Текст книги "Великолепные Эмберсоны"

Автор книги: Бус Таркинтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Возможно, окажись за столиком брат Джордж, он бы высказался и о том, что он думает о ней самой, потому что он бы непременно заметил, что именно сейчас она ведет себя "как четырнадцатилетняя девчонка". Но в этой ситуации заменой Эмберсону выступила Люси, прошептавшая на ухо Джорджу:

– Ну не мило ли?

– Что? – спросил Джордж, но не из-за того, что не расслышал, а просто захотелось продлить приятные ощущения.

– Поведение твоей мамы! Как она радуется! Она такая душка! А папа, – она с трудом подавила смешок, – папа сейчас лопнет или громко разрыдается!

Но Юджин справился с эмоциями, вернув привычное благодушие.

– Я когда-то писал стихи, – сказал он, – если вы помните...

– Да, – тихо вставила Изабель. – Я помню.

– Я уже и не могу сказать, написал ли я что-то за последние двадцать лет, – продолжил он. – Но кажется, рука так и потянется к перу, чтобы отблагодарить вас за то, что вы превратили поход на завод в такой добрый праздник.

– Он благодарит! – хихикая, прошептала Люси. – Какие они сентиментальные!

– В этом возрасте все такие, – ответил Джордж. – Умиляются по любому поводу. И всё равно, рестораны это или заводы!

И оба, пытаясь скрыть приступ смеха, поднялись из-за стола вслед за Изабель, собравшейся уходить.

На переполненной людьми улице Джордж помог Люси забраться в коляску, и они, торжествующе махая на прощание, отъехали, оставив Юджина крутить пусковую рукоятку автомобиля, в который уселись Изабель и Фанни.

– Как будто шарманку крутит – денежку просит, – сказал Джордж, свернув за угол на Нэшнл-авеню. – А я предпочитаю лошадей.

Но он подрастерял свою уверенность через полчаса, когда на дороге под бешеные гудки мимо пронесся автомобиль Юджина, появившись неожиданно сзади, одним рывком объехав их и почти тут же скрывшись за горизонтом: они только и успели заметить, как кружевной платочек, зажатый в черной перчатке, помахал им, поддразнивая.

Джорджа ошеломил такой поворот.

– А водить твой отец умеет, – сказал он, всё еще находясь под впечатлением от дерзкой выходки. – Конечно, Пенденнис уже не молод, да и я особо не гнал. Я б сам покатался на такой машинке, если б не столько возни с ней: рукоятку крути да копайся в моторе. Ну, обед частично удался, Люси.

– Ты о салате?

– Нет. О твоем шепоте на ушко.

– Подхалим!

Джордж не ответил, хотя пустил Пенденниса помедленнее. Люси тут же попыталась протестовать:

– Не смей!

– Почему? Ты хочешь его загнать?

– Нет, но...

– В чем дело?

Она заговорила очень серьезно:

– Я знаю, если мы едем так медленно, значит, ты будешь отвлекаться на... на предложение мне! – И она повернула к нему зардевшееся лицо.

– Боже мой, ну ты и чертовка! – сказал Джордж.

– Джордж, пусти Пенденниса рысью!

– И не подумаю!

Она попыталась сделать это сама:

– Давай, Пенденнис! Но! Давай-давай!

Пенденнис не обращал внимания, не она была его хозяйкой, а Джордж влюбленно рассмеялся.

– Лучше тебя никого нет, Люси! Зимой, когда ты вся в мехах, такая румяная, я думаю, что красивее ты быть не можешь, но летом, в соломенной шляпке, легкой блузке, юбке с оборками, белых перчатках и туфельках с серебряными пряжками, да еще под розовым зонтиком, когда на щечках не румянец, а только намек на него, я думаю, как я ошибался зимой! Когда же ты забудешь про "почти" и согласишься стать моей невестой?

– Скоро! Вот тебе и ответ, а теперь пускай жеребца!

Но Джордж упорствовал, к тому же уже пару минут был совершенно серьезен.

– Мне надо знать точно, – сказал он.

– Оставь, Джордж, – с надеждой взмолилась она. – Поговорим о чем-нибудь приятном.

Он немного обиделся.

– Разве тебе не приятно от того, что я хочу на тебе жениться?

