Текст книги "Гэсэр"

Автор книги: Бурятский эпос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Ближе смерти и дальше счастья,

Чье оружье – чугунная плеть,—

Кто ж сумеет его одолеть?

Кто же землю наполнит цветением,

Чтоб она перестала страдать,

Чтобы к людям, животным, растениям

Счастье жизни вернулось опять?

Злобный бес, погибель готовящий

Детям всех государств-племен,

Должен, должен быть побежден,—

Так иди, победи чудовище!

Ты во имя людей потрудись,

Поднимись на небесную высь,

Ты спроси у Хурмаса-отца

И у бабки Манзан-Гурмэ:

Как борьбу довести до конца,

Чтоб она завершилась победой?

Эсэгэ-Малана проведай —

Там и мудрости почерпнешь!»

Говорит ей Гэсэр в ответ:

«Ты права, твой совет хорош,

Ибо правилен твой совет!»

И тогда на коне Жэгуртэ,

Что к небесной взмывал высоте,

Полетел Гэсэр удалой,

Ввысь поднялся, расстался с землей,

Вскоре скрылся в небе рассветном

На своем коне синецветном.

Манзан-Гурмэ вручает Гэсэру шерстобитный смычок

Поднимаясь все выше и выше

В беспредельном небе, Гэсэр

До отцовской домчался крыши,

Светом солнечным залитой.

Он врата объезжает справа,

Возле коновязи золотой

Оставляет коня, величаво

В белозвездный вступает чертог.

Ни соринки не оставляя,

Перешагивает порог —

Светозарный мрамор Хангая,

И здоровается по обычаям,

С богатырским гордым величием.

Хан-Хурмас и Гэрэ-Сэсэн

Дорогого приветствуют сына,

Многомощного исполина,

Чью отвагу повсюду славят —

И на небе, и на земле.

Угощенье отменное ставят

На серебряном щедром столе,

Накрывают и стол золотой,

А на нем, с курган высотой,

Возвышаются масло и мясо

И рекою льется питье.

Средний сын пред лицом Хурмаса

Рассказал про горе свое.

Рассказал отцу про чудовище

С трехсаженной свирепой пастью,

Про чудовище, чье становище

Ближе смерти и дальше счастья,

Рассказал про то, как злодей

Пожирает малых детей.

«Этот бес, – Гэсэр говорит,—

Зло и мрак на земле творит,

Истребляет он все живое,

А оружье его боевое —

Беспощадная черная плеть.

Я врага не сумел одолеть.

Как покончить с бедою этой?

Помоги мне, отец, посоветуй».

Хан-Хурмас говорит в ответ:

«Силы нет, чтобы дать совет.

Только бабка Манзан-Гурмэ

Может мудрое слово сказать,

Чтобы с гнусным отродьем справиться,

Надо к ней за советом отправиться».

И отца, и добрую мать

На прощанье обнял Гэсэр,

Обласкал их речью учтивой,

Пожелал им жизни счастливой

И помчался к Манзан-Гурмэ.

Во дворце своем восседая

С чашей разума и добра,

Сотворенной из серебра,

Так разнежилась бабка седая,

Увидав любимого внука,

Удалого стрелка из лука,

Что ему поднялась навстречу,

Обласкала приветливой речью,

Обнимая его и целуя,

И любовь и милость даруя.

Золотой накрывает стол,

Накрывает серебряный стол,

Ставит все, чем полон котел,

Ставит пищу, приятную взору,

Ставит мяса целую гору,

Наливает море вина…

Приступили они к разговору

Про старинные времена.

О счастливых годах и печальных,

Начиная с дней изначальных,

До тех пор говорили тогда,

Выясняя земные дела,

Что в пруду закипела вода,

А на камне трава проросла.

Покраснев от питья хмельного,

Молвил воин такое слово

Мудрой бабке Манзан-Гурмэ:

«На земле я родился снова

Ради жизни и блага людского.

Было трудно мне в битве подчас,

Но тогда вспоминал я вас…

Так бывало – от вас не скрою,—

Сила зла побеждала порою,

Но скакал я навстречу бою,

Славных предков призвав имена,

И была мне по силам война.

А теперь моя битва – иная…

Происшедший из тела Атая,

Из руки его левой, отрубленной,

Кровь людей на земле проливая,

Черной смерти и жизни загубленной

Стал причиной Шэрэм-Мината.

В трехсаженном рту супостата

В целых пять четвертей язык

И один-единственный клык.

Красных глаз пылают круги,

Так что страшно на них смотреть…

Жизнь и радость – его враги,

в руке – чугунная плеть.

Обитает этот злодей

Ближе смерти и дальше счастья,

Низвергает он на людей

То кровавую влагу ненастья,

То пургу – все лютей и лютей.

