Текст книги "Незримые твари"

Автор книги: Чак Паланик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Парень в "Общей доставке", который спросил у меня документы, в основном был вынужден поверить мне на слово. Фото на водительских правах с тем же успехом могло принадлежать и Брэнди. Это значит, что мне придется много писать на кусочках бумаги, пытаясь объяснить, как я сейчас выгляжу. Все время, пока мы были на почте, смотрю по сторонам, – не стала ли я девчонкой с обложки на доске объявлений ФБР "разыскивается опасный преступник".

Почти полмиллиона долларов оказываются коробкой десяти– и двадцатидолларовых купюр весом под двадцать пять фунтов. Плюс к этому, внутри с деньгами розовая почтовая записочка от Эви, мол, ля-ля-ля, "если увижу тебя еще раз, убью", – и я счастлива как никто.

Прежде чем Брэнди сможет разглядеть, кому адресована посылка, я сдираю наклейку.

Одна из сторон работы моделью – моего номер телефона не было в списках, так что Брэнди не смогла найти меня ни в одном городе. Я была нигде. А теперь мы едем назад, к Эви. К судьбе Брэнди. Всю дорогу домой мы с Эллисом заполняем открытки из будущего и выпускаем их из окон машины, пока едем на юг по Шоссе N5, делая полторы мили с каждой минутой. На три мили ближе к Эви с ружьем с каждой парой минут. На девяносто миль ближе к судьбе с каждым часом.

Эллис пишет:

"Твое рождение – ошибка, которую ты пытаешься исправить в течение всей жизни".

Окно "Линкольн Таун Кар" с электроприводом опускается на полдюйма, и Эллис выбрасывает открытку наружу, в зону разреженного воздуха за машиной на Ш-5.

Я пишу:

"Всю жизнь ты проводишь, становясь Богом, а потом приходит смерть".

Эллис пишет:

"Когда не можешь поделиться собственными проблемами – не хочешь выслушивать проблемы других людей".

Я пишу:

"Бог всего-навсего наблюдает за нами и убивает нас, когда наскучим. Мы никогда и ни за что не должны нагонять скуку".

Переключимся на то, как мы читаем раздел газеты про недвижимость, разыскивая большие дома на продажу. Мы всегда такое делаем в новом городе. Садимся в хорошем открытом кафе, пьем "капуччино" с шоколадной пенкой и читаем газету; потом Брэнди обзванивает всех агентов, чтобы выяснить, в каких домах на продажу еще живут люди. Эллис составляет список домов, куда мы завтра отправимся.

Снимаем номер в хорошем отеле и ложимся вздремнуть. После полуночи Брэнди будит меня поцелуем. Они с Эллисом идут продавать товар, который мы собрали в Сиэтле. Может быть, трахаются. Мне плевать.

– И – нет, – говорит Брэнди. – Мисс Элекзендер не собирается звонить сестрам Реям, пока она в городе. Более того, она выяснила, что единственное стоящее влагалище – то, за которое платишь сама.

Эллис стоит в дверном проеме на фоне коридора, и выглядит как супергерой, который, как хотелось бы мне, мог бы забраться в мою постель и спасти меня. Хотя, со времен Сиэтла, он был мне братом. А с братом заниматься любовью нельзя.

Брэнди спрашивает:

– Тебе дать пульт от ящика? – Брэнди включает телевизор, а там напуганная и отчаявшаяся Эви с большой взбитой радугой прически всех оттенков русого. Эвелин Коттрелл, Инкорпорейтед, угроханные средства всех на свете, спотыкается на пути через телевизионную аудиторию в платье с блестками, умоляя народ поесть ее побочные мясные продукты.

Брэнди переключает канал.

Брэнди переключает канал.

Брэнди переключает канал

После полуночи Эви повсюду, она предлагает на серебряном подносе то, чем богата. Аудитория ее игнорирует, – смотрят на себя в мониторе, попавшись в петлю зацикленной реальности глядения на себя, смотрящих на себя, – занимаясь тем же самым, что мы делаем каждый раз, когда смотрим в зеркало, чтобы точно уяснить – кто же такой этот человек.

