Текст книги "Великолепные Эмберсоны"
Автор книги: Бус Таркинтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Он решил, что для посещения тех, к кому он идет, шляпа не обязательна, и поспешил вперед. Как сказала горничная-ирландка, открывшая дверь, миссис Джонсон была дома, и его оставили ожидать хозяйку в гостиной, или "приемной Джонсонов", похожей на изящный колодец: самый обычный пол, голубые крашеные стены, очень высокий потолок, жалюзи и серые кружевные шторы, пять позолоченных стульев, грязноватый парчовый диван, инкрустированный ореховый стол с двумя алебастровыми вазами и умирающая в углу лысая пальма.
Заметно задыхаясь, вошла миссис Джонсон. Ее круглая голова, аккуратно, но не густо украшенная волосами, уложенными в прическу честной женщины, казалось, не поспевает за Альпами груди, далеко опережающими остальное тело, но когда она наконец полностью прошла в комнату, стало понятно, что одышка – последствие гостеприимной спешки поприветствовать визитера, а ладошка, далеко не такая сухая, как Нептунов фонтан, говорила о том, что задержка была вызвана очень кратким омовением.
Джордж механически пожал холодную, влажную пятерню.
– Мистер Эмберсон... то есть мистер Минафер! – воскликнула она. – Я вся трепещу от восторга, как я понимаю, вы позвали именно меня. Мистер Джонсон уехал в другой город, а Чарли где-то гуляет, я жду его с минуты на минуту, он так обрадуется, увидев вас.
– Я не к Чарли. Я хочу...
– Садитесь же, – пригласила его радушная хозяйка, устраиваясь на диване. – Садитесь же.
– Нет, благодарю. Я желаю...
– Но вы же не убежите сразу, вы же только-только пришли. Садитесь, мистер Минафер. Надеюсь, у вас дома всё хорошо, и у нашего дорогого Майора тоже. Он выглядит...
– Миссис Джонсон, – холодно и громко прервал Джордж, и ему удалось привлечь ее внимание, потому что она резко замолчала, так и оставив рот открытым. Ей и так с трудом удавалось скрывать удивление по поводу внезапного визита, а состояние волос обычно аккуратно причесанного Джорджа (он ухитрился забыть не только шляпу) никак не сглаживало ее недоумения. – Миссис Джонсон, – сказал он, – я пришел сюда, чтобы задать кое-какие вопросы, на которые надеюсь получить ответ.
Она сразу стала серьезной:
– Конечно, мистер Минафер. Всё, что я...
Он опять строго перебил ее, хотя голос выдавал волнение:
– Сегодня днем вы разговаривали с тетей Фанни о моей матери.
Услышав это, миссис Джонсон непроизвольно ойкнула, но тут же пришла в себя.
– Если мы говорили о вашей маме, значит, наш разговор был очень приятным, потому что...
Он вновь перебил ее:
– Моя тетя рассказала, что это был за разговор, и не будем терять на это время, миссис Джонсон. Вы говорили о... – Вдруг плечи Джорджа задрожали, но он решительно продолжил: – Вы обсуждали скандал, связанный с именем моей мамы.
– Мистер Минафер!
– Это не так?
– Мне не хочется отвечать, мистер Минафер, – разволновавшись, сказала она. – По-моему, у вас нет права...
– Тетя говорила, что вы повторили ей все сплетни.
– Вряд ли она могла такое сказать, – фыркнула миссис Джонсон. – Никаких сплетен я вашей тете не передавала, а вы ошибаетесь, утверждая, что она сказала это. Возможно, мы обсуждали кое-что, о чем говорит весь город...
– Да! – закричал Джордж. – Возможно! Из-за этого я пришел и хотел бы...
– Прекратите, пожалуйста, – сухо прервала миссис Джонсон. – И я бы предпочла, чтобы вы не повышали голос в моем собственном доме. Может, ваша тетка что и говорила, хотя если это так, то это глупо и не слишком хорошо по отношению ко мне, возможно, она сказала, что мы обсуждали кое-какие из упомянутых тем; возможно, так и было. Если я с ней об этом говорила, то делала это из благих побуждений и не разделяла мнения людей, дурно всё это толкующих, обращая внимание на пустяки и несчастные совпадения...
– Боже мой! – сказал Джордж. – Я этого не вынесу!
