Текст книги "Кенгуру"

Автор книги: Булчу Берта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Жожо подняла голову, взглянула Варью в глаза:

– Ворон... У меня ребенок будет...

Варью несколько минут стоял, как громом пораженный. Потом потряс головой.

– Не понимаю.

– Когда ты у нас в доме был, в начале лета... Помнишь, еще мама неожиданно пришла...

– Помню, конечно... Да-да... Но ведь сейчас уже август. Почему ты раньше-то ничего не говорила?

– Сначала я сама не верила. А потом даже обрадовалась, что у меня тайна есть и никто ее не знает. Я такая была счастливая... А потом испугалась и стала каждую субботу ждать тебя в «Мотыльке». А тебя все не было и не было.

– Отец твой знает?

– Нет, отец не знает.

– Точно?

– Точно. Только мама знает. Если ты скажешь, я не буду рожать. Пойду к врачу. Еще есть время.

– Не об этом речь...

– Я чувствовала, что ты меня любишь. А если любишь, так эти две-три недели ничего не значат... Тебя никогда нет дома.

– И все-таки я не пойму, почему ты не сказала. Пришла бы к шести, еще застала бы меня на базе.

– Я два раза приходила. А ты в отъезде был. Не вернулся из рейса.

– Написала бы.

– Написала вот.

– Только теперь. Могла бы написать еще в июне.

– Тогда это еще тайна была. Моя тайна. У меня ведь тоже могут быть тайны, не только у тебя. Ты ведь не показал мне письмо Йоцо.

– Я же тебе предлагал на улице прочитать. На салфетке никакой тайны не было, только важная весть.

– А когда я просила показать, ты не дал.

– Ей-богу, Йоцо писал. Там о моей жизни идет речь...

– И о моей тоже. С девками переписываешься, а я...

Варью снова достал салфетку и протянул ее Жожо.

– Йоцо это писал. На, прочитай сама.

– Не буду я читать. Йоцо не пишет письма на салфетках. Это какая-нибудь паршивая девка тебе писала. Подбираешь их на дороге, а потом они сюда лезут.

– Ну, читай же, вот!.. «Привет. Йоцо». Это от Йоцо письмо.

– Не буду читать.

И тут Иштван Варью вдруг влепил ей пощечину. Позже он и сам не мог понять, как это случилось. Привели его в себя горькие рыдания Жожо; он увидел, что девушка поворачивается и бежит прочь. Варью выронил салфетку и бросился за ней, крича на бегу:

– Жожо! Постой... Я люблю тебя. Честное слово, машина неправильно посчитала. Там три тысячи было... Три тысячи...

На углу Жожо оглянулась и крикнула:

– Ненавижу тебя... Кенгуру!

Варью остановился, вытер потный лоб. Потом повернулся к церкви. Он, впрочем, и сам не знал, что ему там нужно. Из церкви выходили люди; он шел вместе с ними, влекомый человеческим потоком, как щепка ручьем. Вокруг бормотали что-то старухи – словно заклинания произносили. Луна сияла на небе в полную силу; облака, сбившись у горизонта, неспешно ползли куда-то, подталкиваемые ночным ветром. Этот ветер не упоминался в последней метеосводке, наверное, потому, что он не фигурировал ни в австрийских, ни в британских прогнозах погоды. Так что если ветер и нес облака, то делал это неофициально. В тех же метеосводках облака стояли на месте всю ночь и даже утром, суля дожди и грозы. Луна же плевать хотела на метеосводки. Сначала луна была оранжевой, потом побелела. Она царственно сияла на небосводе. Облака ее не интересовали; облака и их перемещение – об этом пусть болит голова у людишек на земле. Луна же себе на уме, у нее свои дела. Варью смотрел на луну. Луна светила во всю мочь, ей было совершенно до лампочки, что Варью сейчас глядит на нее и что он остался совсем один. Старухи и верующие рабочие понемногу исчезали в переулках. Варью, злой и расстроенный, шагал дальше. Завернул в какую-то корчму, выпил пива. Потом помочился под липой и снова брел куда-то по улицам. И очень удивился, когда оказался возле своего дома.

Он долго сидел на краю своей постели, размышлял, курил. На тридцатой сигарете в кухню вошла сестра. Нагнувшись к крану, она большими глотками пила воду. А когда выпрямилась, заметила огонек его сигареты.

