Текст книги "Кенгуру"

Автор книги: Булчу Берта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

3

Варью мчал по шоссе № 10 в направлении Будапешта. В час дня он выехал из Дёра, к трем рассчитывал добраться до базы. К пяти он должен был быть в «Семерке треф», чтобы встретиться там с Йоцо.

Варью устал и был в плохом настроении. Ноги настолько онемели, что ему пришлось остановить «ЗИЛ», вылезти из кабины и несколько минут бегать вокруг, чтобы размяться. Потом он обнаружил подозрительные перебои в голосе «ЗИЛа», особенно на средних оборотах. Похоже, засорилась форсунка; но Варью не останавливался, все поддавая и поддавая газу. Местность за окном кабины быстро менялась: промелькнули и ушли назад Комаром, Кёнь, Алмашфюзитё. Когда он выехал на шоссе № 10, к Дунаалмашу, потом к Несмею, настроение у него немного улучшилось. В просветах меж аккуратными домиками, садами мелькал время от времени Дунай. На пригорке белела церковь. Вдоль улиц шли девушки в красных платьях и старухи в черных юбках и платках. Мужчин не было видно: они где-то занимались своими делами. Варью подумалось почему-то, что в этих придунайских селах, вероятно, живут хорошие, работящие люди. Дорога вырвалась к самой реке, и сквозь заросли ивняка временами виден был противоположный, чехословацкий берег со сторожевыми башнями и постройками.

День был жаркий и душный; парило. На горизонте, пока неподвижные, громоздились пухлые белые облака. Следовало ждать дождя или даже грозы. Ветер, а с ним ливень могли явиться в любую минуту; могли, впрочем, и задержаться на несколько дней. Лицо, руки у Иштвана Варью были мокры от пота. Он то и дело вытирал руль чистой ветошью, чтобы не скользили пальцы, и заодно промокал ветошью лоб: скатывающиеся капли пота щипали глаза. Трудно было дышать; в глазах от усталости плавали искры. Проехав Шюттё, он закурил, но и дым, синеватой легкой струей пляшущий по кабине и вылетающий в окно, не приносил привычного, облегчения. Варью все гнал и гнал «ЗИЛ», чтобы к пяти быть в «Семерке треф»; но чем ближе подъезжал к Будапешту, тем тяжелее становилось у него на душе. Когда, проезжая Лабатлан, Варью заметил на листьях придорожных деревьев едкую пыль цементного завода, ему вдруг вспомнилась мать Жожо; она представилась ему стоящей с растерянным видом посреди кухни, с пустым стаканчиком из-под палинки в руке. Она стояла и ждала чего-то, глядя на Варью, «А если старая все-таки капнула мужу? Что скажет папаша Дёрке? Поднимет шум или проглотит? »

Иштвану Варью эта история долго не давала покоя. Лишь во вторник вечером, на берегу Дуная в Бае, после второй кружки пива, щемящая тревога в груди ослабла, отошла куда-то. А после третьей кружки Варью помнил уже только гладкую кожу, девичье тело Жожо, ее лицо. Варью сидел, глядя на ленивую, черную воду старицы, и воспоминания о счастливых часах субботнего вечера постепенно завладевали им. Милое, залитое слезами лицо Жожо стояло перед ним и на следующий день; но по мере того, как уходили под колеса «ЗИЛа» километры и свинцовая усталость в ногах постепенно расплывалась по телу, дурманя голову, образ Жожо бледнел и отдалялся. В четверг ему вспомнилась светловолосая девчонка с полными губами, которую он подвез до Пакша, и целые полдня он раздумывал, зачем ей понадобилось в Боглар, если сначала она собиралась в Печ? Почему она не поймала машину, идущую в Печ? На шоссе № 6 полным-полно печских машин. И вообще – чего она потеряла в Богларе? Есть там вообще что-нибудь, кроме той часовни?.. К пятнице Варью слишком устал, чтобы думать о девушках. Осоловело глядя на дорогу, он курил одну сигарету за другой да слушал магнитофон. Уже к обеду была выполнена недельная норма – две тысячи километров, и дальше Варью думал лишь о том, как бы добраться до подушки... В субботу утром, взглянув на свои сокровища, Варью сразу вспомнил про Йоцо. Он взял марсельскую открытку, заново перечитал текст: «Просьбу выполнил. 6 июля в 5 ч. буду в «Семерке треф». Йоцо». Открытка будто окрылила Варью: он стал торопить с погрузкой, с оформлением бумаг; В половине второго он уже катил по шоссе № 1. Он был доволен собой. Однако усталость постепенно вновь взяла верх. Уже у поворота на Гёню у него опять стали неметь ноги, а после Комарома пришлось остановить машину...

