Текст книги "Гэсэр"

Автор книги: Бурятский эпос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Снял он крышку и вылетело вдруг

Из сундука двенадцать желтых ос.

А еще двенадцать сказочных птиц

Из открытого сундука кверху взвились.

Полетели осы и птицы,

Крылышками шурша.

Так вот, значит, где хранится Абарга-Сэсэна душа!

Но стоит Гэсэр, растерялся,

Он с пустыми руками остался.

Птицы все распорхались,

Осы все улетели,

Все замки и запоры распались,

Сундуки опустели.

Делать нечего,

Гэсэр свои волшебства достает,

Как жеребят их на ладони пасет.

На ладони волшебства пляшут,

По пальцам прыгают, бегают,

Делают все, что Гэсэр скажет,

Исполняют все, что потребует.

Повелел Гэсэр немедленно им,

Чтобы вернуть улетевших птиц и ос,

Собрать морозы с целых трех зим,

И устроить один большой мороз.

Чтобы трещали в лесу деревья,

Чтобы у оленей трещали рога,

Чтобы все становища и деревни

Замели сугробы-снега.

Чтоб одно только было место,

Где бы можно было согреться.

Там от солнца тепло сохранится,

Прилетят туда осы и птицы,

Сбережет вселенский огонь

Лишь одна Гэсэра ладонь.

Так на деле все точно и вышло,

Вот вселенная холодом дышит,

Вот деревья в лесу трещат,

Вот зверушки в лесу пищат.

С трех трескучих собранный зим

В одно место большой мороз,

Напугал дыханьем своим

Упорхнувших и птиц и ос.

От мороза им некуда деться,

Негде им спастись и согреться.

Только светится, как огонь,

Среди стужи Гэсэра ладонь.

Вот к ладони они слетают,

Над ладонью они витают,

На ладони они собираются,

На ладони они согреваются.

Снова с неба слетевших вниз

На ладони той собралось

Все двенадцать сказочных птиц,

Все двенадцать сказочных ос.

Собралась там, крылышками шурша,

Абарга-Сэсэна душа.

Девять птичек Гэсэр убил,

Девять ос Гэсэр придавил,

По три штуки оставил в живых,

Завернувши в тряпицу их.

Лишних слов никому не сказывая,

Тряпку спрятал к себе за пазуху.

Спрятал тряпку к себе на грудь

И в обратный пустился путь.

В это время

Дьяволу Абарга-Сэсэн хану

Совсем становится плохо.

Стонет он непрестанно,

Не может сделать ни выдоха и ни вдоха.

Березовым обручем

Голову он себе сдавил,

Железо прочное

Вокруг головы обвил,

Белого от черного не отличает,

Позднего и раннего не различает.

Правого от левого отличить не может.

И день и ночь боль его гложет.

Время перепуталось, все смешалось,

Посмотреть на него – просто жалость!

А между тем

Абай Гэсэр уж давно в пути,

Немного совсем

Осталось ему идти.

Вот и логово,

Где живет дьявол Абарга-Сэсэн хан,

Где томится так долго

Прекрасная Туман-Жаргалан.

Прежде всего

Абай Гэсэр Удалой

Издает свой клич боевой.

Рев тысячи изюбрей

В своем голосе он соединяет,

Рычание тысячи зубров

В своем крике объединяет.

Как тысяча лосей

Он ревет-кричит,

Как десять тысяч лосей

Он ревет-трубит.

Абарга-Сэсэн

Услыхал этот крик и вой.

– Заходи, – говорит, – заходи, Гэсэр,

Ко мне домой.

Волосенки-то твои,

Я гляжу – жидковаты,

А ручонки-то твои,

Я гляжу – слабоваты.

Ни суставы твои, ни жилы,

Не имеют крепости-силы,

А кости-то твои – хрящеваты,

А ноги-то твои – тонковаты.

А спина-то твоя – мягка,

А ступня-то твоя – узка.

Жаль, что не встретился ты мне,

Когда здоров я,

А встретился ты мне,

Когда – хвороба.

Абай Гэсэр рассердился,

Надул он щеки,

Брови его зашевелились,

Торчат, как щетки. —

Ну-ка ты, на чужое позарившийся,

Захвативший чужую жену,

Выходи навстречу, пожалуйста,

Объявляю тебе войну.

На кровати валяться некогда,

За тебя заступаться некому,

Хоть коварен ты, но ничтожен,

Я тебя сейчас уничтожу.

Хозяин дома

Словами этими был оскорблен,

Около Абая Гэсэра Удалого

Одним прыжком оказался он.

– А ты, – говорит, – я вижу, шутник,

И ухватился за воротник.