– Ты что, Пишта? – спросила она.

– Сижу.

– Накурил-то!.. Дышать нечем... Я думала, ты спишь давно.

– Не могу заснуть.

– Что-нибудь случилось?..

– Плохо мое дело, Мари...

– В аварию, что ли, попал?

– Нет... Девчонку одну ударил.

– Ну и что? Чего ты переживаешь?

– Потому что люблю ее.

– Н-да... Даже не знаю, что сказать... Да и спать охота... Вот что: ты ей позвони потом по телефону. Она обрадуется... Лацика опять на горло жаловался, вечером пришлось врача вызывать...

– Мари... Дело в том, что девушка эта беременна.

– От тебя?

– От меня... Она сама так сказала.

– Тогда ложись и спи спокойно, завтра она сама тебе позвонит. Спи, хоть в субботу выспаться надо.

– Мари... Я ее люблю.

– Это ее забота. Чем я-то могу ей помочь?

– Она призналась, что в положении, а я ей по морде. Что мне делать? Посоветуй, Мари, ты лучше в таких делах разбираешься.

– Красивая хоть она?

– Красивая. Такая тоненькая, хрупкая, как девочка.

– Где ты ее ударил?

– У польской церкви.

– Если она домой пошла, можешь спать спокойно. А если нет... Тогда...

– Тогда беда?..

– Беда.

– Пойти к ней, узнать? Как ты считаешь, Мари?

– Надо, пойти. Если ее нет дома, то беда.

Варью вскочил и выбежал из квартиры. Ступеньки гремели у него под ногами. Пробежав мимо витрин соседних магазинов, он повернул налево. Близилась полночь. Закрывались пивные, кафе, рестораны. Вдоль стен брели, пошатываясь, пьяные. Кое-где, под фонарными столбами, завязывалась потасовка.

Не обращая внимания на пьяных, Иштван Варью бежал к Черкесской улице. Худощавая его фигура казалась огромной в свете дальних фонарей. Вообще он напоминал сейчас какую-то гигантскую гончую, которая потеряла след зайца, но еще надеется его найти... Варью бежал изо всех сил. Время словно остановилось для него. Полночь уже наверняка миновала, когда он повернул на Черкесскую улицу,

Только тут он забеспокоился: а узнает ли он дом, в котором был лишь один-единственный раз, и тоже в темноте. И вдруг дом оказался прямо перед ним. Варью, с трудом переводя дыхание, ухватился за доски невысокого заборчика. Он сразу узнал этот дом с двумя окошками на фасаде и небольшой верандой; даже силуэты хозяйственных построек во дворе, за виноградником и деревьями, были ему знакомы... Варью стоял, не зная, что же делать дальше.

Наконец он наклонился, на ощупь собрал в ладонь немного мелкого щебня с тротуара и стал бросать камешки в окно комнаты Жожо. Стекло тонко зазвякало. В доме вспыхнуло электричество; свет просачивался по краям завешанного окна. Варью ждал. Но все было тихо. Тогда он крикнул:

– Жожо!

Свет в комнате погас. Это совсем взбесило Варью: он бросился к калитке и стал трясти ее изо всех сил. Потом нажал ручку. Калитка открылась, она даже не была заперта. Варью подбежал к двери и заколотил в нее кулаками, крича:

– Жожо! Выйди ко мне, я тебя люблю!

В доме снова загорелся свет. Потом осветилась веранда; сквозь листву винограда свет падал во двор.

С шумом распахнулась дверь, на пороге появился сам Дёркё. В майке, в трусах.

– Тебе что надо?– рявкнул он на Варью.

– Пусть Жожо выйдет. Мне с ней поговорить нужно.

– Из-за этого ты орешь на всю улицу, дурак! Что люди скажут? Убирайся отсюда, пока цел! И не шляйся по ночам!

– Не уйду. Пусть Жожо выйдет.

Дёркё шагнул вперед:

– Уходи, Варью, пока на мой кулак не напоролся.

Варью отступил на несколько шагов – и тут заметил за спиной у Дёркё, на веранде, какое-то движение. И снова закричал:

– Жожо, выйди, я люблю тебя! Жожо, выйди! Три тысячи!.. Честное слово, три тысячи!

– Прочь отсюда! Моя дочь не товар! Она не продается! Убирайся!