Среди сомлевших от жары садов Варью мчался к Будапешту. «Еще час, и я. на базе, – думал он. – Машины подходят одна за другой... У ворот, перед гаражами, в душе – везде шоферы, не протолкнуться... » Пришлось снизить скорость: дорога пересекала деревню. Варью с неприязнью взглянул на серые от пыли дома Нергешуйфалу; потом, чтобы не давать волю досаде, потянулся к фотографиям на ветровом стекле, вытащил из-под прокладки карточку Жожо.

Посмотрел на нее, повертел в руках и поставил на место. Снова, как в Бае, на берегу Дуная, возникло перед ним милое, мокрое лицо Жожо. Он нажал клавишу магнитофона, и в тесной кабине грузовика ансамбль «Середина пути» запел «Соли, Соли». Варью растерянно смотрел на фотографии кёбаньских девчонок: что-то тут было не так, а что – он сам не мог понять. Когда ансамбль исполнил ему две другие песни Стотта и Капуано, «Колдунью» и «Королеву пчел», он вытащил из-за прокладки карточки Мари и Цицы.

– Вот так,– сказал он вслух; но тут последовали «Слезы паяца» со Смоки Робинсоном, снова ввергнув его в сомнения. Он поставил на прежнее место фото Цицы, потом, когда шоссе возле Тата ушло от Дуная, водворил туда же и Мари. Ему вспомнилось, как однажды он спас Цицу из воды. Это было давно, еще в те времена, когда они, ребята и девчонки, в особо знойные летние дни бегали купаться на пруд к кирпичному заводу. Цица совсем не умела плавать – и как-то, прыгая и брызгаясь с подружками, незаметно оказалась далеко от берега и вдруг погрузилась в воду. Наступила тишина. Именно эта неестественная тишина и заставила Варью поднять голову. Он хорошо помнит, что лежал тогда на голом, глинистом берегу и почти засыпал, разморенный жарой. Внезапная тишина встревожила его. Он взглянул на пруд и увидел, как голова Цицы, появившись, опять исчезла под водой. Не мешкая, Варью бросился в воду и принялся нырять, отыскивая Цицу. Ей тогда было лет четырнадцать. Он быстро нашел ее, вытащил, безжизненную, обвисшую, на берег. Девушка не шевелилась. Тогда он поднял ее за ноги, будто мешок, и вылил из нее воду. А когда опустил, она мало-помалу пришла в себя. Остальные плотным кольцом сгрудились вокруг. Цица поднялась, огляделась растерянно, и вдруг ее стало рвать водой. «Ничего себе трюк»,– сказала Мари; никто не понял, что она имеет в виду. Потом они сидели все вместе на голой желтой глине, и Цица при всех поцеловала его. Варью хорошо помнит этот поцелуй. Губы у Цицы были мягкие, податливые, но от них пахло рвотой, и его передернуло. И все-таки у Варью осталось такое чувство, будто их с Цицей после этого случая что-то крепко-накрепко связало и, что бы между ними ни произошло в дальнейшем, все будет естественным...

Снова переведя взгляд с дороги на фотографии, Варью нашел, что три эти кёбаньские девушки ну просто никак не могут находиться вместе. Прежде – другое дело: прежде они означали для него нечто единое. Дом, привычный с детства район, юность, любовь. И означали не каждая в отдельности, а лишь вместе, словно вовсе не о трех, а об одной-единственной девушке шла речь. Об одной девчонке, которая зато во всех отношениях первый сорт. Ведь Мари, Цица и Жожо в самом деле были девушки что надо... Варью вспомнил, что Мари и Цицу он знает по меньшей мере лет десять, а Жожо – лишь с тех пор, как работает на «Волане». Но не только в этом было дело: Жожо в чем-то была совсем иная, чем они. В чем? Некоторое время он размышлял над этим и ничего, не смог придумать. И все-таки наклонился и разделил карточки: Цицу поставил рядом с Мари, а Жожо отодвинул от них подальше. Разглядывая эту новую комбинацию, Варью вспомнил светловолосую попутчицу и пожалел, что не попросил у нее фотокарточку. Наверное, он поместил бы ее рядом с карточкой Жожо. Но, доехав до поворота на Токод, он уже был совершенно уверен, что вместе их нельзя было бы поместить. Светловолосая гораздо лучше смотрелась бы рядом с Мари и Цицей... Варью снова и снова поглядывал в раздумье на фотографии и где-то возле Дорога уже твердо знал, что такой вариант его тоже не устраивает. Фото светловолосой стояло бы где-нибудь отдельно, далеко от карточек кёбаньских девчонок...