Вот тут и Люси стала очень серьезной, как он и хотел; она опустила глаза, верхняя губа задрожала, как у ребенка, собирающегося расплакаться. Вдруг она положила ладонь на руку Джорджа, но тут же отдернула.

– Люси! – хрипло произнес он. – Милая, что случилось? Ты же сейчас разрыдаешься. Вот так всегда, – пожаловался он, – как только я заикнусь о женитьбе.

– Я знаю, – прошептала она.

– Ну и в чем дело?

Она подняла взгляд и печально посмотрела ему в лицо, в глазах застыли слезы.

– Я просто чувствую, что этому не сбыться.

– Почему?

– Это просто предчувствие.

– И у тебя нет причин...

– Это просто предчувствие.

– Ну, если это всё, – уже уверенно сказал Джордж и рассмеялся, – значит, мне беспокоиться не о чем! – Тут улыбка исчезла с его лица, и он заговорил, словно пытался убедить ее в чем-то: – Люси, как вообще что-то может произойти, если ты упорно твердишь "почти"? Тебе не кажется безумным говорить о "предчувствии", что мы никогда не поженимся, когда главное препятствие это то, что ты упрямо откладываешь помолвку? Это же совершеннейшая глупость! Я недостаточно дорог тебе, чтобы стать твоим мужем?

Она в отчаянии вновь опустила глаза.

– Дорог.

– И всегда буду дорог тебе?

– Хм... да... боюсь, что так, Джордж. Я не меняю своих чувств и решений.

– Тогда почему же ты не отбросишь это "почти"?

Люси волновалась всё больше и больше:

– Всё так... всё...

– Что "всё"?

– Всё так... так неопределенно.

Тут Джордж застонал от нетерпения:

– Какая же ты чудачка! Что "неопределенно"?

– Есть одна вещь, – сказала она и нашла в себе силы улыбнуться его порыву, – ты кое-чего так и не сделал. По крайней мере, ничего мне об этом не сказал.

Говоря это, она украдкой бросила на него взгляд, полный надежды, затем грустно отвернулась. На лице Джорджа явственно читались недовольство и удивление. Перед ответом он целенаправленно выдержал многозначительную паузу.

– Люси, – с холодным достоинством наконец сказал он, – мне надо задать тебе несколько вопросов.

– Слушаю.

– Первый вопрос. Отдаешь ли ты себе отчет, что я не намерен открывать собственное дело или начинать профессиональную карьеру?

– Я как-то не задумывалась, – тихо ответила она. – Я и правда не знаю...

– Значит, пришло время открыть тебе глаза. Я никогда не понимал тех, кто начинает бизнес, или становится юристом, или что там еще, если положение и семья позволяют им не делать этого. Ты сама знакома с множеством жителей Востока, да что уж говорить, и Юга, убежденных, что здесь, у нас, нет ни аристократии, ни достойного общества, ни культуры. Лично я сталкивался с толпой таких провинциальных снобов, и они возмущали меня. Среди моей братии в колледже была парочка из тех, чьи семьи уже три поколения жили исключительно на доходы от состояния, и как они задирали нос! Мне с самого начала пришлось поставить их на место – они такого не забудут! Так вот, я убежден, что им пора понять, что и в наших местах три поколения значат не меньше, чем где-то еще. Вот что я обо всем этом думаю, и поверь, это для меня действительно важно!

– Так что ты собираешься делать, Джордж? – почти выкрикнула она.

Он оказался даже серьезнее ее, его лицо раскраснелось, а дыхание участилось. По простоте душевной он признался, что для него "действительно важно", и это на самом деле заставляло его дрожать.

– Я хочу жить благородной жизнью, – ответил он. – Я надеюсь, что отдам долг обществу и приму участие в... в движениях.

– Каких?

– Какие придутся мне по нраву.

Люси была неприятно поражена:

– То есть ты всерьез не собираешься ни открывать дела, ни заниматься карьерой?

– Безусловно! – горячо и резко сказал он.

– Я опасалась этого, – тихо сказала девушка.

Последовала минута тишины, нарушаемой лишь тяжелым дыханием Джорджа. Потом он продолжил:

– Я бы хотел вернуться к своим вопросам, если не возражаешь.

– Не надо, Джордж. Давай лучше...

– Твой отец предприниматель...