Два силача разъяряются постепенно,

Руками они обхватывают друг друга,

Пяткой задев развалили стену,

Боком задев своротили угол.

Оказались они на улице,

Упираются и сутулятся.

Наклонили они головы,

Глазами косят,

Напрягли они ноги,

Перетаптываясь, стоят.

Ногой упрутся,

Южная гора с места сдвигается,

Другой оттолкнутся,

Северная гора качается.

Зная, что вселенная высока,

Руками свободно взмахивают,

Зная, что земля широка,

Руками свободно размахивают.

Ногами они топчут половину земли,

Воздуху они полнеба вдохнули,

Жилы они до крайности напрягли,

Сухожилия они до крайности натянули.

Там, где они упираются,

Возникают ямы глубокие.

Там, где они напрягаются,

Возникают овраги широкие.

В такую яму бык упадет,

Обратно не выберется.

В такой овраг верблюд попадет,

Сразу не выкарабкается.

Из-за равной силы они одинаково бьются,

Из-за равной удали не сдаются.

Друг у друга они

Мясо со спины выдирают,

Друг у друга они

Мясо с груди выгрызают.

Вороны с юга тут как тут,

Разбросанное мясо жадно клюют,

Сороки с севера прилетают,

Свежее мясо кусками глотают.

В это время Абарга-Сэсэн

Начал вроде одолевать.

В это время Абай Гэсэр

Начал вроде бы уставать.

Абарга-Сэсэна

Грязная черная душа,

На Абая Гэсэра

Вот-вот навалится и придушит.

Тогда он вспомнил про ту тряпицу,

Где завернуты осы, где завернуты птицы.

По три штуки оставалось там тех и тех,

Абай Гэсэр перебил их всех.

Прикончил он душу своего врага,

Черного дьявола Абарга.

Смотрит Гэсэр, совершивши это,

А противника перед ним никакого нету.

Нету противника сильного,

Нету противника – черта,

Лежит только камень синий,

Лежит только камень черный.

От того, что грохнулся он,

Затихает далекий звон.

Непобедимого врага победив,

Быстрейшего из жеребят перегнав,

Переднее назад заворотив,

Неседланого жеребца оседлав,

Заднее назад загнув,

Неломаемое сломав,

Непугаемое спугнув,

Абай Гэсэр

До звона в груди своей радуется.

Абай Гэсэр

До стона в сердце своем восторгается,

Вверх поглядит – смеется,

Вниз поглядит – улыбнется.

Победителем он зовется,

Удалым прозывается.

Но чтобы с места сдвинуть

Камень тот черно-синий,

Напрягает Гэсэр руки, ноги и спину,

Но не хватает Гэсэру силы.

Как Абай Гэсэр не старается,

Камень плотно лежит, не сдвигается.

Берет он двумя руками

Свой державный, булатный меч,

Опускает его на камень

Со всех богатырских плеч.

Богатырское сердце радуя,

Разлетается камень надвое.

Берет Гэсэр одну половину,

Напрягает руки, ноги и спину,

Но сдвинуть камень тот черно-синий

Не хватает Гэсэру силы.

Как Абай Гэсэр ни старается,

Камень плотно лежит, не сдвигается.

Берет он двумя руками

Свой державный, булатный меч,

Опускает его на камень

Со всех богатырских плеч.

Разлетается камень, к счастью,

На четыре равные части.

Эти части Гэсэр одну от другой отделил,

Сдвинул с места, в сторону растащил.

Взял он красную южную гору,

Над одной четвертинкой камня поставил.

Взял он северную высокую гору,

Над второй четвертинкой камня поставил.

Приволок он и еще две больших горы,

Стоявших без толку до поры.

Над остатками камня он их поставил,

До скончанья веков стоять заставил.

А между тем,

Когда он горы носил,

У вечной вечности так просил:

– Пусть лежит Абарга-Сэсэн бесконечно,

Пусть спит под камнями жесткими,

Пусть лежит под подошвами человеческими,

Пусть лежит под копытами конскими!

Когда Гэсэр все это совершил,

Тумэн-Жаргалан к себе позвал,

Великий праздник устроить решил,

С женой-красавицей запировал.

– Были мы удачливы, – он говорит,—

Были мы счастливы, – он говорит,—

Врага мы победили, – он говрит,—

Веселье мы заслужили, – он говорит.

Тумэн-Жаргалан

Приветствует его словами красивыми,

Жестами скромными и учтивыми.

Накрывает она золотой стол,

Редкие кушанья на него ставит,

Расстилает она серебряный стол,

Вкусные кушанья на него ставит.

Восемь дней они пируют,

На девятый опохмеляются.

На десятый готовят коней и сбрую,

В дальний путь собираются.

Но Тумэн-Жаргалан вздыхает,

Себе на уме,

Никто не знает,

Что у женщины в голове.