Воздвигает холмы из костей,

Воздвигает горы из мяса.

Дожил я до тяжкого часа!

Истребляет Шэрэм-Мината

И людской и звериный род,

И скота моего приплод,

Самых жирных ягнят и телят —

Овцы плачут, собаки скулят!

Порешил я: пойду войной.

Коль вблизи чудовище встречу —

Уничтожу в стране родной,

Если нет – я устрою сечу

На чужой стороне далекой…

И сошлись мы в битве жестокой,

От зари до позднего часа

От спины отрывая мясо,

На груди разрывая мясо

В буйном гневе кровопролитья,—

Но врага не сумел победить я

Ни военной мощью меча,

Ни надменной силой плеча —

Истощилась моя отвага…

У небесных мужей, чье число —

Пятьдесят и пять, что светло

Даровали мне чистое благо,

У бурханов, чей свет и тепло

Благодарной душою приемлю,

Ибо послан я ими на землю,

Чтоб карать неправду и зло,

У тебя, моя бабка седая,

Дорогая Манзан-Гурмэ,

У тебя, что глядит, восседая,

В чашу разума и добра,

Сотворенную из серебра,

Я прошу: помогите спасти

Человечество на земле,

Укажите к победе пути,

Чтобы жизнь не погасла во мгле,

Дайте недруга одолеть,

В чьей руке – чугунная плеть!»

Тут Гэсэру Манзан-Гурмэ

Говорит слова укоризны:

«Как мне жаль, что во имя жизни

Ты в бою не сражался как воин!

Видно, сын отца недостоин…

Шерстобитный смычок возьми.

Ты навек породнился с людьми,

Так на землю спустись ты вновь,

Защити добро и любовь,

Защити человеческий род,

Защити матерей и сирот!»

Тут возрадовался Гэсэр:

«Ты мне, бабушка, помогла,—

На земле рассеется мгла,

Будет сломлен свирепый бес!»

Пожелал он ей благоденствия:

Пусть не знает горя, главенствуя

Над воителями небес,

И помчался к себе домой,

Взяв смычок шерстобитный с собой.

Вторая схватка с чудовищем

С беспредельных небесных высот

Он спустился на землю снова

И, людской приветствуя род,

Произнес богатырское слово:

«Если встретился ты, человек,

С многотрудной преградой особой —

Трижды взять преграду попробуй!»

Для сраженья, что будет сурово,

Снарядить приказал он гнедого,

А Эржен-Шумару сказал:

«Мне ты спутником будешь в дороге,

Мы разделим труды и тревоги»,—

Снарядиться в поход приказал.

Он вступил во дворец золотой,

Он вошел к жене молодой,

И любимого мужа она

Как желанного гостя встретила,

Обласкала, взглядом приветила.

Говорит он: «Моя судьбина

Мне для ратных трудов завещана.

Пусть пребудет в дороге мужчина,

Как в домашних заботах – женщина.

Если есть на пути преграда —

Пусть воитель запомнит впредь:

Совершить три попытки надо,

Чтоб ее наконец одолеть.

Высшим благом правды владея,

Я иду уничтожить злодея,

В чьей руке – чугунная плеть.

Он живет в пределах ненастья —

Ближе смерти и дальше счастья».

У Гэсэра на теле – броня,

Боевые доспехи грозны.

Сел Гэсэр на гнедого коня,

Состоявшего из огня,

И открыл дорогу войны.

На коне чудесного цвета

Разгорающегося рассвета

С ним помчался Эржен-Шумар,

Как помощник-спутник в дороге,

Чтоб делить с ним труды и тревоги.

Если едут всадники наши

Не спеша – из-под гордых копыт

Пыль до самого неба летит,

И комки этой пыли – как чаши,

Если едут они побыстрей,

То взлетают комки, как котлы,

На дороге богатырей.

Там, где в зелень одеты стволы,

Мчатся всадники над листвой,

Что обрызгана теплыми росами,

Там, где высится кряж вековой,

Пролетают они над утесами,

Там, где море шумит у нагорий,

Переносятся через море.

Скачут всадники выше воздуха

Над пространствами в сто кругозоров,

Покрывают, не зная роздыха,

Расстоянье в пятьсот просторов.

Порешили стать, на ночлег

На холме серебристо-белом,

Где еще не ступали вовек

Ни животное, ни человек,

Где вольготно пернатым стрелам,

Где к воде, что дарует родник,

Ни один еще конь не проник.

Вот и спешились два седока

У истока того родника,

На холме, что снега белей.

Напоили уставших коней

И пустили гулять по траве.

Приложили стрелу к тетиве —

И упали лосиха и лось:

Та стрела над ними не сжалилась,

Засвистела – пронзила насквозь.

Вот лосиное мясо изжарилось

На огне сине-красном костра,

И заснули стрелки до утра.