На тихом ходу Варью ехал через Леаньвар. На ленте Трини Лопес как раз исполнял «Может быть» Фарреса, когда Варью почувствовал, что передняя часть «ЗИЛа» начинает крениться вправо. Могло показаться, что правое колесо просто-напросто попало в канавку или что край шоссе сантиметров на тридцать ниже, чем середина. Варью повернул руль влево; машина начала подпрыгивать, трястись. Тогда он все понял. Поставив «ЗИЛ» на обочину, он включил мотор и долго сидел, глядя невидящими глазами на пыльную дорогу и на весь этот постылый свет. Ему было стыдно и горько: ведь он превратился, что называется, в шофера с дубовым задом. Раньше он всегда моментально чувствовал – чувствовал именно этой частью тела,– если машина начинала садиться на колесо. И мог точно определить, на каком колесе спустила камера. Но сейчас он слишком устал. В памяти у него на секунду всплыл аэродром, где он в наземной команде отбывал свои армейские годы. Он хорошо помнил клуб, где весь личный состав части, бывало, весело ржал над пилотами-неудачниками, пилотами с дубовым задом, которые грохали самолет о бетон взлетной полосы, потому что не способны были чувствовать задницей, когда самолет отрывается от земли и когда он касается колесами дорожки. А такие вещи нельзя не чувствовать. У настоящего пилота задница – что твой сейсмограф. Как у настоящего шофера, который чувствует под собой машину, чувствует дорогу...

Иштван Варью долго сидел, глядя перед собой, не в силах двинуться; а когда откинулся наконец назад, то обнаружил, что Гиммик, пятый персонаж с цветной рекламы «Кэмела», смотрит на него с явным осуждением. Во всяком случае, в глазах его сквозило неодобрение, даже издевка. Словно у него сложилось очень нелестное мнение о Варью и о шоферах вообще: жирный подбородок Гиммика подрагивал, большой палец был элегантно засунут за подтяжки. Лицо его определенно выражало презрительную иронию. А красная гвоздика в петлице придавала ему просто-таки вызывающий вид. Все это возмутило Варью до глубины души: такого от Гиммика он не ожидал. Ну, еще Моэ Ментум, импотент, скорчил бы такую физиономию... Но Гиммик!.. Подумать только: какой-то паршивый официантишка с животиком... к тому же еще двоеженец и любитель извращений. Нет, у него решительно никаких оснований не было смотреть на шоферов сверху вниз... Варью взглянул на мясистую руку Гиммика: на пальце у того блестело золотое кольцо с настоящим бриллиантом... Нет, Варью определенно не понимал этого официанта. Он окинул взглядом остальных – все вели себя вполне благопристойно, даже Дейус; Варью почему-то всегда казалось, что с негром у него рано или поздно обязательно появятся разногласия... Словом, в неприятной этой ситуации один только Гиммик, официант-двоеженец, смотрел на Варью, причем смотрел с явным осуждением и даже со злорадством. Впрочем, выключая магнитофон, Варью заметил, что кенгуру тоже косит на него черным блестящим глазом. Взгляд кенгуру трудно было квалифицировать однозначно. Одно ясно: насмешки, осуждения в нем не было; не было, правда, и сочувствия. Он просто смотрел, вот и все. Кроме него да еще Гиммика, никто из поступающих в школу кенгуру не обращал на Варью ни малейшего внимания...