– Он гениальный механик, – перебила Люси. – Конечно, и то и другое. А когда-то был юристом... он много чего делал в жизни.

– Отлично. Я просто хотел спросить, не повлиял ли он на твое мнение, что я должен чем-то заниматься?

Люси слегка нахмурилась:

– Знаешь, почти всё, что я говорю и думаю, несет в себе следы его влияния. Мы так долго жили вдвоем, думали одинаково, поэтому, конечно...

– Ясно! – Его лицо исказило презрение. – Всё дело в этом, я прав? Это твой отец внушил тебе, что я должен зарабатывать сам и тебе не следует говорить о свадьбе, пока я не начну получать доход.

Люси вздрогнула и начала быстро оправдываться:

– Нет! Мы ни о чем таком не говорили. Никогда!

Джордж пристально посмотрел на нее и пришел к заключению, не далекому от правды.

– Но ты и без разговоров знаешь, что он думает об этом? Понимаю.

– Да. – Она серьезно кивнула.

Джордж мрачнел всё больше и больше.

– Думаешь, оттого что кто-то начнет диктовать мне, как стоит жить, я стану лучше? – медленно спросил он.

– Джордж, никто не "диктует" тебе...

– Кажется, всё идет к этому! – прервал он.

– Нет же! Я просто знаю, что думает отец. Он никогда, никогда не говорил о тебе ничего плохого и ничего не "диктовал". – Она подняла руку в знак протеста, и ее лицо стало таким несчастным, что на мгновение Джордж позабыл о собственной злости. Он взял ее маленькую, трепещущую ладошку.

– Люси, – хрипло сказал он. – Разве ты не знаешь, что я люблю тебя?

– Да... знаю.

– Ты меня не любишь?

– Люблю.

– Тогда какая разница, что твой отец думает о моих занятиях или их отсутствии? У него своя жизнь, у меня своя. Я не считаю, что весь мир должен скрести посуду, торговать картошкой или судиться. Вот посмотри на лучшего друга твоего отца, моего дядю Джорджа Эмберсона, да он в жизни не работал и...

– Он работал, – перебила она. – Он был политиком.

– Тогда я рад, что он с этим покончил. Политика грязное дело для джентльмена, это и дядя Джордж подтвердит. Люси, хватит разговоров. Давай я сегодня скажу маме, что мы помолвлены. Ладно, милая?

Она отрицательно покачала головой.

– Это из-за...

Она на краткое мгновение поднесла его руку к своей щеке.

– Нет, – ответила она, и вдруг ее глаза заискрились. – Пусть останется "почти".

– Из-за твоего отца?

– Из-за того, что так лучше!

– Точно не из-за отца? – Голос Джорджа дрожал.

– Разве что из-за его идеалов... Да.

Джордж отбросил ее руку и зло сузил глаза.

– Я тебя понял, – сказал он. – Да плевать мне на его идеалы не меньше, чем ему на мои!

Он натянул поводья, и Пенденнис охотно перешел на рысь. Ехали молча, а когда Джордж выпрыгнул из коляски, помогая Люси выйти у ее ворот, они всё еще не сказали ни слова.

Глава 18

Вечером после ужина Джордж сидел на крыльце с мамой и тетей Фанни. В прошлом они предпочитали сидеть на боковой террасе и любоваться лужайкой перед особняком Майора, но теперь это более уютное пристанище упиралось прямо в стену строящегося на газоне нового дома, поэтому, не обменявшись ни единым словом, они дружно направились на каменное парадное крыльцо, подавляющее своей романской архитектурой.

Но его мрачность как нельзя более соответствовала настроению Джорджа, усевшегося на широкие перила спиной к колонне. Ему было неудобно и не по себе, да и молчал он не от того, что не знал, что сказать, а потому что не хотел говорить. Однако ни маме, ни тете, расположившимся в плетеных креслах-качалках чуть поодаль, его почти не было видно, только накрахмаленная манишка белела в темноте.

– Какая у тебя замечательная привычка наряжаться по вечерам, Джорджи, – сказала Изабель, остановив взгляд на этом светлом пятне. – Дядя Джордж всегда так делал, и папа тоже, но потом перестали. Теперь для этого всем требуется повод, и мы почти не видим франтов, разве что на сцене или в журналах.