До того, как явила заря,

Словно в зеркало, глядя в родник,

Свой румяный, упитанный лик,

Два проснулись богатыря,

Родниковой водой освежились,

Причесались, расположились

На холме одиноком, пустынном

И насытились мясом лосиным.

На траве, что шелка нежней,

Двух поймали могучих коней,

Оседлали и дальше помчались,

О судьбе своей не печалясь.

Пролетали повыше воздуха

Над пространствами в сто кругозоров,

Покрывали, не зная роздыха,

Расстоянье в пятьсот просторов,

За три дня, не устав ничуть,

Покрывали трехмесячный путь,

Покрывали за три перехода

Путь, длиною в три долгих года.

Хоть просторна земля, широка —

В наилучшее время поспели,

Хоть длинна, бурлива река —

Доскакали они до цели.

Перед ними легла граница —

Здесь им надо остановиться.

Обитавший в пределах ненастья —

Ближе смерти и дальше счастья,

Обладавший чугунной плетью,

Приказавший быть лихолетью,

Страшный бес, истреблявший людей,

Понял с быстрым понятьем злодей,

Что Гэсэр уже прискакал,

За его охотясь душой,

До границы страны чужой.

Размахнулся бес непоборною

Жгучей плетью, чугунною, черною,

И помчался Гэсэру навстречу,

Чтоб начать кровавую сечу.

Там, где внешней реки переправа,

За которой – чужая держава,

Там, где блещет издалека

Царства внутреннего река

Синецветным разливом влаги,

В бой вступили два смельчака,

Два могущества, две отваги.

А на чьей стороне перевес?

Бьет Гэсэра свирепый бес,

Черной плети удары множит —

Победить Гэсэра не может.

А Гэсэр, победить желая,

В ход пускает стрелу Хангая,

Ту, что прочих стрел совершенней, —

Зачинательницу сражений.

Но, скользнув по броне, от тела

Людоеда Шэрэм-Мината

Отскочила стрела, улетела,

Утонула в разливе заката…

Чтобы радость жила человечья,

Бьется с бесом Гэсэр бесстрашный.

Вот схватились они за предплечья —

Ибо в битве сошлись рукопашной.

То ведут сраженье по-птичьи,

То дерутся они по-бычьи,

То, как соколы, жаждут добычи,

То – как коршуны на небосклоне,

То – как в поле дикие кони.

Обопрутся на южную гору —

В пыль и прах превратят опору,

А на северный станут хребет —

В толще пыли сокроется свет.

Бьется насмерть с Гэсэром могучим

Девять суток свирепый бес.

На верблюда обоих навьючим —

Одинаковым будет их вес,

И такой же вес мы получим,

Если их на лошадь навьючим.

В том урочище диком, глухом

Бес кровавый и сын Хурмаса

Из костей воздвигают холм,

Воздвигают гору из мяса.

Смерть и злобу везде славословящий,

Бес, бранясь, устремляется вспять,—

И опять наступает чудовище,

Бьет чугунною плетью опять,

Бьет Гэсэра злое отродье!

Мощь Гэсэра уже на исходе,

Воин кажется беззащитным,

Но тогда о смычке шерстобитном,

О подарке Манзан-Гурмэ,

Вспомнил воин, сидевший верхом.

Он взмахнул шерстобитным смычком

И ударил беса с размаха

Так, что мерзкий присел от страха,

Стал слабее пыли и праха.

А Гэсэр сечет и сечет —

Он теряет ударам счет,—

Чтобы выбить из тела дух.

Злобный бес от ударов распух,

Стал недвижным язык в страшной пасти.

Обитавшего в черном краю —

Ближе смерти и дальше счастья,

Богатырь одолел в бою

Ненасытного людоеда.

Вынул душу и вышиб дух.

Свет в глазах злодея потух.

Наконец-то пришла победа!

Раскраснелся Гэсэр от счастья:

«С тяжкой справились мы напастью,

Побежден кровожадный враг,

Всем внушавший ужас и страх!»

Вот Гэсэр и Эржен-Шумар

Порубили деревья лесные,

И сухие стволы и сырые,

Порубили деревья таежные

Вместе с ветками, вместе с корнями.

Утверждая слова непреложные,

Разожгли высокое пламя

И в огне возмездья сожгли

Изувеченные останки

Кровопийцы, врага земли,

Возле черной его стоянки

В ненавистных пределах ненастья —

Ближе смерти и дальше счастья.

И осиновою лопатой

Этот пепел собрали проклятый,

Чтобы ветры, что с севера веяли,

Черный пепел на юге рассеяли,

И лопатою из березы,

Отомстив за людские слезы,

И золу собрали и сажу

И пустили по горному кряжу,

Чтобы ветры, что с юга веяли,

В странах северных пепел рассеяли.