Не хочет она, чтоб Гэсэр Удалой

Возвращался в пределы родной страны,

Вот вернутся они к себе домой,

А там у Гэсэра еще две жены.

А здесь, пусть черный туман,

Пусть чужая, пусть дьявольская страна,

Да зато Тумэн-Жаргалан

Единственная у Гэсэра жена.

Но печали своей жена не показывает,

Притворяется доброй и ласковой.

Мужу всячески угождает,

Мужа всячески угощает.

Но собравши особые травы,

Подмешала в еду отраву.

У Абая Гэсэра разом

От еды замутился разум.

Свою левую руку

От правой не отличает.

Свою правую руку

От левой не отличает.

Все что с детства знал – позабыл,

Все что взрослым узнал – забыл.

Отличаться он стал

Тупостью,

Говорить он стал —

Глупости.

Вместо умных слов,

Начал чушь нести,

Послали его коров

Да телят пасти.

В это время три сестры Абая Гэсэра,

На небе живя, прислушиваются в тревоге,

Что-то не видать нигде их брата Гэсэра.

Ни в лесу, ни дома, ни на дороге.

Открывают они

Небесную квадратную дверь,

Осматривают они

Белесую земную твердь.

На небосвод они синий вышли,

Смотрят вниз они с неба высокого,

Что-то дыханья брата не слышно,

Копыта коня его не цокают.

Осматривают они землю тщательно,

Прислушиваются внимательно.

И видят, что в восточной стране,

Где все наизнанку вывернуто.

Видят, что в туманной стране,

Где деревья с корнями выдернуты,

В стране бестравной, в стране бесславной,

В стране холодной, в стране бесплодной,

Брат их

Свою левую руку

От правой не отличает.

Свою правую руку

От левой не отличает.

А в глазах у него – темно,

А живот у него – распух,

Он уже не батор давно,

Он – обычный бедный пастух.

Вместо умных слов

Он чушь несет.

Овец, коров

Да телят пасет.

Три родные сестры пригорюнились,

Три родные сестры приготовились.

Обернулись они все птицами,

А одна из них стала кедровкой.

А вторая стала синицей,

А третья кукушкой ловкой.

Вот на землю они несутся,

Летают они над лесами,

У братца, коров пасущего,

Мелькают перед глазами.

А брат их похож на ребенка,

Бегает, развлекается,

Тянется к птицам ручонками.

За птицами он гоняется,

Но птицы его обманывают,

Перед носом крыльями машут,

Птицы его заманивают,

Чтобы от дома ушел подальше.

Заманили его далеко,

Он бежит за ними, шустер.

Тут они в мгновенье ока

Снова приняли вид сестер.

Эржэн-Гохоон – сестра

На решенья была быстра.

По правой щеке она брата ударила,

Весь желудок у него вывернуло.

По левой щеке она брата ударила,

Черной отравой брата вырвало.

Можжевельником из десяти лесов

Сестры его окурили,

Водой из девяти родников

Сестры его умыли.

Абай Гэсэр, окурен и облит,

Вернул себе и разум и облик.

А сестрицы, как их и не было,

Упорхнули опять на небо.

Понял Гэсэр,

Каким он бесправным был.

Понял Гэсэр,

Кто его отравой поил,

Сильно он рассердился,

Надул он щеки,

Брови его зашевелились,

Торчат, как щетки.

Тумэн-Жаргалан, красотку,

За волосы он хватает,

В руке его правой – плетка,

Больно она стегает.

Он и так повернет жену и этак,

И еще хлестнет, напоследок.

После отдыха-перекура,

Начинает стегать сначала,

До тех пор порол ее, дуру,

Пока на сердце не полегчало.

Да рука начала неметь,

Да жена начала реветь.

– А теперь, – приказал ей строго, —

Собирайся со мной в дорогу.

Чтобы пища была в пути,

На ночлегах чтоб был огонь,

Не скользя, чтобы мог идти

Бэльгэне, дорогой мой конь.

Чтобы сбруя была вся новая,

Чтоб к утру было все готово.

Из дворца Абарги, возмушенья полон,

Рано утром Гэсэр на улицу вышел.

Все что было крышей, он сделал полом,

Все что было полом, он сделал крышей.

Словно гальку морскую, в сумки

Серебро он сыпать велел,

Соболей да бобровые шкурки

Он в мешки набивать велел.

Наизнанку он все тут вывернул,

Что ему на глаза попало.

Даже гвозди он все повыдергал,

Даже доски переломал он.

Всех телят, что в горах паслись,

Он с собой в дорогу забрал.

Табуны, что в степях носились,

Впереди себя он погнал.