Джордж не ответил, и Изабель, подождав чуть-чуть и вроде бы поняв, что он не в настроении болтать, задумчиво посмотрела на улицу.

На дороге вовсю кипела вечерняя жизнь города. Над верхушками деревьев, там, где ветви сплетались над аллеей, поднималась яркая луна, но свет ее едва пробивался вниз, лишь слабыми бликами отражаясь от мостовой; через темноту летели светлячки бесшумных велосипедов, скользящих двойками и тройками, хотя иногда всё же слышалось не такое уж и тихое позвякивание одного, а временами и дюжины звонков, при этом люди перекрикивались и смеялись; в этих компаниях туда-сюда ездила пара виртуозов, играющих на мандолине и гитаре, словно руля для них не существовало: музыка появлялась так же быстро, как и исчезала. Под цок-цок старых добрых лошадей неспешно проезжали повозки; поблескивая серебром спиц и оглашая округу резким топотом копыт рысаков, мчались двуколки или легкие экипажи. Потом со звуками, похожими на обстрел мирного лагеря ковбоями, вдали возникал бешеный лихач на ревущем и беспрерывно испускающем клубы дыма автомобиле, и тогда повозки и экипажи прижимались к обочине, велосипедисты с руганью искали укрытия, а дети спешно тянули своих собак с проезжей части на тротуар. Машина с рыком исчезала, оставляя за собой волнение и суматоху, и негодующая улица на несколько минут успокаивалась – до следующего шофера.

– Их стало гораздо больше, чем раньше, – безжизненно проговорила тетя Фанни во время очередного перерыва между пролетами автомобилей. – Юджин прав, сейчас их раза в три или четыре больше, чем в прошлом году, и горлопаны уже не кричат им вслед "Купи коня!", но, по-моему, он ошибается, что их число так и будет расти. Да уже следующим летом их будет меньше, чем теперь.

– Почему? – спросила Изабель.

– Потому что я начинаю соглашаться с Джорджем, что это просто мода такая и ее пик прямо сейчас. Так и с роликовыми коньками было – все как с ума посходили, – а теперь только несколько детишек на них катаются до школы. К тому же вряд ли автомобили разрешат к повсеместному использованию. Нет, правда, того и гляди примут закон, запрещающий их. Сама видишь, как они мешают движению экипажей и велосипедов, люди их ненавидят! Народ не станет их терпеть – ни за что на свете! Конечно, мне жаль, что от этого пострадает Юджин, но я не удивлюсь, если издадут постановление, запрещающее продажу машин, как это было со свободным владением оружием.

– Фанни! – воскликнула невестка. – Ты же не всерьез?

– Всерьез!

В сумерках раздался мягкий смех Изабель.

– Тогда зачем сегодня ты сказала Юджину о том, как тебе нравится кататься на автомобиле?

– Но разве я сказала это по-настоящему радостно?

– Может и нет, но он убежден, что смог тебя осчастливить.

– Кажется, я ему не давала прав на такие убеждения, – медленно произнесла Фанни.

– Что не так? В чем дело, Фанни?

Фанни ответила не сразу, когда же заговорила, ее голос был почти не слышен, но переполнен не жалостью к себе, а упреками:

– Вряд ли кто-нибудь может меня сейчас осчастливить. Время еще не пришло, по крайней мере для меня.

Тут промолчала Изабель, и некоторое время тишину темной террасы прерывало только поскрипывание плетеного кресла-качалки Фанни, которое, казалось, должно было бы подчеркивать спокойствие и удовлетворение женщины, сидящей там, а не заменять вопли, более подходящие ее эмоциональному настрою. Однако у поскрипывания имелось неоспоримое преимущество: его было легче игнорировать.

– Джордж, ты бросил курить? – вдруг спросила Изабель.

– Нет.

– Я надеялась, что бросил, потому что ты не курил с самого ужина. Мы не станем возражать, если ты закуришь.

– Нет, спасибо.

Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь скрипами кресла, а потом кто-то начал тихонечко, но чисто насвистывать старый мотивчик из "Фра-Дьяволо". Скрип прекратился.

– Это ты, Джордж? – резко спросила Фанни.

– Что я?

– Насвистывал "Но что ж время терять напрасно"?

– Это я, – отозвалась Изабель.

– Вот как, – сухо сказала Фанни.

– Тебе мешало?

