Текст книги "Кенгуру"

Автор книги: Булчу Берта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Хорошо тебе...

– Хорошо? Может, и хорошо... Только если ты все время в дороге, так обязательно у тебя в душе какое-то беспокойство скапливается. На дороге ведь все может случиться. Мотор сломается. Переправу закроют, или дорогу, или фирма начнет придираться. В мире теперь столько всего... Недавно вот в Италии прилип ко мне какой-то серый автомобиль. В нем – четверо. Два дня не отстают: то впереди, то сзади. Я встану и они встанут. Я поеду – и они поедут. Зайду в бистро кока-колы выпить – двое тоже заходят, пьют кока-колу, а другие двое в машине ждут. Не знаю, чего они хотели. Жуткий был рейс, нервы у меня в тот раз на пределе были.

– И чем кончилось?

– Ничем. На третий день они меня вдруг обогнали и ушли этак на ста сорока – ста шестидесяти. Так я и не понял, в чем дело. Может, спутали с кем-то. У них ведь, что ни день, взрывы; не поймешь, что и делается.

Варью долго размышлял; потом снова взял кожаную куртку, ощупал ее.

– Не мало – семь сотен?

– Надень-ка ее.

Варью встал, поднявшись над перегородками, разделявшими боксы; люди за столиками оборачивались, смотрели на него. В кафе было дымно, шумно. Да и жарко, хотя двери на улицу были распахнуты и вовсю работала вентиляция. Варью надел куртку, расправил плечи, поднял руки.

– Точно по мне. Словом, не останешься в накладе?

– Нет. Я три куртки привез, две уже загнал по две тысячи за штуку.

– Неплохой бизнес.

– Для тебя – неплохой. Для меня это не бизнес. Просто подвернулись под руку, я и купил: не пропадать же валюте. А если б я бизнес хотел делать...

К столу подошел низенький, смуглый парень.

– Привет, Йоцо. Вижу, вернулся, – сказал он, вежливо улыбаясь. Даже слишком вежливо.

– Выпьешь с нами пива? – спросил Йоцо.

– Спасибо, ухожу... Как раз собрался идти – и тут тебя заметил.

– Жаль. Я бы охотно выпил с тобой по кружке.

– Спасибо. Я знаю, ты добрый парень. Да идти надо. Отдыхай после дороги. Привет!

Все еще улыбаясь, смуглый парень отошел от стола, потом вдруг остановился, словно что-то вспомнив. Медленно повернулся и, опершись на стол, наклонился к самому уху Йоцо.

– Травки не привез?

– Нет. Ты же знаешь, Рафи, травку я никогда не вожу. Не сердись.

– Ну что ты! Я думал, может, так, для смеху, чуть-чуть. Нет так нет.

– Рафи, ты ведь меня знаешь...

– Знаю... О’ кей... Я ведь не потому... Да она мне и не нужна, не думай. Зачем мне на свою голову приключений искать?

– Я и не думаю, Рафи. Будь спокоен.

– Спасибо, Йоцо. Привет,– сказал смуглый и ушел.

Йоцо некоторое время задумчиво разглядывал свой стакан: тот был пуст. Сообразив наконец, что нужно делать, Йоцо взял бутылку и с пониманием дела наполнил стаканы. К столу подошел официант, поднял свой стакан.

– Будем здоровы!

Выпили. Официант наклонился над столом, взял пустую корзинку из-под хлеба, доску и тихо сказал, обращаясь к Йоцо:

– Ты этого, улыбчивого, остерегайся. Он уже на крючке, недолго ему плавать. Я видел, как он на тебя наседал.

– Спасибо, Тоти. Рафи ничего в этот раз не просил: только поздоровался, улыбнулся и ушел. Да у меня и нету ничего. Даже сигарет не привез. Зачем! И здесь купить можно.

– Принести еще пива?

– Тащи. Теперь уж будем держаться «Радебергера».

Официант еще раз обмахнул тряпкой стол и ушел, унося пустые бутылки и корзинку.

Варью с любопытством посмотрел на Йоцо.

– Слушай, а что это за трава?

– Трава – это трава...

– Парень этот травоядный, что ли?

– Точно,сказал Йоцо и расхохотался.

– Не понимаю.

Йоцо вытащил из кармана коробку длинных сигарет. «Кент»– стояло на коробке.

Варью взял одну сигарету, сунул в рот, потянулся за спичками.

– Вот в ней и есть трава.