Торжество жизни

Вот спаситель всего живого,

Победитель чудовища злого,

Именуемый всюду Гэсэром,

Серебристую трубку достав,

Что казалась с нерпу размером,

Из похожего на рукав

Темно-бархатного кисета,

Трубку красным набил табаком.

Он огнивом жемчужного цвета

Высек яркие искры огня —

Пламя вырвалось из кремня.

Насладился Гэсэр табаком —

Закурил, затянулся дымком,

А как выдул дымок – был он цвета

Загорающегося рассвета!

Совершивший великое дело,

Возвративший отчизне смело

Счастье жизни, счастье добра,

Так Гэсэр порешил: «Пора

Нам коней повернуть обратно!»

И с Эржен-Шумаром вдвоем

Поскакал он знакомым путем.

А земля кругом благодатна,

И отрадно мчаться вперед.

Льются реки, сердцам их вторя,

Говоря им: «От смерти и горя

Вы спасли человеческий род.

Возвратили счастье, и волю,

И любовь, и блаженную долю

Человеческому очагу,

Ибо смерть нанесли врагу!»

К той реке, что их в детстве поила,

К той земле, где возникла их сила,

В дорогие, родные края,

Где у каждого – дом и семья,

Поскакали, как быстрая влага,

По дороге света и блага.

Вот коней замедляют бег,

Потому что стать на ночлег

Посреди долины пришлось.

Их стрела, подчиняясь приказу,

Двух животных пронзила сразу —

И упали лосиха и лось.

О кремень огнивом ударили

Два защитника вольной земли,

Сине-красный костер разожгли,

И лосиху и лося изжарили,

И на отдых спокойно легли.

Не успел еще в небе разлиться

Бледный свет зари молодой —

Освежили руки и лица

Родниковой чистой водой,

Привели одежды в порядок,

Подкрепились мясом лосиным,

И навстречу сияниям радуг

Понеслись по горам и долинам,

Мчались всадники выше воздуха

Над пространствами в сто кругозоров,

Покрывали, не зная роздыха,

Расстоянье в пятьсот просторов.

Вновь решают на отдых лечь,

Вновь решают они разжечь

Сине-красное пламя костра,

Но Гэсэр, заступник добра,

Произносит такую речь:

«Там, где мы ночевали вчера,

Я забыл, оставил на пне

Плеть из красного тальника.

Та ночевка отсель далека,

И без плети приходится мне

Приближаться к моей стороне».

И тогда, не желая ночевки,

Поскакали без остановки,

Поскакали к себе домой,

К той стране, что была им родной,

К той реке, что их в детстве поила,

К той земле, где возникла их сила,

К побережью моря Мунхэ,

К той долине, чье имя – Морэн,

К той супруге – Алма-Мэргэн,

Что Гэсэра ждала дорогого…

Богатырь привязал гнедого

К кольям коновязи золотой:

Охранитель всего живого,

Сокрушитель чудовища злого,—

Победитель вернулся домой!

Был он встречен с любовью женой,

Было радостным возвращенье

Ратоборца в родимый дом.

На столах перед ним угощенье —

На серебряном и золотом:

Мясо всякое здесь в преизбытке,

И арза, и другие напитки.

И тогда Гэсэр говорит:

«Возвратилось хорошее время,

Мне не нужно военное стремя,

Уберу я кольчугу и щит».

Говорит победитель-воин:

«Снова счастлив мир и спокоен,

Род людской избавлен от мук —

Уберу я стрелы и лук».

В этот час прямодушный Саргал

Прозорливым умом угадал,

Что, земли и неба избранник,

Возвратился домой племянник,

Что Гэсэр уничтожил чудовище,

Чье губительно самовластье,

То чудовище, чье становище —

Ближе смерти и дальше счастья!

И возрадовался Саргал,

Он к племяннику прискакал

И сказал ему, что отныне

На земле не погаснет свет.

А Гэсэр вздыхает в ответ:

«Там, где мы ночевали, в долине,

Что от наших мест далека,

Плеть из красного тальника

Я забыл, оставил на пне,

И пришлось поэтому мне

Возвратиться без плети к жене!»

На Гэсэра ласково глядя,

Улыбнулся племяннику дядя.

Прямодушный нойон Саргал

В золотой барабан ударил,

Свой народ на праздник собрал.

Он Гэсэра гордо восславил

На веселом, обильном пиру,

Ибо воин, служа добру,

Род людской от смерти избавил,

В самый трудный и горький час

Все живое от гибели спас,

Чтоб любовь на земле не погасла,

Чтоб светились покой и мир…

Восемь дней продолжался пир.

Словно холм, поднималось масло,

Мясо высилось, точно гора,

Разливались вина, как реки…

В честь великой победы добра,

Утвердившей счастье навеки,

Длится пир девять дней и ночей.