– Ничуть. Просто я видела, что Джордж расстроен, и удивилась, что он насвистывает такую веселую мелодию. – И Фанни продолжила скрипеть.

– Она права, Джордж? – быстро спросила мать, наклонившись в кресле и вглядываясь в темноту. – И ел ты плоховато, а я подумала, это из-за жары. Тебя что-то гнетет?

– Нет! – зло отрезал он.

– Вот и хорошо. Разве день получился не отличный?

– Кажется, да, – пробормотал сын, и довольная Изабель вновь откинулась на спинку, правда, "Фра-Дьяволо" больше не звучал. Она встала, прошла к лестнице и несколько минут смотрела куда-то через дорогу. Потом тихо засмеялась.

– Смеешься над чем-то? – поинтересовалась Фанни.

– Что? – Изабель даже не повернулась, продолжая наблюдать за противоположной стороной улицы.

– Я спросила, над чем смеешься.

– Ах, да! – И опять рассеялась. – Это всё старая толстуха миссис Джонсон. У нее привычка сидеть у окна в спальне с театральным биноклем.

– Правда?

– Точно. Ее окно видно через прогалину, оставшуюся после того, как мы срубили погибшее дерево. Она оглядывает всю улицу, но в основном смотрит в сторону дома отца. Иногда она забывает выключать свет, и тогда всему миру видно, как она подсматривает!

Но Фанни даже не попыталась полюбоваться этим зрелищем, продолжив скрипеть.

– Я всегда считала ее очень хорошей женщиной, – строго сказала она.

– Так и есть, – согласилась Изабель. – Такая милая старушка, немного навязчивая, и если старый бинокль дарит ей счастливую возможность узнать, с кем сегодня воркует наша кухарка, то не мне ее судить! А ты не хочешь подойти и посмотреть на нее, Джордж?

– Что? Прости. Я не слышал, о чем ты.

– Ни о чем. – Изабель рассмеялась. – Просто о забавной старушке, но она уже ушла. Я тоже ухожу... ухожу в дом, почитаю. Внутри прохладнее, хотя с наступлением сумерек везде не так жарко. Лету скоро конец. Вроде только началось, а уже умирает.

Когда она скрылась в доме, Фанни, перестав раскачиваться, наклонилась за черной кисейной шалью, накинула ее на плечи и задрожала.

– Ну не странно ли, как твоя мать разбрасывается словами? – мрачно заметила она.

– Какими еще словами? – спросил Джордж.

– "Конец", "умирает". Не понимаю, как у нее язык поворачивается говорить такое, когда твой бедный отец... – Ее вновь затрясло.

– Почти год прошел, – рассеянно сказал Джордж и добавил: – Да ты и сама частенько эти слова используешь.

– Я? Никогда.

–Да, еще как.

– Когда?

– Только что говорила.

– А! – сказала Фанни. – То есть когда повторила, что сказала она? Это вряд ли считается, Джордж.

Он был недостаточно заинтересован разговором, поэтому равнодушно бросил:

– Не думаю, что ты сможешь убедить хоть кого-нибудь, что у меня бесчувственная мать.

– Я никого и не убеждаю. Просто сказала, что думаю, хотя, наверное, мне лучше держать свое мнение при себе.

Она выжидающе замолчала, но ее надежда, что Джордж всё же спросит, что она на самом деле думает, так и не сбылась. Он сидел к ней спиной, полностью погруженный в собственные мысли о совершенно ином. Вероятно, поднявшаяся уходить Фанни чувствовала себя разочарованной.

Однако в последнюю секунду, уже открывая входную дверь, она задержалась.

– Единственное, на что я надеюсь, – сказала она, – так это на то, что Изабель всё же будет в трауре в день годовщины смерти Уилбура.