Варью испуганно вынул сигарету изо рта и стал ее рассматривать. Под тонкой бумагой просвечивали какие-то зеленоватые крапинки.

– Что это?

– Трава... Значит, гашиш или марихуана. Вот это и был бы тот самый бизнес...

Варью с недоумением переводил взгляд с сигареты на Йоцо и обратно.

– Закури или спрячь в карман.

Варью положил сигарету в карман и покачал головой.

– Если привез, так почему ему не дал?

– Кто тебе сказал, что привез?.. Всего две сигареты. Одну мне, другую тебе. Хотел посмотреть на твою продувную рожу, когда ты затянешься. Ну, закуришь?

– Потом, пожалуй.

– Как хочешь. Тогда – твое здоровье,—сказал Йоцо и со смехом потянулся за стаканом.

– Из чего это делается? – спросил Варью, когда они поставили стаканы на стол.

– Трава-то?

– То, что в этой сигарете?

– Из конопли. Из конопляного семени или цветов.

– Конопля и у нас растет. В чем же здесь бизнес?

– Это самый большой бизнес на свете. Больше его и гнуснее не бывает. Конечно, настоящие дельцы не с гашишем работают, а с героином.

– Это тоже из конопли?

– Нет, из мака.

– Из того мака, что в калачи кладут?

– Из того самого.

– Мак у нас тоже растет. Мака у нас хоть завались. Да почему-то никто еще на нем состояние не нажил.

– Дело не в маке, а в его соке, в опиуме.

– У венгерского мака соку, что ли, нет?

– Есть.

– Так в чем дело?

– Дело в том, милый мой, что если ты начнешь тот сок добывать, то скоро в тюрьме окажешься. Если ж еще и Интерпол о деле пронюхает, так прощайся со свободой на всю жизнь. А тем турецким да сирийским мужикам, которые мак выращивают, все равно, что с ними будет. Они свое дело делают, а дальше уже работа гангстеров. Гангстеры Интерпола не боятся.

– Значит, все от турок идет?

– Не только от них. С Ближнего Востока. Где-то, может в Сирии, сидит такой аптекарь или химик и из опиума делает морфий. Морфий перевозить удобней, он в десять раз легче опиума.

– Откуда ты это все знаешь, Йоцо?

– Это все знают. На Западе об этом во всех газетах пишут. Во «Франс суар», например, все описано в подробностях. Ну, а кто хоть раз в Марселе побывает, тот еще больше будет знать. Марсель – огромный порт, и тайн там полным-полно.

– Красивый, должно быть, город.

– Красивый, богатый и таинственный. Туда с Ближнего Востока везут морфий где-нибудь в трюме больших грузовых пароходов. Если удачно выгрузят, через несколько часов он уже за городом, в какой-нибудь богатой вилле. Вокруг Марселя – дюжины подпольных лабораторий, и там специалисты превращают морфий в героин.

– Ух ты! Сколько же можно на этом заработать?..

– Ушел,– сказал Тоти, ставя на стол еще четыре запотевшие бутылки «Радебергера».

– Кто ушел? – спросил Йоцо.

– А тот, с улыбкой. Вы с ним осторожнее. Опасный тип.– Официант наполнил стаканы.

– И себе налей,– сказал Йоцо.

– Мне хватит. Клиентов много...

Йоцо сам взял бутылку и наполнил стакан официанта.

– Выпей с нами, Тоти.

– Ваше здоровье,– сказал тот; выпив, он подхватил пустой поднос и ушел.

Йоцо смотрел ему вслед; когда официант скрылся за стойкой, Йоцо склонился к столу, почти лег на него грудью и продолжал:

– Недавно арестовали одного инженера, Джозефа Паоли. Так вот: на допросе он сознался, что зарабатывал в месяц тридцать шесть тысяч долларов.

– Вот это деньги!—вздохнул Варью. – Как подумаешь, что за две тысячи пятьсот можно «короллу» купить...

– Какую «короллу»?

– Ну, «короллу». Машину. Фирма «Тоёто» производит. Я ее просто обожаю.

Йоцо потянулся за стаканом и рассмеялся.

– Чего бы тебе не обожать «трабант»? Скажем, какой-нибудь подержанный, старенький «трабант»? Знаешь, как сильно можно обожать «трабант»?

Варью с трудом понимал Йоцо. Он смотрел, как тот пьет. Через стекло стакана можно было заглянуть ему в рот. Десны и нёбо у Йоцо по-прежнему носили темно-лиловый оттенок.