Очаги, что всегда дымились,

Он развеял и растоптал,

А людей, что жили-плодились,

По урочищам разогнал.

На долину мгла опустилась,

Жизнь в долине остановилась.

Там, где жизнь текла говорливо,

Расплодилась теперь крапива.

А где смех раздавался, тут

Лишь колючки теперь растут.

А где песни певались рьяные,

Встали заросли из бурьяна.

А где в души лилась теплынь,

Вырастает теперь полынь.

Всюду они торчат, как зазубрины,

Не заходят сюда изюбри,

Даже лоси тех мест избегают,

Даже птицы их облетают.

На одном только старом дереве

Там остался сидеть ворон древний.

Чтобы жил он там без товарищей,

Чтобы каркал он над пожарищем.

Чтобы карканьем он пугал леса,

Да еще одна хромая лиса.

Все вынюхивает там что-то, бегает,

А убить ее там уж некому…

Тогда говорит Гэсэр своей жене:

– Больше нечего нам делать в чужой стороне.

Лосиная берцовая кость в котел не вмещается,

Сердце не перестанет домой стремиться,

Эвенки к старому кочевью возвращаются,

Жеребенок тянется к матери-кобылице.

Возвращается человек к воде,

Которую в детстве пил.

Возвращается человек к земле,

На которой маленьким жил.

Собирайся, жена, в дорогу,

Мы поедем к родному порогу.

Длинна река,

Но до моря все равно добирается.

Земля широка,

Но цель все равно приближается.

Все родственники Гэсэра очень обрадовались,

Широкие столы красиво накрыли.

Гостей созвав,

Восемь дней радовались.

Угощая всех,

Девять дней ели и пили.

На десятый день опохмелялись,

Прощались,

По домам разъезжались.

Еще долго потом вспоминали,

Что там ели они и пили.

Все Гэсэра они прославляли,

Все хвалу ему возносили.

Все благие людей пожелания

Да услышаны будут.

Все великие предков деяния

Внуки-правнуки не забудут.

Пусть надежды наши сбываются,

Предсказания исполняются.

Люди будут друг к другу участливы,

А народы все будут счастливы.

Перевод Владимира Солоухина.

ВЕТВЬ ВОСЬМАЯ

О ПОБЕДЕ ГЭСЭРА НАД КОВАРНЫМ ЛОЙР-ЛОБСОГОЛДОЕМ

ЧАСТЬ 1

У священного дерева на девяти ветвях

Девять свечей горит,

Девять сказаний о богатырях,

О битве каждое говорит.

В бобра,

Промелькнувшего вдалеке,

Почему не пустить стрелу?

Богатырям на родном языке

Почему не пропеть хвалу?

Все походы успешно совершавший,

Всех врагов удачливо поражавший

И поэтому Удалым прозывавшийся,

И поэтому людьми восхвалявшийся,

На берегу Мухнэ – широкого моря,

На краю Моорэн – широкой долины,

В просторной своей земле Хатан

Мирно жил Абай Гэсэр хан.

Говорит он однажды,

Что все домашнее мясо ему приелось.

Говорит он однажды,

Что ему дичатины захотелось,

Надоела ему говядина,

Надоела ему телятина,

Захотелось ему лосятины,

Оленины да медвежатины.

Отложил он все дела и заботы,

И стал готовиться на охоту.

Решил Гэсэр Удалой Абай

Поехать охотиться на Алтай.

Тридцать трех баторов своих,

Триста тридцать трех воевод своих,

Три тысячи триста тридцать трех оруженосцев своих

Гэсэр призывает.

Велит им Бэльгэна коня седлать,

Велит им оружье охотничье брать,

День и час отправления называет.

Едут они по таежным склонам,

Северной стороны держась.

Едут они по каменистым склонам,

Южной стороны держась.

По тринадцати хребтам они скачут,

Дичь выслеживают.

По двадцати трем хребтам они скачут,

Дичь выстреливают.

Добираются они

До великой черной тайги,

Достигают они

Края великой синей тайги.

В непролазные дебри углубляются,

В непроходимые дебри забираются.

Играя ловкостью и силой своей,

Охотятся на таежных зверей.

Жирного зверя стрелой поражают,

Тощего зверя – пропускают.

Черного бобра – убивают,

Серебристого соболя – добывают,

Но зверя в тайге не убывает.

Звериное мясо и пушнину

Наваливают они коням на спину.

Зверя мелкого, зверя крупного

Наваливают на коней,

От округлого крупа

До навостренных ушей.

Навалив зверей этих стогом,

Поворачивают они коней к дому.

Настрелявши разных зверей,

Едут, едут они домой.

Видят, младшенький из чертей

Черный Лойр-Лобсоголдой,

Но уже порядочный изверг,

Но уже большой негодяй,

На тропу перед ними выбежал,

Олененочка догоняя.