Варью наконец вылез из машины и принялся , менять колесо. У него едва хватило сил отвернуть гайки на диске. Он даже решил, что, раз уж так случилось, заодно и смажет их, прежде чем ставить на место. Но ничего из этого не вышло. Время летело стремительно, и когда он взглянул на часы, то до встречи оставалось меньше часа. А еще предстояло добраться до базы, сдать машину и потом сломя голову лететь до улицы Шандора Кёрёши-Чомы. Ставя новое колесо, он сорвал резьбу на одной гайке; держалась она разве что на соплях. Другой не было. «Ладно,– подумал он,– до базы доберусь, а там пусть слесаря...» Он опустил машину, убрал домкрат – и лишь тогда увидел, что в новом колесе не хватает давления. Пришлось повозиться с клапаном, колпачком. Добавив в камеру одну атмосферу, он наконец поехал дальше.

Пока Варью менял колесо, с него семь потов сошло. Майка липла к спине, да и джинсы были хоть выжимай. Он уже почти не думал о Йоцо, но все-таки гнал машину, чтоб поскорее добраться до базы.

Когда Варью вошел в «Семерку треф», часы показывали десять минут шестого. Он осмотрел зал – Йоцо не было видно. Тогда он уселся в свободный бокс, с беспокойством поглядывая на входную дверь. Когда к столику подошел официант, Варью выжидательно взглянул ему в лицо, надеясь, что у того есть для него какое-то известие.

– Что принести? – спросил официант.

– Пива. Похолоднее,– сказал Варью; потом поднял руку, чтобы остановить повернувшегося было уходить официанта.– Меня никто не искал?

Официант оглядел Варью, его пропотевшую, грязную майку, длинные, слипшиеся волосы, худое, бледное лицо и отрицательно покачал головой. Варью все не хотел успокаиваться, боясь, что опоздал.

– Не приходил тут шофер один, такой, знаете, невысокий, с короткой стрижкой... Смуглый... На заграничных рейсах работает...

Официант заулыбался.

– На заграничных рейсах? Йоцо, что ли?

– Вот-вот, Йоцо...

– Нет, еще не приходил. Если подумать, так я его давно не видел, добрые три недели...

– Сегодня будет. Тащите пива.

Иштван Варью с облегчением вздохнул. Откинувшись к стенке, бегло оглядел посетителей. И пришел к выводу, что хоть и по разным статьям, но лет на двадцать в общем и целом их за глаза можно было бы упечь. Даже без всякого расследования. Расследование только дело бы испортило: вместо двадцати вышло б все тридцать, если не пятьдесят.

Официант принес пиво; Варью потрогал бутылку: она была холодной. Наполнив стакан, он с наслаждением, не спеша, стал тянуть свежий, горьковатый, бьющий в нос напиток. Пиво лилось в пересохшее горло, как дождь на истомленную зноем землю; язык вновь обретал способность различать вкусы, из тела уходила тупая, вяжущая мышцы усталость. Варью положил перед собой марсельскую открытку, медленно, чуть ли не по слогам, перечитал текст, потом перевернул открытку другой стороной. И тут с удивлением обнаружил, что до сих пор даже не разглядел толком эту сторону. А посмотреть там было на что. Открытка изображала казино в Монте-Карло, игорный зал. На переднем плане находилась рулетка. По традиционному зеленому сукну, разделенному на клетки, шли рядами числа, а поверху желтыми, синими, красными столбиками и горками лежало много-много жетонов. Самое интересное заключалось в том, что стол с рулеткой окружали не люди, а собаки – породистые, ухоженные, в пиджаках и белых рубашках, при галстуках. По всем признакам ставки были немалые. Крупье, флегматичный боксер, как раз собирался привести в движение колесо, но задержался, так как в последний момент один легавый кобель, нагнувшись над столом, принялся выставлять столбик жетонов на 7 номер. Воспользовавшись задержкой, еще две собаки на дальнем конце стола, бульдог и доберман-пинчер, тоже поспешно выставили свои жетоны. Странная была это компания. У легавого пса на голове красовалась белая шляпа с широкими полями, какие носят на курортах; в пасти дымилась громадная гаванна, в левой лапе зажата была пачка зеленых банкнот – долларов. В покрое его пиджака было что-то от военного мундира, он напоминал тиковые сюртуки, какие любят носить отставные генералы. На отвороте пиджака поблескивал орден; из левого кармана тоже торчали доллары. Доберман-пинчер на конце стола был в пиджаке горчичного цвета, с легким цветным шарфиком на шее, сосед же его, бульдог, от волнения даже пиджак снял, оставшись в рубашке в красно-белую полоску; он, конечно, тоже курил сигару.