– Ты же мне сам тот журнал привез, из которого я «короллу» вырезал.

– Если ты такой болван, так больше не привезу.

– Привози спокойно. Хоть мне и нравится «королла», я от этого не стану каким-нибудь авантюристом.

– Надеюсь. Хоть ты уже авантюрист, я тебе скажу. Авантюрист, только еще не знаешь об этом.

– Слушай, Йоцо, сколько же все-таки можно выручить на кило опиума?

– Четыреста долларов, а если переработать в героин, вдесятеро больше; ну, а если еще в Штаты провезти, так двадцать тысяч, считай, у тебя в кармане. Конечно, неплохо и в Вену, в Брюссель или в Амстердам...

– Вот это бизнес!

– Грязный это бизнес. Ты еще не видел морфинистов. Это не люди, а развалины. Валяются на скамьях, на лестницах. Как покойники.

– К тебе еще не примазывались: мол, то, се, привези?..

– Прямо нет, а намеки были.

– Ну?

– Что ну?

– Деньги ведь большие.

– Вот что, милый: я – шофер. Шофер, а не контрабандист. Семья у меня. Двое детей. Может, еще один будет, потому что эти двое – парни, а жена о девочке мечтает. Квартиру мы получили четыре года назад. Зарабатываю я достаточно. Понравится мне что-нибудь за границей – я покупаю. Пальто какое-нибудь, куртку, сигареты, всякую мелочь законно могу провозить. Зачем я буду рисковать?

– Верно. Смысла нет.

– Нет смысла. Наверняка на сто процентов кончится это тюрьмой или еще хуже. Один неверный шаг – и человек лежит в придорожной канаве под своей же машиной. Выглажен ровненько, как утюгом – об этом они заботятся, эстетический вкус у них есть.

– Веселые дела...

– Еще какие веселые! Чуть уступишь им – и конец. Из такой игры ведь нельзя выйти, когда захочешь. Не скажешь, мол, знаете, ребята, я уже достаточно заработал, больше рисковать что-то не хочется. Или, мол, нервы пошаливают, боюсь. Кто пытается выйти из игры, того убивают. Ненадежный может расколоться.

– Скверное дело... Но как подумаешь, что тридцать шесть тысяч долларов можно за месяц загрести...

– Не стоит овчинка выделки. Тот Джозеф Паоли – тоже ведь погорел. Но это что: есть опасность похуже. В Марселе рассказывал один рыбак: химики эти целыми неделями противогазы не снимают, да еще каждую минуту можно на воздух взлететь. Взрывов много было... В общем, гнусное это занятие.

– Гнусное,– согласился Варью, наливая пива в стаканы; сидели, не спеша потягивали «Радебергер».

– Как девчонки, Ворон?

– Ничего. Ольга письмо прислала тете Манци.

– Где она?

– Где-то под Неаполем. Пишет, что перспективы хорошие.

– Могу себе представить эти перспективы... А как Жожо?

– С ней все в порядке.

– Пётике была у моей жены, рассказывала, что у вас с Жожо дела всерьез пошли.

Варью с изумлением уставился на него.

– Откуда это Пётике взяла? – спросил он раздраженно и выпил сразу полстакана пива.

– Она говорит, вы вместе ходите и Жожо в тебя влюблена по уши.

– Мура все это. Делать им нечего, этим бабам, вот и чешут языки.

– Я тоже так думаю... Ты не сердись, Ворон, но когда я про это услышал, так сразу представил твою рожу и чуть не помер со смеху.

– Стареешь ты, Йоцо.

– Ну-ну...

– Не понимаешь ты нынешних девчонок. Чокнутые они все...

– Конечно, Ворон, чокнутые – как все бабы. Когда-нибудь ты это поймешь. Вот будет у тебя двое-трое детей, тогда и поймешь.

– У меня другие планы.

– Разумеется. У всех у нас были когда-то другие планы.

– Жениться никто меня не заставляет.

– Не заставляет...

– Чего ты меня подзуживаешь? Я тебе правду говорю, что у меня серьезные планы...

– Планы надо осуществить. Вот в понедельник пойдешь и попросишься с пятитонки на какого-нибудь бронтозавра. Будешь опыт набирать.

– А Пётике – дура, мелет, сама не знает что. Ничего не понимает, только треплется, будто ей больше всех надо...

– Безмозглая баба. Пусть треплется, ты не принимай близко к сердцу. Ее только Цица интересует. Цицу она особенно обхаживает...

