Текст книги "Великолепные Эмберсоны"

Автор книги: Бус Таркинтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Отлично вас помню, чесслово!

Люди заполнили огромный салон, и широкий коридор, и комнаты напротив, где стояли ломберные столы. Приезжий оркестр ожидал в бальной зале на третьем этаже, а внизу всех встречали местные арфа, виолончель, скрипка и флейта с мелодиями из "Учителя фехтования" Де-Ковена, и всем приходилось перекрикивать музыку. Громче и пронзительнее других звучал голос старого Джона Минафера: он уже двадцать пять лет как оглох, но себя еще чуть-чуть слышал, и это было ему очень по душе. "Когда так пахнет цветами, я завсегда думаю о похоронах", – надрывался он в ухо сопровождающей его племяннице, Фанни Минафер, и это сравнение тоже необычайно ему нравилось. Его дребезжащий, но сильный голос заглушал даже оркестр, и все вокруг слышали: "Завсегда о похоронах вспоминаю, когда цветов так много!" А когда толпа оттеснила их с Фанни к белому мраморному камину, он продолжил рассуждать на эту веселую тему, закричав: "Вот тут как раз гроб стоял, когда Майорову жену хоронили. Свет на нее из того большого окна так хорошо падал. – Он помолчал, печально пощелкав языком. – Кажись, сюда же и Майора положат, как только придет его время".

Джордж был особенно раздосадован, когда из самой гущи толпы раздался похожий на оглушительный скрип лесопилки возглас: "Танцы-то, поди, уже начались, Фанни? Опля! Ну-ка давай наверх, пойдем посмотрим, как девицы каблуками щелкают! Вот будет цирк-то! Эге-ге-ге!" Мисс Фанни Минафер, опекающая разудалого ветерана, была огорчена не меньше Джорджа, но, исполняя свой долг, вывела старого Джона из толкотни, пробившись к широкой лестнице, по которой уже поднималась молодежь. И снова всех заглушил трескучий голос: "Каждый дюйм – цельный черный орех, перила – и те из него. В доме резного дерева на шессят тыщ! Как вода! Деньги тут льются, как вода! Всегда лились! Теперь тоже! Как вода! Бог знает, откуда у них такие деньжищи!"

Он продолжил подъем, хрипло лая и кашляя среди сияющих юных лиц, белых плеч, драгоценностей и шифона, точно старый пес, плывущий по течению сверкающей реки, тогда как внизу, в гостиной, Джордж начал оправляться от раздражения, в которое этот пережиток прошлого его вверг. Он окончательно пришел в себя при виде темноокой девятнадцатилетней красавицы, разнаряженной в голубой и черный атлас; как только эта ослепительная особа выступила из шеренги гостей перед ним, Джордж вновь ощутил себя Эмберсоном.

– Очень хорошо вас помню, даже не сомневайтесь! – обратился он к ней так обходительно, как ни к кому до этого. Изабель засмеялась, услышав сына:

– Не помнишь, Джордж! Пока не помнишь, но запомнишь обязательно! Мисс Морган не из нашего города, поэтому, боюсь, вы встречаетесь впервые. Можешь подняться с ней в бальную залу, думаю, что здесь ты со своим долгом справился.

– Буду счастлив, – вежливо ответил Джордж и предложил руку, конечно, без поразительного изящества, но со всем достоинством, будучи вдохновлен частично дамой, к которой обращался, частично осознанием, что чествуют сегодня именно его, и частично собственной молодостью, ведь пока нет привычки, делаешь всё с особым тщанием. Юная красотка положила обтянутые перчаткой пальчики на рукав его фрака, и пара удалилась.

Их уход был нарочито медленным и, по мнению Джорджа, весьма торжественным. Разве могло быть иначе? Музыканты, нанятые специально для него, сидели в холле в зарослях пальм и нежно наигрывали, для удовольствия Джорджа, "Пообещай мне" всё того же Де-Ковена; десятки, сотни цветов, лелеемых в оранжереях исключительно для этого празднества, умирали, насыщая воздух сладким ароматом; эфемерная власть музыки и запаха цветов над юными душами задевала незнакомые, благородные струны в груди молодого человека: он казался себе таинственным ангелом, спустившимся вниз, чтобы завоевать красивую незнакомку, идущую с ним об руку.