Та самая петля, которая никогда не кончается. Этот рекламный марафон делали мы с Эви. И как же я могла быть настолько тупой? Как же мы все глобально замкнуты сами на себя.

Камера задерживается на Эви, и я почти могу слышать, как Эви пытается сказать:

"Люби меня".

Люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, я стану всем, чем ты пожелаешь. Используй меня. Измени меня. Я могу стать худой, с большой грудью и густыми волосами. Разбери меня на части. Собери меня во что угодно, – только люби меня.

Перенесемся назад, в тот момент, когда мы с Эви участвовали в съемках на свалке, на бойне, в морге. Мы готовы были пойти куда угодно, лишь бы хорошо смотреться в сравнении, – и я понимаю одну вещь: в основном я ненавижу в Эви тот факт, что она такая вот тщеславная, глупая и привередливая. Но что больше всего терпеть не могу – так это то, что она в точности такая же, как я. Вот что я на самом деле не могу терпеть – саму себя, и поэтому ненавижу практически всех на свете.

Перенесемся в следующий день, когда мы обходим несколько домов, большой особняк, парочку дворцов, и полное наркотиков шато. Около трех часов встречаемся с риэлтером в столовой баронского стиля, в большом особняке на Уэст-Хиллз. Нас окружают провизоры и цветочники. Обеденный стол разложен, завален серебром и хрусталем, чайными сервизами, самоварами, канделябрами и фужерами. Женщина в безвкусном жутковатом твиде общественного секретаря разворачивает все эти подарки из серебра и хрусталя, делая пометки в тоненьком красном блокноте.

Нас огибает неиссякаемый поток прибывающих цветов: букеты ирисов, роз и всего остального. В особняке сладко пахнет цветочками, густо пахнет маленькими слойками и фаршированными грибами.

Не в нашем стиле. Брэнди смотрит на меня. Слишком много народу вокруг.

Но женщина из агентства уже на подходе, и она улыбается. С выговором, протяжным, будто ровная и долгая линия техасского горизонта, агентша представляется как миссис Леонард Коттрелл. И она так рада нас видеть.

Эта женщина из Коттреллов берет Брэнди под локоть и таскает ее по первому этажу в баронском стиле, пока я решаю – сражаться или спасаться.

Дайте мне ужас.

Вспышка!

Дайте мне панику.

Вспышка!

Это, должно быть, мама Эви, – ой, да конечно это она. И это, должно быть, новый дом Эви. И я поражаюсь, как нас угораздило сюда прийти. Почему сегодня? Каковы шансы?

Агентша-Коттрелл тащит нас мимо твидовой общественной секретарши и кучи свадебных подарков:

– Это дом моей дочери. Но она почти целыми днями торчит в мебельном магазине у Брамбаха, в центре города. Сколько мы терпели все ее капризничанья, но довольно так довольно, и вот сейчас мы хотим выдать ее за какого-нить козла.

Она близко наклоняется:

– Это было труднее, чем вы можете себе представить – взять пристроить ее к месту. Знаете, она спалила последний дом, который мы ей покупали.

Около общественного секретаря лежит стопка тисненых золотом свадебных приглашений. Это все изъявления сожаления. "Извините, но мы не сможем".

Возвратов, похоже, много. Хотя, милые такие приглашения, тисненые золотом, с краями ручной работы, – складывающаяся втрое карточка с засушенной фиалкой внутри. Я краду одно извинение и подхватываю компанию агентши-Котрелл, Брэнди и Эллиса.

– Нет, – говорит Брэнди. – Тут везде слишком много народу. Мы не можем осматривать дом в таких условиях.

– Между нас с вами, – отзывается агентша-Коттрелл. – Самая большая в мире свадьба стоила бы того, если мы могли бы спихнуть Эви за какого-нить беднягу.

