Текст книги "Гэсэр"

Автор книги: Бурятский эпос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

По земле желтый туман расстилается.

Сун-море волнуется,

Сумбэр-гора качается,

Ветер жадный беснуется,

Клубами пыль поднимается.

Атай-Улана большая лохматая голова,

Которую Хан Хурмас ногой пнул,

Которую Хан Хурмас вниз столкнул,

Которая летела, крутилась,

Которая между небом и землей остановилась,

Которой вверх возвратиться – так сил уж нет,

Которой вниз опуститься – желанья нет,

Которая словно на веревке с неба спускалась,

Которая словно на подпорке над землей поднималась,

Которая превратилась меж звездных сфер

В черного дьявола Архан-Шудхэр.

Теперь эта голова, сшибленная стрелой,

Полетела вниз, завертелась юлой,

Полетела голова на землю вниз,

По вселенной всей раздается свист,

Будто камень шуршит, будто стрела звенит,

Будто коза орет пронзительно,

Будто козленок блеет просительно.

В это время

Тринадцать бойцов самых ловких и быстрых

Восточные небожители на землю выпустили,

Чтобы черного дьявола защитить,

Чтобы быстрейшего из жеребят перегнать,

Чтобы переднее назад заворотить,

Чтобы заднее наперед загнуть,

Чтобы падающую голову успеть подхватить,

Не дать ей упасть, а на небо вернуть.

Полетели они к сухой земле,

Полетели они наперерез стреле.

Полетели они, как молния,

Шумом-вихрем землю наполнили,

Но хангайская стрела заговоренной была,

Быстрее молнии оказалась стрела.

Летел Архан, раскрывши пасть,

Летел Архан, оскалив клыки,

Летел Архан, чтоб на землю упасть,

У желтого моря, у желтой реки.

Крепкие скалы начали рушиться,

Высокие горы начали колебаться,

Вода речная льется на сушу,

Вода морская горой поднимается.

Недалеко от широкой желтой реки,

Недалеко от места, где водопой,

В морские воды, что глубоки,

Свалился дьявол вниз головой.

Первое время он недвижно лежал,

Но силы собравши, натужился, встал.

В себя приходить он начал,

Встретясь с черной землею, с матерью,

Море вокруг поворачивая,

Землю он всю осматривает.

Все видно ему, как на блюде,

Леса и горы, стада и люди.

Вдруг,

У подножья горы под названием Хан,

На берегу реки под названьем Хатан,

Увидел он дворцы Абая Гэсэра,

С испуга дьявол сделался серым,

Скорее голову он пригнул,

В глубокое море на дно нырнул.

У дна морского он притаился,

В густые водоросли забился.

А Хухэрдэй-Мэргэн батор,

Стрелу пустивший,

Черного дьявола Архана стрелой сразивший,

Победителем называться стал,

Покровителем и людей и стад.

«Жеребятки пусть растут и резвятся,

Люди пусть живут и плодятся»,—

Такое пожелание высказал,

А сам трубку с кисетом вытащил.

Берет он свою трубку из чистого серебра,

Толщиной с рукав,

Открывает он свой бархатный кисет,

Величиной с мешок,

Красно-резаным табаком

Трубку он свою набивает,

Кресалом, величиной с озерко,

Искры жаркие высекает,

Мягко-пушистый трут,

С матерого лося величиной,

Махая им, раздувает.

Дым от трубки пошел,

Как речной туман,

Изо рта дым пошел,

Как дымит вулкан.

Трубку сосет он шумно,

Дым выпускает клубно.

Архана – черного дьявола

Убитым он посчитал,

Всех несчастных земных людей

Спасенными он посчитал,

Всех прекрасных земных зверей

Сохраненными он посчитал,

Золотое солнце с нежной луной

Защищенными он посчитал,

Необъятный простор земной

Очищенным он посчитал,

Свои дневные желанья

Исполненными он посчитал,

Свои ночные мечтанья

Совершенными он посчитал.

Поэтому, трубку свою докурив,

Поэтому, коня своего накормив,

В западные небесные пределы,

К пятидесяти пяти небожителям

Отправился, поскакал.

В это самое время,

Повод – в руку, а ногу – в стремя,

Живущий в долине Сорогто,

Имеющий быстро-синего жеребца,

Имеющий черно-злые мысли,

Имеющий погано-вонючую душу,

Ездящий по грязно-жидкой дороге,

Хранящий клеветническую книгу законов,

Хара-Зутан-Ноён,

Зная, что скот его не поен,

К желтому морю Манзану

Через лесные и степные поляны,

Накормленного свежей травой,

Весь скот свой пригнал на водопой.