Варью расхохотался. Бульдог еле доставал до стола, но в азарте чуть ли не целиком влез на зеленое сукно с жетонами. На уголке стояло несколько пустых рюмок и пепельница. Остальные игроки уже разместили свои ставки и теперь ждали. Рядом с крупье возвышался крупный дог в коричневом пиджаке, надетом на белую рубашку со спортивным зеленым галстуком. За догом виднелись и другие собаки, но со спины: они обступили другую рулетку. На угол стола с жеманным видом опиралась барышня-пудель, с ней была компаньонка – спаниель в платочке. Возле другого угла в ажиотаже сучил лапами фокстерьер; высунув язык, он не отрывал глаз от жетонов. За фокстерьером виднелся еще один спаниель; на заднем плане пудель в белом переднике разносил виски на подносе, но немецкая овчарка, перед которой он остановился, не обращала на него ни малейшего внимания, с пониманием дела следя поверх голов за игрой. Немецкая овчарка тоже была в сюртуке военного покроя, с французским орденом Почетного легиона в петлице. Варью заметил еще одну фигуру – длинноухую барышню-легавую: она была единственной из сгрудившихся вокруг стола собак, кто, казалось, не интересовался зеленым полем и ставками. Сидя на задних лапах, она смотрела прямо перед собой, глаза ее выражали отчаяние и безнадежность. На ней была цветастая юбка на застежке и ни одного украшения. Варью подумал, что это, должно быть, жена или невеста того легавого кобеля, что с таким важным видом курит сигару и размахивает пачкой долларов. Наверное, кобель, войдя в раж и все удваивая ставку, как раз в этот момент проигрывает состояние несчастной, доверившейся ему девушки... Варью стукнул кулаком по столу и громко расхохотался. У него даже слезы на глазах выступили от смеха. Он огляделся вокруг, налил еще полстакана пива, выпил, потом снова поставил локти на стол и продолжал рассматривать открытку. Он заметил, что числа на зеленом поле возрастают по часовой стрелке из ряда в ряд. Рядом с цифрами он обнаружил на столе название и эмблему фирмы, которая сделала рулетку, но прочесть смог только начальные буквы. Потом взгляд его перешел на собак, и он снова засмеялся. И в этот момент услышал возле себя приглушенный голос:

– Спокойно! Полиция! Вы арестованы по подозрению в перекупке краденого. Встаньте и следуйте за мной, не поднимая шума!

Иштван Варью вздрогнул, смех замер у него на губах; он медленно, непонимающе поднял глаза. Перед ним стоял Йоцо, смуглый до черноты, светящийся здоровьем. На нем был свежий полотняный пиджак голубого цвета и белые брюки. Белки глаз маслянисто, загадочно поблескивали, в углу рта пряталась улыбка. Несколько мгновений он еще сохранял серьезность, потом весело расхохотался.

– Вот твой заказ, парень,– и бросил на скамью рядом с Варью куртку.

– Привет, Йоцо! Приехал?

– Нет, остался в Марселе. Сижу в Средиземном море, жду тебя. А ты не приходишь: расселся в «Семерке треф» и дуешь пиво.

Подошел официант:

– Хелло, Йоцо! Что тебе принести?

– Пива давай. Холодного, кёбаньского, с пеной,– ответил, улыбаясь, Йоцо; улыбка открыла его крепкие белые зубы и даже на миг лиловую полоску десен над зубами. Он напоминал: добродушного, но, в общем-то, довольно опасного хищника.

Принеся пиво, официант нагнулся к Йоцо и тихо спросил что-то у него. Тот отрицательно покачал головой. Официант ушел.

– С приездом тебя,—сказал Варью, высоко поднимая стакан. Выпили; Йоцо с наслаждением смаковал холодное пиво, потом улыбнулся Варью.

– Как съездил, Йоцо?

– Хорошо... В этот раз совсем хорошо... Когда Геную миновал, хотел было свернуть на новую автостраду, да уж очень много запросили. Так что поехал по старому шоссе, по берегу моря до самой Ниццы. Блеск! За Савоной, где шоссе делает поворот, все Средиземное море тебе открывается. Будто и не в «вольво» сидишь, а стоишь на капитанском мостике. Ну, потом, конечно, дорога ушла от берега.

– Классно, должно быть...