Брэнди говорит:

– Не станем вас задерживать.

– Но, хотя вот, – продолжает женщина из Коттреллов. – Есть такая подгруппа "мужчин", которым нравятся эти "женщины" вроде нынешней нашей Эви.

Брэнди говорит:

– Нам в самом деле нужно идти.

А Эллис спрашивает:

– Мужчин, которым нравятся ненормальные женщины?

– Да вот, оно прям разбило нам сердце, когда Эван к нам пришел. Ему шестнадцать, а он говорит – "мамочка, папочка, я хочу быть девочкой", – отвечает миссис Коттрелл.

– Но мы оплатили это, – продолжает она. – Издержки так издержки. Эван хотел быть всемирно-известной фотомоделью, как нам сказал. Начал звать себя Эви, а я прервала подписку на "Моду" на следующий день. Нет, думаю, достаточно вреда моей семье этот журнал принес.

Брэнди говорит:

– Ну, поздравляем вас, – и берется тянуть меня к парадной двери.

А Эллис спрашивает:

– Эви была мужчиной?

Эви была мужчиной. А мне срочно нужно присесть. Эви была мужчиной. А я видела ее шрамы от имплантов. Эви была мужчиной. А я видела ее голой в примерочных.

Дайте мне полный пересмотр всей взрослой жизни.

Вспышка!

Дайте мне хоть что-то в этом сраном мире, что является тем, чем выглядит!

Вспышка!!

Мать Эви пристально разглядывает Брэнди.

– А вы никогда не были в моделях? – спрашивает она. – Оченно вы похожи на подругу моего сына.

– Вашей дочери, – рычит Брэнди.

А я щупаю украденное приглашение. Свадьба, союз мисс Эвелин Коттрелл и мистера Эльена Скиннера состоится завтра. В "одиннадцать пополуночи", как гласит золотое тиснение. "Далее в программе церемония в доме невесты".

Далее в программе пожар.

Далее в программе убийство.

Оденьтесь соответственно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Платье, в котором я таскаю свой зад по свадьбе Эви, туже чем сама кожа. То, что назвали бы "тугое, как кость". Та самая заказная копия "Турецкого Савана", вся коричневая с белым, собрана складками и скроена так, чтобы блестящие красные пуговицы застегивались точно по швам. Кроме того, на мне многие ярды черных шелковых перчаток, натянутых на руки. Каблуки – опасной для жизни высоты. Я обернула полмили черного тюля Брэнди, заколотого звездочками, вокруг рубцовой ткани, вокруг блестящего вишневого пирога на том месте, где у меня раньше было лицо, – туго обернула, только глаза торчат наружу. Какой суровый и нездоровый вид. Такое чувство, что мы немножко вышли из-под контроля.

Сейчас труднее ненавидеть Эви, чем раньше. Все мое существование уходит дальше и дальше от любых причин, по которым можно ее ненавидеть. Удаляется от всяких причин вообще. Тут уж понадобится чашка кофе и капсула декседрина, чтобы хоть смутно разозлиться на что-нибудь.

На Брэнди костюм "Боб Мэки" под заказ, с узенькой басковой юбкой и большим, – ну, я прям не знаю, – и тонким, узким, – да ну, к чертям все это. Еще на ней шляпа, потому что ведь это все-таки свадьба. На ногах какие-то там туфли из кожи неважно какого там убитого зверя. В комплект входят ювелирные изделия, такие, знаете, вырытые из земли камни, разрезанные и полированные, чтобы отражали свет, помещенные в сплав золота и меди, рассчитанный по атомной массе, выплавленный, побитый молотом, – и какой это все физический труд. Я хочу сказать – все в Брэнди Элекзендер.

На Эллисе двубортный, – плевать какой, – некий костюм с разрезом сзади, черного цвета. Он выглядит так, как любой парень представляет себя лежащим в гробу, – для меня это не проблема, потому что Эллис отжил свою роль в моей жизни.