Дверь со стуком закрылась за ней, и грохот заставил племянника очнуться. Он понятия не имел, почему она, покидая террасу, так трагично хлопнула ни в чем не повинной дверью, и пришел к выводу, что вопрос траурных шляпок на маме отчего-то тревожит ее. Во время всей этой унылой беседы он думал о своем безрадостном положении, полностью погрузившись во внутренний диалог с мисс Люси Морган. В его мечтах она бросилась ему в ноги. "Джордж, ты должен простить меня! – рыдала она. – Папа совершенно не прав! Я ему так и сказала, и теперь он мне не менее ненавистен, чем тебе, он всегда в глубине души тебе не нравился. Джордж, я понимаю тебя: народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом ²⁷. Джордж, пожелаешь ли ты вернуться ко мне?" «Люси, ты точно меня поняла?» И в темноте настоящие губы Джорджа двигались в унисон с воображаемыми губами, произносящими эти слова. Если бы кто-нибудь подслушивал его из-за колонны, то наверняка услышал бы «точно», произнесенное с чувством, не оставляющим сомнений в мучительной яркости видения. «Ты говоришь, что понимаешь меня, но так ли это?» Опуская мокрое от горьких слез лицо почти до пояса, призрачная Люси ответила: «О да, это так! Я больше ни за что не послушаюсь отца. Мне даже всё равно, увижу ли я его вновь!» «Тогда я прощаю тебя», – нежно произнес он.

Джордж несколько секунд пребывал в благодушном настроении, но вдруг ему пришло в голову, что это всего лишь бесплотные мечты. Он резко соскочил с перил на пол. "Я ничего не прощаю". У его ног не было никакой кающейся и покорной Люси, и он представил, чем она на самом деле занята сейчас: сидит при луне на своем беленьком крылечке с рыжим Фредом Кинни, дурачком Чарли Джонсоном, и с четырьмя или пятью такими же болванами, все, наверно, смеются, а один идиот бренчит на гитаре!

– Рвань! – громко сказал Джордж.

И при обозленном, но таком естественном восприятии ситуации, он нарисовал себе Люси гораздо отчетливее, чем в сладких грезах. Она стояла перед ним как живая, со всеми ее черточками и осязаемостью. Он видел, как лунный цвет серебрит воздушные оборки ее юбки и носик туфельки; видел синий изгиб ее тени на белых ступенях крыльца, на которые она откинулась, опираясь; видел, как прозрачные блестки кружевной шали на ее плечах мерцают в такт движениям девушки, отражаясь в зеркале ее черных волос, а прекрасного, но приводящего в отчаяние лица почти не видно, потому что она повернулась к чертову Кинни и смеется над его шутками...

– Рвань! – Джордж в гневе затопал по каменному полу. – Рвань! – Этим обидным словом, так любимым им с буйных дней детства, он клеймил не Люси, а молодых людей, окружавших ее в его воображении. – Рвань! – выкрикнул он. И опять: – Рвань!

В эту минуту Люси играла в шахматы с отцом, но на душе, пусть и не омраченной раскаянием, скребли кошки, как того и желал Джордж. Она не подавала вида, что расстроена, и Юджин искренне радовался, что выиграл в трех партиях подряд. Обычно побеждала она.

Глава 19

На следующий день, выехав на одинокую прогулку и повстречав на дороге Люси с отцом в одной из моргановских машин, Джордж поднял шляпу, но на лице его не было написано ничего, кроме вежливости. Юджин дружелюбно помахал ему, но тут же вернулся к управлению автомобилем, а вот Люси просто кивнула, соревнуясь в холодной любезности с Джорджем. В воскресенье на ужин к Майору пришел один мистер Морган, хотя и был приглашен вместе с дочерью, и вечер прошел довольно скучно, тем более Джорджа Эмберсона тоже не было. Юджин объяснил хозяину, что Люси уехала погостить к школьной подруге.

Это объяснение, имевшее место в библиотеке еще до того, как старый Сэм пригласил всех к столу, заставило мисс Минафер всполошиться.

– Как, Джордж! Что ж ты нам не сказал об этом? – обратилась она к племяннику и, широко разведя ладони в доказательство отсутствия злого умысла, сказала остальным: – Он ни словом не обмолвился, что Люси уезжает!

– Может, побоялся, – предположил Майор. – Подумал, что не сдержится и, пока говорит, разрыдается! – Он похлопал внука по плечу и шутливо добавил: – Так ведь, Джорджи?

Джорджи промолчал, но сильно покраснел, и Майор уже не хмыкнул, а расхохотался, однако мисс Фанни, не отводившая от племянника взгляда, поняла, что в этом пылком румянце больше жара, чем смущения. Глаза его загорелись скорее от негодования, чем от стыда, а затрепетавшие ноздри говорили о сдерживаемой насмешке, а не о волнении сердца. Фанни была от природы любопытна, а после смерти брата это качество сделалось ее второй натурой. Она не упустила из вида и то, что последнюю неделю по вечерам Джордж сидел дома; наведя осторожные справки, она узнала, что со дня посещения завода Джордж выезжает в одиночестве.