– Вы можете сменить тему, – ядовито предложила она, добавив: – или пойти домой.
– Скоро уйду, но сначала я бы хотел узнать...
– Я с радостью сообщу вам, что захотите, если вы меня об этом спокойно попросите. А также посмею напомнить вам о том, что вправе беседовать с вашей тетушкой о чем угодно. Остальные, возможно, менее щепетильны при обсуждении происходящего, чем я, я же пыталась из благих побуждений прояснить ситуацию члену семьи. Другие...
– Другие! – сердито повторил подавленный Джордж. – Об этом я и хочу спросить – о других!
– То есть...
– О них я и хочу спросить. Вот вы говорите, что кто-то еще обсуждает это.
– Полагаю, да.
– Сколько таких?
– Что?
– Я хочу знать, сколько народу говорит об этом.
– Ох, ладно! – запротестовала она. – Мне-то откуда знать?
– Вы разве не слышали, как об этом говорят?
– Пожалуй, слышала.
– И сколько человек вам об этом говорили?
Миссис Джонсон казалась скорее раздраженной, чем дружелюбной, и не стеснялась своего раздражения:
– Мы не в суде, и я не защитник по делу о клевете!
Несчастный юноша растерял остатки самообладания.
– А могли бы им быть! – заорал он. – Я хочу знать, у кого повернулся язык говорить такое, и даже если мне придется наведаться в каждый дом в округе, я заставлю всех забрать слова обратно! Мне нужно имя каждого клеветника, болтавшего об этом, и каждой сплетницы, которой вы сами передали эти слухи. Я хочу знать...
– И очень скоро узнаете! – сказала она, с трудом поднимаясь, а в голосе звучала сильная обида. – Узнаете, как только выйдете на улицу. Пожалуйста, покиньте мой дом!
Джордж напрягся. Потом поклонился и пошагал к двери.
Через три минуты, растрепанный и вспотевший, но холодный изнутри, он без стука ворвался в комнату дяди Джорджа в особняке Майора. Эмберсон как раз одевался.
– Боже милосердный, Джорджи! – воскликнул он. – Что стряслось?
– Я только что ушел от миссис Джонсон, – выдохнул Джордж.
– Ну и вкусы у тебя! – пошутил Эмберсон. – Но и с такими странностями ты должен причесываться и застегивать жилет на правильные пуговицы – даже ради визита к миссис Джонсон! Так зачем ты туда ходил?
– Она выгнала меня, – печально проговорил племянник. – Я к ней пошел, потому что тетя Фанни сказала, что весь город болтает про маму и этого Моргана, говорят, что они собираются пожениться, а это доказывает, что у нее был с ним роман при жизни отца... она сказала, что узнала всё от миссис Джонсон, и я пошел туда выяснить, кто еще сплетничает.
У Эмберсона вытянулось лицо.
– Ты и правда это сделал? – прошептал он, не сомневаясь, что так и было. – Что же ты натворил!
Глава 23
– Натворил? – закричал Джордж. – То есть «натворил»? Да и что такого я сделал?
Эмберсон рухнул в кресло у комода, белый шелковый галстук, который он собирался повязать, болтался в руке, бессильно опустившейся на подлокотник. Галстук соскользнул на пол, прежде чем дядя ответил, – освободившейся рукой он рефлекторно схватился за седеющие волосы.
– Боже мой! – бормотал он. – Как это плохо!
Встревоженный Джордж скрестил руки на груди.
– Ты не мог бы ответить на мой вопрос? Что я сделал неподобающе или неправильно? Думаешь, всякой рвани позволено трепать имя моей мамы?
– Сейчас они могут, – ответил Эмберсон. – Не знаю, молчали ли они до этого, но теперь они точно могут.
– Как это понимать?
Дядя глубоко вздохнул, поднял галстук и, погрузившись в безрадостные мысли, так перекрутил белую ткань, что носить это стало невозможно. Он попытался открыть глаза племяннику:
– Сплетни никого не пачкают, Джорджи, пока не начнешь их отрицать. Обо всех болтают – и о живых, и о мертвых, пока помнят о них, – но слухи никого не ранят, если не находится защитник, вступающий в спор. Сплетни штука дурная, но не всесильная, и если добропорядочные люди оставляют их без внимания, то в девяносто девяти случаях из ста болтать перестают.