Эллис теперь выделывается, мол, он показал, что может соблазнять людей любой категории. Речь не о том, что отсос у мистера Паркера делает его Королем Города Пидоров, – теперь ведь у него еще Эви за поясом, и, возможно, пройдет немало времени, прежде чем Эллис сможет вернуться на службу, войти в свой нормальный темп работы в Вашингтон-Парке.

Так что мы берем тисненое золотом свадебное приглашение, мной украденное, Брэнди и Эллис берут себе по перкодану, и мы идем в миг свадебного торжества Эви Коттрелл.

* * *

Перенесемся в "одиннадцать пополуночи", в баронский особняк в районе Уэст-Хиллз, особняк ненормальной Эви Коттрелл, осчастливленной ружьем Эви Коттрелл, новобрачной миссис Эвелин Коттрелл-Скиннер, хотя на данный момент мне это не важно. И. Это ох, какое волнующее чувство. Эви могла бы сойти за свадебный торт, под ярусом на ярусе из цветов и лент, поднимающихся по широкой кринолиновой юбке, выше и выше по подтянутой талии, потом по большой техасской груди, взваленной сверху на корсаж без бретелек. На ней столько места для украшений, прямо рождество в помещении магазина. Шелковые цветочки торчат пучком с одной стороны талии. Шелковые цветочки над обоими ушами закрепляют фату, которая откинута на выкрашенную светлым по светлому прическу. В этой кринолиновой юбке и со своими подтянутыми техасскими грейпфрутами девочка ходит туда-сюда, а за ней развевается парадный шлейф.

Полная взаимными реакциями перкодана и шампанского, на меня смотрит Брэнди.

А меня поражает то, как я раньше не замечала, что Эви была мужчиной. Крупным блондином, таким же, как она и сейчас, только с эдакой уродливой и сморщенной, ну, ясно, мошонкой.

Эллис прячется от Эви, пытаясь выведать, не подойдет ли ее новый муж на роль новой зарубки в резюме специального уполномоченного полиции нравов. Этот Эллис; ему вся история видится так – вот он, мол: все еще первая наживка в спортивной рыбалке, которая победами доказывает, что может подловить любого мужика после упорной борьбы. Каждый здесь считает, что вся история о нем. Определенно, это касается любого в нашем мире.

Ой, и настолько позади остались все эти "прости, мам. Прости, Бог". В данный момент – мне ничего не жаль. И никого.

"Нет, правда, всех здесь просто хлебом не корми, только дай быть кремированными".

Переключимся на второй этаж. В центральной спальне свалено приданое Эви, запакованное и готовое в путь. На этот раз я принесла спички с собой, и поджигаю край ручной работы тисненого золотом свадебного приглашения, и несу приглашение от покрывала к приданому, от приданого к занавескам. Эти сладчайшие моменты, когда огонь входит во власть, и больше ты не в ответе ни за что.

Беру большой пузырек "Шанели номер пять" из ванной Эви, большой пузырек "Радости" и большой пузырек "Белых Плеч", и расплескиваю по всей спальне поток ароматов парада из миллиона цветов.

Огонь, свадебная преисподняя Эви, находит спиртовые следы цветов и выгоняет меня в коридор. Вот что я люблю в огне – как он готов убить меня, быстро, как никто на свете. Как он не признает во мне собственную мать. Как это прекрасно и мощно, как отстранено от любого чувства к любому человеку, – вот, что я люблю в огне.

Ничто из этого нельзя остановить. Этим нельзя управлять. Огонь на шмотках Эви берет и разрастается с каждой секундой, и теперь точка движется вдоль прямой без твоего участия.

И я спускаюсь. Шажок-пауза-шажок. Невидимая девчонка из шоу. Наконец-то происходит именно то, чего я хочу. Даже больше, чем я ожидала. Никто не обратил внимания.