Пожилые люди и люди среднего возраста расступались, давая дорогу ему и его избраннице. Достойные дети среднего класса, они вели скучную жизнь, но видели и ценили, когда рядом происходило нечто прекрасное, и в сердце Джорджа пробуждалось искреннее благорасположение к ним. С первобытной эпохи, когда принадлежность к роду или богатство возвысили одного человека, по его же ощущениям, над собратьями, вряд ли кто-либо из возвысившихся чувствовал себя столь видным или благодушно величественным, каким в тот вечер чувствовал себя Джордж Эмберсон Минафер.

Пока он вел мисс Морган по холлу к лестнице, они миновали распахнутые двустворчатые двери игорного салона, где отряды мужчин постарше готовились заняться делом; внутри, с небрежным изяществом прислонясь к камину, стоял высокий красавец, затмевающий остальных безупречной внешностью и изысканными манерами. Он как раз перешучивался с чудноватым голубчиком, дядей девиц Шэрон. Высокий джентльмен грациозным взмахом руки поприветствовал Джорджа, чем возбудил любопытство мисс Морган:

– Кто это?

– Я не расслышал его имени, когда мама представляла его мне, – ответил Джордж. – Вы же о том чудном голубчике?

– Я об аристократичном голубчике.

– Это мой дядя Джордж, достопочтенный Джордж Эмберсон. Я думал, все его знают.

– Он и держится, как будто все его знают, – сказала она. – Кажется, так в вашей семье принято.

Даже если она сказала это с намерением уколоть, Джорджи не заметил подначки.

– Конечно же, полагаю, что нас знают почти все, – впрочем, он тут же оговорился: – особенно в этой части страны. К тому же дядя Джордж член Конгресса, семье хотелось, чтобы кто-нибудь попал туда.

– Зачем?

– Ну, это вроде всегда хорошо. Вот взять моего дядю Сидни Эмберсона и его жену, тетю Амелию, им особо заняться нечем – и, конечно, тут им скучно до смерти. Ну, дядя Джордж сможет добиться для дяди Сидни дипломатического назначения, послом или каким-нибудь советником в России, Италии или еще где-нибудь, а это очень удобно, когда семья отправляется путешествовать или что еще там. Я и сам намерен проехаться по миру, когда закончу колледж.

На лестнице он показал на потенциальную дипломатическую чету, Сидни и Амелию. Они спускались, двигаясь против потока, и притягивали взгляд не меньше, чем король с королевой в какой-нибудь пьесе. Более того, ясноглазая мисс Морган не преминула заметить, что дипломатическая – это слабо сказано. Сидни был Эмберсоном в квадрате, скорее напыщенным, чем элегантным; дородный, излучающий здоровье и разодетый в пух и прах, он даже бороду носил, как у Эдуарда Седьмого. Не менее пышная Амелия поражала воображение светлыми блестящими волосами, уложенными в очень сложную прическу; над невозмутимым розовым кругом лица ослепительно сверкала тиара, а на крепкой ледяной груди блистало ожерелье; огромные холодные руки прятались в перчатках, а тело тонуло в красивой драпировке. Амелия и сама была из семьи Эмберсонов, приходясь мужу троюродной сестрой. У них не было детей, а у Сидни не было ни дела, ни профессии, поэтому они оба посвящали много времени думам о том, а не целесообразно ли им стать их превосходительствами. И Джордж, поднимаясь по широкой лестнице, с огромным удовольствием указал приезжей девушке на дядю с тетей как на достойных представителей его семьи. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы великолепие Эмберсонов засияло во всем своем непреходящем блеске: все сомнения в том, что Эмберсоны навек овеяны благородством и богатством, исчезли навсегда, ведь барьеры, оберегающие их безупречную будущность, были блистательны и прочны, как алмазы.