Но Варью нельзя было остановить.

– Жожо! Ей-богу, три тысячи! Выйди! Три тысячи!

Дёркё шагнул вперед и влепил молодому шоферу основательную затрещину. Тот упал на клумбу.

– Ладно, это ваш дом, ваш двор,– бормотал Варью, вставая.– Только на улице мне не попадайтесь: котлету сделаю. Ясно?

– Брысь отсюда, пока жив!

Варью повернулся и пошел к калитке. Уже захлопнув ее за собой, снова услышал голос Дёркё:

– А ты куда? Вернись, пока тоже не схлопотала!

Жожо не остановилась. Ее туфли простучали по дорожке, хлопнула калитка.

– Ворон!.. Постой, Ворон! – кричала она.

Варью остановился, сохраняя оскорбленный вид.

– Ворон! Я люблю тебя... Не уходи. Оставайся со мной.

– Я же тебе кричал: три тысячи... Да этот чокнутый встал на дороге.

Жожо обхватила Варью за шею, поцеловала его в губы. Варью только сейчас заметил, что девушка одета в то же платье, в котором была вечером. Он понял: она не раздевалась, ждала его целый вечер.

В калитке показалась женская фигура в халате.

Мать Жожо. Подойдя к ним, она тронула дочь за плечо.

– Входите в дом, дочка...

– Я не пойду, – отвернулся Варью.

– Пойдем, Ворон... Что поделаешь...– сказала Жожо, беря его за руку. Они двинулись к дому.

Дёркё, уже в брюках, сопя от злости, стоял на веранде. Увидев входящего Варью, он поднял кулаки и закричал надрывно:

– Вон отсюда... Или я за себя не ручаюсь!

– Я тоже,– сказал Варью.– И вообще не люблю, когда у меня перед носом руками машут.

– Иди к себе, отец, ляг,– увещевала Дёркё жена.

– Это мой дом! – вопил тот.

Варью посмотрел на него и пожал презрительно плечами:

– Ну и что? Чего вы волнуетесь? И с другими бывало... Ничего особенного.

– Как!.. Чтоб моей дочери три тысячи предлагали – это ничего особенного?!

– Да нет: что дом ваш – ничего в этом особенного. У других тоже дом есть... А три тысячи – это, между прочим, не форинтов, а очков... Словом, будьте спокойны: плевать я хотел на ваш дом. Заберу Жожо и привет...

– Всю жизнь спину гнешь, чтоб потом в твоем собственном доме...

– Подавитесь вы своим домом! В Пакше нас уже отдельная двухкомнатная квартира ждет, со всеми удобствами. Если захочу, с понедельника начну там работать шофером, изотопы возить.

– Изотопы... Дурь у вас у всех в голове.

– Конечно. У нас дурь, у вас дурь... Так что мы друг друга поймем запросто.

– Пойдем-ка в дом...– вмешалась в разговор мать Жожо, подталкивая всех к двери в кухню.– Садитесь, садитесь...

Она вытащила из-под кухонного стола табуретки.

Все сели. Дёркё повернулся к остальным боком.

– Я не хочу, чтобы вы уезжали,– сказала его жена. – У Жожо здесь работа хорошая. И дом опять же... Сын у нас в будущем году демобилизуется и женится сразу, к жене съедет. Так что одна комната вашей будет, а в другой уж мы с отцом как-нибудь устроимся. Если, конечно, вы любите друг друга, сынок...

– У нас лады, мамаша,– ответил Варью.

– Он говорит, что мы любим друг друга,– перевела Жожо.– Так ведь?

– Так. У нас все – первый класс.

– В общем, оставайтесь здесь, дочка. Варью – хороший шофер, у тебя тоже место хорошее. Как-нибудь уживемся.

– Мне здесь только Жожо нужна. Потому что я ее люблю,– сказал Варью.

– Мама, мы очень любим друг друга. Мы... мы... Мы вместе...

Мать Жожо поднялась и достала из шкафа графин с палинкой и четыре стаканчика. Наполнила их.

– Выпьем за то, чтобы вы любили друг друга,– сказала она и выпила первой. Выпил и Дёркё, к этому времени он уже почти повернулся к столу.– Палинка-то: отец варил. Он в этом деле мастер... Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахару. Трубку от «Икаруса» достал. Свернул ее спиралью и течет палинка...

Дёркё оживился.