Он бежал за оленем прытко,

А попал коню под копыта,

А на этом коне Гэсэр,

Возвышаясь горой, сидел.

Ухватил он чертенка за шкирку,

Приподнял его над землей.

А чертенок боится пикнуть,

Лишь бормочет, словно немой.

Он впопад-невпопад бормочет,

Чтоб его отпустили хочет.

А Гэсэр сидит, вопрошая:

Ты в горах моего Алтая

Много ль добыл изюбрей, коз?

Много ль мяса домой отвез?

Много добыл ли соболей

На просторах тайги моей?

Ты азартно ли поохотился,

Иль еще пострелять тебе хочется?

Черного Лойр-Лобсоголдоя

Взял Гэсэр своей левою рукою,

А в руке его правой плетка,

Она хлещется очень хлестко.

Абай Гэсэр его бьет и бьет,

Как сырое дерево его гнет,

Как сухое дерево его ломает,

Черт живым остаться не чает.

Ты запомни, Лобсоголдой,

Весь Алтай этот древний – мой.

Вся моя здесь вокруг тайга,

И в ней места нет для врага.

Ты забудь про эти просторы,

Не ходи сюда тайным вором.

Ты по горным склонам не рыскай,

Ты добычи здесь не выискивай.

Еще раз попадешься, черт,

Будешь в пыль и прах перетерт.

А пока быстрей убирайся,

Да ловчить, смотри, не старайся.

Чертенок Черный Лобсоголдой

Не верит, что ушел от Гэсэра живой.

Вверх посмотрит —

От радости он смеется.

Вниз посмотрит —

От злости трясется.

Трясется он от зависти и стыда,

В сердце его месть и вражда.

В сердце его, как угли горят,

Месть, вражда, ненависть, яд.

Помчался он к началу восточной страны.

Где горы черны и степи черны,

Где все наизнанку вывернуто,

Где деревья с корнями выдернуты,

Где скользя над тремя преградами,

Пробирается река с тремя водопадами.

В страну сухую, в страну бестравную,

В страну глухую, в страну бесславную.

В страну, где ветер всегда летает,

В страну, где солнышка не бывает,

В страну, где дождичек не помочит,

В страну, где никто ничего не хочет.

После зеленых просторов Алтая,

Страшна казалась страна пустая.

По этой стране черт Лобсоголдой

Катался, метался сам не свой.

Ненависть, злость собирал, копил,

Яд в себе подогревал, кипятил,

Дикий крик испускал —

Преисподняя сотрясалась,

Страшный вопль исторгал,

Вся вселенная содрогалась.

Наконец,

Накричавшись к исходу дня.

Вскочил он на железно-синего коня

И помчался в ослеплении сам не свой

За советом к сестре своей Енхобой.

Поехал к сестре он жаловаться,

Поехал к сестре он печалиться.

– Помоги, – говорит, – пожалуйста,

Ты над нами, – говорит, – начальница.—

Три дня он ей все рассказывал,

Синяки и рубцы показывал.

– Ведь Гэсэр на коне как гора сидит,

А я верчусь вокруг копыт.

Из-за того, что я мал,

Надо мной смеялись.

Из-за того, что я слаб,

Надо мной издевались.

Меня измяли, меня избили,

Хорошо, живого хоть отпустили.

А они, довольные, удалились.

Так где же, сестра моя, справедливость?

Когда же месть свою совершу,

Когда же спесь я с него собью,

Когда же так его накажу,

Чтобы он проклинал судьбу свою?

Месть моя будет – тройная месть.

У Гэсэра жена красавица есть,

Зовут ее Урмай-Гоохон,

Любит ее больше жизни он.

Эту красавицу я у него отниму,

Как свою жену ее обниму.

Сделаю ее своей законной женой,

Будет она жить не с ним, а со мной.

Кроме того,

Земли его прекрасно-алмазные,

Превращу я в земли червивые, грязные,

Будут ползать там змеи железные,

Всех людей его истреблю я болезнями.

Истреблю их мором, холерой, язвами

И другими напастями разными.

Я не буду его щадить, беречь,

Пока яд меня перестанет жечь.

Пока обида моя не рассеется,

Пока ненависть не растеплится.

Пока месть моя не насытится,

Пока честь моя не очистится.

Говорит сестре: «Моя боль остра.

Помоги ты мне отомстить, сестра.

Видишь, я у тебя в ногах лежу,

Видишь, я у тебя сапоги лижу.

Ты сестра наша старшая,

Ты сестра наша мудрая,

Месть исполнится страшная,

Уж тебя не забуду я…»

Отвечает старшая сестра Енхобой:

– Все, что задумано и сказано тобой,

Все это складно, все это верно,

Другое скверно.