Глава 5

Виновник торжества под руку с темноглазой красавицей поднялись на два этажа, и здесь, на просторной площадке, их встретили величественные темнокожие лакеи с хрустальной чашей пунша, а чуть поодаль четыре арочных проема с увитыми цветущим плющом решетками обрамляли скользящие силуэты пар, вальсирующих под гремящую кастаньетами «Ла Палому» ¹⁷. Старый Джон Минафер, успевший пресытиться развлечением, как раз уходил оттуда. «С меня хватит! – лаял он. – Кружатся и кружатся! И это тут зовут танцами? Да я лучше на джигу пялиться буду! А нескромные-то какие, особливо некоторые! Хотя это ладно. Но такое не для меня!»

Мисс Фанни Минафер уже не присматривала за ним: из залы его выводил средних лет человек неприметного вида. На сухом, морщинистом лице сопровождающего росли – именно росли, а не украшали – усы щеточкой, привычные в деловых кругах; на тонкой шее выступал – именно выступал, а не бросался в глаза, ведь в этом человеке ничего в глаза не бросалось, – кадык. Лысоватый, блеклый и тихий, он стирался на фоне празднования, и хотя в доме был не один десяток мужчин среднего возраста, в общем-то, во многом с ним схожих, вряд ли кто-нибудь пришлый остановил бы на нем взгляд дважды. Джорджу даже в голову не пришло сообщить мисс Морган, что это его отец, да и просто что-нибудь сказать о нем.

Мистер Минафер несмело потянул сына за рукав.

– Я отведу дядю Джона домой, – тихо произнес он. – А потом, наверно, тоже пойду домой – сам знаешь, я на вечерах не в своей тарелке. Спокойной ночи, Джордж.

Джордж походя пробормотал в ответ более или менее дружелюбное прощание. Как правило, он не стыдился Минаферов, он в принципе редко вспоминал о них, принадлежа, как и многие американские дети, к семье матери, но ему не терпелось как можно скорее увести мисс Морган от старого Джона, которого считал настоящим позором.

Он быстро прошел жмущихся к аркам, выжидающих юнцов, намеренных танцевать только с теми девушками, которых можно скоро сбыть с рук, и вывел свою приезжую даму в середину залы. Они тут же подхватили мотив и закружились в вальсе.

Джордж был хорошим танцором, а мисс Морган, казалось, порхала под музыку, как та самая голубка из "Ла Паломы". Они танцевали молча; она не поднимала глаз – это всегда очень мило в танцующих девушках – и вселенная словно исчезла, для них не существовало ничего, кроме самого вальса, и даже лица проплывающих мимо пар казались не лицами, а просто цветными пятнами. Душу Джорджа переполнили не знакомые доселе чувства: грудь теснило от ощущения полета и неизъяснимой нежности.

Музыка смолкла, и Джордж очнулся, будто от звонка будильника, а из-под арок к мисс Морган метнулись сразу шесть или семь кавалеров, чтобы она пообещала танцы и им. Кажется, Джордж имел дело с общепризнанной красавицей.

– Обещайте мне два следующих танца, – поспешил сказать он, сообразив, что сейчас подбежит первый конкурент. – А потом я хочу каждый третий танец на этом балу.

– Это вы так просите? – засмеялась она.

– То есть "прошу"?

– Звучало, словно вы доводите до моего сведения, что все эти танцы ваши.

– Ну, я этого хочу! – настаивал Джордж.

– А как же остальные девушки, с которыми вы обязаны потанцевать?

– Обойдутся, – бессердечно отрезал он, а затем удивил горячностью: – Слушайте, я хочу знать, вы обещаете мне все эти?..

– Боже правый! – Она вновь засмеялась. – Да!

Ее окружили претенденты, расхватывая всё, что осталось, но они не оттеснили Джорджа, хотя он всем своим видом показывал, как они ему докучают; наконец ему удалось вывести ее из осады – она сама потворствовала высвобождению – и усадить рядом с собой на лестнице, ведущей к балкону для оркестра, где их было почти не видно, хотя они могли обозревать всю залу.

– Как все эти голубчики так быстро познакомились с вами? – нехотя спросил Джордж.

– А, я здесь уже неделю.

– Кажется, заскучать вы не успели! – продолжил он. – Все эти голубчики, сам не знаю, зачем мать столько наприглашала. Конечно, с некоторыми я довольно часто виделся. Я был председателем местного клуба, они ходили туда, но теперь я такими глупостями не интересуюсь. Никак не пойму, зачем мама их пригласила.

