовым платком под вуаль и вдыхаю через него. Это чтобы фильтровать воздух, ведь дышать почти нечем из-за дыма, потому что большой особняк Эви вокруг нас объят огнем.

Вот я, сидящая на корточках возле Брэнди: я могу сунуть руку в любой карман своего платья и повсюду наткнуться на стомиллиграммовые таблетки дарвона, демерола и дарвоцета. По сценарию все должны смотреть на меня. Мое платье – это заказная копия "Турецкого Савана", оно коричневое с белым, собрано складками и скроено так, чтобы блестящие красные пуговицы застегивались точно по швам. Кроме того, на мне многие ярды черной органзовой вуали, оборачивающей лицо и заколотой маленькими хрустальными австрийскими звездочками ручной работы. Нельзя разглядеть, как я в лицо выгляжу, но в этом как раз задумка. Получается элегантный и святотатственный наряд, делающий меня таинственной и аморальной.

Высший кутюр; даже чуток повыше.

Огонь медленно пожирает обои в фойе. Это моя работа: для добавочного оформления декораций я развела огонь. Спецэффекты ведь могут сыграть серьезную роль в создании настроения, а здание наше все равно не похоже на настоящий дом. Горит сейчас просто какая-то воссозданная иллюзия постройки Эпохи Возрождения, намазанная поверх копии копии копии большого поддельного особняка в стиле поздней английской готики. На сотню поколений оторванная от любых оригиналов; хотя, разве все мы – не такие же?

Незадолго до того, как Эви с криками сбежала по лестнице и подстрелила Брэнди Элекзендер, я разлила почти галлон "Шанели номер пять", положила в лужу зажженное свадебное приглашение, и – бабах! – отправила все в переработку.

Оно конечно смешно, но когда в виду имеется даже самый огромный трагический костер, – это ни что иное, как длительная химическая реакция. Окисление Жанны д'Арк.

По-прежнему вращаясь на полу, ружье указывает на меня, на Брэнди...

И еще прикол: насколько бы ты не считала, что любишь кого-то, – все равно придется отступить назад, когда лужа его крови подтечет слишком близко.

Не считая этой крупной драмы, сегодня по-настоящему милый день. Тепло и солнечно, а в открытую переднюю дверь видно крыльцо и газон перед домом. Огонь этажом выше втягивает в фойе теплый запах свежестриженной травы и шум приглашенных на свадьбу гостей, стоящих снаружи. Каждый из них забрал свой подарочек, – хрусталь и серебро, – и вышел подождать на газоне, пока явятся санитары и пожарные.

Брэнди разжимает одну из пары широких, унизанных кольцами ладоней и касается дыры, расплескивающей кровь по мраморному полу.

Брэнди сообщает:

– Черт. "Бон Марш" точно не примут этот костюм обратно.

Эви поднимает лицо от ладоней, захватанную пальцами маску из сажи, соплей и слез, и орет:

– Терпеть не могу! Ну почему моя жизнь так скучна?

Эви кричит вниз, в адрес Брэнди Элекзендер:

– Займешь мне столик у окна, там, в аду!

Слезы чертят чистые дорожки по щекам Эви, и она кричит:

– Подруга! Тебе следовало бы хоть как-то огрызаться!

Как будто все здесь и так не сплошная драма, драма, драма... Брэнди смотрит на меня, склонившуюся над ней на корточках. Миндалевидные бутоны глаз Брэнди распускаются цветами, она спрашивает:

– Сейчас Брэнди Элекзендер умрет, ага?

Эви, Брэнди и я – это просто-напросто борьба сил за центр внимания зрителей. Просто каждая из нас хочет, чтобы "я, я, я первая!" Убийца, жертва, свидетельница: каждая из нас считает, что играет главную роль.

Может быть, это касается любого в нашем мире.

Все лишь "свет-мой-зеркальце-скажи", потому что красота – это сила, как и деньги – сила, как и оружие – сила.

Опять же: когда я вижу в газете фото девчонки под двадцать с лишком, которую похитили, изнасиловали, ограбили, потом вообще убили; и тут же портрет ее самой, молодой и улыбающейся – то вместо переживаний о том, какое огромное и печальное преступление произошло, у меня появляется внутренняя реакция вроде: "ух ты, да она была бы просто отпад, если бы не этот вот нос картошкой". Моя вторая реакция – "а мне лично не помешали бы красивые снимки в четверть под рукой, на случай если меня, скажем, похитят и изнасилуют до смерти". Моя третья реакция – "ну что ж, так хотя бы конкуренция меньше".