У впаденья в море

Реки, под названьем Хан,

У степного подножья

Горы, под названьем Манхан,

Быстро-синего жеребца Хара-Зутан останавливает,

За загривок жеребца ухвативши, на землю соскакивает,

Обе полы халата неторопливо отряхивает,

Место, куда приехал, оглядывает.

И видит он, что у самого водопоя

Деревце выросло золотое.

Золотые листочки, золотой ствол,

Хара-Зутан к деревцу подошел.

Осинка приветно зашелестела.

Веточки к нему наклонились.

Сердце у Хара-Зутана вскипело,

Черные мысли зашевелились.

«Наверное, это Абай Гэсэр

Чары свои напустить успел.

Наверное, это его колдовство,

Его бахвальное волшебство».

Черные мысли Хара-Зутана кипели,

Серые помыслы переливались.

А листочки осинки все шелестели,

А ее веточки все склонялись.

Хара-Зутан

Полы халата за кушак заткнул.

Хара-Зутан

Рукава халата до локтей завернул.

Золотую осинку, нежную и покорную,

Ухватившись за ствол, вырвал с корнем он,

Золотые веточки изломал,

Золотые листики истоптал.

Манзар – желтое море заволновалось,

Манхан – высокая гора засодрогалась.

Черный ветер подул со свистом,

Черный смерч завертелся быстро,

Желтый туман поплыл, поплыл,

Заклубилась едкая пыль, пыль.

Точно ли в это время – сказать нельзя,

Из желтой морской воды

Показались огромные красные глаза,

Показалась над водой морская трава,

А в траве – лохматая голова.

Чудовище страшное озирается,

Чудовище к берегу приближается.

Хара-Зутан

Все черные мысли свои рассорил,

Хара-Зутан

Все серые помыслы позабыл.

А черный дьявол Архан, злодей,

Вышел из воды земли черней.

Около золотой осинки садился,

К Хара-Зутану он обратился:

– Дверь, не тобой закрытую,

Ты зачем открыл?

Дверь, не тобой открытую,

Ты зачем закрыл?

В дверь, из которой не выходил,

Ты зачем вошел,

Из двери, в которую не входил,

Ты зачем вышел?

Кто ты сам? Где твой дом-крыша?

Звериный ли ты сын?

Птичий ли ты сын?

Овечий ли ты сын?

Человечий ли ты сын?

Если слово имеешь – сказывай,

Если речью владеешь – рассказывай.

Не то,

Начиная с рук откусывать – изжую.

Не то,

Начиная с ног откусывать – проглочу.

Раскрыло чудовище пасть свою,

Каждый клык подобен копью-мечу.

Раскрыло чудовище огромный рот.

Всю землю проглотить норовит:

Верхними клыками небо скребет,

Нижними клыками горы скоблит:

Множество людей,

В гору поднимающихся,

Слизнуть намеревается;

Множество людей,

С горы спускающихся,

Схлебнуть собирается.

У Хара-Зутана

С испугу в глазах зарябило;

У Хара-Зутана дыханье перехватило.

Поджилки трясутся, озноб забил,

Имя свое и то забыл.

Хара-Зутан за последнее ухватился,

Чудовищу страшному погрозился:

– Хоть бы ты меня, дьявол, с костями съел,

Но придет мой племянник-внук. Абай Гэсэр,

Вид твой страшный ему нипочем,

Он тебя на куски изрубит мечом.

Он за дядю-деда тебе отплатит,

Сил у него на это хватит.

Архан – черный дьявол,

По-прежнему зубы точит.

Архан с раскрытой пастью злобно хохочет:

– Что это у тебя за внук-племянник такой,

Чтобы сумел совладать со мной?

Где он возьмет такую мощь,

Чтобы тебе, бедняге, сумел помочь?

Где он возьмет такую прыть,

Чтобы меня, черного дьявола, сумел победить?

Хара-Зутан, чтобы душу свою сберечь,

Чтобы кожа с него была не содрана,

Заводит о Гэсэре хвалебную речь,

Говорит толково и собранно:

– Хана Хурмаса, небожителя и властелина,

Среднего Красного сына,

Бухэ-Бэлигтэ батора,

Западные небожители на землю спустили,

Согласно добровольному уговору,

Всем необходимым его снабдили.

Спустился он для решительных действий,

Избавить народ от бедствий.

С указанием из пяти священнейших книг

Он спустился,

Превратить вечность в единый миг

Он спустился.

С заданием благополучие возвратить

Он спустился,

С заданьем порядок восстановить

Он спустился.

С желанием веселье возродить

Он спустился.

С мечтаньем всю нечисть истребить

Он спустился.

С надеждой успокоить людей земных

Он спустился.

С решеньем счастливыми сделать их

Он спустился.