– Я пришел сюда не выслушивать философские обобщения! – сказал Джордж. – Я спрашиваю...
– Ты спросил, что такого натворил, и я ответил. – Эмберсон скорбно улыбнулся и продолжил: – Потерпи немного, я объясню. Фанни говорит, что о твоей маме ходят слухи, не без помощи миссис Джонсон. Сам я не в курсе, потому что ко мне, естественно, сплетничать никто не придет и ни о чем таком не упомянет, но, возможно, это правда, я не исключаю такого. Я часто видел Фанни с миссис Джонсон, а уж эта дамочка знатная сплетница, поэтому-то она тебя и выставила из дома, когда ты ей в глаза заявил, что она разносит слухи. Подозреваю, что долгие беседы с миссис Джонсон были по нраву Фанни, но теперь, когда Фанни проболталась тебе, это дело может прекратиться. Вероятно, об этом говорит "весь город", то есть сплетников очень много. Любой слух об Эмберсонах всегда расходился по окрестностям, как круги от брошенного в пруд камня, и не так уж важно, есть в разговорах правда или нет. Как-то я плыл на пароходе, на котором на второй же день заговорили, что у самой красивой девушки на борту нет ушей, а вот теперь запомни правило: если женщине исполнилось тридцать пять и у нее великолепные волосы, то обязательно кто-нибудь станет утверждать, что она носит парик. Не сомневайся, что в течение многих лет об Эмберсонах тут сплетничали больше, чем о ком-то еще. Скажу даже, что теперь слухов как раз поубавилось: город давно разросся, – но суть такова, чем ты ярче, тем больше о тебе болтают и тем чаще желают тебе горя. Но тебе от этого не холодно и не жарко, пока сам не начнешь прислушиваться к сплетникам. Как только замечаешь их, ты попался! Я не о клевете, которая заканчивается судебными разбирательствами, а о гнусных кривотолках, распространяемых всякими кумушками Джонсон. Кажется, ты жутко боишься, что люди говорят нехорошее про твою маму. Но оставь их в покое, и они сами устыдятся, что повторяли клевету, или просто обо всем забудут. Брось им вызов, и они, защищая себя, поверят тому, что болтают: удобнее считать тебя грешником, чем себя лжецами. Позволяя сплетничать, ты убиваешь слухи; сопротивляясь, ты их подогреваешь. Люди готовы забыть любые пересуды, кроме тех, которые кто-то опровергал.
– Ты закончил? – спросил Джордж.
– Кажется, да, – грустно согласился дядя.
– Ладно, ну а что бы ты сделал на моем месте?
– Не знаю, Джорджи. В твоем возрасте я во многом походил на тебя, особенно если говорить про порывистость, поэтому не скажу. Юности не стоит доверять, пока дело не касается самоутверждения, драк и любви.
– Вот как! – фыркнул Джордж. – Могу ли поинтересоваться, что, по-твоему, я должен был делать?
– Ничего.
– Ничего? – повторил племянник и усмехнулся: – То есть ты считаешь, что я должен был позволить трепать доброе имя моей мамы...
– Доброе имя твоей мамы! – нетерпеливо прервал Эмберсон. – Злые языки не знают добрых имен. Глупые кумушки тоже. Ладно, ты услышал мамино имя на чьем-то глупом языке, и всё, что сделал, – отправился к первой городской сплетнице: конечно, теперь она настроена против твоей же мамы, тогда как до этого была просто болтушкой. Сам не понимаешь, о чем завтра будут говорить по всему городу? Завтра! Хотя что это я, у нее же дома телефон, а подружки спать пока не ложились! Даже те, кто сплетен не слышал, теперь услышат, да еще и с завитушками. И она всех, кому разболтала что-то о бедняжке Изабель, предупредит, что ты вышел на тропу войны, в результате они будут настороже, к тому же обозлятся. Сплетня поползет, обрастет деталями и...
Джордж расцепил руки и ударил правым кулаком по левой ладони.
– Ты думаешь, я такое потерплю? – он сорвался на крик. – Что я, по-твоему, сделаю?
– Ничего полезного.
– А, так вот что ты думаешь!
– Тут ничего нельзя поделать, – сказал Эмберсон. – Ничего не поможет. Чем больше ты дергаешься, тем печальнее исход.