Наш мир, набирая скорость, стремительно несется в будущее. Цветочки и фаршированные грибы, свадебные гости и струнный квартет, – мы с вами всем составом отправляемся туда на Планете Брэнди Элекзендер. В парадном холле стоит принцесса Принцесса, и считает, что ей здесь по-прежнему все подвластно.

Такое вот чувство, – полнейшего и абсолютного контроля над окружением. Перенесемся в тот день, когда все мы будем мертвы, и ничто из этого не будет ничего значить. Перенесемся в тот день, когда здесь будет стоять новый дом, и живущие в нем люди даже не будут знать, что когда-то случалась штука вроде нас.

– Ты где была? – спрашивает Брэнди.

"В ближайшем будущем", – хотелось бы мне ей ответить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Переключимся на меня и Брэнди, – мы нигде не можем найти Эллиса. Кроме того, Эви и все техасские Коттреллы не могут разыскать жениха: все смеются эдаким нервным смешком. Какая подружка с ним сбежала, вот что всем интересно. Ха-ха.

Тяну Брэнди к выходу, но она шипит на меня, требуя тишины. Эллис и жених вместе пропали... Сто техасцев крепко пьют... Тут еще эта корявая невеста в своем трансвеститском свадебном платье... Все это слишком весело, чтобы Брэнди ушла в такой момент.

Переключимся на Эви, которая вылетает из винного погребка с парадным шлейфом. Эви орет, что обнаружила наконец своего пидарского обсоса-муженька, стоящего раком в погребе и с удовольствием трахающегося в жопу со всеобщим старым бойфрендом.

Ах, Эллис.

Припоминаю все его порножурнальчики и кучу подробностей про анальный и оральный секс, римминг, фистинг, фельшинг...

"Можно попасть в больницу с травмой, пытаясь у себя отсосать".

Ах, какое волнующее чувство.

У Эви, понятно, ответ на все один – хватать в охапку кринолиновые юбки и бежать по ступенькам наверх, за ружьем, – только вот сейчас почти вся ее спальня – огненная надушенная завеса из "Шанели номер пять", сквозь которую Эви придется пролететь на парадном шлейфе. Каждый звонит по мобильникам 9-1-1, вызывают помощь. Похоже, всем лень спуститься в винный погребок да заценить зрелище. Ребятам не интересно, что там может происходить.

Кто бы мог подумать – техасцы куда свободнее чувствуют себя в отношении катастроф и пожаров, чем в отношении анального секса.

Припоминаю я своих предков. Скэт и водные забавы. Садомазохизм.

В ожидании, пока Эви сгорит насмерть, все наливают себе по новой и выходят в фойе, строясь у подножья лестницы. Из винного погреба доносится звонкий шлепок. Болезненного типа, перед таким обычно плюют на руку.

Наша Брэнди, социально неуместное создание во всей красе, Брэнди начинает ржать.

– Это будет полнейший беспределище, – рассказывает мне Брэнди углом рта "Незабудка". – Я подсыпала Эллису в последний бокал горсть того самого слабительного "Билакс".

Ах, Эллис.

Из всего, что здесь происходит, Брэнди еще смогла бы выбраться, если бы не засмеялась.

Видите ли, сразу после этого из стены огня наверху лестницы выступает Эви. В руках у нее ружье, свадебное платье ее сожжено до проволочных опоясывающих ниточек, шелковые цветочки в прическе обожжены до проволочных скелетиков, светлые волосы тоже сожжены, – Эви делает "шажок-стоп-шажок" вниз по ступенькам, направив ствол прямо в Брэнди Элекзендер.

Все смотрят вверх по лестнице на Эви, одетую в одну только проволоку и пепел, пот и сажа размазаны по гибким песочным часам ее транссексуального тела; все мы смотрим на Эвелин Коттрелл в большой миг ее Инкорпорейтед, – а Эви кричит:

– Ты!