– Возможно, их родители приглашены, – тихо предположила мисс Морган. – А она просто не хотела обижать их отцов и матерей.

– Вряд ли! Не думаю, что маму волнует, что она обидит кого-то в этом городишке.

– Наверное, чудесно, – произнесла мисс Морган, – наверное, чудесно, мистер Эмберсон... то есть мистер Минафер...

– Что чудесно?

– Быть настолько важным!

– Дело не в важности, – уверил ее Джордж. – Любой хоть что-то представляющий из себя человек не должен терпеть неудобства в собственном городе.

Она осуждающе посмотрела на него из-под опущенных ресниц – но глаза тут же потеплели. Действительно, она смотрела скорее сочувственно, чем осуждающе. Величественная красота Джорджа была красотой настоящего мужчины, если, конечно, такое можно сказать о внешности юноши, ведь музыка, танцы и цветы влияют на настроение девятнадцатилетних девочек не меньше, чем на настроение восемнадцатилетних мальчиков. Мисс Морган медленно отвела взгляд от Джорджа и уткнулась в свой букетик ландышей и фиалок, с балкона наверху раздались радостные звуки польки. Музыканты постарались сделать мелодию рождественской, добавив перезвон колокольчиков, и возле хода к балкону закружились разгоряченные и повеселевшие танцоры, но ни Джордж, ни мисс Морган даже не попытались присоединиться к ним.

На лестнице сквозило, ступени были узкими и неудобными, никто из гостей постарше даже не вздумал бы усесться там. Более того, эта была пара совершенно чужих друг другу людей, ни один из них не сказал ничего такого, что могло бы искренне заинтересовать собеседника, они не чувствовали родства душ и не испытывали особой приязни – но лестницы возле бальных зал не менее романтичны, чем озаренные луной озера и горные закаты. Когда-нибудь откроют закон человеческого притяжения, потому что он настолько важен, что мир стал бы мудрее, если бы сэра Исаака Ньютона стукнуло по голове не яблоко, а юная леди.

Зрелость, наученная собственным горьким опытом совершения глупостей, не устает повторять: "Ну что она в нем нашла?" – словно юную влюбленность можно объяснить логически или исходя из поведения партнеров. Зрелость вопрошает: "О чем, черт возьми, они могут говорить?" – словно разговоры имеют какое-то отношение к апрельским ливням! В семьдесят, человек встает утром, вдыхает чистый воздух, смотрит на солнце, радуется, подумав: "Чувствую себя отлично", и собирается на прогулку. В восемнадцать, человек отправляется на бал, усаживается с кем-нибудь на лестнице, не может объяснить своих чувств и мыслей и теряет всякую способность планировать. Мисс Морган и Джордж оставались на месте.

Они молча решили остаться, даже не подумав об этом, даже не обменявшись понимающими взглядами, – они вообще не смотрели друг на друга. Оба рассеянно наблюдали за танцующими и какое-то время не произносили ни слова. Музыка над их головами гремела во всю мощь: барабаны, тарелки, треугольники, колокольчики, грохот, лязг, звон. Тут и там танцующие пары целиком отдавались мелодии, переходя от размеренного и пристойного скольжения к скачкам и кружению через толпу, от стены к стене, полностью раскрепостившись. Джордж немало удивился, увидев, что в одной из таких пар бешено галопирует его тетя, Фанни Минафер.

Раскрасневшаяся Фанни Минафер была из тех дам, что увядают, едва успев расцвети. Чертами лица она походила на ребенка и обладала такой же детской фигурой, поэтому иногда незнакомцы, увидев ее через дорогу, принимали Фанни за двадцатилетнюю, но временами с того же расстояния она выглядела не меньше, чем на шестьдесят, вместо ее настоящих сорока лет. У нее бывали старые дни и молодые дни, старые часы и молодые часы, старые минуты и молодые минуты, а изменения происходили так быстро, что и не заметишь. Что-то в выражении лица или наклоне головы вело к удивленному осознанию, что вот она, Фанни, – пожилая дама! Но никогда она не выглядела такой юной, как этим вечером, когда летела по залу, ведомая искусной рукой чудноватого голубчика, ведь именно он оказался ее партнером.