Если вам и этого мало: увлажнитель, которым я пользуюсь, представляет собой взвесь инертных эмбриональных частиц в гидрированном минеральном масле. По-моему, если быть честной, свою жизнь я живу ради одной себя.

В смысле, пока работает счетчик, а какой-нибудь фотограф кричит: "Дай мне эмпатию!"

Потом вспышка камеры.

"Дай мне симпатию!"

Вспышка!

"Дай мне жестокую честность!"

Вспышка!

– Не дай мне умереть здесь, на полу, – просит Брэнди, и ее большие руки цепляются за меня.

– Волосы, – продолжает она. – У меня волосы сзади окажутся примяты.

Я вроде бы в курсе, что Брэнди скоро умрет, но в это по-прежнему трудно поверить.

Эви хлюпает носом все громче. Плюс к этому, сирены пожарных издалека коронуют меня Королевой Города Мигрени.

Ружье еще вращается на полу, но все медленней и медленней.

Брэнди рассказывает:

– Не так Брэнди Элекзендер хотела закончить жизнь. Сначала она мечтала еще стать знаменитой. Знаешь, перед смертью ей хотелось успеть попасть на телеэкран в перерыв розыгрыша Суперкубка, и отпивать обнаженной диетическую колу в замедленном показе.

Ружье останавливается, не указывая ни на кого.

Брэнди кричит хнычущей Эви:

– Заткнись!

– Сама заткнись! – орет Эви в ответ. Позади к ней медленно спускается огонь, пожирая лестничный ковер.

Сирены слышны отовсюду, скитаются и визжат по всему району Уэст-Хиллз. Люди готовы посбивать друг друга с ног за право позвонить 9-1-1 и стать великим героем. Никто с виду не готов к приезду большой съемочной группы, а ведь она прибудет с минуты на минуту.

– Это твой последний шанс, милая, – говорит Брэнди, а ее кровь заливает все вокруг. А потом:

– Ты меня любишь?

Именно этим вопросом ребята отбирают у тебя центр внимания зрителей.

Именно так ребята ловят тебя на лучшую фоновую роль.

Даже больше пылающего дома кажется огромное ожидание, – ожидание того, что я скажу три самых затертых слова, которые можно найти в любом сценарии. Те слова, которые для меня будто моральный онанизм. Просто слова – и все. Бессильные. Лексика. Диалог.

– Скажи, – повторяет Брэнди. – Это так? Ты правда любишь меня?

Все та же любительская манера, в которой Брэнди играла всю жизнь. Бесконечный непрерывный живой спектакль Брэнди Элекзендер, – правда, сейчас все менее и менее живой.

Маленьким сценическим действом беру руку Брэнди в свою. Милый жест; но потом я пугаюсь неприятностей от переносимой с кровью заразы, а тут, – бах! – потолок столовой рушится, искры с золой выплескиваются на нас из ее дверей.

– Даже если не можешь полюбить меня – расскажи историю моей жизни, – просит Брэнди. – Девушка не может умереть, пока вся жизнь не пронесется у нее перед глазами.

Похоже, мало у кого здесь совпадают эмоциональные потребности.

А потом огонь подбирается по лестничному ковру к голой заднице Эви, та с криком вскакивает на ноги и грохочет вниз по ступенькам на обгоревших высоких каблуках. Голая и безволосая, одетая только в золу и проволоку, Эви Коттрелл вылетает через парадный вход на большую публику: к свадебным гостям, серебру, хрусталю, к подъезжающим пожарным машинам. В таком вот мире живем мы с вами. Условия меняются, мы мутируем.

Так вот, ясное дело, все здесь о Брэнди, со мной в роли ведущей, с участием гостей в студии: Эви Коттрелл и смертоносного вируса СПИДа. Брэнди, Брэнди, Брэнди. Бедненьекая-несчастненькая Брэнди, лежащая на спине; Брэнди касается дыры, разливающей ее жизнь по мраморному полу, и просит:

– Пожалуйста. Расскажи историю моей жизни. Расскажи, как мы пришли к этому.

Так что вот она я; и глотаю дым лишь для того, чтобы документировать этот миг жизни Брэнди Элекзендер.

Дайте мне внимание.

Вспышка!

Дайте мне восторги.

Вспышка!

Дайте мне перевести дух.

Вспышка!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Только не надо думать, что это рассказ вроде: "а потом", "а потом", "а потом".