– И пусть кто-нибудь скажет, что государственная палинка лучше этой,– заявил он с гордым видом.

– Что говорить... У этой даже медный привкус чувствуется,– отозвался Варью.

– А что в этом плохого, я тебя спрашиваю? – взъерошился Дёркё.

– Да нет, это и хорошо. Мы как-то с зятем варили палинку – так пили только то, что вначале шло, с медным привкусом. Ох, и напились же!..

– Золотой мой Ворон...– вставила Жожо и на глазах у родителей поцеловала Варью.

– Я тебя люблю, Жожо, и все у нас будет первый класс, – сказал Варью. – Только не золотой я ворон. Золотой – тот сидит на шкафу, и все. Даже не ест. А я ем. Никакой я не золотой ворон. Я – черный и летаю.

– Поджарить вам яичницу? – спросила мать Жожо.

– Да сладкого перца в нее порежь, – сказал Дёркё.

За окнами начинало светать, в кухню вливалась утренняя синева.

После палинки Варью почувствовал себя очень сильным и решительным. В то время как Жожо резала полосками зеленый перец, а ее мать смазывала сковородку жиром, он выпрямился и, выдвинув вперед подбородок, заявил:

– И вот что еще... Кроликов я кормить не буду!.. И вообще я кроличье мясо не ем: от него у шоферов реакция замедляется...

7

В потоке машин, идущих к Балатону, осторожно вел свой «ЗИЛ» Иштван Варью. Ему снова достался рейс на Балатон, в Феньвеш. Еще две недели назад он, не помня себя от радости, добавлял бы и добавлял газу, чтобы скорее добраться до озера; однако с тех пор жизнь его круто изменилась. Про купанье он и не вспомнил, и вообще его не тянуло теперь ни в Феньвеш, ни в Фонёд, ни в Боглар. К тому же была суббота, а по субботам он привык двигаться к Будапешту, а не отдаляться от него. Но делать было нечего, пришлось ехать. Включив магнитофон, он равнодушно слушал «Сорок восемь тактов» и время от времени ему начинало казаться, что «ЗИЛ» катится вперед не на колесах, а на хорошо смазанном голосе Сьюзи Кватро. Голос этот смешивался, сливался со щедрым утренним светом и тек по шоссе М7, словно какая-то неизвестная, таинственная субстанция. Варью закурил сигарету. А когда поднял глаза, успел заметить, что Дейус, негр с рекламы «Кэмела», обернувшись, что-то шепчет двоеженцу Гиммику. И, быстро приняв прежнюю позу, продолжал как ни в чем не бывало пощипывать струны своей гитары. Но Варью готов был поклясться, что негр успел что-то шепнуть официанту. Самое неприятное было в том, что и кенгуру это слышал и теперь как-то странно косился на Варью.

– Ну, знаешь ли...– рассердился Варью; он привык, что кенгуру всегда смотрит на мир с полным безразличием. А теперь в его взгляде явно сквозило что-то подозрительное.

Варью убавил скорость, так как автострада в этом месте кончалась и весь поток машин замедлил движение. Когда же после развилки Варью снова переключил скорость и прибавил газу, он с удивлением обнаружил, что кенгуру смотрит вовсе и не на него, а на сидящего рядом с магнитофоном игрушечного кенгуру, подарок Жожо. А тот зло поглядывал на собрата с рекламы: еще бы, он наверняка считал, что он единственный будет провожать хозяина на Балатон. Словом, между сумчатыми назревала война. Кенгуру с «Кэмела» приготовился схватиться на кулачки и даже вышел было из очереди; спас положение элегантный плейбой, что стоял позади. Он наклонился, погладил кенгуру и тихо сказал ему что-то: мол, не рыпайся, сиди на своем месте. Еще бы, если в школе кенгуру ни одного настоящего кенгуру не останется, так хоть школу закрывай... Впрочем, Варью эта школа начинала действовать на нервы. Особенно Гиммик, с его пухлой физиономией и неотступным вопрошающим взглядом...

Варью с трудом свыкался со своим новым положением. После той бурной субботней ночи он до обеда спал у себя в кухне, потом проснулся, поел немного вареной говядины и снова, полуодетый, сидел на краю своей постели. Сидел, курил и смотрел в пространство. Было уже часа два, когда зять пожалел его и позвал с собой пить пиво. После второй кружки Варью застонал и уронил голову на ладони. Зять заказал еще две кружки и похлопал парня по спине:

– Ничего, Ворон, от этого не умирают...