– Мне до Цицы никакого дела.

– Может быть... Жене моей Пётике сказала, что, с тех пор как ты Цицу из пруда вытащил и она тебя при всех расцеловала, у нее дня спокойного нет.

– Знаешь, когда это было?

– Догадываюсь.

– Пять или шесть лет назад.

– Не о тебе речь, а о Цице. Пётике прямо зеленеет вся, как ее увидит.

– И чего они не поделили? Две толстопятые девки...

– Конечно. Две кошки. Только одна сиамская, а другая домашняя.

– Это которая же сиамская?

– Тебе не все равно? Твое дело – о Жожо думать...

Варью сердито взглянул на Йоцо, но сдержался. И залил досаду пивом.

Когда они собрались уходить, было уже десять вечера. Счет они оплатили вместе.

– Ты куда? – спросил, выйдя на улицу, Варью.

– Домой, семья ждет,– ответил Йоцо.

Пожав руку молодому шоферу, он двинулся по душной, пыльной улице в сторону пивоварни. Варью решил, что Йоцо в самом деле идет домой или, может быть, к пивоварне встречать жену: как раз кончалась вторая смена.

Варью постоял немного, глядя по сторонам, раздумывая, куда пойти; ему вспомнилась Пётике. И опять его охватила злость: чего эта чертова девка лезет в его дела! Забросив за плечо свою новую куртку, он двинулся к «Мотыльку». «Придется взяться за Пётике, поучить ее хорошим манерам,– думал он. – Войду сейчас, огляжусь, будто в незнакомое место пришел. С ребятами не буду здороваться и на девчонок внимания не обращу. Пётике, конечно, этого не выдержит. Вскочит и подойдет. Тут-то я ее с правой руки... Нет... Лучше не так... Лучше возьму и ухвачу ее за нос. Сначала просто защемлю, а будет пищать, еще и покручу. Точно... Покручу и скажу: мол, радость моя, какое твое собачье дело, с кем ходит Цица?.. Вот... Точно! Какое, мол, твое собачье дело, с кем ходит... Нет, не Цица, а Жожо... Значит, какое твое... с кем ходит Жожо... Нет, так тоже не пойдет. Если уж ты авантюрист, так не говори сразу все, что думаешь. Авантюрист должен быть загадочным, флегматичным, его сразу не поймешь... Только вот при чем тут я?..»

Варью сплюнул в пыль, потом долго разглядывал плакат, на котором в слабом свете фонаря можно было прочесть лишь три слова: «Будапешт без крыс». В ту минуту, когда он отвел взгляд от плаката, ему показалось, что по мостовой пробежала крыса и скрылась в водостоке.

«Йоцо сказал, что я тоже авантюрист. А если Йоцо так сказал, то так оно и есть. Если человек способен выбросить в окно своего «вольво» несколько тысяч долларов – потому что у него принципы, значит, к его словам стоит прислушиваться...– раз мышлял Варью, представляя, как он, водитель на заграничных рейсах, отвергает одно за другим соблазнительные предложения торговцев наркотиками. Еще бы: ведь главное – это семья, квартира... Тут Варью сообразил, что семьи-то у него никакой нет. У него возникло странное чувство, словно он что-то потерял и не мог вспомнить что. Он задумался.– А может быть, неженатых стараются не посылать в заграничные рейсы? Неженатый – он ведь везде дома. Привыкнет к чужой пище, к выпивке, к бабам, к чужому солнцу. В том-то и беда... В том беда, что я неженатый. Молодой и неженатый... Волосы – что? На волосы им наплевать. А вот семья... Есть семья или нет семьи. Йоцо – вон какой семьянин... А ведь лихим был парнем! Вспомнишь – не поверишь! Казалось, обязательно в тюрьме кончит. А он!.. Таким же работягой стал, как все,– только лучше».

Варью повернул за угол, на улицу, где среди домов светился «Мотылек», увидел под фонарями пыльные, вялые от жары уксусные деревья – и опять вспомнил Пётике. И снова охватила его злость к этой девчонке, которая, видно, каждой бочке хочет быть затычкой. Он еще раз решил, что обязательно проучит ее за болтливость. Но кручение носа уже казалось ему слишком мягкой мерой. Варью начал придумывать что-нибудь более суровое. И на подходе к «Мотыльку» ему пришла в голову одна мысль; он даже рассмеялся. «Возьму я сегодня Пётике в оборот,– думал он.– Выпью с ней два мартини, потом позову гулять. Она наверняка пойдет. Даже если не хочется, все равно пойдет, чтобы подружкам насолить. Словом, пойдем с ней ... Под первой же акацией я ее поцелую и тут же под кофту залезу. А потом где-нибудь на скамейке или под насыпью остальное... И тогда скажу ей, что это – в наказание. Пусть не разносит сплетни, с кем я хожу и прочее ».