С мудростью для семидесяти мудрецов

Он спустился.

С основой для семидесяти языков

Он спустился.

От черных замыслов, злых врагов

Державно-булатный меч он имеет,

От нападения злостно-черных врагов,

Сделанный из семидесяти козьих рогов,

Сокрушающе-желтый лук имеет.

Если над острием стрелы пошепчет,

Красное пламя появляется,

Если над опереньем стрелы, пошепчет,

Синее пламя возгорается.

Если выпустит он стрелу свою в цель,

Никто от нее не останется цел.

Так говорил Хара-Зутан

В надежде, что испугается, дьявол Архан.

Но дьявол Архан был коварен и зол,

К душе Ноёна он ключик нашел.

– Абая Гэсэра ты справедливо хвалил,

Ведь он двух невест у тебя захватил.

Двух прекрасных девушек, двух нежнейших принцесс,

Отобрал у тебя Гэсэр-молодец.

Имя твое он навек обесчестил,

Слава твоя покрылась шерстью.

Ты его хвалишь, как будто невесту,

А сам от тоски не находишь места,

Душа твоя сохнет от злости и ненависти,

Весь ты пылаешь от жажды мести.

О Гэсэре хвалебные речи заводишь,

А сам в одиночестве ходишь-бродишь.

Когда в дальний путь соберешься,

В спутники кого ты возьмешь?

Когда отомстить-навредить соберешься,

Товарища себе где ты найдешь?

Давай

На десять белых лет

Друзьями будем.

Давай на двадцать светлых лет

Товарищами будем.

Давай на тридцать наибелейших лет

Побратимыми будем.

Абая Гэсэра сообща погубим.

Впереди у тебя

Видимость улучшать я буду,

За спиной у тебя

Я оградой буду.

Дела решать – советчиком буду,

В пути ночевать – товарищем буду.

Десять длинных лет отведем для отмщенья,

Пока сметана на чистой воде не образуется,—

Дьявол Хара-Зутана уговаривает,—

Пока трава на голом камне не вырастет,—

Он его раззадоривает,

Против внука Гэсэра деда настраивает,

Перед самим собой его опозоривает.

Черного дьявола Аркана Хара-Зутан слушает,

Серо-грязные слова запали в душу.

Они душу смрадом-вонью наполнили,

Злые мысли у Ноёна вскипают,

Пораженья свои он припомнил,

Неудачи свои вспоминает.

Так, желающие мстить-вредить,

Они друзьями становятся,

Так, желающие мутить-чернить,

Они родными становятся.

Был Хара-Зутан-Ноеном достойным,

Стал Хара-Зутан-Ноеном разбойным.

С черными мыслями,

С серыми помыслами

Хара-Зутан-Ноен,

Архана дружок новоявленный,

Мечтой об отмщении упоен,

Говорит этому черному дьяволу: —

Когда все на небе уснет,

Когда все на земле замрет,

В середине ночи кромешной

Приходи к Гэсэру не мешкая.

Где что лежит у него, я знаю,

Все оружие его заранее изломаю.

Хангайскую, черную стрелу

Я вдоль расколю,

Оперение на стреле

Я все растреплю,

Желтый лук его,

Из семидесяти козьих рогов,

Разломаю я на семьдесят кусков,

Все куски разбросаю,

Тетиву искромсаю.

Меч его,

Не тупящийся о кости изюбра,

Меч его, никогда не ржавевший,

Я с обеих сторон зазубрю

И на прежнее место повешу.

А ты, мой друг, наготове будь,

Ко дворцу Гэсэра отыщешь путь.

По задворкам серебряного дворца

На животе проползешь,

У ступенек золотого крыльца

До полуночи подождешь,

Когда будешь до полуночи дожидаться,

Поразмысли, как с Гэсэром сражаться.

У Архана страх по спине ползет,

У Архана страх сердце сосет.

– Ты, Хара-Зутан, мой друг новоявленный,

Если я ослабею,

Победить не сумею,

Поспеши на подмогу мне, дьяволу.

Если мы победить сумеем,

Убьем Гэсэра или захватим живьем,

Если до утра уцелеем

И до полнолуния доживем,

Сумеем неперегоняемого жеребенка перегнать,

Сумеем неседланого жеребца оседлать.

Если я в эту ночь своего добьюсь,

Наперекор небесам, наперекор судьбе,

То на царевне Урмай Гохон – сам женюсь,

А царевну Тумэн-Жаргалан отдам тебе.

Будем мы с тобою, два брата,

Жить и счастливо и богато.

Будет много у нас добра,

Будет мяса у нас – гора.

А наложницы наши, красавицы,

Будут нежиться, будут ластиться.—

Два злодея, сообщника,

За правые руки взялись,

Два разбойника, заговорщика,

В верности поклялись.