В свое время голубчик знал толк в танцах, и это время явно не прошло. Несмотря на головокружительно быструю польку, под звуки которой он летел с мисс Фанни по зале, в его движениях чувствовалась солидность, он ни разу не столкнулся с другими парами и сохранял изящество даже в самом сумасшедшем ритме, не забывая развлекать даму разговорами. Но больше всего Джорджа поразило и даже разозлило то, что этот новый для дома Эмберсонов человек не выказывал ни малейшего почтения, свойственного людям, для которых такой особняк в новинку: он будто чувствовал себя как дома. Он показался Джорджу особенно наглым, когда они с мисс Фанни пролетали мимо лестницы и он, на миг оторвав руку от партнерши и не замедлив хода, весело, даже сердечно, помахал юной паре и тут же скрылся из вида.

Джордж холодно воспринял эту выходку, не ответив ни словом, ни жестом.

– Ну и как вам такая дерзость? – пробормотал он.

– Какая? – спросила мисс Морган.

– Этот чудной голубчик вот так запросто помахал мне. Я же, кроме того, что он дядя Шэронов, ничегошеньки о нем не знаю.

– И не надо, – сказала она. – Он махал не вам, он махал мне.

– Даже так? – Объяснение не смягчило чувств Джорджа. – Кажется, все обращают внимание только на вас! Определенно, эту неделю вы в городе не скучали!

Она опять зарылась лицом в букетик и не без удовольствия посмеялась. Она не стала объясняться дальше, и некоторое время они не разговаривали. Музыка смолкла, громкие аплодисменты в зале настояли на повторении, опять станцевали польку, послышался гул голосов, и началась смена партнеров.

– Ну, – наконец произнес Джорджи, – должен признать, что болтать вы не любите. Говорят, что, помалкивая, проще всего заслужить репутацию мудреца. Вы когда-нибудь разговариваете?

– Только с понимающими людьми, – ответила она.

Он прервал мрачное разглядывание бала и быстро повернулся к ней, но над букетом заметил искрящиеся и довольные глаза девушки и тоже снизошел до улыбки.

– Девушки обычно так дерзки! – сказал он. – Надо бы им с годок походить в мужской колледж: их бы там настоящей дерзости поучили! Что вы делаете завтра после двух?

– Много разного. Всё расписано по минутам.

– Ладно, – сказал Джордж. – Снега выпало как раз для катания на санях: я заеду за вами в десять минут третьего.

– Я не смогу.

– Если не поедете, я буду весь день и вечер сидеть в санях прямо у ваших ворот у всех на виду, а если вы пойдете с кем-то еще, ему сначала придется иметь дело со мной. – Немного зарумянившись, она рассмеялась, а он серьезно продолжил: – Если думаете, что я так шучу, то в вашей воле рискнуть, сильно рискнуть!

Она вновь залилась смехом.

– Я редко получаю такие щедрые комплименты, как этот, – сказала она, – особенно при столь кратком знакомстве, – однако я едва ли поеду с вами.

– Ждите меня в десять минут третьего.

– Не буду.

– Будете!

– Да, буду! – сдалась она. В это мгновение, запыхавшись от поисков, появился тот, кому она обещала следующий танец.

– Не забывайте, третий танец – мой! – напомнил Джордж.

– Не забуду.

– Каждый третий танец – мой!

– Знаю! – удивленно – но покорно – крикнула она через плечо кавалера.

Когда пришло время "третьего танца", Джордж предстал перед ней без малейших церемоний, как брат или закадычный друг. Она сразу последовала за ним, на ходу заканчивая обмен остротами с предыдущим партнером: как оказалось, с ним она болтала без умолку. Выходило, что за вечер и Джордж, и мисс Морган беседовали со всеми подряд, но не друг с другом, а во время этого танца вообще не обменялись ни словом. Они танцевали с задумчивыми лицами, и серьезность не покидала их до самого конца. Когда настала пора следующего "третьего танца", они не пошли в центр залы, а сразу направились на лестницу под балконом; казалось, им удалось достичь понимания безо всякой словесной шелухи и эта лесенка на отшибе самое для них место.