– Вот увидишь! Я положу этому конец, даже если мне придется ворваться в каждый дом на Нэшнл-авеню и Эмберсон-бульваре!
Дядя грустно засмеялся, но промолчал.
– Ну а ты что предлагаешь? – настаивал Джордж. – Будем так и сидеть здесь...
– Да.
– ...и позволим всему этому сброду трепать доброе имя мамы? Ты это предлагаешь?
– Это всё, что я могу сделать, – ответил Эмберсон. – Это всё, что все мы можем сделать сейчас: просто сидеть и надеяться, что всё со временем утихнет, несмотря на то что ты взбеленил эту жуткую старуху.
Джордж перевел дыхание и шагнул вперед, встав вплотную к дяде.
– Разве ты не понял, я сказал, люди болтают, что мама собирается замуж за этого человека?
– Я всё понял.
– Вот ты говоришь, что я всё только испортил, – продолжил Джордж. – А что если... а что если им и впрямь взбредет в голову пожениться? Думаешь, люди поверят, что они ошибались, сплетничая о... ну ты и сам в курсе.
– Нет, – рассудительно сказал Эмберсон, – вряд ли люди поменяют свое мнение. Злые языки станут еще злее, а глупые трещотки затрещат еще глупее, как пить дать. Но сплетни ни за что не ранят Изабель и Юджина, если они про них не узнают, да даже узнай они об этих слухах, всё равно остается выбор: они могут начать отрицать клевету или продолжат жить тихо и счастливо. Если они решили пожениться...
Джордж почти ошалел от такого предположения:
– Господи! И ты говоришь об этом так спокойно!
Эмберсон с удивлением посмотрел на него.
– Почему бы им не пожениться, если есть такое желание? – спросил он. – Это их личное дело.
– Почему бы нет? – отозвался Джордж. – Почему бы нет?!
– Да. Почему бы нет? Не вижу ничего ужасного в том, что два свободных взрослых человека, думающих друг о друге, соединяют свои жизни. Что не так с этим браком?
– Это будет чудовищно! – закричал Джордж. – Чудовищно просто предполагать такую жуть, а уж если это правда... как ты можешь просто сидеть тут и спокойно говорить об этом! О своей собственной сестре! О господи! А... – Он разразился чередой неразборчивых звуков, резко отвернулся от Эмберсона и направился к двери, бешено жестикулируя.
– Бога ради, вот только театра не надо! – сказал дядя, но заметил намерение Джорджа уйти: – Давай обратно! Ты ни в коем случае не должен говорить об этом с мамой!
– И не собирался, – буркнул Джордж, выскакивая из комнаты в огромный темный коридор. Он прошел мимо комнаты деда к лестнице, скользнув взглядом по белобородому Майору, в свете лампы склонившемуся над гроссбухом на конторке. Он не повернулся на шаги внука, тоже не придавшего значения согбенной старческой фигуре, лихорадочно работающей над длинными столбцами вычислений, не ведущими ни к чему хорошему, не то что раньше. Джордж влетел к себе в особняк и схватил пальто и шляпу, не заглянув ни к маме, ни к тете Фанни. Предупредив прислугу, что ужинать не будет, он поспешил прочь из дома.
Около часа он слонялся по темным улицам Эмберсон-эдишн, затем направился в центр города и зашел в ресторан выпить кофе. После этого до десяти вечера пробродил по ярко освещенным проспектам и бульварам и наконец вновь свернул на север, к родному району. Надвинув шляпу на глаза и подняв воротник пальто, он опять исходил такие знакомые улицы вдоль и поперек. Он вышагивал столь энергично, что заболели ноги и со временем пришлось поворачивать к дому, но прошел он не к себе, а уселся на огромной каменной веранде особняка Майора: смутная тень в хладной пустыни. Огни в окнах погасли, а после полуночи даже дожидающаяся его мать потушила свет.
Он просидел еще полчаса, а затем пересек дворы новостроек и беззвучно отпер переднюю дверь своего дома. В прихожей и коридоре горел свет, впрочем, в его спальне тоже. Он быстро и тихо закрыл за собой дверь, но не успел вынуть ключа из скважины, как в коридоре раздались легкие шаги.
– Джорджи, милый?
Прежде чем ответить, он отошел к окну:
– Да?
– Хотелось бы знать, где ты всё это время пробыл, милый.