Варью поднял взгляд на запотевшую кружку.

– Когда мы на проспекте Ваци жили, я целый

день стоял у окна и смотрел на машины... Ехать, ехать надо всю жизнь... Я всегда так считал. Когда едешь, всегда что-нибудь случается...

– Верно, Ворон... Одно плохо: всегда случается одно и то же.

– Со мной все время новое случалось.

– Например, что?

– Например, снежный буран... Мерзнешь, дрожишь в шубе... Весной солнце припекает... Попутчики попадутся... Иногда с машиной что-нибудь... Приедешь куда-то – можно остановиться, посмотреть, как и что, а можно через минуту дальше ехать...

– Чудак ты, Ворон. Вот лет пять еще посидишь за баранкой, тебе все это знаешь как осточертеет... Зимой всегда застреваешь где-нибудь, весной попутчики, машина иногда ломается, и все время куда-нибудь приезжаешь. И куда бы ни приехал, одно место похоже на другое, и попутчики просятся одинаковые. Я уже наизусть знаю все их басни. Посажу кого-нибудь – и достаточно на морду взглянуть, как мне уже ясно, что он молоть будет.

– Может быть... Только нельзя мне окончательно приехать. Это конец. Значит, прожита жизнь, больше нет путей.

Что же ты – до шестидесяти лет хочешь в кухне жить?

– Мешаю я вам?

– Нам не мешаешь... Хоть восемьдесят лет живи, если нравится... Да ведь как раз сейчас ты бы и мог свою жизнь наладить. Начать жить по-человечески. Мари говорит: девчонка, с которой ты гуляешь, любит тебя и вообще хорошая баба.

– Я и так по-человечески живу. Такая жизнь как раз по мне.

– Ну, ладно, это сейчас... А через пять лет, через десять? Конечно, появится у тебя в жизни и еще какая-то возможность... А какая? Кто знает... Конечно, найдешь ты со временем другую девушку, которая, может, и красивее будет, и богаче... Вопрос только, какой она окажется. Порядочной или с ветром в голове. Если она тебя любить не будет, так мало ли что может случиться. И тогда ничего не поделаешь: развод, алименты... И все сначала... Мари говорит: девчонка, которую ты обрюхатил, сильно тебя любит. Нынче такое нечасто встретишь. Если человека любят – ребенок ли или баба,– то многое в жизни можно вынести. Потому что жизнь, старина, совсем не такая приятная и блестящая штука, какой в двадцать лет кажется. Чем дольше живешь, тем она тусклей, постылей. Но если есть у тебя кто-то, кому ты нужен, то все выдержишь...

Позже, вечером, когда они сидели, клюя носом, у телевизора, сестра вспомнила, что в кладовке есть еще три бутылки пива. Выпили. Мари тоже выпила два стакана. Глаза у нее заблестели. Она вызвалась пожарить яичницу с салом, если мужчины проголодались. Но мужчины этого уже не слышали.

В понедельник Варью с радостью сел за баранку и еле дождался, пока приедет в Пакш: так ему не терпелось оглядеться на стройке, присмотреться, что и как. Однако во вторник ему уже разонравился план, который сложился было у него в понедельник к вечеру. В среду им овладела апатия. Вечером он опять напился. А в четверг вечером вспомнил Жожо и почувствовал, что им необходимо срочно поговорить о некоторых важных вещах. В пятницу он уже тосковал по Жожо, тосковал так сильно, что едва дождался субботы. Он надеялся, что в субботу отделается легким рейсом куда-нибудь в окрестности, а тут как назло досталось ехать в Феньвеш.

Варью взглянул на Гиммика, потом на кенгуру с рекламы. Ему вспомнились слова: «Мари говорит: девчонка, с которой ты гуляешь, любит тебя...»