Много сказано было речей.

Сколько можно есть-угощаться?

Стал народ по домам разъезжаться.

А Гэсэр и его жена

В многотравной, мирной долине,

Говорят, пируют поныне,

А кругом ликует страна,

Изобилья и света полна.

Перевод Семёна Липкина.

ВЕТВЬ СЕДЬМАЯ

КАК ГЭСЭР ПОБЕДИЛ ДЬЯВОЛА АБАРГА-СЭСЭНА

ЧАСТЬ 1

Священное желтое дерево,

На каждой ветви свеча горит,

Девять сказаний древних,

Каждое о доблести говорит.

Бобра промелькнувшего, черного

Почему не добыть, не взять?

Богатырей родословную

Почему не пересказать?

Оставив все другие заботы,

Абай Гэсэр отправился на охоту.

Поехал он промышлять дорогих зверей,

Едва за ворота – гость у дверей,

Не с чужой стороны, не из дальних стран

Дядя его – Хара-Зутан.

Встречает дядю невестка,

Гэсэра молодая жена.

На почетное в доме место

Сажает дядю она.

Золотой накрывает стол,

Ставит вкусные яства,

Серебряный расстилает стол,

Ставит редкие яства.

Угощает его прозрачной арзой,

Угощает его светлой хорзой.

Все напитки, что она выставила,

Были напитки крепкие, выстоянные.

Хара-Зутан,

А душа у него, как известно, черная.

Выпил раз, выпил повторно,

Выпил трижды, выпил еще,

Потерялись выпитому мера и счет.

Хара-Зутан

От съеденного разомлел,

Хара-Зутан

От выпитого захмелел.

Забыл он время, забыл и место,

Стал приставать к молодой невестке.

Стал он за нее руками цепляться.

Стал он ей в любви признаваться.

Ничего в тумане хмельном не видя,

Давние стал вспоминать обиды.

– Я ведь тоже сватать тебя приходил,

Да Гэсэр в состязаниях победил.

Мало ли что, он всех побил,

А я тогда тебя больше любил.

Совсем Хара-Зутан распустился,

Ухаживать за чужой женой пустился.

Смотрит молодая Тумэн-Жаргалан,

Что гость дорогой совсем уж пьян,

Постелила она ему постель

Высотой по колена,

Подушек положила до потолка,

Взбила она ему постель

Мягкую, словно пена,

Чтобы дядя не отлежал бока.

Спать захмелевшего уложила,

Соболиным одеялом его укрыла.

Проснулся Хара-Зутан-Ноен,

А душа у него, как известно, черная.

Смотрит – лежит на постели он,

Постель пуховая и просторная.

Водой холодной он освежился,

Волосы руками пригладил на место.

Приосанился, приободрился,

Выходит к молодой невестке.

А та подумала:

«Дядя с похмелья,

Наверное у него голова болит».

Не успел Хара-Зутан отойти от постели,

Глядь перед ним бокал налит.

Выпил, опохмелился Хара-Зутан

И стал сильнее вчерашнего пьян.

Стал он за невестку руками цепляться.

Стал он ей в любви признаваться.

То, что вчера говорил, повторяет,

Ко вчерашнему новое прибавляет.

Называет он

Тумэн-Жаргалан прекрасной,

Сравнивает он

Тумэн-Жаргалан с зарею ясной.

Рассказывает,

Как он свататься к ней приходил,

Доказывает,

Что он ее больше других любил,

Что он ее из всех невест выбрал,

Но молокосос Гэсэр состязания выиграл.

И вернуться пришлось с пустыми руками,

Но с тех пор на душе – обида-камень.

А теперь, когда Гэсэр на охоте рыщет.

Никто нам не мешает исправить дело.

Племянник на дяде родном не взыщет,

А ты, вон какая молодая да белая…

Смотрит молодая Тумэн-Жаргалан,

Что гость дорогой совершенно пьян,

Постелила она ему постель,

Высотой по колена,

Подушек положила до потолка.

Взбила она ему постель,

Мягкую, словно пена,

Чтобы дядя не отлежал бока.

Гостя хмельного спать уложила,

Бобровым одеялом его укрыла.

Проснулся утром Хара-Зутан-Ноен

С черной и злой душой,

Смотрит, лежит на постели он,

На пуховой и на большой.

Водой родниковой он умылся,

Волосы руками пригладил,

Приосанился, приободрился,

Выходит к невестке дядя.

А невестка подумала:

«Дядя с похмелья,

Наверное у него голова болит».

Не успел Хара-Зутан отойти от постели,

А перед ним уж опять бокал стоит,

Налит бокал прозрачной арзой,

Налит бокал крепчайшей хорзой.