– Ну, – холодно начал Джордж, пока они присаживались, – как, говорите, вас зовут?

– Морган.

– Забавно!

– Имена других людей всегда забавны.

– Я не утверждал, что имя действительно смешное, – объяснил Джордж. – Это у нас с приятелями в колледже такая поговорка. Мы всегда так говорим, что бы ни услышали. Наверное, иногда это звучит немного дерзко, но я знал, что ваша фамилия Морган, потому что так сказала мама там, внизу. Я спрашиваю, как ваше имя?

– Люси.

Он промолчал.

– "Люси" тоже звучит забавно? – поинтересовалась она.

– Нет. "Люси" это красиво! – сказал он и подарил ей улыбку. Даже тетя Фанни не могла поспорить, что когда Джордж улыбается "своей улыбкой", он неотразим.

– Благодарю, что оценили мое имя, – сказала девушка.

– Сколько вам лет? – спросил Джордж.

– Да я и сама не знаю.

– Как понять, сами не знаете?

– Так и понять, мне говорили, что мне столько-то. Конечно, я этому верю, но верить не знать. Вот вы верите, что родились в определенный день, – по крайней мере, я полагаю, что верите, – но вы не знаете этого точно, потому что не помните.

– Слушайте! – прервал Джордж. – Вы всегда так разговариваете?

Мисс Люси рассмеялась, прощая ему грубость, склонила юную головку к плечу, как птичка, и весело ответила:

– Очень хочется научиться быть мудрой. Что вы изучаете в школе?

– В колледже!

– В университете! Да. Так что вы там изучаете?

– Много всякой бесполезной чуши, – рассмеялся Джордж.

– А почему не изучаете чушь полезную?

– То есть "полезную"?

– Которая потом пригодится, в коммерции или в профессии?

Джордж нетерпеливо махнул рукой.

– Вряд ли я когда-нибудь займусь "коммерцией или профессией".

– Не займетесь?

– Конечно, нет! – Джордж почти вышел из себя, искренне обидевшись на предположение, которое так явно показывало ее непонимание, что он за человек.

– Почему нет? – мягко спросила она.

– Просто посмотрите на этих! – почти с горечью сказал он и обвел рукой видимые с лестницы танцующие пары, намекая, что там кружатся предприниматели и профессионалы. – Славная карьера для мужчины! Юристы, банкиры, политики! Хотел бы я знать, что им дает эта жизнь! Что они знают о настоящей жизни? Откуда им про нее знать?

Он был так искренен, что произвел впечатление на мисс Морган. Он явно желает иной судьбы, ведь он так эмоционально отзывается о вещах презренных, которые даже не включает в свои планы на будущее. Ей в голову пришел Питт ¹⁸, ставший премьер-министром Англии в двадцать один год, и она невольно заговорила уважительным шепотом:

– Кем же вы хотите стать?

Ответ последовал незамедлительно:

– Яхтсменом.

Глава 6

Выразив, в одном лишь слове, всё, что он ставит выше судов, рынков и кабинок для голосования, Джордж сделал глубокий вдох и, отвернувшись от милой собеседницы, узнавшей от него самое сокровенное, уставился на танцоров со всей суровостью и презрением к убогому существованию этих безъяхтенных обывателей. Однако в толпе он заметил маму, и хмурая одухотворенность лица тут же смягчилась, озарив глаза теплым светом.

Изабель танцевала с чудаковатым голубчиком; оживленная поступь джентльмена сменилась более размеренной, чем с мисс Фанни Минафер, но не менее проворной и уверенной. Он так же весело беседовал с Изабель, как с мисс Фанни, хотя смеялись меньше, но Изабель охотно слушала его и столь же охотно отвечала: на щеках играл румянец, глаза лучились восторгом. Она увидела Джорджа и прекрасную Люси на лестнице и кивнула им. Джордж едва заметно махнул ей рукой, и в его вновь охватила необъяснимая тревога и негодование, как тогда, внизу.

– Какая у вас красивая мама! – сказала Люси.

– Я тоже так думаю, – вежливо согласился он.