Сьюзи Кватро давно кончила «Тесную кожу», на пленке уже шли записи ансамбля «Слейд». Несколько минут Варью внимательно слушал музыку; фармацевт, давая ему пленку, рассказывал: «Слейды» сначала принадлежали к гологоловым, но большого успеха в этом амплуа не добились. Наконец, в 1970 году на них обратил внимание продюсер Чэс Чейндлер, который когда-то сам был контрабаситом. Он увез ребят на Багамские острова на четыре месяца. Там они загорели, отрастили волосы да еще между делом написали несколько новых песен. С длинными волосами они так понравились публике, что быстро двинулись к вершине успеха. «Поехать бы на Багамские острова, позагорать...»—подумал Варью и посмотрел в зеркало заднего вида, потому что его уже несколько секунд не оставляло ощущение, что позади появился какой-то яркий предмет. Он не поверил своим глазам: из-за кузова его «ЗИЛа» вылетела, как стрела, сверкающая, золотисто-желтая «королла» и легко вырвалась вперед, обгоняя машины. Варью бросил взгляд на рекламу из «Кар энд Драйвер», давно уже украшавшую его кабину, и, забыв обо всем, нажал на педаль газа. Втайне, про себя, он всегда надеялся, что однажды встретит-таки где-нибудь «короллу», но дни шли, миновала весна, кончалось лето, а мечта так и оставалась мечтой. И вот – наконец... Но машину он видел только мельком – так стремительно она пронеслась мимо, то ли на ста сорока, то ли еще быстрее, и растворилась в сиянии солнечного утра. Хоть бы еще разок взглянуть на нее. Рассмотреть обтекаемые формы золотистого корпуса, цвет сидений. Действительно ли они металлически-синие, как на рекламе? Когда «королла» обогнала его, Варью не успел обратить внимания на сиденья: он смотрел на людей. В машине было двое. За рулем – мужчина; Варью видел лишь его силуэт. Рядом сидела женщина; Варью даже успел увидеть ее профиль, только ничего не запомнил, кроме длинных, распущенных волос, которые трепал врывающийся в боковое стекло встречный ветер. Какого цвета были волосы, Варью не смог бы сказать; но он был абсолютно уверен, что или совсем светлые, или совсем черные.

Он все жал на газ. «ЗИЛ» мчался на ста. «Королла» еще виднелась впереди. Приближался поворот. Варью облегченно вздохнул: «Теперь догоню – здесь обгона нет... Если сиденья не рассмотрю, то номер наверняка. Узнаю, откуда она, кто в ней сидит». В этот момент послышался мелодичный сигнал, и «королла» вновь пошла на обгон. У Варью тревожно стукнуло сердце. «Королла» пыталась обойти зеленый «вартбург». Тот не замечал этого или не хотел замечать. Шел на ста, не снижая скорости, будто был один на шоссе. С высокого сиденья «ЗИЛа» Варью увидел, как из-за поворота вынырнули белые «Жигули». Машина стремительно выросла, вспыхнули ее фары, она прижалась насколько было возможно к правому бортику – и все же «королла» зацепила ее левым краем радиатора. «Жигули», перевернувшись, улетели в кювет. «Королла», ударившись о «вартбург», столкнула его с дороги и осталась одна. Варью показалось, что золотистая машина, стоит на месте и не движется. Но это была иллюзия: в следующее мгновение «королла» поднялась в воздух, вращаясь вокруг своей оси, и грохнулась на бетон; дверца ее раскрылась, оттуда выпало что-то вроде продолговатого свертка. Машина опять поднялась, перевернулась два раза, потом метров десять скользила вверх колесами по дороге – и ее охватило пламя. Варью бросил взгляд на продолговатый предмет, выпавший из «короллы», и рванул руль вправо, боясь, что сверток этот – совсем даже и не сверток. «ЗИЛ» подчинялся плохо: Варью уже несколько долгих секунд, не осознавая этого, давил на тормоз. Удержать машину на дороге он не смог. Груз тянул вправо – сначала в кювет сползло правое заднее колесо, а потом и вся машина. «ЗИЛ» замер наконец в неуверенном положении, но на всех четырех колесах.

У Варью было такое ощущение, что зеленый «вартбург» лежит где-то позади него, в поле. И словно кто-то, один или несколько человек, бегут от «ЗИЛа» к кукурузе. Но все это происходило настолько вне поля его внимания, что он не смог бы сказать, было ли это на самом деле. Ведь рядом, в десяти—пятнадцати метрах от «ЗИЛа», на краю дороги, пылала ярким пламенем «королла». «Еще минута – и взорвется»,– мелькнуло в мозгу.