Так Хара-Зутан

Со своими черными мыслями,

Со своими серыми помыслами,

Замысел в сердце лелея злой,

Скотину с водопоя пригнал домой.

Дома радуется, мечтает,

Удовлетворенье испытывает,

Имущество Абая Гэсэра в уме перебирает,

Скотину Абая Гэсэра в уме пересчитывает.

Пусть богатства идут одно к одному,

Пусть добро присоединится к добру,

Всех людей Гэсэра себе возьму,

Всю скотину Гэсэра себе заберу.

Все мне в доме понадобится,

Все в хозяйстве мне пригодится…

Радостью великой он радуется,

Весельем великим он веселится.

А когда на небе все успокоилось,

Когда на земле все уснуть успело,

Хара-Зутан, превратившись в разбойника,

Пошел во дворец Абая Гэсэра.

Во дворец он тайно пробрался

И за черное дело принялся.

Хангайскую, черную стрелу

Он вдоль расщепал,

Оперенье на стреле

Он измял, изорвал,

Боевой желтый лук

Из семидесяти козьих рогов

Разломал на семьдесят мелких кусков,

Все куски по сторонам разбросал,

Тетиву искромсал.

Державный меч,

Не тупящийся о кости изюбря,

Меч достойнейший, незапятнанный,

Он с обеих сторон зазубрил

И, за полог заткнувши, спрятал.

Все, что крепкое, он ломает,

Все, что сильное, ослабляет,

Все что острое, он затупливает,

Снаряжение все перепутывает.

В это время,

О котором речь тут идет,

В это время,

О котором рассказ течет,

Абай Гэсэр, благополучен и благодушен,

Дневной охотой слегка утомлен,

Находился у прекрасной Урмай Гохон.

Самую сладкую пищу вкушая,

Самое крепкое питье попивая,

Самое древнее припоминая,

О дальнем, будущем рассуждая,

Наслаждаясь, они сидели,

А потом уж пошли к постели.

С Урмай Гохон,

Подобной солнышку, красивой, доброй,

Улеглись они в мягкое, теплое,

Одеялом легким и теплым они оделись,

Друг от друга они согрелись,

Сбросив все одежды и платья,

Заключили они друг друга в объятья.

Полночь пришла,

А луны на небо не выплыло,

В темном небе ни светлой щелочки,

У каменно-черных ворот как будто скрипнуло,

У буро-каменных ворот как будто щелкнуло.

Тридцать три богатыря

Все вповалку спят,

Триста грозных воевод

Все подряд храпят.

Только собаки, сторожевые, верные,

Тревогу подняли первыми,

Подняли они лай со всех сторон,

Пробудилась от сна Урмай Гохон.

Прекрасным умом она все поняла,

Живым умом во все углубилась,

Растолкала Гэсэра и подняла,

Опасеньями с ним поделилась:

– Вокруг дворца не черта ли трескотня,

В подвалах дворца не дьявола ли возня,

Мой витязь славный, Гэсэр Абай,

Враги во дворце, скорей вставай.

Проснулся Гэсэр, поднялся он,

Не понимает, что это значит,

Большим удивлением удивлен,

Задачей большой озадачен.

Со всей силой и ловкостью рук

Первым делом хватается он за лук,

За хангайскую стрелу он хватается,

Больше прежнего удивляется.

Стрела, упреждающая другие стрелы,

Вместе с луком не уцелела.

Хангайскую упреждающую стрелу

Кто-то вдоль расщепал,

Боевой неизменимый лук

Из семидесяти козьих рогов

Разломан на семьдесят кусков,

Тетива у него перерезана,

Все, что острое, все железное,

Все ломающее загублено,

Все режущее затуплено,

У копья рукоятка изрублена.

За меч державный схватился он,

Под пологом его найдя кое-как.

Меч зазубрен с обеих сторон,

Бесполезно держать в руках.

Себя не помня, врагов кляня,

Гэсэр гнедого зовет коня.

С ногами быстрыми, тонкими,

С копытами крепкими, звонкими.

Конь гнедой Бэльгэн отозвался вмиг,

Конь, как молния, под окном возник.

В юго-западное окно копытом бьет,

Открывает окно, батора ждет.

Он спросить своим ржаньем хочет:

Что за паника среди ночи?

Услышал ли хозяин слухом-бденьем

Далекого ночного врага?

Увидел ли хозяин острым зреньем

Близкого ночного врага?

Гэсэр одевается в одно мгновенье,

В окно выскакивает в нетерпении.

Одним движеньем в кромешной мгле

Гэсэр оказывается в седле.

Конь копытами вкруг дворца стучит,

Гэсэр сердито во тьму кричит:

– Если хочешь со мной сразиться,

В щелку прятаться не годится.