Он почувствовал, как вспотели у него ладони и ощутил на них отложившуюся за день грязь. В душе стало неприятно. Но тут он подумал, что в «Мотыльке» сможет вымыть руки, и,немного повеселев, продолжал размышлять, где а как накажат Пётике. На лицо ему уже упал свет с террасы, когда он вдруг снова помрачнел.

«Ведь завтра же Пётаке пойдёт к жене Йоцо и все ей расскажет. А о наказании, конечно, промолчит. Она будет говорить другое. Будет сидетъ и болтать с самым невинным видом, с весёлой улыбочкой, как всегда. Опишет всё в подробностях. Еще и добавит, что, мол, то не так да другое не так. А жена Йоцо дальше пойдет рассказывать. Пётике пригласит Цицу на мороженое с пуншем и, ослизывая ложку, не спеша, обстоятельно расскажет, как все произошло. Цица, конечно, усомнится, но Пётике и доказательства найдет. Какую-нибудь оторваную пуговицу, окурок, разорванное белье. Сама же постарается, разорвет. И положит на край стола. Цица перескажет историю Жожо. С насласлаждением перескажет, со смаком. Жожо будет плакать,а потом, в 6 утра, подкараулит меня на базе... Ну и что,ну, подкараулит? Мое какое дело? – Он рассердился, но злость его даже для него самого не выглядела убедительно.– Пётике и с Жожо потом встретится и от души ее потерзает. Не сразу, конечно, а так через месяц, когда Жожо все уже будет знать и постарается забыть, простить. Пётике мило улыбнется ей и скажет: «Ах, ты знаешь, что-то меня поташнивает. Ты мне ничего не посоветуешь?» Жожо побледнеет. Пётике: «Как ты думаешь, может, мне родить? Он наверняка мечтает об этом. Наверное, для того все и устроил. Любит тебя, а от меня хочет ребенка. Как по-твоему, мальчик будет или девочка?..» Жожо тогда возьмет вилку и вонзит ее в Пётике. А вечером вся Кёбаня будет знать, что Варью и Пётике... Ну, нет... Только не это...»,– думал Варью, тяжелыми шагами поднимаясь на террасу «Мотылька». Он испуганно огляделся, боясь, что сейчас встретит Пётике и придется все-таки как-то ее наказывать. Но ее не было видно. Терраса всколыхнулась привычным хором:

– Карр... карр... карр...

– А, бросьте вы: я же сказал, что в кенгуру превратился,– отмахивался Варью, подходя к длинному столу. В сборе была почти вся компания: два шофера, парень с пивоварни, техник-фармацевт и еще один парень, из общежития, тот самый, что не так давно просил взаймы сотню. Конечно, были и девчонки: Мари, Цица и две новенькие. Варью назвался и сел на свободный стул.

– Ну что, Ворон, трудная была неделя? – спрашивали со всех сторон.

– Две с половиной тысячи накрутил плюс камера плюс поломка карбюратора.

– А девочки были?

– Какие девочки? Жара, вечером пиво... Девочки теперь все на Балатоне, на пляже показывают народу свои белые задницы.

– Нынче у них задницы не такие, как раньше,– вмешался техник с фармацевтического.– Нынче они над ними специально работают. Зимой кварцем греют, весной в окошко высовывают, на солнышко. Проходит мимо какой-нибудь ветеран в отставке и честь им отдает.

– Как это? – спросил Варью непонимающе.

– Из уважения. Думает, это тот, с голой головой, неколебимо стоит в окне, глядя на свой народ...

– Пётике что-то не видно...– как бы между прочим заметил Варью.

– Смылась. Свиданье у нее. Подцепила какого-то битника...

– Битника?

– Ну да, битника. Не слыхал о таких?

Цица подсела к Варью, поцеловала его в ухо.

– Фу, – сказала она.

– Что такое?

– Ты что, всю неделю не мылся?

Варью повернулся к Цице, посмотрел на нее, потом притянул к себе и поцеловал в губы.

– Ну, как живешь, мое счастье?

– Ах, Ворон! Наконец-то ты здесь!