Вырвав из гнезда огнетушитель, он бросился к горящей машине и направил на нее толстую струю пены. Сначала на мотор, потом к заднему колесу, где должен был находиться бензобак, и, наконец, внутрь машины. Через пять минут пламя угасло. Из почерневшего золотисто-желтого корпуса полз едкий дым и стелился по залитой солнцем дороге. От запаха горелой резины, человечьего мяса и конского волоса Варью стало мутить. Он отбросил огнетушитель, согнулся, опершись на колени, у края дороги – его вырвало. Когда он поднял голову, шоссе напоминало арену. Пять-шесть десятков человек окружили кольцом место катастрофы. Некоторые, переступив край арены, приближались к останкам «короллы». Низко над головами пролетел полицейский самолет. Описав большой круг, вернулся; сделал еще круг, снова вернулся...

– Вам плохо?

Возле Варью стоял пожилой человек с худым, аскетическим лицом, в очках. На нем были белые брюки и клетчатая рубашка. В руке он держал докторский саквояж.

– Нет. Прошло уже.

– Ваша машина... была?

– Не видите, что ли: это же «королла»,– ответил Варью, удивляясь, как старому господину могло прийти в голову такое дикое предположение.

– Вы ее гасили, я видел.

– Гасил. Боялся, что взорвется.

– Кто вы?

– Шофер. Вон мой грузовик, в кювете.

– Ну-ка, взглянем,– сказал врач, подходя к «королле».

– Сгорели.– Варью безнадежно махнул рукой.

Самолет снова пронесся над дорогой. Варью взглянул на него, потом посмотрел по сторонам. Сколько хватало взгляда, в обе стороны дорога была забита машинами. До него донеслись обрывки разговора: «Двадцать машин столкнулись, которые за «Жигулями» шли... Из-за поворота не видно было, что происходит... А только выедут...» Варью взглянул на говорившего. Это был низенький, толстый мужчина, на вид частник.

– Да, этот сгорел,– сказал врач.

Варью, пересилив себя, подошел, присел на корточки возле перевернутой «короллы» и заглянул туда, где была оторвана дверца. Ему стало не по себе. Он посмотрел на врача, потом снова на машину. Протянул руку, чтобы отогнуть свисающий лист жести, но тут же отдернул руку. Железо еще не успело остыть.

– Их было двое,– сказал Варью, вставая.

– Это точно?

– Точнее быть не может.– Он схватил врача за рукав.– Пойдемте со мной.

Они двинулись по дороге. Везде стояли люди, смотрели на Варью и на врача. Издали доносились раздраженные сигналы автомобилей: вновь подъезжающие не знали, почему остановлено движение.

За сползшим в канаву «ЗИЛом» и зеленым «вартбургом» стояло еще одно человеческое кольцо.

– Я врач! Пропустите! Я врач! – кричал мужчина с худощавым лицом, проталкиваясь через толпу. Варью шел за ним.

На краю шоссе, в красной, постепенно чернеющей луже лежала женщина. Ее длинные черные волосы, пыльные и спутанные, распластались на асфальте. Лицо у нее было изжелта-смуглое, на полных губах засохла кровь. Широкие скулы выдавали восточное происхождение.

– Малайка...– сказал врач, присев и беря руку женщины.

– Нет пульса,– сказал он через некоторое время и встал.

Варью видел, что грудная клетка женщины расплющена: по ней явно проехало колесо. Какой уж тут пульс... Горло ему сдавило едкой, удушливой спазмой. Он был теперь почти уверен, что сверток, выпавший из «короллы», был не сверток, а эта вот малайка. Не двигаясь, он смотрел на лицо, на черные волосы, ноги малайки. На ногах у нее были позолоченные кожаные сандалии... вернее, на одной ноге. Почему-то Варью это особенно бросилось в глаза: правая нога у малайки была босая.

Врач между тем перебрался через канаву, к «вартбургу». Когда Варью обернулся, он увидел, что тот стоит на коленях в траве и перевязывает кого-то.

Сирены «скорой помощи» давно уже завывали на дальнем холме, но лишь спустя час, с трудом лавируя между скопившимися автомашинами, фургоны с красными крестами подъехали к месту происшествия. Сначала они остановились возле черноволосой малайки. Из машины выскочил врач, нагнулся над ней, попытался нащупать пульс.

– Умерла,– сказал он, посмотрев на Варью.