Здесь все происходит скорее как в журнале мод, в духе глянцевого хаоса "Моды" или "Шарма", где страницы нумерованы через две, три или пять. Где выпадают карточки с парфюмами, а обнаженные дамы во весь разворот вдруг возникают из ниоткуда, чтобы продать вам косметику.

Не ищите страницу с оглавлением, зарытую, по журнальному обычаю, страниц на двадцать вглубь от обложки. Вы не найдете ничего даже близко похожего. И ни для чего здесь не будет никаких шаблонов. Пойдет повествование, и вдруг, спустя три раздела:

"Перенесемся на страницу такую-то".

Потом – "перенесемся обратно".

Здесь будет представлено тысяч десять отдельных моделей, которые перемешиваются и сочетаются, образуя пяток коллекций мод. Миллионы стильных аксессуаров, ремешков и галстуков, туфель, шляп и перчаток, и никакой нормальной одежды, чтобы со всем этим носить.

И вам по-настоящему, до глубины души нужно это прочувствовать: здесь, в дороге, на работе, в браке. В таком вот мире живем мы с вами. Просто берите и следуйте подсказкам.

Перенесемся на двадцать лет назад, в дом белого кирпича, где я выросла, и где наш отец снимал фильмы на пленку "супер-8" о нас с братом, – как мы носимся по двору.

Перенесемся в настоящее время, когда мои предки сидят по ночам на газоне в складных креслах и смотрят те самые фильмы на "супер-8", двадцатилетней давности, спроецированные на белую стену того самого дома. Дом точно такой же, двор такой же, контуры окон в фильме один-в-один совпадают с нынешними контурами, трава в фильме ровно накладывается на теперешнюю, а мы с братом в фильме – маленькие дети, дико скачущие перед камерой.

Перенесемся в тот миг, когда мой старший брат тяжело заболел и умер в большую эпидемию СПИДа.

* * *

Перенесемся в те времена, когда я выросла и влюбилась в полицейского детектива, и уехала, чтобы стать какой-нибудь знаменитой супермоделью.

Запомните: как и в эффектном журнале "Мода", не важно, насколько точно следовать прыжкам вроде:

Продолжение на странице такой-то.

Не имеет значения, насколько внимательно читать: все равно будет чувство, будто что-то вами упущено, легкая слабость под кожей от мысли, что всего-то вы не уловили. Легкая пустота под сердцем от впечатления, будто вы стремглав пролетели те места, где как раз стоило бы проявить внимание.

Что же – привыкайте к этому чувству. В один прекрасный день вы начнете воспринимать так всю прошедшую жизнь.

Пока что у нас просто практика. Все это не важно. Мы просто разогреваемся.

Перенесемся в настоящее время и место, когда Брэнди Элекзендер истекает кровью на полу, а я сижу на корточках рядом, рассказывая эту историю перед прибытием санитаров.

Перенесемся всего на пару дней назад, в гостиную роскошного дома в Ванкувере, Британская Колумбия. Комната обрамлена твердым узором резных панелей красного дерева в стиле рококо, в ней мраморные плинтуса, мраморный пол, и очень самобытный причудливый камин резного мрамора. В роскошных домах, где живут пожилые богачи, все в точности такое, каким видится.

Лилии-рубрум в эмалированных вазах – настоящие, не шелковые. Кремовые шторы – шелковые, не тонкого хлопка. Красное дерево – не крашенная под красное дерево сосна. Нету канделябров штампованного стекла, изображающего резьбу по хрусталю. Кожа – не из винила.

Повсюду вокруг нас – эдакие группировочки "кресло-диван-кресло" под эпоху Луи XIV.

Перед нами очередной ничего не подозревающий агент по недвижимости, и на сцене появляется рука Брэнди: широкое от костей и вен запястье, горная цепь костяшек, длинные пальцы, кольца в аристократичном сиянии зеленого и красного, изящные ногти, лакированные розовым блеском, – она говорит:

– Очень приятно.

Если вам хочется оттолкнуться от какой-нибудь конкретной детали – это должны быть руки Брэнди. Унизанные кольцами, от которых они кажутся еще большими, кисти Брэнди огромны. Унизанные кольцами будто чтобы еще сильней выделяться, руки Брэнди – единственное, что хирурги не смогли изменить. Поэтому Брэнди даже не пытается прятать свои руки.