– Зачем тебе?
Последовало молчание, потом Изабель робко сказала:
– Что бы ты ни делал, надеюсь, тебе было хорошо.
– Спасибо, – чуть помедлив, бесцветно ответил он.
Прошла еще минута, прежде чем Изабель заговорила:
– Кажется, ты не в настроении поцеловаться на сон грядущий? – Она усмехнулась и добавила: – Это естественно в твоем возрасте!
– Я уже ложусь, – сказал он. – Доброй ночи!
Повисла еще более долгая пауза, и наконец прозвучал такой же безэмоциональный ответ:
– Доброй ночи!
Тревожные мысли не покидали Джорджа и в постели: перед глазами проносились бессвязные куски событий этого ужасного дня, и самым ярким было воспоминание о том, как дядя опустился в большое кресло с болтающимся в кулаке галстуком, и эта картина убедила Джорджа, что его дядя Джордж Эмберсон безнадежный мечтатель и от него нельзя ожидать поддержки, ведь он этакий милый дурачок, которому не хватает естественных порывов, и в борьбе решительного мужчины за честь семьи он станет просто путаться под ногами.
Затем Джордж отчетливо увидел искаженное яростью круглое лицо миссис Джонсон, как солнце над горным плато, маячащее над огромной грудью, услышал надтреснутый, астматический голос... "делала это из благих побуждений и не разделяла мнения людей, дурно говорящих обо всем этом, обращая внимание на несчастные совпадения и"... "Узнаете, как только выйдете на улицу. Пожалуйста, покиньте мой дом!"... Джордж вновь и вновь вскакивал с кровати и босыми ногами шлепал по комнате.
За этим занятием измученного юношу застал рассвет, мрачно заглянувший в окно. Джордж мерил шагами спальню и, вцепившись себе в волосы, бормотал:
– Этого не может быть, только не со мной!
Глава 24
Как всегда, завтрак ему подали прямо в спальню, но он не совершил своего обычного здорового налета на изящный поднос: еда осталось нетронутой, он выпил лишь кофе – четыре чашки, полностью опустошив сияющий сталью перколятор. Пока пил, слышал, как маму позвали к телефону, стоящему в коридоре недалеко от его двери. «Да? – ответила она. – Ах, это ты! Конечно, стоит!.. Конечно... Жду тебя около трех... Да. Увидимся». Через несколько минут ее голос уже звучал под окнами. Выглянув, Джордж обнаружил, что она командует садовником, показывая, какие цветы с клумбы следует перенести на зиму в теплицу Майора. Изабель выглядела оживленной, а когда засобиралась в дом, весело засмеялась какой-то шутке, отпущенной садовником, и эта беспечная веселость больно ранила Джорджа.
Он подошел к письменному столу и, покопавшись в кавардаке, царившем в ящике, вытащил большую фотографию отца, на которую долго и задумчиво смотрел, и вдруг в глазах блеснули горячие слезы. Было странно, как во время запоздалого беззвучного разговора отца и сына невзрачное лицо Уилбура преобразилось для Джорджа в нечто значительное, с каким благородным упреком взирал он теперь на живущих, и в этих обстоятельствах уже не казалось удивительным, что молодой человек, никогда не обращавший на отца особого внимания, вдруг сотворил себе кумира из покойного. "Бедный, бедный отец! – скорбел несчастный сын. – Бедняга, как хорошо, что ты всего этого не видел!"
Он обернул фотографию газетой, засунул себе под мышку и, тайком выскользнув из дома, отправился в центр города в ювелирный магазин, где отдал шестьдесят долларов за богато украшенную серебряную рамку. Перехватив еще кофе, он вернулся домой к двум и поставил фотографию в рамке на столик в библиотеке, так как в этой комнате предпочитала собираться семья. Потом прошел к большому окну в вытянутой гостиной и уселся там, глядя на улицу сквозь кружевные занавески.
В доме было тихо, хотя пару раз он слышал, как мама или Фанни ходят на втором этаже, а Изабель что-то напевает... да, напевает романтическую балладу о странствиях рыцаря. Слова стали неразборчивы, превратившись в мотивчик, который она рассеянно мурлыкала себе под нос, а потом начала насвистывать, затем умолкла, и особняк опять погрузился в безмолвие.