– Удачный был рейс. Мотор ни разу не подвел, холодильная установка работала как часы, и даже представители фирм не пытались объегорить на каждом шагу. Разомлели, видно, от жары. Жара стояла зверская, солнце такое, что голова кружилась...

Варью взял куртку, пощупал ее, рассмотрел со всех сторон. Сшита была она из мягкой черной кожи, с прочной двойной строчкой из красных ниток, с красной же парусиновой подкладкой. Блестящие никелированные пуговицы украшали борта и карманы. На левом плече нашит был яркий прямоугольник с эмблемой: черная птица с мощно распахнутыми крыльями на фоне сине-красных полос. Под эмблемой – черные буквы: М. Q. Viceroy.

– Ну, как? – спросил Йоцо и помахал официанту: мол, еще пива.

– Такую я и хотел. Сколько с меня?

– Семь.

Варью положил куртку, вытащил из заднего кармана джинсов смятые деньги и отсчитал семь сотенных.

– Не мало? – спросил он.

– Для приятеля...– сказал Йоцо.

Официант принес бутылки. Составил их, обмахнул тряпкой стол, наполнил стаканы.

– Тащи и себе стакан,– сказал ему Йоцо.

Официант взял чистый стакан с соседнего столика, налил себе пива.

– Твое здоровье, Йоцо,– сказал он; они выпили.

– Хорошее пиво,– покивал головой Йоцо.

– Как съездил? – поинтересовался официант.

– Хорошо, на этот раз очень хорошо съездил. Никаких неприятностей.

– Море видел?

– Все время по берегу ехал, от Генуи до Марселя.

– Какое оно, море?

– Синее. Кое-где, конечно, грязное: от нефти. Но вообще там следят, чтобы вода чистая была: миллионеры туда ездят загорать. Куда ни посмотришь, везде яхты, парусники, водные лыжи. Машины у них стоят прямо на пляже, у линии прилива.

– Тебе не хотелось остановиться, искупаться?

– Нет. Я же на работе был. А когда сдал товар в Марселе, тут уж, конечно, искупался. Правда, там, где я купался, миллионеров что-то не видать было.

– А кто там был?

– Французы там были. Официанты, докеры, матросы, проститутки и домохозяйки. Ели мы устриц, запивали красным вином. Со мной двое работяг было, со складов. Грузчики. Хорошие ребята.

– Ты, кстати, есть не хочешь, Йоцо? Я бы тебе соорудил что-нибудь классное.

– Пожевать можно... Бифштекс по-татарски есть?

– Сколько тебе принести?

– Тащи две порции да побольше поджаренного хлеба. Да еще пива не забудь.

Иштван Варью в это время старательно листал свой англо-венгерский словарь. Вдруг его лицо посветлело.

– Заместитель короля,– сказал он с радостным видом.

– Ты о чем? – спросил его Йоцо.

– Вицеруа значит «заместитель короля».

– Ясное дело,– сказал Йоцо.– Как, например, вице-президент.

– Только вот «М. Q.» не знаю, что такое...

– Какой-то яхт-клуб, что ли... А может, клуб пилотов-спортсменов. Эти куртки для какого-то клуба были заказаны.

– А ты где достал?

– В порту. При погрузке один-два ящика обязательно сломаются. Приходится товар заново упаковывать. Вот и случается, что кое-что забудут упаковать... Ну, пока то, се, пока эта вещь попадет в торговый оборот, никто уже не знает, где она сделана и для кого. Может, эти куртки как раз в Англию шли, там много всяких клубов. Говорят, у каждого англичанина есть какой-нибудь свой клуб.

Варью захлопнул английский словарь и вопросительно посмотрел на Йоцо:

– Ну, а вообще что?..

– Вообще? Вообще ничего, а посредине оранжевая дырка.

– Ты обещал поговорить с начальником...

– Поговорил. Замолвил за тебя словечко старику Каресу.

– Это кто?

– Начальник над шоферами.

– А он?.. Что он?

– Боится, не собрался ли ты лыжи навострить.

– Ты ему сказал, что я из Кёбани?

– Сказал. Я думаю, тут, в общем, дело не в этом: просто набора нет. Первоклассных шоферов у нас и так полно.

– Когда-то будет же набор...

– Будет... Каждый год набирают. Но ты не надейся, что именно тебя возьмут в первую очередь.