Фанни весь вечер искоса наблюдала за ним и ничуть не удивилась, что ужин закончился небольшим скандалом. После того как подали кофе, Майор подшучивал над Юджином по поводу завода-конкурента, недавно построенного в пригороде и уже начавшего приносить доход.

– Или они прогонят тебя из бизнеса, или вы, объединившись, прогоните всех пешеходов с улиц, – сказал пожилой джентльмен.

– Если и начнем прогонять, то утешайтесь тем, что улицы станут раз в пять или десять длиннее, – парировал Юджин.

– Это еще как?

– Неважно, на каком удалении находится центр города, важно, сколько времени займет дорога туда. Этот город и так растет – велосипеды и экипажи делают свое дело, но автомобиль расширит эти границы, и город захватит предместья.

Майор был настроен скептически:

– Размечтался ты, сынок! Но хорошо, что это только мечты, потому что если город станет настолько большим, то цены на недвижимость в старых районах могут пострадать.

– Боюсь, так и будет, – согласился Юджин. – Если, конечно, вы не предпримете ничего, чтобы сделать жизнь в этих старых районах привлекательнее, чем в новых.

– Это вряд ли! Как можно сделать что-то привлекательнее, если всё в угольной пыли, а нынешние городские власти и пальцем пошевелить не хотят?

– Это беда, – быстро ответил Юджин. – Ничего с этим не поделаешь, а на Нэшнл-авеню уже растут многоквартирные дома. Два в соседнем квартале, штук десять в полумиле отсюда. Моя родня, Шэроны, продали свой дом и теперь строятся в предместье, пока оно еще считается предместьем. Через пару-тройку лет они окажутся в городской черте.

– Боже правый! – горестно воскликнул Майор. – Значит, твой заводик разорит всех твоих старых друзей, Юджин!

– Если, конечно, мои старые друзья не спохватятся вовремя, избавившись от дыма и неповоротливого городского правления. Мое дело предупредить, а вам лучше внять предупреждению.

– Вот ведь! – Майор засмеялся. – А ты веришь в чудеса, Юджин, – если считать экипажи, велосипеды и автомобили чудесами. Ты всерьез думаешь, что они способны изменить ландшафт?

– Они уже меняют его, Майор, и процесс необратим. Автомобили...

Тут его прервали. Это сделал Джордж. Он молчал с самого начала ужина, но внезапно заговорил – громко и дерзко, голосом хозяина, не допускающего пустой болтовни и не терпящего возражений.

– Автомобили всем только во вред, – сказал он.

На миг воцарилась тишина.

Изабель недоуменно посмотрела на Джорджа, а ее щеки и виски начал медленно заливать румянец, тогда как Фанни с загоревшимися глазами ждала продолжения сцены. Юджин казался чуть удивленным, словно грубили вовсе не ему. Майору выходка внука сильно не понравилась.

– Что ты сказал, Джордж? – спросил он, хотя всё прекрасно расслышал.

– Я сказал, что автомобили всем во вред, – ответил Джордж, повторив не только слова, но и интонацию. Потом добавил: – И всегда будут во вред. Зря их вообще изобрели.

– Наверное, ты забываешь, что мистер Морган делает машины и внес большой вклад в их разработку, – сердито сказал Майор. – Если б ты не был таким невнимательным, я бы подумал, что ты хочешь его оскорбить.

– Вот ведь несчастье, – холодно ответил Джордж. – Я б такого не пережил.

Вновь повисла пауза, Майор в ужасе уставился на внука. А вот Юджин залился смехом.