Если руки твои не слабы,

Что ж ты прячешься, словно баба?

Если витязь ты, хоть немного,

Что ж ты прячешься под порогом?

Перестань по задворкам ползать,

Никакой в этом нету пользы.

Выходи ты в поле просторное,

Где дорога большая, торная,

Где стоит сосна пятиглавая,

Потягаемся там силой-славою.

Крик оглушительный Гэсэр издает,

Как тысяча лосей одновременно ревет.

Крик сотрясающий издает,

Как десять тысяч лосей одновременно ревет.

После этого

За правую сторону повода он потянул.

После этого

Направо коня своего Бэльгэна повернул.

Не выпуская повод из крепких рук,

Сделал по солнцу обширный круг.

Направил коня он в поле просторное,

Где лежит дорога большая, торная,

Чтоб под древней сосной,

Под сосной пятиглавой,

Потягаться с врагом силой-славой.

В это время дьявол Архан,

Злотворением обуян,

Под серебряно-золотым дворцом

Без всякой пользы

На четвереньках и на брюхе ползал.

Вылез он из-под дворца от злости серый

И лицом к лицу повстречался с Гэсэром.

Теперь черту – куда деваться —

Хочешь – не хочешь, а придется сражаться.

Сошлись они в поле чистом, просторном,

Где дорога лежит большая, торная,

Где растет сосна пятиглавая,

Сошлись они помериться силой-славою.

Оба они могучи,

Оба они сильны,

Словно две черных тучи,

Что грозой прогреметь должны.

Глядя на противника клыкастого, страшного,

Абай Гэсэр у него спрашивает:

– Кто ты,

Мирный сон людей тревожащий,

Кто ты,

От сладкого сна людей будящий.

Ты, что хочешь взять не положивши,

Ты, подобно головешке чадящий?

Архан расправил широченные плечи

И обратился к Гэсэру с наглой речью:

– А ты думал – ребенок малый

Пришел тебя раздавить-убить?

А ты думал мальчонка слабый

Пришел тебя окрутить-удавить?

Абай Гэсэр щеки надул сердито,

Абай Гэсэр спрашивает у бандита:

– Скольких,

Кровожаднейший из чертей,

Задушил ты в колыбельках детей?

Сколько ты болезней по земле распустил,

Скольких ты людей голодом уморил?

Сколько слез ты людям еще припас?

Но сегодня, дьявол, пробьет твой час.

Шеи, мощные, огромные,

Как тростинки я свертывал,

Ноги, толстые, словно бревна,

Как травинки выдергивал.

От человека родившийся,

Сверхчеловеком не станет,

На земле появившийся,

До небес не достанет.

Ребра у тебя костяные, а не железные,

Против кого, чудо-юдо, полезло ты?

После этих слов

Сердце у Архана затрепетало,

После этих слов

Печень у него задрожала,

Колени его подогнулись,

Сухожилия его натянулись.

Во всем его черном теле

Мускулы ослабели.

Но продолжал он храбриться,

Но продолжал он хвалиться:

– Когда начнем с тобой драться,

Не буду я на месте топтаться,

Не буду я мучить руки, ноги и спину,

На землю тебя не кину,

Я тебя,

Начиная с рук откусывать, изжую,

Я тебя,

Начиная с ног откусывать, проглочу.

Раскрыло чудовище пасть свою,

Каждый клык подобен копью-мечу.

Раскрыло чудовище огромный рот,

Всю землю проглотить норовит,

Верхними клыками небо скребет,

Нижними клыками горы скоблит.

Два великих могущества сближаются,

Схватка-битва у них начинается.

Наклонили они головы, глазами косят,

Напрягли они ноги, упираясь, стоят,

Надвигаются друг на друга могуче,

Наползают друг на друга как две тучи.

Зная, что вселенная высока,

Руками свободно взмахивают,

Зная, что земля широка,

Руками свободно размахивают.

Лоб в лоб они упираются,

Руками друг за друга хватаются.

Толстые шеи друг у друга свернуть хотят,

Большие головы друг у друга оторвать норовят.

Сшибаются они, как изюбри,

Бодаются, словно зубры.

Ногами они топчут половину земли,

Воздуху они полнеба вдохнули,

Жилы они до крайности напрягли,

Сухожилия они до крайности натянули.

Там, где они упираются,

Возникают ямы глубокие.

Там, где они напрягаются,

Возникают овраги широкие.

Высокое просторное небо

До краев содрогается,

Низкая просторная земля

До глубин сотрясается.

Мясо друг у друга со спины выдирают,

Мясо друг у друга с груди выгрызают.

Красные ручьи по земле текут,

Красные горы вокруг растут.