Джордж то и дело поглядывал на часы, но просидел в гостиной не так уж и долго – меньше часа. Без десяти три, всматриваясь сквозь штору, он увидел, как перед домом остановился автомобиль и из него легко выскочил Юджин Морган. Это была машина нового образца, низкая и длинная, с просторными пассажирскими сидениями и с оставшимся за рулем шофером в кожаной куртке и огромных очках, скрывающих лицо, отчего он казался частью механизма.
Сам Юджин, направляющийся по дорожке к дому, выглядел как глашатай новой эпохи, чуждой цилиндрам и удлиненным сюртукам, и совсем не напоминал того чудноватого голубчика в старомодном наряде на балу у Эмберсонов или в жуткой швейной машинке, пыхтящей сквозь снег на Нэшнл-авеню. Сегодня Юджин Морган был при полном параде по последнему слову моды: в мягком сером полушубке автомобилиста, в серых замшевых перчатках и кепи, – и хотя в этом изысканном выборе чувствовалась рука Люси, он носил свой костюм легко, естественно и даже с некоторым щегольством. Лицо его тоже поменялось, ведь удачливого человека видно издалека, особенно если он в прекрасном настроении. Юджин стал похож на настоящего миллионера.
Пока он шел к крыльцу, было очевидно, что он движется к своему счастью и не сомневается в успехе: глаза сияли так, что даже незнакомец понял бы это. Он смотрел на дверь дома, точно знал, что сейчас она распахнется и на пороге его встретит явление невероятно прекрасное и невыразимо милое.
Зазвонил звонок, и когда горничная вышла открывать, Джордж уже стоял у входа в гостиную.
– Мэри, не беспокойся, – сказал он ей. – Я сам открою и спрошу, что надо. Наверно, это торговец.
– Благодарю, сэр, – сказала Мэри и пошла обратно.
Джордж медленно проследовал к двери и застыл, рассматривая мутный силуэт за дымчатым стеклом. Через минуту силуэт изменил очертания, вновь потянувшись к звонку, будто засомневался, позвонил ли, и захотел повторить попытку. Но не успел он дотронуться до колокольчика, как Джордж толчком распахнул дверь и встал посреди проема.
Лицо Юджина слегка потемнело, выражение счастливого ожидания уступило вежливой и прохладной улыбке.
– Добрый день, Джордж, – сказал он. – Думаю, миссис Минафер уже собралась со мной на прогулку. Будь добр, передай ей, что я пришел.
Джордж не шелохнулся.
– Нет, – сказал он.
Юджин не поверил услышанному даже после внимательного взгляда на изможденного юношу с горящими глазами.
– Извини, я говорю...
– Я слышал, – прервал Джордж. – Вы сказали, что у вас встреча с моей мамой, и я ответил "нет"!
Юджин пристально посмотрел на него и тихо произнес:
– В чем... проблема?
Джорджу удалось не сорваться на повышенные тона, но было заметно, что он кипит от злости.
– Моей маме... всё равно, здесь вы или нет, – сказал он. – Сегодня... или в любой другой день!
Юджин продолжал рассматривать Джорджа с вниманием, сквозь которое начал просвечивать настоящий гнев, не менее сильный от того, что тихий:
– Кажется, я недопонял тебя.
– Сомневаюсь, что можно выразить мои намерения еще яснее, – сказал Джордж, чуть повышая голос, – но я попытаюсь. Вы нежеланный гость в этом доме, мистер Морган, сейчас и в любое другое время. Наверно, вы поймете вот это! – И он захлопнул дверь прямо перед носом Юджина.
Стоя на прежнем месте, Джордж подождал и заметил, что туманный силуэт за стеклом тоже не шевелится, словно отвергнутый джентльмен обдумывает, каким образом лучше поступить. "Позвони-ка еще, – мрачно подумал Джордж. – Или попробуй пройти через боковое крыльцо – или кухню!"
Но Юджин ничего не предпринял, силуэт исчез, шаги на веранде смолкли, и Джордж, возвращаясь к окну в гостиной, с удовлетворением увидел, как заводчик, разряженный в жениховские меха и финтифлюшки, отступает с поджатым хвостом. Не оглядываясь на дом, в котором ему преподали урок, Юджин медленно сел в машину, и из окна, даже с расстояния в семьдесят футов, было видно, что это уже не тот ухажер, несколько минут назад изящно выпорхнувший из автомобиля. Наблюдая, как тяжело он забирается в салон, Джордж болезненно хмыкнул, стараясь изобразить радость.