Ведь сила двух рук Гэсэра

Четырем поднебесным силам равна.

Сила двух ног Гэсэра

Четырем преисподним силам равна.

Сила груди Гэсэра

Четырем неземным силам равна.

Число его превращений – двести,

Число его волшебств сто и два,

А ты мечтаешь, братец, о мести,

Тут нужна не сила, а голова.

Ведь он от пятидесяти пяти небесных долин

На землю спустился,

С указанием из пяти священнейших книг

На землю спустился.

С мудростью для семидесяти мудрецов

На землю спустился.

С основой для семидесяти языков

На землю спустился.

От черных замыслов злых врагов

Державно-булатный меч он имеет,

От нападенья злостно-черных врагов,

Сделанный из семидесяти козьих рогов,

Сокрушающе-желтый лук он имеет.

Если выпустит он свою стрелу в цель,

Никто от нее не останется цел.

Не поддается он ни стреле, ни мечу, ни ножу,

Но послушай теперь, что я скажу.

Живет он с тремя прекрасными женами,

Всем довольными, всем ублаженными.

И они его нежат, холят,

У него завидная доля.

Питается он три раза на дню,

Наслаждается он три раза в году.

Но как бы ни был он сыт и пьян,

Есть у него в жизни один изъян.

Некого ему на коленях качать,

Некого ему около подбородка ласкать.

Некого ему на ночь баюкать,

Некому ему языком люлюкать.

Детей у него что-то не получается,

Без потомства он остается.

Вот почему

Вверх он посмотрит – не улыбается.

Вот почему

Вниз он посмотрит – не смеется.

Так что,

Если за дело приняться вовремя,

Так что,

Если за дело приняться с разумом,

Отомстим мы Гэсэру Гордому,

Есть для этого дороги разные.

Как на старшую сестру,

На меня ты надейся,

Но и к другим сестрам двум

Ты наведайся.

Послушай, что тебе посоветует

Средняя наша сестра.

Послушай, что тебе посоветует

Младшая наша сестра.

И та и другая – приветливы,

И та и другая умом остры,

А от меня, чтобы дело начать бы мое,

Вот тебе с правой ноги чулок.

С правой ноги чулок я снимаю

И отдаю я его тебе.

В серебряную чашу чулок превращаю

Мудрой бабушки Манзан-Гурмэ.

Есть место сухое, печальное,

Вода в колодцах – соленая,

Гора там стоит песчаная,

А склон у нее – зеленый.

У подножия этого склона —

Дворец, крыльцо со ступенями,

Сверкает он весь чистым золотом,

Сверкает он весь каменьями.

Гэсэр,

Из-за того, что некого на коленях качать,

Гэсэр,

Из-за того, что некого около подбородка ласкать,

Гэсэр,

Из-за того, что некого на ночь баюкать,

Гэсэр,

Из-за того, что некому языком люлюкать,

Из-за того, что детей у него не получается,

Из-за того, что без потомства остаться боится,

В этот дворец раз в год отправляется,

Чтобы богам всевышним молиться.

В этот дворец, в этот самый день,

Надо проскользнуть незаметно, как тень.

Прикинуться там святым в одеянии белом,

Излучающим сиянье,

И сидеть, ничего не делая,

Неподвижно, как изваяние.

Гэсэр и три его красивых жены

Сюда придти молиться должны.

Будут они искренне, без притворства,

Просить у неба потомства.

Будут они искренне, без затей,

Просить у неба детей.

В это время ты чашу им покажи,

В это время им так скажи:

– Великая бабушка Манзан-Гурмэ,

У которой вся сила в ее уме,

Все тайны вселенские знающая,

Все швы во вселенной сшивающая,

Услышала искренние молитвы ваши

И прислала меня с этой чашей

Для того, чтобы дети у вас родились,

Для того, чтобы вы с детьми веселились.

От этих слов Гэсэр встрепенется,

И к тебе лицом обернется.

Ты в это время без лишних слов,

Чашу метни Гэсэру в лоб.

Я за всем буду издали наблюдать.

Я во всем буду тебе помогать.

Снимаю с правой ноги чулок,

Чтобы ты отомстить Гэсэру мог,

Превращаю его в чашу Манзан-Гурмэ,

Отдаю эту чашу, мой брат, тебе.

Черному Лойр-Лобсоголдою

Очень это понравилось.

Сильно он радуется и веселится.

К средней сестре он тотчас отправился,

В дверь ее нетерпеливо стучится.

Три дня он ей все рассказывал,

Синяки и рубцы показывал.

Как поехал он охотиться на просторы Алтая,

Где звери несчитанные обитают,

Где наполнена жирной дичью тайга,

Называют ее Хуха.