– Дай на тебя взглянуть...

– Хочешь, сейчас?..

– Хочу,– сказал Варью и выудил из кармана смятую сотенную бумажку.– Пойди к тете Манци, принеси два сухих мартини.

– Ты просто прелесть. А машину завести?

– Заведи. Там про роллер есть, или как его...

Цица улетела к стойке, пустила музыкальную машину, и, пока она заказывала два сухих мартини, из зала несся голос Кати Ковач: «Эх, рок-энд-роллер я б достала, весь бы день на нем каталась... Но рок-энд-роллер дорог слишком, нету в нашем городишке...»

Цица поставила перед Варью два бокала с мартини. В вине плавали зеленовато-белые кусочки льда. Они выпили, поцеловались. Тут с другой стороны стола к ним перегнулась Мари и сказала:

– А Жожо тебя до девяти ждала.

– Мы с ней не договаривались,– ответил Варью.

– А она все равно до девяти ждала. Потом расплакалась и ушла домой.

– Расплакалась? Почему?

Мари с загадочным видом пожала плечами:

– Не знаю. Тебе виднее, почему она расплакалась...

– Может быть. Только я не знаю.

– Где ты был до сих пор?

– В «Семерке треф», с Йоцо.

– Ну, если Йоцо тебе важнее...

Варью никак не мог понять, что это на них всех нашло. Он смотрел то на Мари, то на Цицу, но ничего интересного на них написано не было. Оставалось взять бокал и выпить. Он чокнулся с Цицей, уголком глаза видя, как злобно поглядывает на Цицу Мари.

– Твое здоровье, радость моя, – сказал он Цице, чтобы еще больше поддразнить Мари. Но все-таки он не понимал их сегодня. Раньше они не были такими задиристыми.

Когда бокалы стояли уже на столе, Цица спросила у него шепотом:

– Ты на ней женишься?

– На ком?

– На Жожо.

– На Жожо?..

– Не женишься?

– Может, и женюсь... Но почему я должен именно на ней жениться?

Девчонки переглянулись, как-то одинаково скривили губы в гримасе и рассмеялись. Варью все более чувствовал себя не в своей тарелке. Да и воздух становился все более спертым; в небе погромыхивало, но Варью почти не слышал этого. Отпив еще глоток мартини, он зашарил по карманам в поисках сигарет. Сунул в рот длинный «Кент», который дал ему Йоцо. Закурил. Ощутил легкий хвойный привкус – и голова его вдруг стала странно ясной, Варью еще раз затянулся; ему показалось, что он гораздо лучше стал видеть – и вот какое-то холодное, чистое упоение влилось в него, залило все его существо.

Цица, нагнувшись к нему, шептала на ухо:

– Пойдем, сейчас в самый раз уйти.

– Зачем?

– Увидишь... Пошли, Ворон... Я очень тебя прошу...

– Погоди... Дай докурить...

Он взглянул на Цицу и увидел, что тонкий пуловер ее стал ярко-красным, он почти светился... и не только пуловер, но и юбка, и волосы. Все вокруг разительно преобразилось. «Мотылек» переливался сочными, полнокровными красками, словно террасу потихоньку от всех, незаметно перекрасили; неоновая вывеска пылала водопадом света, и даже потертая коричневая сумочка Мари заблестела, как новая. Варью огляделся; потом, обернувшись к Цице, с удивлением обнаружил, что она что-то говорит ему. И он, кажется, что-то отвечал ей, хотя смысл ее слов так и не дошел до его сознания. Или дошел слишком поздно. Теперь уже и губы у Цицы краснели, как рубины, и Варью казалось, он умрет, если сию же минуту не завладеет ими, не вопьется в них. Но тут же все опять как-то незаметно сместилось, спуталось. Люди вокруг почему-то вскочили, побежали, кто под крышу, к стойке, кто под стрехи домов. Иногда Варью казалось, что где-то близко гремят орудия. Девушки исчезли; он один сидел за столом на террасе «Мотылька». И даже не заметил, как хлынул дождь. Струи хлестали по столу, с которого давно сняли скатерть, вода затекала ему под локти. Он тряс головой; потом встал, прямо на мокрую майку надел кожаную куртку и направился домой. Молнии вырывали из кёбаньской ночи большие желтые куски.