Машина оказалась быстрее владельца. Как только он опустился на сиденье, она стрелой ринулась прочь, и Джордж, проследив за ее стремительным отъездом, оторвался от окна. Он прошел в библиотеку и, усевшись у столика с фотографией отца, взял книгу, притворившись, что углубился в чтение.
На лестнице послышалась веселая поступь Изабель, сопровождаемая тихим насвистыванием песенки про рыцаря. Она вошла в библиотеку, не прекращая отрешенного свиста, – с шубкой под мышкой, в черной шляпке с двумя слоями вуали, пытаясь застегнуть правой рукой перчатку на левой. Так как большая комната была заставлена громоздкой мебелью, а ставни на окнах почти не пропускали света, Изабель не сразу заметила Джорджа. Она направилась к окну, выходящему на улицу, и нетерпеливо выглянула в него, но перчатка вновь поглотила ее внимание; застегнув ее, она опять посмотрела в окно, перестала свистеть и повернулась внутрь комнаты.
– Ой, Джорджи! – Она приблизилась, склонилась за его спиной и чмокнула в щеку, обдав нежным ароматом яблочного цвета. – Милый, я почти час не обедала, всё ждала тебя, а ты не пришел! Поел где-то в городе?
– Да. – Он не поднял головы от книги.
– Хорошо покушал?
– Да.
– Точно? Может, попросить Мэгги покормить тебя в столовой? Или даже принести чего-нибудь сюда, если тебе здесь уютнее. Я...
В дверь позвонили, и она пошла к выходу.
– Я поеду на прогулку, милый. – Она прервалась, увидев идущую в прихожую горничную: – Мэри, это, наверное, мистер Морган. Скажи ему, что я сейчас.
– Да, мэм. – Скоро она вернулась: – Это торговец, мэм.
– Еще один? – удивилась Изабель. – По-моему, ты сказала, что торговец приходил чуть раньше.
– Мне так сказал мистер Джордж, мэм, он открывал, – сообщила Мэри, исчезая.
– Как их сегодня много, – задумчиво произнесла Изабель. – Что предлагал твой торговец, Джордж?
– Он не сказал.
– Значит, ты его сразу отбрил! – засмеялась она, но тут же замерла, увидев на столике фотографию в большой серебряной рамке. – Боже мой, Джорджи! Это ведь ты поставил! – Изабель шла через библиотеку поближе: – Это... Это Люси? – с хитрецой спросила она, но тут же поняла, чье лицо печально смотрит на нее, и замолчала, чуть слышно охнув. Джордж по-прежнему не отрывался от книги. – Как это мило с твоей стороны, – прошептала она. – Мне самой следовало поместить фотографию в рамку, прежде чем отдать тебе.
Он молчал, и Изабель нежно положила руку ему на плечо, по-прежнему стоя сзади, потом мягко отдернула и вышла из библиотеки. Но она не поднялась к себе, и Джордж слышал легкий шорох ее платья в коридоре и шаги в гостиной. Через несколько минут смолкли и эти свидетельства ее присутствия, тогда Джордж встал, покинул комнату, стараясь двигаться как можно тише, и сквозь раскрытые двери гостиной посмотрел на мать. Она сидела в том же кресле, что и он до этого, и с беспокойством и надеждой смотрела в окно.
Он вернулся в библиотеку, просидел там бесконечные полчаса и вновь беззвучно прошел на свой наблюдательный пункт в коридоре. Мама терпеливо сидела у окна.
Ждет того человека? Ну, долго ей придется ждать! Мрачный Джордж поднялся по лестнице к себе в спальню и начал мерить шагами многострадальный пол.
Глава 25
Однако он оставил дверь открытой, и когда чуть погодя внизу позвонили, он спустился и встал на лестнице, прислушиваясь, кто пришел. Он сомневался, что Морган осмелится вернуться, но хотел убедиться в своей правоте.