Мы были в куче домов вроде этого, уже сбились со счета; и каждый встреченный нами риэлтер обязательно улыбался. На нынешней надета обычная форма: темно-синий костюм с красно-бело-голубым шарфом вокруг шеи. Агентша стоит на высоких синих каблуках, а на сгибе руки у нее висит синяя сумочка.

Агентша переводит взгляд с большой указующей кисти Брэнди на синьора Альфа Ромео, который стоит рядом с Брэнди, и сила голубых глаз Альфы притягивает ее к себе; такие глаза никогда не увидишь закрытыми или смотрящими в сторону, в этих глазах – ребенок или букет цветов, нечто прекрасное или ранимое, дающее красавцу-мужчине неописуемую надежность в любви.

Альфа – лишь последний в очереди длиной с годичный пеший переход, очереди из мужчин, которым Брэнди вскружила голову; ведь любая умная женщина знает, что красавец-мужчина – лучший аксессуар в ее коллекции мод. Тем же точно жестом, каким демонстрируют машину или тостер новой модели, рука Брэнди чертит в воздухе воображаемую линию от ее улыбки и больших сосков в направлении Альфы.

– Позвольте представить, – изрекает Брэнди. – Синьор Альфа Ромео, профессиональный консорт принцессы Брэнди Элекзендер.

Таким же образом ее рука вычерчивает воображаемую линию от хлопающих ресниц и густых волос ко мне.

Все, что может рассмотреть агентша – мои вуали, муслин и вельвет прорезной выделки, коричнево-красный тюль, расшитый серебром; столько слоев, что можно представить, будто внутри никого. Во мне мало интересного для глаз, поэтому многие люди и не смотрят. Это образ, говорящий:

"Спасибо, что не делитесь".

– Позвольте представить, – продолжает Брэнди. – Мисс Кей Мак-Айзек, личный секретарь принцессы Брэнди Элекзендер.

Наша агентша, в синем костюме с бронзовыми пуговицами и шарфом, который оборачивает шею и покрывает всю оголенную кожу, – она улыбается Альфе.

Когда люди не обращают на тебя внимания, можно засмотреть их до дыр. Высмотреть все мелкие детальки, которые не увидеть, когда как обычно задержишь взгляд надолго, а на тебя уставятся в ответ: ага, вот, вот в чем можно найти себе месть. Сквозь вуали женщина-риэлтер светится красным и золотым, мутнеет по контуру.

– Мисс Мак-Айзек, – повторяет Брэнди, по-прежнему указывая на меня открытой ладонью. – Мисс Мак-Айзек нема и не может говорить.

Наша агентша, со следами помады на зубах и пудрой с тональным кремом, которые неровным слоем лежат под глазами; и со своими зубами, "готовыми к пользованию", и с париком для машинной стирки, – она улыбается Брэнди Элекзендер.

– А это... – большая, унизанная кольцами рука Брэнди взвивается вверх, касаясь торпедовидных грудей Брэнди.

– Это... – рука Брэнди взвивается, чтобы коснуться жемчуга у горла.

– Это... – ненормальных размеров кисть поднимается, чтобы коснуться копны волнистых золотисто-каштановых волос.

– И это... – кисть касается полных влажных губ.

– Это все, – произносит Брэнди. – Принцесса Брэнди Элекзендер.

Агентша падает на колено, изображая что-то среднее между реверансом и тем, что обычно творят перед алтарем. Вроде преклонения.

– Какая честь, – говорит она. – Я совершенно уверена: это дом для вас. Вы просто влюбитесь в этот дом.

Ледяная сука во всей красе, Брэнди лишь кивает и отворачивается в направлении парадного холла, через который мы вошли.

– Ее высочество и мисс Мак-Айзек, – произносит Альфа. – Им хотелось бы осмотреть дом самим, пока вы и я обсудим детали, – тонкие руки Альфы порхают в воздухе, поясняя:

– ...Перевод средств... ...обмен лиры на канадские доллары.

– Торчки, – замечает агентша.

Мы все, Брэнди, я и Альфа, застываем на месте. Может, эта женщина увидела нас насквозь. Может, после месяцев в дороге и дюжин посещенных нами больших домов, может быть, кто-то в итоге раскрыл наш обман.

– Торчки, – замечает агентша. И снова преклоняет колено. – Мы называем наши доллары "торчки", – говорит она, и лезет в синюю сумочку. – Сейчас покажу вам. На них рисунок птицы, – объясняет она. – Это сова-торчок.