Она орет на Брэнди Элекзендер вдоль ружейного ствола:

– Ты снова мне это устроила! Еще один пожар!

Шажок-пауза-шажок.

– Я думала, мы были лучшие подруги, – говорит она. – Да, конечно, я спала с твоим парнем – ну а кто не спал? – говорит Эви с ружьем и всем остальным.

Шажок-пауза-шажок.

– Тебе всегда мало быть самой лучшей и самой красивой, – говорит Эви. – Почти любой человек, выгляди он так же хорошо, как ты, весь остаток жизни прогулял бы по воде.

Шажок-пауза-шажок.

– Но нет же, – говорит Эви. – Тебе нужно уничтожить всех вокруг.

Огонь дюйм за дюймом спускается со второго этажа по обоям фойе, а свадебные гости сгребают в охапку сумки и свертки, все направляются на улицу со свадебными подарками, – хрусталем и серебром.

Из винного погребка снова доносится шлепок по жопе.

– Заткнулись, там! – орет Эви. Снова обращаясь к Брэнди, Эви говорит:

– Так вот, может я и проведу несколько лет в тюрьме, но зато ты отправляешься в ад с большой форой!

Доносится щелчок взводимого курка.

Огонь дюйм за дюймом спускается по стенам.

– О Боже, да, Господи-Боже, – орет Эллис. – О Боже, я кончаю!

Брэнди прекращает смеяться. Выше и красивее чем обычно, смотрясь величественно и тревожно, в недоумении – это все что, большая шутка? – Брэнди поднимает огромную кисть и смотрит на часы.

И я, похоже, сейчас останусь единственным ребенком.

И я могу прекратить все в этот момент. Я могу сбросить вуаль, рассказать правду, спасти жизни. Я – это я. Брэнди невиновна. Вот мой второй шанс. Когда-то я могла открыть окно спальни и впустить Шейна. Могла не названивать все те разы в полицию и не намекать, что несчастный случай Шейна таковым не был. Что стоит на моем пути – так это история о том, как Шейн сжег мои вещи. Как уродство сделало Шейна центром внимания. И если сейчас я сброшу вуаль – то останусь чудовищем, да и только: неполноценной изуродованной жертвой. Я буду только тем, чем выгляжу. Правдой, только правдой, и ничем, кроме правды. А честность – самая скучная вещь на Планете Брэнди Элекзендер.

И. Эви целится.

– Да! – орет Эллис из погребка. – Да, давай, здоровяк! Выдай все на меня! Стреляй!

Эви щурится вдоль ствола.

– Давай! – орет Эллис. – Стреляй мне прямо в рот!

Брэнди улыбается.

А я ничего не делаю.

И Эви стреляет Брэнди Элекзендер прямо в сердце.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

– ...Мою жизнь, – просит Брэнди. – Я умираю, и должна увидеть всю мою жизнь.

Никто здесь не умирает. Дайте мне отречение.

Эви выпустила заряд, уронила ружье и убежала наружу.

Полиция и санитары уже на подходе, а остальные свадебные гости воюют снаружи за подарки – кто что дал и у кого теперь есть право что забрать. Все тот самый полнейший беспределище.

Кровь почти повсюду вокруг Брэнди Элекзендер, а она повторяет:

– Я хочу видеть свою жизнь.

Из какой-то задней комнаты слышен голос Эллиса:

– У вас есть право хранить молчание.

Переключимся на меня; я отпускаю руку Брэнди, ладонь моя нагрета и вымазана красным от переносимых с кровью патогенов, – я пишу на горящих обоях:

"ТЕБЯ ЗОВУТ ШЕЙН МАК-ФАРЛЕНД".

"ТЫ РОДИЛСЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД".

"У ТЕБЯ БЫЛА СЕСТРА, МЛАДШЕ НА ГОД".

Огонь уже пожирает мою верхнюю строчку.