4

Во второй половине июля Варью выпала редкая удача: рейс к Балатону. Сначала его снарядили было в Дёр, везти заготовки для «Икаруса», но в последнюю минуту что-то изменилось: путевку ему аннулировали и выправили новую. Варью как раз шел в буфет, когда его вызвали в контору. «Да, понятно... Да»,– согласно кивал он головой, слушая диспетчера; потом прочитал в путевке место назначения – и чуть не бегом заспешил к «ЗИЛу». Тут же завел мотор и поскорей уехал. Боялся: вдруг ошибка, и если он промедлит сейчас, зайдет в буфет, то его просто вернут обратно. В половине девятого он уже мчал по шоссе М7, среди золотистозеленых луговин и пологих холмов. В открытые окна врывался свежий, напоенный запахом трав и земли, пронизанный ясным утренним светом воздух. Солнце, еще низкое, висело слева, на поворотах било прямо в ветровое стекло, ослепляя Иштвана Варью. Искрящиеся, буйным потоком льющиеся волны молодого света заливали шоссе, приподымали идущие по нему машины, как половодье – лодки. Варью временами казалось, что машины впереди покачиваются, подпрыгивают на этих волнах, а самые маленькие вот-вот будут снесены очередным валом солнечного прибоя. «ЗИЛу» эта опасность не угрожала, его надежно держали на дороге тридцать центнеров арматурного железа, которые Варью должен был доставить на строительство дома отдыха в Балатонмарию.

Проехав Будаэршскую бензоколонку, он твердо решил, что в Балатонмарии, пока машина разгружается, он сбегает искупаться. Последний раз он купался в озере два года назад и то не при совсем обычных условиях. Он был тогда солдатом, они возили детали в Шармеллек и, возвращаясь из очередного рейса, остановили машину у Фенекпусты и спустились с дороги. Сперва всего лишь для того, чтобы облегчиться возле покореженного молнией дерева на берегу; а потом кто-то из них первым двинулся к воде, плещущей невысокими, но сердитыми волнами. Уже два дня дул северный ветер, он начисто вымел небо над озером и над окрестными лесами. На опалово-синем его фоне четкими серыми силуэтами вырисовывались контуры холмов Сигли-гета, Бадачоня, подальше – Гулача и горы святого Георгия. Если же смотреть вдоль берега, хорошо виден был темный приземистый массив горы Фюлёп, издали казавшейся голой и безжизненной, хотя пологие склоны ее покрыты были виноградниками, а на гребне – лесом. Тихани совсем не было видно, двойная колокольня аббатства тонула где-то в серо-синей дымке. Они стояли, смотрели на горы, на воду; зеленоватые волны с барашками накатывались на берег. Варью хорошо помнит, как, не сговариваясь, они начали раздеваться. Сбросили с себя форму, белье и нагишом двинулись в воду. Зашли по пояс, потом, отворачивая лицо от волн, поплыли на глубину... Позже, когда сквозь кустарник и заросли держи-дерева они возвращались к машине, Варью заметил, что нога у него кровоточит. Сняв сапог, он сел на траву, повернул к себе ступню: ее пересекал глубокий, заплывший кровью порез. Варью не испугался и не огорчился. Посыпал на рану немного дермафорина, тщательно навернул портянку. Два дня ходил прихрамывая, а потом всё прошло. Даже следа не осталось. Раны от раковин бывают чистыми и быстро заживают.

Подъезжая к эрдской развилке, Варью поднял глаза вверх, на мост. Там виднелись люди, пять-шесть силуэтов. Варью, не спуская глаз с моста, притормозил машину. А когда до до моста осталось метров восемьдесят—сто, дал газ, разогнав «ЗИЛ» до девяноста километров. Стремительно проскочил под мостом, поглядывая в зеркало. Всё быпо в порядке. Люди на мосту неподвижно опирались не перила. В зеркале видно было, что другие машины спокойно проезжают развилку. Варью очень не любил этот мост: однажды, часов в десять вечера, когда он возвращался из Секешфехервара домой, кто-то бросил сверху кирпич. Он тогда ездил ещё на старом «ЗИЛе»; кирпич оставил глубокую вмятину на крыше кабины. У Варью тогда и мысли не было смотреть на мост, на людей, стоящих там. Когда над головой раздался грохот, он от неожиданности резко рванул руль влево, заехав на полосу обгона. Он не мог понять, что случилось. Лишь проехав несколько километров, остановил машину, взобрался на кузов. Там и обнаружил кирпичч, соскочивший с кабины. Он долго стоил тогда в темноте, ощупал вмятину на кабине и представил, что было бы, если б он на полсекупды позже оказался в критической точке. Он видел себя с размозжённой головой, без глаз, за разбитым в дребезги ветровым стеклом, в неестественной позе и жаже ощущал мокрый осенний ветер, гуляющий по кабине. Он решительно ничего не понимал! Кому могут мешать шоферы? Кто может таить такую дикую, бессмысленную злобу на терпеливых работяг с затёкшими мускулами, с усталыми взглядами, на этих запылённых тружеников дорог?.. Почти полчаса он простоял тогда на обочине и чуть ли не заполночь прибыл на базу, твердо решив как-нибудь заехать в Шошкут и посмотреть, что за народ там живет...