Дядя выпил и закурил,

Пуще прежнего задурил.

То, что вчера говорил, повторяет,

Ко вчерашнему новое прибавляет.

Стал он за невестку руками цепляться,

Стал он ей в любви признаваться.

Называет он

Тумэн-Жаргалан прекрасной,

Сравнивает он

Тумэн-Жаргалан с солнцем красным.

Рассказывает,

Как он свататься к ней приходил,

Доказывает,

Что он больше других ее любил,

Что состязаний он выиграть не сумел,

Что жалок и горек его удел,

Но настала пора все поставить на место,

Надо дяде соединиться с невесткой,

Надо нам во всем разобраться…

Гэсэр, приехав, не будет ругаться,

Что дядя с невесткой соединились,

Что дядя с племянником дополнительно породнились.

Смотрит хозяйка Тумэн-Жаргалан,

Что гость дорогой совсем уж пьян,

Что свел с ума его крепкий хмель,

Начинает ему стелить постель.

Постель она стелит высотой по колена,

Взбивает ее нежнее, чем пена,

Кладет подушек до потолка,

Чтоб гость дорогой не отлежал бока,

Чтобы гость дорогой не отлежал и спину,

Одеялом укрывает его соболиным,

Одеялом бобровым его укрыла,

Тепло одела, спать уложила.

Утром проснувшись еле-еле,

Смотрит Хара-Зутан-Ноен,

На мягкой, широкой постели

Под одеялом бобровым находится он.

Водой родниковой умылся,

Волосы пригладил ладонями,

Приосанился, приободрился,

Выходит к хозяйке дома.

А хозяйка подумала:

«Ведь дядя с похмелья,

Наверное, у него голова болит».

Не успел Хара-Зутан отойти от постели,

А стол для него уж опять накрыт.

Стоит на столе арза,

Стоит на столе хорза.

Дядя выпил и закурил,

Хмель ему голову задурил.

К Тумэн-Жаргалан красивой

Начал он опять приставать:

Считая ее спесивой,

Начал уговаривать-увещевать.

Ничего уж тут не боялся он,

Разошелся совсем, распоясался,

То, что трижды говорил, повторяет,

Четвертое, новое, прибавляет.

Величает ее торжественно,

Называет ее божественной,

Называет ее красотой вселенной,

Хватает ее за колена.

– Должны мы, – говорит, – соединиться,

Друг другу мы должны полюбиться.

Гэсэр тебя из-под носа увез,

Но он мальчишка и молокосос.

А нужен тебе такой как я,

Будешь ты вечно – жена моя.

Тут уж Тумэн-Жаргалан не вытерпела

И все дорогому гостю выговорила.

«В первый день я подумала,

Что ты просто пьян.

Во второй день я подумала,

Что ты стар и пьян.

В третий день я подумала,

Что ты глуп и стар.

А ты опять волочиться стал.

В четвертый раз я подумала,

Что ты не выспался,

А ты, оказывается, вправду высказался.

Три дня я думала,

Что ты шутки шутил,

А теперь я вижу,

Что ты всерьез говорил.

Вот сейчас я тебе отвечу,

Крыть тебе будет нечем».

Вышла она из дворца,

В ладошки хлоп-хлоп,

Спустилась она с крыльца,

Каблучком топ-топ.

Вышла она во двор,

Каблучком стук-стук,

Буйдан-Улаан батор

Тут как тут.

Не спускает батор с хозяйки глаз,

Отдает хозяйка ему приказ.

– Наш дядя Хара-Зутан

Напился пьян,

К тому же, Хара-Зутан

Оказался большой буян.

Возьми-ка ты его,

Мой верный батор,

Выведи-ка ты его

На широкий двор.

Посади-ка ты его на коня,

Батор дорогой и верный мой.

Отправь-ка ты, ради меня,

Поскорее дядю домой.

Боолур-Сагаана небожителя

Первый и лучший сын,

Буйдан-Улаан батор,

Служил Гэсэру с давних уж пор,

Тумэн-Жаргалан желанье

Сразу же он угадал,

Твердое ее приказанье

Исполнять немедленно стал.

Кнут с рукояткой из яшмы

Он в правую руку берет,

И в покои, где гость их бражничает,

Смело и прямо идет.

Идет он в убранство

Золотого дворца.

Где буйству и пьянству

Не видно конца.

Входит он в те покои,

Где льется вино рекою,

Где арза пьется светлая.

Где хорза льется крепкая,

Где гость ничего не боящийся,

Разошелся и распоясался.

Бессвязные речи бормочет,

Одуревши и в стельку пьян.

Завладеть непременно хочет

Красавицей Тумэн-Жаргалан.

Буйдан-Улаан поморщился.

Рассердился,

Надул он щеки.

Брови его топорщатся

Черные, словно щетки.