Как бежал за оленем прытко,

Да попал коню под копыта,

А на этом коне Гэсэр,

Возвышаясь горой, сидел.

– Из-за того, что я мал,

Надо мной, – говорит, – смеялись.

Из-за того, что я слаб,

Надо мной, – говорит, – издевались.

С тех пор в сердце моем горят

Месть, вражда, ненависть, яд.

Месть моя будет – тройная месть,

У Гэсэра жена красавица есть.

Зовут ее Урмай-Гоохон,

Любит ее больше жизни он.

Эту красавицу я у него отниму,

Как свою жену ее обниму.

Земли его прекрасно-алмазные

Превращу я в земли червивые, грязные,

Будут ползать там змеи железные,

Всех людей истреблю я болезнями,

Истреблю их холерой, язвами

И другими напастями разными,

Пока месть моя не насытится,

Пока честь моя не очистится.

Старшая сестра

Дала мне с правой ноги чулок,

Чтобы я отомстить Гэсэру мог,

Этот чулок сестра почтенная наша,

Превратила в серебряную чашу,

Чтобы в нужный момент, без лишних слов,

Я мог ее метнуть Гэсэру в лоб.

Отвечает средняя сестра Енхобой:

– Все что задумано и сказано тобой,

Все это складно, все это верно,

Другое скверно.

Ведь сила двух рук Гэсэра

Четырем поднебесным силам равна.

Сила двух ног Гэсэра

Четырем преисподним силам равна.

Число его превращений – двести,

Число его волшебств сто и два.

А ты мечтаешь, братец, о мести,

Тут нужна не сила, а голова.

Ведь он от пятидесяти пяти небесных долин

На землю спустился,

С указанием из пяти священнейших книг

На землю спустился.

Не поддается он ни стреле, ни мечу, ни ножу,

Но послушай теперь, что я скажу.

Когда ты во дворец в молитвенный день

Проскользнешь незаметно, словно тень,

Когда ты сядешь там в одеянии белом,

Излучающим сиянье,

И будешь сидеть, ничего не делая,

Неподвижно, как изваяние.

Когда Гэсэр и три его жены

На молитву придут,

Когда во время молитвы они

На колени все упадут,

Когда они в своих молитвах неложных

Будут небеса о потомстве молить,

Надо быть тебе очень осторожным,

Надо тебе очень проворным быть.

Когда он от слов твоих встрепенется,

Когда он лицом к тебе обернется,

Когда ты метнешь ему чашу в лоб,

Вскакивай сразу без лишних слов,

Вместо Гэсэра, молитву творящего,

Увидишь осла на полу лежащего.

Пока этот осел на ноги не встал,

Пока этот осел опять Гэсэром не стал,

Ты скорее потник на него накинь,

Ты скорее седлом его оседлай,

Ты скорее узду из-за пазухи вынь

И железной уздой его взнуздай.

А его жену Урмай-Гоохон

Ты скорее в седло ослиное посади,

И осла погоняй, хоть шум погони

Все равно услышишь ты позади,

Знай же, что за тобой, то с горы, то в гору

Гонятся Абая Гэсэра баторы.

Но я с тобой всегда буду рядом,

Воздвигну я на пути баторов преграды,

Помогать я тебе буду на каждом шагу,

Так мы с тобой отомстим врагу.

Черному Лойр-Лобсоголдою

Очень это понравилось,

Сильно он радуется и веселится,

К младшей сестре он тотчас отправился,

В дверь ее нетерпеливо стучится.

Три дня он ей все рассказывал,

Синяки и рубцы показывал.

Три дня продолжал он жаловаться,

Плакал три дня он ровно,

– Помоги, – говорил, – пожалуйста,

Я обижен Гэсэром кровно.

Меня измяли, меня избили,

Хорошо, живого хоть отпустили,

А они, довольные, удалились,

Так где же, сестра моя, справедливость?

Есть у него жена Урмай-Гоохон,

Любит ее больше жизни он.

Сделаю я ее своей законной женой,

Будет она жить не с ним, а со мной.

А земли его прекрасно-алмазные

Превращу я в земли червивые, грязные,

А людей его истреблю я болезнями,

Будут ползать там змеи железные,

Уморю я людей холерой, язвами

И другими напастями разными.

Я не буду Гэсэра щадить, беречь,

Пока яд меня перестанет жечь,

Пока месть моя не насытится,

Пока честь моя не очистится,

Старшая сестра мне чашу дала,

Превратит эта чаша Гэсэра в осла.

А когда повезу я Урмай-Гоохон,

В седло ослиное ее посадив,

Когда шум и топот погони

Послышится у меня позади,

Когда погоня начнет меня настигать,

Средняя сестра обещается мне помогать.