Задевают борцы друг за друга руками,

Словно камни стучат о камни.

Из-за равной удали они не сдаются,

Из-за равной силы они не качаются.

Три дня они бьются,

Семь дней они бьются,

А схватка все не кончается.

Но Абай Гэсэр во время схватки

Сил набирается,

Но Абай Гэсэр во время схватки

Все прямее и тверже становится.

У Гэсэра во время схватки

Ловкости прибавляется,

У Гэсэра во время схватки

Движения убыстряются.

А у черного дьявола сердце затрепетало,

Тело вялым и сонным стало.

Толстая шея его вот-вот согнется,

Лохматая голова его вот-вот оторвется.

Упругая спина его ослабела,

Между ребрами у него заболело.

Гэсэр

Гнет его, как сырое дерево,

Гэсэр

Ломает его, как сухое дерево.

Сун – великое море,

Волнуется и дрожит.

Сумбэр – великая гора,

Сотрясается, дребезжит.

После этого Гэсэр Архана черного

В оборот берет.

После этого Гэсэр коварного черта

В обхват берет.

Под двумя под мышками крепко жмет,

Как камыш ломает, веревки вьет.

Поднимает вверх и о землю бьет.

О восточную тайгу брякнет,

Восточные небеса сотрясаются.

О западную тайгу брякнет,

Западные небеса содрогаются.

Заставляет Гэсэр Архана козлом кричать,

Заставляет Гэсэр Архана козой верещать.

Кидает Архана Гэсэр батор

На острые скалы, на гребни гор,

В южные горы.

Архан ногами упирается,

Северных гор

Архан головой касается.

А душа из черного тела

Навсегда улетела.

Непобедимого врага победив,

Быстрейшего из жеребят перегнав,

Переднее назад заворотив,

Неседланого жеребца оседлав,

Заднее наперед загнув,

Неломаемое сломав,

Непугаемое спугнув,

Абай Гэсэр

До звона в своей богатырской груди радуется,

Абай Гэсэр

До стона в своем богатырском сердце восторгается.

Вверх поглядит – смеется,

Вниз поглядит – улыбается.

Победителем он зовется,

Удалым прозывается.

После этого,

Три слоя почвы срыв,

После этого, три слоя земли открыв,

Архана, черного дьявола, похоронил.

И сверху тяжестью придавил.

На излучине вечного моря,

В середине степного предгорья,

Воздвигает он каменную груду,

Достигающую небесных сосков текучих,

Воздвигает он квадратную кучу.

Совершив такое деянье,

Произносит он заклинанье:

– Под тремя слоями земли разрытой

Будешь вечно лежать ты, Архан убитый.

Ты, дохлая туша, лежи и тухни,

Ты, тухлая туша, лежи и кисни,

К жизни людской не тяни ты руки,

Не мешай ты земной, человеческой жизни.

После этого

Трубку из чистого серебра он берет,

С тюленя величиной,

Кисет из черного бархата он берет,

С оленя величиной,

Копну красно-резаного табака

В трубке бережно уминает,

Кресалом, сверкающим как ледяная река,

Искры-молнии высекает,

Пушистый трут, величиной с лося,

Размахивая им раздувает,

Разгоревшуюся трубку сося,

Дым как облако выпускает.

Сидит Гэсэр – трубка в руке,

А дым от нее, как туман по реке,

Так сидит, говорят,

Так дымит, говорят,

О схватке с дьяволом вспоминает.

После этого

Возвратился он наконец

В свой серебряно-золотой дворец.

Во-первых,

Тридцать трех богатырей,

Во-вторых,

Триста воевод,

В-третьих,

Три тысячи оруженосцев

К себе зовет,

Хара-Зутана зовет четвертым,

От страха ни живого, ни мертвого.

Собирает он их всех вместе,

Говорит он им всем по чести:

– Что-то вы ленивыми стали,

Чуть Гэсэра своего не проспали.

Тридцать три богатыря,

Триста воевод,

Три тысячи оруженосцев

Великим удивлением удивились,

Великим стыдом устыдились,

Впредь, словами своими медлительными,

Обещают они быть бдительными.

– А ты, Хара-Зутан, – говорит Гэсэр,

Рановато на ноёнское место сел.

Все вооружение мое ты возьми-ка,

Все снаряжение мое собери-ка,

Все колющее собери, все острое,

Все режущее, все сверкающее,

Все черно-желтое, все пестрое,

Все разящее, все стреляющее,

Все, что было до блеска наточено,

Все, что за ночь тобой испорчено,

Отнеси хангинским семи кузнецам,

Отнеси шэнгинским семи кузнецам,

Пусть они горны свои разожгут,

Все исправят, все откуют,

Все вернешь мне в целости сам.