– Она самая грациозная женщина на балу. Движется, как шестнадцатилетняя девушка.

– Большинство девочек в шестнадцать неуклюжи. Я бы добровольно с ними танцевать не пошел.

– Так потанцуйте с мамой! Не видела никого красивее. Как чудесно они смотрятся вместе!

– Кто?

– Ваша мать – и чудноватый голубчик, – сказала Люси. – Я сама с ним скоро потанцую.

– Мне всё равно – если, конечно, он не займет мой танец.

– Постараюсь этого не допустить, – ответила Люси и задумчиво поднесла к лицу фиалки и ландыши, но Джорджу не понравился этот жест.

– Послушайте! Кто вам прислал эти цветы, раз вы с ними так носитесь?

– Он.

– Кто "он"?

– Чудной голубчик.

Джордж не боялся такой конкуренции, поэтому расхохотался.

– Думаю, это какой-нибудь старый вдовец! – сказал он, а раз человек подошел под это недостойное определение, то восемнадцатилетнему кавалеру никаких пояснений не надо. – Старый вдовец!

Люси стала серьезной.

– Да, вдовец, – произнесла она. – Мне нужно было сразу сказать вам, это мой отец.

Джордж мгновенно перестал смеяться.

– Ой, чёрт меня дери! Если б я знал, что он ваш отец, я бы не стал потешаться над ним. Простите.

– Над ним невозможно потешаться, – спокойно сказала она.

– Почему же?

– От этого он смешнее не становится, а вот те, кто потешаются, выглядят глупо.

Тут Джорджа осенило:

– Ну, тогда я не стану выглядеть глупо и дальше, не хочу испытывать судьбу, если дело касается вас. Но я думал, что это дядюшка сестер Шэрон. Он пришел с ними...

– Да, я всегда опаздываю и решила не заставлять их ждать. Мы гостим у Шэронов.

– Если б я с самого начала знал это! Вы же забудете, что я так дерзко говорил про вашего отца? Конечно, он, в своем роде, представительный мужчина.

Люси была по-прежнему серьезна.

– В своем роде? – повторила она. – То есть он вам не по душе, верно?

– Почему "не по душе"? – озадаченно спросил Джордж.

– Люди очень часто говорят "в своем роде" или "довольно необычно" или просто "довольно" в разных сочетаниях, чтобы показать свое превосходство, разве нет? В прошлом месяце в Нью-Йорке одна честолюбивая особа назвала меня "маленькой мисс Морган", но сказала она это не о моем росте, она просто подчеркнула, что важнее меня. А ее муж постоянно звал одного моего знакомого "маленьким мистером Пембруком", а ведь "маленький мистер Пембрук" ростом под два метра. С этой супружеской парой настолько никто не считается, что их единственный способ доказать свою важность это вставлять "маленький" перед именем. Думаю, таков жаргон снобов. Конечно, не всем приходится говорить "довольно" или "в своем роде", чтобы чувствовать превосходство.

– Вот уж не соглашусь! Я и сам частенько так говорю, – сказал Джордж. – Хотя есть еще одно: что проку быть высоким как каланча? Такой верзила никогда не подаст себя столь изящно, как мужчина нормального роста. Эти длинные как жердь парни слишком нескладны, чтобы преуспеть в спорте, к тому же до того неуклюжи, что спотыкаются о мебель или...

– Мистер Пембрук военный, – строго сказала Люси. – И он необыкновенно изящен.

– Военный? А, он какой-нибудь старый друг вашего отца.

– Они очень хорошо поладили, после того как я познакомила их.

Прямота была одним из немногих достоинств Джорджа.

– Слушайте! – сказал он. – Вы с кем-нибудь помолвлены?

– Нет.

Ответ не принес ему полного удовлетворения, и он пожал плечами.

– Вижу, знакомых у вас пруд пруди! Вы из Нью-Йорка?

– Нет, мы нигде не живем.

– Как это, нигде не живете?

– Мы живем то там, то здесь, – ответила она. – Когда-то папа жил в этом городе, но это было до моего рождения.

– Почему вы всегда переезжаете? У него разъездной бизнес?

– Нет. Он изобретатель.

– Что он изобрел?