А ты, сестра моя младшая,

Что мне на это скажешь,

В минуту важную, страшную,

Какую помощь окажешь?

Так спрашивает Черный Лобсоголдой

У своей сестры молодой.

Сестра внимательно выслушала,

Что молол у братца язык,

И свои опасенья высказала

Искренне, напрямик.

– Нападать-то ты, нападаешь,

Но на кого не знаешь.

Хочешь ты, брат, сражаться,

Хочешь ты состязаться,

Но прежде бы ты подумал,

С кем ты решил связаться.

Душой я кривить не стану,

Отвечая на твой вопрос:

Победить Абая Гэсэра хана

Ты еще не дорос.

Ты встаешь на дорогу ложную,

Хочешь сделать ты невозможное.

Ведь он от пятидесяти пяти небесных долин

На землю спустился,

С указанием из пяти священнейших книг

На землю спустился.

Ведь его родная бабушка Манзан-Гурмэ,

Всю вселенную держит она в уме.

Сидит она

С серебряной чашей в руках,

Следит она

За всеми звездами в небесах.

Опирается она

На множество горных вершин,

Обозревает она

Множество небесных долин.

Все звездные книги она читает,

Все вселенские швы она сшивает.

Ведь баторов у Гэсэра

Тридцать три,

А воевод у него

Триста тридцать три,

Оруженосцев у него

Три тысячи триста тридцать три.

А теперь на себя посмотри.

Волосенки-то твои,

Я гляжу – жидковаты,

А ручонки-то твои,

Я гляжу – слабоваты.

Ни суставы твои, ни жилы,

Не имеют крепости-силы.

И кости-то твои – хрящеваты,

И ноги-то твои – тонковаты.

И спина-то твоя – мягка,

И ступня-то твоя – узка.

Когда войско в погоню за тобой, устремится,

Чем сумеешь ты оборониться?

Ты пока еще не черт, а чертенок,

Вырасти, возмужай, накопи силенок.

Будешь знать ты сам свою силу,

Выходя навстречу врагу.

А пока о помощи не проси меня,

Я помочь тебе не смогу.

Убедила ли сестра братца

Иль не убедила,

Но за дверь его проводила.

Вышел чертенок, не знает он,

Что бы все это значило,

Большим удивлением удивлен,

Задачей большой озадачен.

Старшая сестра обещалась ему помочь,

Средняя сестра обещала ему помочь,

А третья сестра – не хочет.

Третья сестра его напугала.

И в помощи отказала.

Но две сестры – это две сестры,

Волшебством сильны и умом остры,

Не может Лобсоголдой усидеть на месте,

Не может он удержаться от мести.

Младшая сестра ему не закон,

Решает задуманное исполнить он.

Поехал первым делом домой

Опечаленный мститель Лобсоголдой.

С грустными думами, на исходе дня,

Привязал он к коновязи коня.

Позвал он верных крылатых слуг,

Двух и двух.

Двух заставил к походу коня готовить,

Двух заставил снаряженье готовить.

С четырьмя

Крылатыми этими баторами,

С четырьмя

Надежными, верными опорами,

На железно-синем своем коне,

На серебряно-белом своем седле,

В железно-черной своей броне,

По твердо-черной своей земле,

Надеясь на благополучный исход,

Отправился он в далекий поход.

Отправился он в долину Моорэн,

Отправился он к морю Мунхэ-Манзан,

Где живет во дворце, среди прочных стен,

Ненавистный Абай Гэсэр хан.

Два крылатых батора

Справа и слева скачут.

Два крылатых батора

Сзади и спереди скачут.

В середине скачет Лобсоголдой,

Чертенок черненький, молодой.

Хоть длинна река,

Но до моря все равно добирается,

Хоть цель далека,

Но все равно приближается.

На берегу моря Мунхэ-Манзан,

На краю широкой долины Моорэн,

Где живет Абай Гэсэр хан

В своем дворце, среди прочных стен,

Лобсоголдой остановился.

Сделав знак,

И распорядился

Он так.

Двух крылатых баторов

За небом заставил следить.

Двух крылатых баторов

За землей заставил следить.

А сам у них на виду,

Превратился в сверкающую звезду.

На небесной груди закрепился,

На всю вселенную засветился.

В это время,

О котором идет у нас речь,

Абай Гэсэр со своими женами,

В это время,

О котором рассказу нашему течь,

С молодыми и ублаженными

Жил себе поживал,

Ничего не зная,

Вкусное сладким он запивал,

О кознях черта не подозревая.

В то же время,

Живущий в долине Сагаанты,

Имеющий мудрую белую голову,

По бело-облачному пути,

На слоново-соловом коне,