Ноена седые волосы

На руку он намотал.

Не подавая голоса,

С места его приподнял.

В дверь он Ноена выволок.

Взмахнул он своим кнутом…

Хорошо, что никто не видел

Всего, что было потом.

Стегал он Ноена хлестко.

Ягненком Ноен кричал,

Лупил он Ноена жестко,

Козленком Ноен верещал.

Хлестал он Ноена умеючи

По спине и ниже спины.

Чтобы впредь желать не осмелился

Чужой, красивой жены.

Потом он, как куль с мякиной.

При свете белого дня

В седло Ноена закинул

И плеткой стегнул коня.

Хара-Зутан извивается,

Зубами скрежещет он,

Недаром же он называется

Хара-Зутан-Ноен.

Еще он им всем покажет,

Ответить они должны.

Душа его, словно сажа,

Мысли его черны.

Смеются они напрасно

Над его головой седой.

Месть его будет страшной.

Месть его будет злой.

От Тумэн-Жаргалан прекрасной

Едет старик домой.

Возвратился домой Хара-Зутан-Ноен,

Ходит всегда угрюмый,

И днем и ночью думает он

Черную, злую думу.

За насмешку надо бы отплатить,

За обиду надо бы отомстить.

Дни проходят, а мысли все те же,

Стал он шутить и смеяться реже.

Вместо смеха слышен зубовный скрежет.

Наконец он надумал, составил план

И овцу на рассвете режет.

Овечью кровь он всю собирает.

Наливает ее в овечьи кишки,

Коня сине-стрельчатого седлает

И едет к истокам восточной реки.

Хонин-Хото там страна была,

Пустынна и безводна лежала она,

Земля та была холодная.

Земля та была голодная.

Постоянно там было ветрено,

А травы никакой там не было,

А деревья с корнями выдернуты,

А все наизнанку вывернуто.

Только путь себе через скалы прокладывая,

Текла там одна река с тремя водопадами.

Вот куда поехал Хара-Зутан, Об отмщеньи мыслями обуян.

Дело в том,

Что в этой стране бесплодной,

Дело в том,

Что в этой стране холодной,

Дело в том.

Что в этой стране пустынной,

Дело в том,

Что в этой земле постылой,

Где плавает всегда ядовитый туман,

Обитают девять шалмасов черных,

Покровителей мести, ссор и раздоров,

Властелинов подземного царства Таман.

Едет Хара-Зутан

Поклониться этим шалмасам.

Едет Хара-Зутан

Помолиться этим шалмасам.

Едет он к ним в пустынное место,

Чтобы помогли они ему в задуманной мести.

Едет он высоко ли, низко ли,

Земля постепенно сужается.

Едет он тихо ли, быстро ли,

Цель приближается.

Преодолев невзгоды все и мытарства,

Доехал он до входа в подземное царство.

Доехал он до черной и злой двери.

Ведущей в тартарары.

Остановил Хара-Зутан

Сине-стрельчатого коня.

Едет Хара-Зутан

Начала нового дня.

Разложил Хара-Зутан

Серо-красный костер,

Войлок-потник Хара-Зутан

По земле распростер.

Мясо жарится, шипит

На углях, на поленьях,

Хара-Зутан стоит

На потнике, на коленях.

Жарится на костре кровь овцы,

Запах плывет во все концы.

Вкусный запах с дымком

К небесам валит,

Хара-Зутан ничком

Молитвы творит.

Но девять черных шулмасов

Запах, видно, не различают,

На запах крови, на запах мяса,

На молитвы не отвечают.

Трое суток Хара-Зутан

Молитвы творил.

До изнеможения он устал.

На коленях мозоли набил.

Не может своего он добиться.

Не хотят шалмасы ему показаться.

Перестал он молиться,

А начал ругаться.

Разозлился он и осмелился,

Начал он шалмасов высмеивать: —

Вы, сидящие в глубине дыры,

Вы, властители тартарары.

Властелины всей преисподней,

Вы оглохли, что ли, сегодня?

Девять старых и злых шалмасов,

Вы забыли как пахнет мясо?

Животы ли у вас заболели,

Что давно жаркого не ели?

Без еды вы там все засохли,

Или попросту передохли?

Так бранился он и ругался,

Над шалмасами насмехался.

Не пропали его старанья,

Слышит он в глубине земли,

И шуршанье и дребезжанье,

Будто мыши там заскребли.

Снова пал Ноен на колени,

Когда медленно из дыры.

Кверху выплыли, словно тени,

Все властители тартарары.

Окружили они молельщика.

Окружили его, хулителя. —

Это кто тут на нас клевещет?

Мы такого еще не видели! —

Понабросились, повалили,

Грудь коленкой ему сдавили

Так, что сердце его вот-вот

Кверху выскочит через рот.