– А если б ты начальнику еще раз напомнил...

– Напомню, Ворон... Только ты все же сначала посмотри на себя в зеркало.

– Волосы?

– А... Кого сейчас волнуют твои волосы... Шоферишь ты недавно, вот в чем дело. А к нам берут ребят с солидным стажем, которые этот стаж не на пятитонках, набрали., а на больших, камионах или на автобусах. Тут требуется высокая квалификация, а кроме того, ещё политическая надежность и кое-какое знание языка.

– Видишь этот словарь, Йоцо?

– Вижу. Английский.

– Хочешь, скажу что-нибудь по-английски?

– Лучше, пожалуй, не надо.

– Почему? Не сечешь английский?

– Английский у нас меньше всего нужен, если бы ты немецкий учил или итальянский, французский. Ну, или русский...

– Знаешь, как мне английский нравится. И список шлягеров по-английски ведут.

– Что? Какой список? – Йоцо, непонимающе моргая, смотрел на Варью.

– Шлягеров.

– Н-да... Короче говоря, просись на большую машину и по возможности обходись без аварий. С авариями и надеяться нечего...

– Спасибо, Йоцо, я попробую. А всё-таки, если что услышишь, дай знатъ.

– Ладно,– ответил Йоцо, и взяв стакан, допил свое пиво.

Варью не пил – он смотрел на Йоцо, словно ожидая еще чего-то. Ободряющего слова, какой-то обнадеживающей новости, которую Йоцо забыл сообщить и теперь, под действием пива, вдруг вспомнит. Но тот помалкивал. Варью, чтобы не уходить от интересной темы, торопливо спросил:

– Как твой «вольно»?

– Спасибо, ничего.

– Не подводит тебя?

– Он у меня послушный.

– Наверно, «вольво» вести – одно удовольствие?

– Это точно. За рулем себя чувствуешь, как бог.

– Как-нибудь дашь мне повести чуть-чуть, если случай представится?..

– Вряд ли представится...

– Метров двадцать всего. Мне бы его голос услышать, почувствовать, как такая громадина трогается с места.

– Ну ладно, в следующий раз, как приеду домой, пущу тебя за руль на пару минут.

– Теперь ты куда едешь?

– Не знаю еще. В понедельник или в среду выеду. Говорят, в Италию вроде...

Подошел официант, положил на край стола деревянную доску, на которой краснели две горки сырого фарша. Рядом с доской разложил специи и на отдельной тарелочке масло.

– Самая лучшая постная вырезка. Миши четыре раза прокрутил,– сказал он и начал вилкой перемешивать мясо с маслом и горчицей, добавляя туда небольшими порциями красный и черный перец, соль, мелко нарезанный лук и чуть-чуть майорана. Старательно работая вилкой, он с улыбкой поглядывал на Йоцо.

– Знаешь, когда я маленький был, мамка мне все время рассказывала, как они с отцом в Венецию собирались, в свадебное путешествие. Дедушка мой должен был выйти из дела, получить свою часть и дать молодым денег. У него в Обуде торговля была, и неплохая. Да только компаньон его наподписывал векселей, а сам сбежал. Мать с отцом, понятно, остались в Пеште и никуда поехать не смогли; отец тогда как раз кончил учение у Хаги, стал самостоятельным мастером... А все-таки они долго еще надеялись, что как-нибудь, лет через десять, поедут в Италию и увидят море. Да тут мы появились. Нас шестеро было, детей, я пятый. Так мать и не увидела моря. А я вот как-нибудь соберусь да махну в Италию. Скоплю деньжонок и поеду.

– Поезжай, Тоти, нынче все путешествуют. Кому хочется море посмотреть, тот безо всяких едет и смотрит. А деньжата у тебя есть, за тебя я не беспокоюсь,– сказал Йоцо, похлопав официанта по руке.

– Все это так, Йоцо... Да ведь море – оно летом лучше всего... А у нас лето – самый сезон. Неохота ведь хорошую выручку упускать, трое детей у меня, и дети нынче, сам знаешь, с претензиями.

– С претензиями?

– Ну да... И еще, знаешь, хочется мне, чтобы они учились...

– Яйца ты не бросаешь в мясо?

– Яйца тоже надо?

– Две штуки. Принеси, а я пока буду месить.