Под ним к входу поспешила Мэри, но, заглянув в переднюю, развернулась и ушла на кухню. Ее явно опередила Изабель. Внизу послышались неразборчивые фразы, а потом голос Джорджа Эмберсона быстро и серьезно произнес: "Мне надо поговорить с тобой, Изабель", – и вновь приглушенные звуки, затем Изабель с братом проследовали к подножию широкой темной лестницы, но не поглядели наверх, не догадываясь, что за ними настороженно наблюдают. Изабель всё еще несла в руке шубку, но Эмберсон забрал ее и оставил в холле, потом молча провел сестру в библиотеку: что-то необычное сквозило движениях женщины, удивленная и покорная, она шла, чуть склонив голову. Взяв друг друга за руку, они почти сразу исчезли из вида, а дядя не забыл тут же закрыть за собой массивные двери.
Какое-то время до Джорджа доносились только невнятные отзвуки разговора: дядя с братской тревогой и заботой что-то доказывал маме, но можно было только предполагать, что конкретно он говорит. Казалось, он что-то подробно объясняет; иногда его голос смолкал, и Джордж понимал, что сейчас говорит мама, но она делала это тихо и он ничего не слышал.
Вдруг ее голос зазвучал очень громко. Даже толстые двери библиотеки не смогли заглушить ее крик: "О нет!" Она явно не хотела верить тому, что сказал ей брат: и всё равно, была ли это ложь или правда, которую она не желала знать. Она закричала, словно от настоящей боли.
Возглас боли прозвучал вновь, уже совсем близко к Джорджу: кто-то отчаянно сопел прямо над его головой, и он посмотрел на лестничную площадку, на которой, опираясь на перила и прижимая к лицу платок, стояла Фанни Минафер.
– Я знаю, почему она вскрикнула, – хрипло зашептала тетка. – Он только что рассказал ей, что ты сделал с Юджином!
Джордж бросил на нее мрачный взгляд через плечо.
– Иди к себе в комнату! – приказал он и начал спускаться, но Фанни, догадавшись о его намерениях, поспешила за ним и схватила за руку.
– Ты же не пойдешь туда? – просипела она. – Ты не...
– Отстань!
Но она уже крепко вцепилась в него:
– Нет, Джорджи Минафер, никуда ты не пойдешь! Будешь держаться оттуда подальше! Будешь!
– Отпусти!
– Ни за что! Вернись! Сейчас ты поднимешься к себе и оставишь их в покое, вот что ты сделаешь! – И она еще решительнее схватила его и рванула на себя – и не отпускала, несмотря на то что он пытался вывернуться, впрочем, стараясь не причинять ей боли. Она накинулась на него с таким самозабвением, отбросив все условности, что ей удалось затащить его на площадку между первым и вторым этажами.
– Хватить смешить народ... – гневно начал он, но она оторвала одну руку от его рукава и зажала ему рот.
– Цыц! – Ни на секунду в пылу это нелепой борьбы она не повысила голос. – Тихо! Это неприлично, это как скандалить перед операционной! Пошли на второй этаж, давай!
Джордж неохотно подчинился, но, дойдя до верха, Фанни встала на последней ступеньке, преграждая путь.
– Слушай! – сказала она. – Как тебе в голову стукнуло идти туда прямо сейчас! Это невероятно! – Тут ее нервное воодушевление пропало, и она заплакала. – Какая же я дура! Я думала, ты всё знаешь, иначе бы ни за что, ни за что так не поступила. Я даже вообразить не могла, что ты наломаешь столько дров. Понимаешь?
– Плевать я хотел, что ты там навоображала, – буркнул Джордж.
Но Фанни не умолкала и, несмотря на всю свою нервозность и подавленность, следила за тем, чтобы говорить не слишком громко:
– Думаешь, я могла представить, что ты выставишь себя таким болваном у миссис Джонсон? О да, я видела ее сегодня утром! Она не захотела разговаривать со мной, но на обратном пути я столкнулась с Джорджем Эмберсоном, вот он поведал мне, что ты натворил! И неужели ты думаешь, я могла представить, что ты выкинешь, когда к нам придет Юджин? Да, я и это знаю! Я всё видела из окна своей спальни: видела, как он подъехал и тут же уехал обратно, а у дверей-то был ты! Конечно, он рассказал об этом Джорджу Эмберсону, и поэтому он здесь. Сейчас он всё передаст Изабель, а ты, бог знает зачем, захотел вмешаться! Оставайся тут, и пусть брат всё ей сообщит, она ему не чужая!