– В последнее время он работает над новым безлошадным экипажем.

– Жаль мне его, – без злого умысла сказал Джордж. – Это штука безнадежная. Людям скоро надоест то и дело валяться посреди дороги под днищем и чувствовать, как на них капает масло. У безлошадных экипажей нет будущего, лучше б ваш отец на них времени не терял.

– Папа с благодарностью выслушал бы ваш совет, – парировала она.

Вдруг Джордж вспылил:

– Я не понимаю, чем я заслужил все эти оскорбления! Не понимаю, что я такого сказал!

– Нет, ничего такого не сказали.

– Тогда почему вы...

Она весело рассмеялась.

– Да не почему. Меня совсем не задевает ваша надменность. Я даже нахожу ее любопытной, но мой папа – великий человек!

– Правда? – Джордж решил проявить великодушие: – Будем надеяться на это. Я буду надеяться, конечно.

Пристально вглядываясь в его лицо, она осознала, что этот великолепный юнец до неправдоподобия искренен в своем благородном порыве. Он походил на снисходительного пожилого политика, отзывающегося о многообещающем молодом коллеге. Люси, не отводя взгляда от Джорджа, немного удивленно покачала головой.

– Вот сейчас я начинаю понимать, – сказала она.

– Что понимать?

– Что в этом городе значит "быть настоящим Эмберсоном". До нашего приезда сюда папа упоминал об этом, но он не сказал и половины правды!

Джордж со свойственной ему самоуверенностью воспринял это как комплимент.

– Ваш отец говорил, что он был знаком с семьей до отъезда из города?

– Да. Кажется, он очень дружил с вашим дядей Джорджем, и хотя он не говорил об этом, но, по-моему, он очень хорошо знал вашу маму. Тогда он был не изобретателем, а начинающим юристом. Городок был поменьше, и, как я догадываюсь, все его тут знали.

– Вероятно. Не сомневаюсь, что вся семья рада его возвращению, особенно если он действительно был вхож в дом, как вам поведал.

– Не думаю, что он хвастал этим. Его рассказ был достаточно сдержан.

Джордж в замешательстве уставился на нее, но затем сообразил, что над ним насмехаются.

– Да, девушкам и впрямь надо поучиться в мужском колледже, – проговорил он, – хотя бы пару месяцев. Это бы с них спесь посбивало!

– Вот это навряд ли, – отрезала она, но тут ее пригласили на очередной танец. – Разве что они стали бы чуть вежливее при первом знакомстве, а внутри остались бы не менее дерзкими, и вы бы это увидели после нескольких минут разговора.

– То есть, что я увидел бы...

Но она уже направлялась в залу.

– Джейни и Мэри Шэрон всё рассказали мне о том, каким мальчишкой вы были, – бросила она через плечо. – Подумайте об этом! – Она закружилась, отдавшись музыке, а Джордж, проводив ее угрюмым взглядом и решив пропустить этот танец, проследовал через вальсирующие с краю пары под увитую цветами арку у входа, туда, где с улыбкой стоял его дядя, Джордж Эмберсон.

– Привет, юный тезка, – сказал дядя. – Что не спешишь стучать каблуками под музыку? Нет партнерши?

– Где-то там сидит и ждет меня, – ответил Джордж. – Послушай, что это за Морган, с которым недавно танцевала тетя Фанни Минафер?

Эмберсон рассмеялся.

– Мужчина с премиленькой дочкой, Джорджи. Мне разве померещилось, что ты сегодня вечером кое-что такое и сам подметил?

– Мы не об этом. Что он за человек?

– Надо отдать ему должное. Он старый друг семьи, когда-то был здесь адвокатом, – правда, долгов имел побольше, чем дел, но до отъезда из города со всеми расплатился. Но ты ведь не просто так спрашиваешь, а хочешь сначала узнать, чего он стоит, прежде чем связываться с его дочерью. Ничего конкретного сказать не могу, хотя, судя по ее премилому наряду, с деньгами у них всё в порядке. Однако точнее судить сложно, сейчас принято потакать молодым, и как твоя матушка исхитрилась купить тебе эти жемчужные запонки на те деньги, что ей выдает отец, для меня загадка.