Мы с Брэнди снова напускаем на себя ледяное спокойствие и возвращаемся в парадный холл. Обратно, мимо группировочек "кресло-диван-кресло", мимо резного мрамора. Наши отражения смазываются, тускнеют и искажаются в крепком сигарном дыме панелей красного дерева. Идем обратно в парадный холл, я шагаю вслед за принцессой Брэнди Элекзендер, а голос Альфы в это время заполняет синекостюмное внимание риэлтерши вопросами про угол, под которым проникает в столовую утренний солнечный свет, или – разрешат ли местные власти разбить личную вертолетную площадку около бассейна.

Передо мной шествует ни что иное, как изысканнейший зад принцессы Брэнди, серебряный лисий жакет, накинутый на плечи Брэнди, и ярды парчовой ленты, оборачивающие копну волнистых каштановых волос. Голос первой королевы и ореол "Лер дю Темп" – все это невидимым кортежем движется на фоне всего остального, что есть мир Брэнди Элекзендер.

Волнистые золотисто-каштановые волосы, собранные в прическу под парчовой лентой, напоминают сдобную булочку с отрубями. Большой вишневый кекс. Какое-то землянично-каштановое грибовидное облако, вздымающееся над тихоокеанским атоллом.

Эти королевские ноги, заключенные в подобие капканов из золотистых пластинок, с золочеными ремешками и золотыми цепочками. Эти пойманные в ловушку, приподнятые на шпильках золотые ноги, утверждающие первый из трехста шагов по ступенькам из парадного холла на второй этаж. Потом принцесса делает еще шаг, и еще, пока вся не будет достаточно высоко надо мной, чтобы рискнуть оглянуться назад. И только потом она повернет всю эту вишнево-кексовую голову. Большие торпедовидные груди Брэнди Элекзендер очерчиваются силуэтом, – неописуемая красота профессионально выполненного рта в цельной композиции лица.

– Хозяйка этого дома, – произносит Брэнди. – Очень стара, употребляет гормоны, и все еще живет здесь.

Ковровый ворс под ногами так густ, что кажется, будто карабкаюсь по голой почве. Шаг за шагом, неровно, скользко и нетвердо. Я, Альфа и Брэнди, – мы так долго общались на английском как на втором языке, что забыли его как наш первый.

У меня нет родного языка.

На уровне глаз – грязные камни темной стороны люстры. По другую сторону перил серый мраморный пол коридора смотрится так, будто мы поднимаемся по ступенькам сквозь облака. Шаг за шагом. Где-то вдалеке продолжается требовательная речь Альфы: теперь о винных погребах, о псарне для собак русской борзой. Постоянная нужда Альфы во внимании со стороны агентши тускнеет как радиошоу с телефонными звонками в студию, мечущееся в открытом пространстве.

– ...Принцесса Брэнди Элекзендер, – теплые, темные слова Альфы взлетают наверх. – Она может снимать одежду и кричать как дикие лошади в даже многолюдных ресторанах...

Голос первой королевы и ореол "Лер дю Темп" объявляют:

– В следующем доме, – говорят ее губы в стиле "Незабудка" – Альфа станет немым.

– ...Ваша грудь, – рассказывает Альфа агентше. – У вас двое грудей молодой женщины...

Ни одного родного языка не осталось между нами.

Перенесемся в тот миг, когда мы наверху.

Переключимся на то, что вот теперь можно все.

После того, как женщина-риэлтер поймана в ловушку голубых глаз синьора Альфа Ромео, перенесемся в то место, где начинается собственно обман. Центральная ванная всегда обнаруживается вниз по коридору по той стороне, где лучший вид из окон. Эта ванная выложена розовой зеркальной плиткой: все стены и даже потолок. Мы с принцессой Брэнди повсюду, отражаемся в каждой поверхности. Вот мы, смотрите: вот Брэнди сидит на бортике с одного конца большой ванны, а вот я – сижу с другого.

Каждая из нас уселась на свою сторону каждой ванны во всех зеркалах. Тут просто куча Брэнди Элекзендер, не сосчитать, и все мной командуют. Все развязывают сумочки воловьей кожи, и сотни больших унизанных кольцами рук Брэнди извлекают множество новеньких копий "Настольного врачебного справочника" в красной обложке, с Библию размером.

Сотни пар ее глаз под тенями в стиле "Горячая Брусника" смотрят на меня со всех стен комнаты.