"ТЫ ПОДХВАТИЛ ГОНОРЕЮ ОТ НЕЗАВИСИМОГО СПЕЦИАЛЬНОГО УПОЛНОМОЧЕННОГО ПОЛИЦИИ НРАВОВ, И СЕМЬЯ ВЫГНАЛА ТЕБЯ ИЗ ДОМА".

"ТЫ ВСТРЕТИЛ ТРЕХ ТРАНСВЕСТИТОВ, КОТОРЫЕ ОПЛАТИЛИ НАЧАЛО ОПЕРАЦИЙ ПО СМЕНЕ ТВОЕГО ПОЛА, ПОТОМУ ЧТО ЭТО БЫЛО САМОЕ ПОСЛЕДНЕЕ, ЧЕГО ТЕБЕ ХОТЕЛОСЬ".

Огонь уже пожирает мою вторую строчку.

"ТЫ ВСТРЕТИЛ МЕНЯ".

"Я ТВОЯ СЕСТРА, ШЭННОН МАК-ФАРЛЕНД".

Пишу правду кровью за минуты до того, как ее сжирает огонь.

"ТЫ ЛЮБИЛ МЕНЯ, ПОТОМУ ЧТО ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ УЗНАВАЛ МЕНЯ, ВСЕ РАВНО ЗНАЛ, ЧТО Я ТВОЯ СЕСТРА. НА КАКОМ-ТО УРОВНЕ ТЫ ВСЕ ЗНАЛ С САМОГО НАЧАЛА, ПОЭТОМУ ЛЮБИЛ МЕНЯ".

Мы путешествовали через весь Запад и снова выросли вместе.

Я ненавидела тебя все время, сколько себя помню.

"И ТЫ НЕ УМРЕШЬ".

Я же спасла тебя.

И ты не умрешь.

Огонь и написанное мною идут голова к голове.

Переключимся на полуистекшую кровью Брэнди на полу; большую часть крови я вытерла, пока писала ей, – Брэнди читает, прищурившись, а огонь пожирает всю нашу семейную историю, строка за строкой. Строчка "И ТЫ НЕ УМРЕШЬ" почти у пола, прямо у лица Брэнди.

– Дорогая, – говорит Брэнди. – Шэннон, солнышко, знала я это все. Работа мисс Эви. Она рассказала мне, что ты попала в больницу. И про твое происшествие.

Какая из меня уже получается модель по рукам. И какая овца.

– А теперь, – говорит Брэнди. – Расскажи мне все остальное.

Пишу:

"Я КОРМИЛА ЭЛЛИСА АЙЛЕНДА ЖЕНСКИМИ ГОРМОНАМИ ВСЕ ПОСЛЕДНИЕ ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ".

А Брэнди смеется кровью.

– Я тоже! – говорит она.

Как я могла не рассмеяться?

– Теперь, – говорит Брэнди. – Быстрее, пока я не умерла, что еще осталось?

Пишу:

"ПРОСТО ВСЕ ЛЮБИЛИ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ПОСЛЕ ПРОИСШЕСТВИЯ С ЛАКОМ ДЛЯ ВОЛОС".

И:

"А Я НЕ ПОДСТРАИВАЛА ТОТ ВЗРЫВ БАЛЛОНА С ЛАКОМ".

Брэнди говорит:

– Знаю. Это сделала я. Я была крайне несчастна в роли нормального среднего ребенка. Мне нужно было, чтобы что-нибудь меня спасло. Я хотела что-то, противоположное чуду.

Из какой-то другой комнаты слышен голос Эллиса:

– Все сказанное вами может быть использовано против вас в зале суда.

А я пишу на плинтусе:

"ПРАВДА В ТОМ, ЧТО Я САМА СТРЕЛЯЛА СЕБЕ В ЛИЦО".

Для записей больше нет места, и не осталось крови, и ничего больше не нужно говорить, – а Брэнди спрашивает:

– Ты сама отстрелила себе лицо?

Киваю.

– Вот как, – говорит Брэнди. – Этого я не знала.