Официант убежал за яйцами. Йоцо придвинул к себе доску и принялся не спеша, старательно разминать и перемешивать массу. Потом попробовал мясо, добавил соли, подсыпал черного перца.

– Попробуешь? – спросил он, протягивая Варью на вилке немного фарша.

– Делай, делай...

Рысью вернулся официант, неся целую корзинку поджаренных хлебцев. Он снова забрал к себе доску и продолжал обрабатывать мясо. Сделав в нем ямку, вылил туда из стакана приготовленные желтки двух яиц, опять основательно перемешал все, поставил доску на середину стола и выжидательно посмотрел на клиентов. Йоцо взял хлебец, густо намазал его фаршем. Откусил, пожевал и кивнул удовлетворенно. Проглотив первый кусок, сказал:

– То, что надо! Попробуй, Тоти.

Официант отломил полхлебца, тоже намазал его фаршем и съел, причмокивая и мотая головой.

– С желтком определенно лучше. Такого бифш

текса я давно не ел. А некоторые еще петрушку в него кладут.

– Петрушка сюда не нужна. Принес бы ты пива...

– Пивом будете запивать?

– Пивом.

– Мне, конечно, все равно, только я думал, с хлебом вам вина захочется.

– Ты что хочешь? – повернулся Йоцо к Варью.

– Пить я хочу. Неделя была зверская, высушило меня на дорогах.

Йоцо снова взглянул на официанта.

– Ты, конечно, прав, Тоти, только все ж, если можно, принеси нам пива.

Бутылки запотели, от них даже на расстоянии веяло прохладой. Йоцо с удивлением взглянул на бутылки.

– Несу, Йоцо,– сказал официант. И через несколько минут вернулся с четырьмя бутылками «Радебергера».

– Я угощаю,– сказал официант.

– Спасибо, Тоти. Хороший ты парень... У вас здесь какие новости?

– Сносить нас будут.

– «Семерку треф»?

– Говорят, что и «Росу» тоже, а может, вообще все дома, всю улицу. – Официант наполнил стаканы, налил и себе.

– За тебя, Тоти, и за «Семерку треф»!– Йоцо высоко поднял свой стакан и выпил. За ним остальные.

– Вот это пиво! – восторгался Варью.

В дверях кухни показался повар и замахал Тоти.

– Скоро вернусь,– сказал официант и ушел.

Йоцо и Варью с наслаждением ели хлебцы с мясной массой. Ели, время от времени поглядывая друг на друга и мотая головой.

– Хорошая штука – этот татарский бифштекс, – заметил Варью.

– Еще бы. А ты что, не знал?

– Я, знаешь, вообще-то только хорошо прожаренное мясо могу есть. С голоду помру, а полусырое, с кровью в рот не возьму. И бифштексов не ем. Но это – первый класс.

– А ведь сырое мясо!

– Это и хорошо. Лучше совсем сырое или уж прожаренное как надо. А если ни то ни се – так пусть его будайские барышни кушают. У них желудок все выдержит.

Татарский бифштекс съели; Варью наполнил стаканы, они выпили.

– Хоть этот «Радебергер» и лучше кёбаньского пива,– сказал Йоцо,– а как вернешься домой из двух-трехнедельной поездки, так ждешь не дождешься, чтоб выпить кружку отечественного.

– Слушай, а там что люди жрут?

– Где?

– Да у этих итальянцев и французов?

– Все. У них там отличная есть жратва. На побережье в основном рыбу едят и всякие чудеса в решете. Вроде осьминогов, например, или ракушек, морских ежей. Осьминоги мне не понравились. Все равно что хрящ в холодце. Никакого вкуса. А из ракушек я только устриц есть могу.

– Их пекут, устриц?

– Нет, сырыми едят. Капнут на них лимона и глотают.

– Ну и как?

– Мягко, скользко, но вкусно. В печеных ракушках песку много, так и скрипит на зубах. Рыба вкуснее всего. С красным вином. Жареную рыбу они готовят отлично. Попадешь в какую-нибудь паршивую корчму, грязную, заплеванную, а все равно несут тебе на подносе несколько рыбин: мол, которую изволите? На какую укажешь, ту и приготовят. И кухни отдельной нет – рыбу тут же жарят, на очаге. Угли там раскаленные, кругом старые сковороды, медные, чугунные. Кастрюли... Жареная рыба – отличная. Жареная рыба с вином – лучшего нечего и желать.