За Тарноком Варью закурил сигарету, затянулся несколько раз, потом нажал клавишу магнитофона. Прислушался с любопытством. В воскресенье вечером техник с фармацевтического завода дал ему на время кассету с записями ансамбля ЭЛП ^[12]. Техник был в восторге от Кейта Эмерсона и обожал гитариста Грега Лейка; в тот вечер он чуть не до полуночи доказывал Варью, что нет в мире ударника гениальнее Карла Палмера и что с тех пор, как Палмер перешел к Эмерсону, даже «Атомик рустер» в полном составе может идти просить милостыню.

Варью курил, кивал головой. Что говорить, Эмерсон и его ребята играли неплохо. Лейка он слушал с удовольствием, но до потрясения, о котором говорил техник, было далеко. По голосу, по тону музыки он пытался уловить – без большого успеха,– о чем идет в песне речь. Фармацевт вещал что-то о бронированном звере, который-де хотел уничтожить весь мир, но маленький поющий лев помешал ему в этом.

Варью нажал обратную перемотку и снова включил песню: различить бы хоть голоса бронированного чудовища и поющего львенка, но из этого так ничего и не получилось. На кассете, кроме песни про льва, было две джазовые обработки: «Картинки с выставки» Мусоргского и «Аллегро барбаро» Бартока. Эти номера Варью слушал с куда большим интересом, чем про львенка; наверное, потому, что музыку здесь пронизывали и формировали причудливые звуки «синтезатора». Не дожидаясь, пока кончится кассета, Варью возвращал ленту то к началу, то к середине, вслушиваясь в необычное звучание. Он и раньше слышал об этом новом инструменте – если «Муг синтезатор» можно назвать инструментом,– но никогда его не видел и потому не очень верил в его существование. Фармацевт дал ему на время цветное фото, на котором Кейт Эмерсон был запечатлен перед своим «Муг синтезатором». Эмерсон весело поет что-то, в руке у него микрофон. На нем джинсовый костюм со множеством брелоков и нашивок. Больше всего он напоминал здесь потрепанный чемодан, обклеенный эмблемами отелей. А за спиной у него виден чудо инструмент, из которого можно извлекать странные, неестественные звуки,– «синтезатор». Варью подсунул фото под резину на ветровом стекле и то и дело поглядывал на него. «Синтезатор» не походил ни на гитару, ни на трубу, ни на фортепьяно. Если он на что-то и походил, то, скорее всего, на старомодный шкаф. Или на телефонный коммутатор. Весь он был утыкан выключателями, гнездами, штепселями, проводами. Провода болтались как попало, и Варью подумал, что Эмерсон, пожалуй, не столько музыкант, сколько умелый и терпеливый техник, который в любых условиях способен разобраться в этой неразберихе контактов и проводов. Правда, оставалось непонятным, как же все-таки из этих многочисленных дырок и штырьков рождается музыка... Но, несмотря на это, и Эмерсон, и его машина Варью очень нравились, потому что все это производило впечатление веселого дурачества, а дурачества всегда привлекали Варью. Прослушав самые интересные места Мусоргского и немного привыкнув к генерированным звукам, он вернул пленку к началу и еще раз занялся песней про бронированное чудовище и маленького льва. Музыка была неплохая, и все-таки Варью ощущал нечто вроде разочарования. Он ждал какого-то чуда, а чуда не было. Может быть, дело совсем не в Эмерсоне, а в нем, в Варью, или в фармацевте... Но факт, что эта песня про львенка или не такая уж сногсшибательная, как считает фармацевт, или ее надо слушать только вечером, одному, в затемненной комнате. На шоссе, конечно, все по-другому. На шоссе, где в сиянии солнца или под дождем мчится куда-то среди множества других машин его «ЗИЛ» все меняется. Тут важнее всего то, что происходит на дороге, а прочее кажется не таким значительным...