– Я не уверен, что он ошибается насчет автомобилей, – сказал он. – Со всеми их скоростями, это может быть шаг назад для нашей цивилизации – если брать в расчет духовность. Возможно, они не сделают прекраснее ни мир, ни людские души. Хотя не знаю. Но они есть и уже поменяли жизнь даже больше, чем многие из нас думают. Они существуют, и почти всё вокруг изменится благодаря им. Будут воевать по-другому, будут по-другому жить в мире. Вряд ли они способны кардинально перекроить человеческий разум, но здесь можно только гадать. Ведь если внешний мир претерпевает огромные сдвиги, то и внутри что-то обязательно поменяется, и Джордж, возможно, прав, хорошего тут не жди. Может, лет через десять или двадцать, увидев перемены в душах человеческих, я откажусь защищать бензиновый двигатель и соглашусь с мнением Джорджа об автомобилях, подтвердив, что "зря их изобрели". – Он добродушно засмеялся и, глядя на часы, извинился, сказав, что у него встреча и следует поспешить, хотя он сам хотел бы остаться. Юджин пожал руку Майору, пожелал Изабель, Джорджу и Фанни доброй ночи, сердечно улыбнувшись всем троим, и ушел.

Изабель подняла непонимающие, обиженные глаза на сына.

– Джордж, милый, что ты хотел этим сказать? – спросила она.

– То, что сказал, – ответил он, зажигая одну из сигар Майора, и лицо его было таким непробиваемым, что навевало мысли (иногда справедливые по отношению к непробиваемости) об упрямстве.

Бледная и тонкая рука Изабель, лежащая на скатерти, бездумно поглаживала изящные серебряные подсвечники, пальцы при этом дрожали.

– Он же обиделся! – пробормотала она.

– Не понимаю, с чего бы, – сказал Джордж. – О нем я ничего не говорил. Да и обиженным он мне не показался – настроение у него было превосходное. С чего ты взяла, что он обижен?

– Я его знаю! – вот и всё, что она прошептала в ответ.

Майор исподлобья неодобрительно смотрел на внука.

– Значит, "о нем" ты ничего не сказал, Джордж? – Взгляд его был тяжел. – Полагаю, что если б с нами ужинал священник, он бы тоже не обиделся и понял, что нет ничего личного и оскорбительного в словах о том, что церковь всем только во вред и зря ее придумали. Боже милостивый, что у тебя в голове?

– В каком смысле, сэр?

– Кажется, молодежь нынче пошла другая, – продолжил старик, качая головой. – Теперь, конечно, принято ухаживать за красоткой и при этом намеренно выходить за рамки и настраивать против себя ее отца, насмехаясь над его занятием! Боже милостивый! Это новый способ завоевывать женщину!

Джордж вспыхнул от негодования и хотел нагрубить, но сдержался и успокоился. Майору ответила Изабель:

– Нет! Юджина невозможно настроить против себя – это не в его характере! – он никогда не станет врагом Джорджи. Боюсь, он обиделся, но уверена, он понял, что Джордж говорил, не думая о том, что его слова значат... то есть не осознавая, что они могут оскорбить Юджина.

Джордж опять хотел вмешаться, но подавил порыв. Сунув руки в карманы и развалившись в кресле, он курил, не отрывая глаз от потолка.

– Ладно, – сказал дед и встал. – Посиделки не задались.

Он предложил руку дочери, и она охотно присоединилась к нему. Когда они выходили, Изабель уверяла отца, что все его ужины чудесны и этот не был исключением.

Джордж не двинулся с места, и Фанни, последовавшая за Майором и Изабель, обогнула стол, задержавшись у кресла, в котором с тем же непробиваемым выражением лица и сигарой в зубах сидел племянник, глядя в потолок и не обращая ни малейшего внимания на тетку. Фанни дождалась, пока голоса отца с дочерью смолкнут в коридоре, потом быстро заговорила срывающимся от волнения шепотом:

– Джордж, ты избрал верную линию поведения, ты всё делаешь правильно!

Она поспешила прочь, шурша черными юбками, а Джордж остался лениво недоумевать в комнате. Он не понимал, с чего вдруг она решила поддержать его, но ее одобрение ничуть его не волновало, поэтому он тут же обо всем забыл.

На самом деле он не был ни таким спокойным, ни таким непробиваемым, каким казался. Он получил некоторое удовлетворение, легонько поставив на место человека, чье влияние на дочь заключалось в презрительной критике Джорджа Эмберсона Минафера и "философии жизни" Джорджа Эмберсона Минафера. Люси, уехав без предупреждения, пыталась, наверно, наказать Джорджа. Ну, не тот он человек, чтобы позволять себя наказывать: он им еще покажет... раз они первыми начали!