– Расклад ты знаешь, – командуют сотни ртов в стиле "Незабудка". Большие руки выдвигают ящики и открывают дверцы шкафчиков. – Помни, откуда что берешь, и ставь точно на место, – говорят рты. – Сначала разберемся с лекарствами, потом с косметикой. Охота началась.

Вынимаю первый пузырек. Это валиум, и я поднимаю пузырек, чтобы вся сотня Брэнди смогла прочесть ярлык.

– Бери, сколько сможем вынести, – говорит Брэнди. – Потом переходи к следующему.

Вытряхиваю несколько голубых пилюль в карман сумочки к другим таблеткам валиума. В следующем пузырьке обнаруживаю дарвон.

– Дорогая, эта штука – во рту как райское блаженство, – Все Брэнди наклоняются, разглядывая пузырек, который я держу. – Не страшно, если мы возьмем побольше?

Срок годности на этикетке истекает всего через месяц, а пузырек до сих пор почти полон. Думаю, мы можем забрать почти половину.

– Ну-ка, – большая кисть, унизанная кольцами, тянется ко мне со всех сторон. Десятки больших рук подносят ко мне открытые ладони. – Дай Брэнди парочку. У принцессы снова болит поясница.

Вытряхиваю десяток капсул, и сотня рук кладет тысячу транквилизаторов на красные ковры языков во всех ртах в стиле "Незабудка". Самоубийственная доза дарвона соскальзывает в темные подземелья континентов, образующих мир Брэнди Элекзендер.

Внутри следующего пузырька – маленькие фиолетовые овалы 2,5-миллиграмового премарина.

Это сокращение от "Pregnant mare urine", "моча жеребной кобылы". Это сокращение от тысяч бедных лошадок в Северной Дакоте и в центральной части Канады, обреченных стоять в тесных темных стойлах со вставленными в зад катетерами, назначение которых – собрать каждую каплю мочи; а выпускают лошадей лишь затем, чтобы они могли очередной раз трахнуться. Смешно то, что такая же картина почти в точности описывает долгое и основательное пребывание в больнице, – но это уже из моего личного опыта.

– Не надо так на меня смотреть, – объявляет Брэнди. – Принимай я эти пилюли, или не принимай – жеребят из мертвых не вернешь.

В следующем пузырьке круглые шершавые 100-миллиграмовые таблеточки алдактона.

Наша хозяйка, сдается мне, всерьез подсела на женские гормоны.

Обезболивающее и эстроген – для Брэнди они словно два единственных рациона питания, и она повторяет:

– Дай, дай, дай, – ест немного маленьких таблеток эстинила с розовым покрытием. Выталкивает несколько бирюзово-голубых таблеток эстрейса. Втирает немного вагинального премарина вместо крема для рук и заявляет:

– Мисс Кей? – говорит она. – У меня уже кулаки не сжимаются. Как думаешь, может, ты разберешься тут со всем остальным, а я пока прилягу?

Сотни меня, расклонированные в розовых зеркалах ванной, – мы все обследуем запасы косметики, пока принцесса отправляется вздремнуть в салатно-розовой и старомодно-балдахиновой роскоши центральной ванной комнаты. Обнаруживаю дарвоцет, перкодан и компазин; нембутал и перкоцет. Оральные эстрогены. Антиандрогены. Прогестон. Трансдермальный эстрогеновый пластырь. Не нахожу ни одного цвета косметики Брэнди: нету румян "Дикая Роза". Нету теней для глаз "Горячая Брусника". Обнаруживаю вибратор со вздувшимися и потекшими, севшими батарейками внутри.

Думаю: вот, значит, какова старуха, владеющая этим домом. Покинутые всеми, набирающие возраст, объевшиеся колес пожилые дамы, которые становятся все невидимее с каждой минутой старения, не должны носить чересчур много грима. Не должны выбираться на прогулки почесать горячую точку. Не должны потеть, отплясывая буги на вечеринках. Мое дыхание скапливается несвежим жаром под вуалями, под отсыревшими слоями шелка, сеточки и хлопкового жоржета; я поднимаю их первый раз за день, и во всех зеркалах смотрю на розовое отражение того, что осталось от моего лица.

Свет мой, зеркальце, скажи: кто на свете всех милее?

Злая царица была дурой, когда играла в белоснежкину игру. Существует возраст, после которого женщина должна переключиться на новый вид силы. Деньги, например. Или оружие.

"Я живу, как мне нравится", – говорю себе, – "И мне нравится, как я живу".

Говорю себе – "Я это заслужила".

"Все в точности так, как мне хотелось".