Хара-Зутан

Большим удивлением удивился,

Хара-Зутан

Большим стыдом устыдился.

Глаза поднять на Гэсэра не может,

Раскаянье его гложет.

Но не ушел он от суда Гэсэра Абая,

Гэсэр, когда нужный час настал.

Хорошее вспоминая, плохое не забывая,

Хара-Зутану выговаривать стал:

– Разве белые хорошие дела

Мы не вместе делали?

Разве твоя хангайская стрела

Не летала рядом с моими стрелами?

Не под одной ли крышей мы часто жили,

Крепким словом сказанным дорожили?

Будем судиться не по словам,

А будем судиться мы по делам.

Возьмем в свидетели нашего отца,

Эсэгэя-батюшку,

Мудреца и творца,

Предначертанное им возьмем за закон,

Пусть тебя судит не я, а он.

Давай обратимся к бурханам-небожителям,

Спросим у них:

«Рассудите нас и скажите,

Мирно ли мы разойтись должны,

Вместе ли мы и дальше жить должны,

Или мы сразиться с Хара-Зутаном должны,

Или мы наказать его должны?»

Хара-Зутан, от испуга серый,

Начал ползать у ног Гэсэра.

Ползает, корчится, извивается,

Стонет, плачется, извиняется,

Всячески себя умаляет,

Гэсэра всячески умоляет:

– Отныне не буду я поступать по чужим словам,

Отныне буду я себе хозяином сам,

Ты меня не вини, мой племянник и внук,

Не сумел я уйти из дьявольских рук,

Это все Архана-дьявола каверзы,

Обойти бы его надо за версту,

А я, старый идиот и дурак…

Охмурил меня старого хитрый враг,

Но теперь-то уж я примерным буду,

Твоей доброты-простоты не забуду.

Будем мы друг друга любить-уважать,

Будем мы жить да добра наживать.—

Абай Гэсэр по своей доброте

Выслушал слова покаянные те.

– Ладно, – сказал он, – прежнее за оплошность примем.

Грязное, черное за беспечность примем,

Впредь с врагами осторожными будем,

Настороженными, чуткими будем.

Чуткостью уха дальнего врага выслушивать будем,

Зоркостью глаза близкого врага высматривать будем,

Трезвостью разума

Замышляющего врага распознавать будем.

Если на кочку ногой не наступить,

Откуда муть в роднике возьмется?

Если черной мысли не заронить,

Откуда черное дело возьмется?

Если черного дела не совершить,

За что же боги сердиться будут?

Если по кривой тропе не ходить,

Откуда взяться греху и блуду?—

Тридцать три богатыря,

Триста воевод,

Три тысячи оруженосцев

Раскрыли уши,

Правдивое слово,

Справедливое слово

Они внимательно слушают.

Разумно-ясному дружно внимают,

Торжественно-прекрасное постигают.

Но Гэсэру они высказывают,

Что надо бы Хара-Зутана наказывать,

За то, что с чертом он спутался,

В ущерб народу и родной стороне,

Привязать его крепкими путами

К толстой красной сосне,

Привязать его ремнями кожаными,

Содрать с него, изменника, кожу.

У шубы теплый воротник должен быть,

У люда старший богатырь должен быть.

Шубу мы узнаем по ее теплости,

Старшего мы узнаем по его строгости.

Ты, Гэсэр,

Белоголовому отцу Эсэгэю-батюшке помолись,

Ты, Гэсэр,

Седовласой Манули-матушке поклонись,

Пусть черные дела Хара-Зутана пред ними предстанут,

Пусть их правдивые слова мерой станут.

Но Абай Гэсэр наказывать дядю-деда не стал,

Только клятву с него при народе взял,

Чтобы вел он себя впредь не разбойно,

Чтобы вел он себя впредь достойно.

Хара-Зутан

Большим удивлением удивился,

Хара-Зутан

Большим стыдом устыдился,

Клятву дав, домой удалился.

Совершив этот суд милосердный свой,

Абай Гэсэр отправился на покой.

Прямой дорогой отправился он

К любимой жене Урмай Гохон.

Урмай Гохон

Серебряный стол накрывает,

Сладко-вкусную еду расставляет.

Урмай Гохон

Золотой стол накрывает,

Сладко-крепкое питье разливает.

Угощает его и потчует,

Угодить ему всячески хочет.

Абай Гэсэр неторопливо вкушает,

Абай Гэсэр неговорливо внушает:

– Жестокого врага победив,

Беспечности предаваться не следует.

Великого врага победив,

Хвалиться этим не следует.—

Так,

С похожей на красное солнышко,

Так,

Выпивая питье до донышка,

Говорят они,

Пока сметана на чистой воде не настоится.