Начал Хара-Зутан трепыхаться,

Начал Хара-Зутан задыхаться.

Уж душа расстается с телом,

Все же высказать им успел он.

– У животного, если хотят убить,

Кровь выпускается,

Человеку, если хотят умертвить,

Слово высказать разрешается.—

Лежит Хара-Зутан, лежит.

Глазами ворочая.

– Ну скажи, так и быть.

Чего ты хочешь? —

Слышат они слова Хара-Зутана,

А душа у него, как известно, черная.

– Зарезал я для вас барана,

Я думал, что вы проворнее.

На девяти вертелах мясо зажарил вам,

Каждому шалмасу – вертел

Каждому шалмасу молитву воздам,

Но и вы послужите мне, черти.

Девять черных, преисподних шалмасов

В одно мгновенье сожрали все мясо.

– Ну, а теперь, когда нас ублажил,

Какая у тебя обида, скажи,

Ведь мы мастера по мести,

По клевете, по раздорам.

– Должен я отомстить невестке

И ее одному батору,

И самому Абаю Гэсэру,

Оскорбления не прощу.

Все своими руками я сделаю,

А у вас поддержки прошу.

Для Тумэн-Жаргалан хатан

Уже придумал я наказанье.

Отправлю я Тумэн-Жаргалан

В мучительное изгнанье.

От Гэсэра, из дворца, из золоченых стен

Отправлю я ее к Абарга-Сэсэн,

В страну,

Где все деревья с корнями выдернуты,

В страну,

Где все наизнанку вывернуто,

В страну холодную,

В страну бесплодную,

В страну бесславную,

В страну бестравную,

В страну.

Где солнца не бывает совсем.

К дьяволу,

К демону,

К Абарга-Сэсэн!

А пока эта месть моя не исполнится,

Не сможет сердце мое успокоиться.

Об этом я молитвы вам возношу,

Вашей помощи и поддержки прошу.

В какой день наказание состоится?

В какую ночь моя месть совершится?

Каким способом невестку

И племянника Абая Гэсэра

Перебросить с их законного места

К дьяволу Абарга-Сэсэну?

На разостланном потнике Хара-Зутан-Ноен

Злым шалмасам усердно молится он,

То плашмя лежит, то на колени встанет,

Кланяется, пока спина не устанет.

Тогда черные злые шалмасы,

Нажравшиеся жертвенного мяса,

Не стали Хара-Зутана чествовать,

А стали его учить, как действовать.

– Нашими объедками

Накорми ты невестки своей рабыню.

Отбросы эти заставь ее скушать.

Сам убедишься. Она отныне

Все приказанья твои будет слушать.

Будет верно тебе служить,

Задуманное поможет осуществить.

Овечью кровь,

Которую ты в кишках сберег,

Пусть рабыня положит

Невестке в правый сапог.

Да,

Когда все во дворце уснут,

Пусть положит она ее госпоже

В правый унт.

Девять коварных шалмасов

Над кровью этой девять раз дунули.

Девять черных шалмасов

Над кровью этой девять раз плюнули,

Девять раз на нее взглянули,

Девять раз через нее перешагнули.

Теперь эта кровь сбереженная.

Стала завороженная.

– Вторую кишку с кровью овечьей

Пусть рабыня тоже во дворец пронесет,

И когда ее госпожа уснет беспечно,

К левой поле халата пришьет.

Да

Пусть прицепит ее к левой поле дэгэла,

Чтобы исполнил ты свое дело.

После этого

Сто коров

Из господских дворцов

Выпусти наружу пасти.

После этого

Сто голодных телят,

Что не ели три дня подряд,

На коров пасущихся напусти.

Телята набросятся коров сосать,

А рабыня должна тревогу поднять,

Госпожу она должна разбудить,

На улицу выбежать убедить.

Если не вскочит твоя невестка,

Выпусти коров не сто, а двести,

Напусти на коров двести телят,

Не евших и не пивших пять дней подряд.

Если невестка и тут не вскочить умудрится,

Выпусти коров не двести, а триста.

Напусти на них триста голодных телят,

Не пивших и не евших семь дней подряд.

Тут уж хозяйка вскочит,

Навести порядок захочет.

Унты впопыхах натянет,

В унтах ногами притопнет.

На кишку она с кровью встанет,

Кишка от этого лопнет.

А потом она в легкий халат оденется,

Накинув халат, отряхнется,

Кишка от левой полы отцепится,

Кровь из кишки прольется.

Тогда на море Мунхэ-Манзан,

На долину Моорэн, на горы и лес

Упадет густой, непроглядный туман,

Пыль поднимется до небес.

Твой племянник и внук

Абай Гэсэр Удалой

Наглотается этой пыли злой,

Туманом злым он надышится,