Белая машина взвыла коротко и подъехала к сгоревшей «королле». Врач шел за ней пешком. Варью тоже побрел за ними. Он видел, как возле «вартбурга» кого-то кладут на носилки и несут ко второй машине «скорой помощи». Подальше, возле перевернувшихся «Жигулей», стоял большой операционный фургон, в нем кто-то кричал от боли.

Врач растерянно стоял возле «короллы» и смотрел на санитаров.

– Этот тоже готов,– сказал один из них.

– Придется посмотреть. Для уверенности.

Врач встал на колено и просунул руку в машину. Варью отвернулся.

– Умер,– сказал врач.

Санитары обошли вокруг машины.

– Не знаю, что за марка... Номер швейцарский,– сказал один.

Подошла женщина, обратилась к врачу:

– Там еще есть раненые.

– Где?

– Там, подальше. За «Жигулями» несколько машин столкнулись: выезжали из-за поворота и не видели, что тут делается...

Врач с санитарами сели в машину и уехали. Женщина осталась возле «короллы», рассматривая горелое железо.

– Это вы погасили?

– Я,– ответил Варью.

– А ребеночек умер...

– Какой ребеночек? – спросил Варью и посмотрел на женщину.

Ей было лет сорок. Глядя на ее красивое серьезное лицо, на красную кофту и белые брюки, Варью почему-то подумал, что это, должно быть, жена того худощавого врача.

– Из «Жигулей». Мать вон кричит в фургоне, перевязывают ее.

– А тот, что «Жигули» вел?

– Ребра у него сломаны и рука, да лицо чем-то разрезано. Только что в сознание пришел.

На дальнем холме опять взвыли сирены. Варью посмотрел туда, но полицейских машин еще не было видно. Сотни и сотни машин, выехавших в эту субботу за город, белые, красные, желтые, чисто вымытые, стояли, блестя под солнцем. Вдали, в стороне от шоссе, три машины, переваливаясь, медленно катились прямо по полю. Видно, решили попытать счастья и двигаться к Балатону кружным путем, по проселкам. В нескольких стах метрах от места аварии какая-то семья поставила на траву возле дороги складной столик и стулья; на солнце блестели бутылки, кастрюли.

Варью бросил еще один взгляд на «короллу» и отошел. Женщины в красной кофте уже не было рядом. Варью не знал, за что приняться. Он перешел дорогу и стал осматривать свой «ЗИЛ».

Полицейские машины прибыли в четверть второго. Руководил экспертами высокий старший лейтенант. Когда смолкли сирены, на дорогу опустилась непривычная тишина. Смолк даже людской говор. Полицейские вылезли из машин, лишь радист остался у аппарата. Старший лейтенант беседовал с медиками. Другой полицейский, в штатском, фотографировал место происшествия. Остальные мелом обводили следы, тянули рулетку, потом начали опрос свидетелей.

Варью молча наблюдал, как измеряют тормозной путь «ЗИЛа» и отмечают ту точку, где из «короллы» выпала малайка. Радист, записав номер «короллы», начал опознание ее пассажиров. Он прилежно работал с аппаратом, время от времени высовываясь и крича: «Товарищ старший лейтенант, Будапешт... Товарищ старший лейтенант, Хедешхалом...» Потом Варью услышал, как радист, держа в руке листок из блокнота, докладывал: «Границу пересекли в восемь часов десять минут в Хедешхаломе. Мужчина – Стефан Вольф, коммерсант, тридцати двух лет, проживает в Цюрихе, женщина – Ивонн Вахаи, манекенщица, двадцати лет, проживает также в Цюрихе». «В Вене переспали»,– сказал старший лейтенант, потом взглянул на Варью и помахал ему:

– Подойдите-ка...

Варью вздохнул с облегчением. Долгое ожидание уже действовало ему на нервы.

В это время к ним подошел радист:

– Товарищ старший лейтенант, машины уже до самого Остапенко ^[19]стоят.

– Уберите с дороги столкнувшиеся машины и откройте левую полосу. Пропускайте по сотне машин в ту и в другую сторону, – ответил тот и отошел.

Варью двинулся за ним.

Старший лейтенант остановился возле трупа малайки.

– Покажите-ка ваши права, – обратился он к Варью.

Тот достал из кармана куртки документ и подал его полицейскому. Перелистав права, офицер вопросительно взглянул на шофера.