Сидят они,

Пока трава на голом камне не уродится.

Однако

С наступлением вечера

Берет он Урмай Гохон за плечи

И ведет ее на постель мягкую,

Под теплое легкое одеяло,

Сейчас они вместе лягут,

Благо, что ночь настала.

Пожелаем ему сна спокойного,

Пробужденья утром достойного.

Пусть узлы он все пораспутывает,

Пусть удача ему сопутствует,

Пусть земля его будет щедрой,

Пусть судьба его будет светлой.

На родной земле, под его рукой,

Пусть вернутся к людям мир и покой.

Перевод Владимира Солоухина.

ВЕТВЬ ЧЕТВЁРТАЯ

О ПОБЕДЕ ГЭСЭРА НАД ГАЛ-НУРМАН ХАНОМ

У священного желтого дерева

На каждой ветви горящие свечи,

Девять сказаний древних,

В каждом сказании сеча.

Девять ветвей у дерева,

Каждая листвою повита,

Девять сказаний древних,

В каждом сказании – битва.

В выдру, что ценней всех зверей,

Почему не пустить стрелу?

Великому роду богатырей

Почему не воздать хвалу?

На груди золотой земли,

С вечной жизненной благодатью,

На холмах Улгэн-Земли

С исполнением всех желаний,

С многотысячными табунами-стадами,

Вверх по пастбищам поднимающимися,

С бесчисленными конями-быками,

Вниз по пастбищам спускающимися,

В день три раза питающийся,

Трижды в год наслаждающийся,

Себе на благо, другим не на вред,

Жил, говорят, хан Ганга-Бурэд.

До того, как пришли обиды,

До того, как пришли напасти,

Люди там горя не видели,

Все были довольны и счастливы.

Жили под крепкими крышами,

Промышляли бобрами и выдрами,

Простор был сушью не высушен,

Народ был ветром не выветрен.

Травы зеленые переливались,

Травы тучные колыхались,

Реки в зелени извивались,

Серебром они изливались.

Но внезапно начали травы сохнуть,

А быки и лошади начали дохнуть,

Реки начали от истоков мелеть,

Солнце начало от восхода тускнеть,

С неба ни дождинки не капало,

Все живое захирело, ослабло.

Распространились холод, голод и тьма,

Распространились язва, оспа, чума,

Распространились распри, слезы и кровь,

Забыли люди жалость, любовь.

Северные народы

Десятками тысяч гибнут,

Южные народы

Сотнями тысяч гибнут,

Гибнут люди ночью, гибнут и днем,

Охватило землю черным огнем.

Хан Ганга-Бурэд с несчастьями не смирился,

Но не знает, что бы все это значило,

Большим удивлением он удивился,

Большой задачей он озадачился,

Может быть, Эсэгэ-батюшка

Все эти несчастья на землю послал?

Может быть,

Повеленьем Гурмэ-Манзан матушки

Мрак на землю спустился?

Большую думу он думать стал,

Сердцем каменным он ожесточился.

В золотой бубен он бьет

Северных людей собирает,

В серебряный бубен он бьет,

Южных людей призывает.

Северные народы

Спереди бело-звездного дворца,

В поднебесьи сияющего,

Собравшись, волнуются-шумят,

Южные народы

Сзади квадратно-белого дворца,

В поднебесье светящегося,

Собравшись, волнуются-галдят,

Слепых-косых людей поводыри приводят,

Хромых-безногих людей на руках приносят.

Хан Ганга-Бурэд,

Что был народам вместо отца,

Выходит из своего дворца.

Бело-звездный дворец – на девять углов,

Двери во дворце – на девять сторон,

В квадратно-белом дворце

Девяносто девять окон.

Перламутровую хангайскую дверь

Хан величественно открывает,

Через мраморный хангайский порог,

Не обронив ни соринки с ног,

Хан медлительно переступает,

Выходит он на верхнюю ступеньку крыльца

Такой ширины, что годится

Бегать там с жеребеночком кобылице,

Перешагивает он на нижнюю ступеньку крыльца

Такой ширины,

Что пасти бы там резвые табуны.

Народы северные и южные он приветствует,

Всем собравшимся он поклоняется,

Ко всем, вокруг столпившимся тесно,

С такими словами он обращается:

– То не Эсэгэ-батюшка

Своим проклятием нас проклинает,

То не Гурмэ-Манзан матушка

Бедствия на нас насылает.

Истоки бедствий искать мы должны

На краю Хонин-Хото восточной страны.

В стране,

Где все деревья с корнями выдернуты,

В стране,

Где все наизнанку вывернуто,

В стране холодной, в стране бесплодной,

В стране бесславной, в стране бестравной,