Текст книги "Кенгуру"

Автор книги: Булчу Берта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Да-а, это вам не Пашарет*...

* Район Будапешта, где издавна селилась «чистая публика».

Придя домой, Варью умылся, надел чистые штаны и майку и отправился в «Мотылек». Субботний день близился к концу. Кёбаня начинала постепенно оживать под робкими порывами предзакатного ветра.

Когда Варью появился на террасе «Мотылька», случайные посетители, оказавшиеся в кафе, содрогнулись: открытое два года назад заведение, пользующееся в округе доброй славой, вдруг превратилось в осенний лес. Две девушки с коротко остриженными волосами и одиннадцать длинноволосых парней, сидящих в правом углу террасы за тремя сдвинутыми столиками, как по команде вдруг закаркали во всю силу молодых глоток:

– Карр... карр... карр...**

** Варью – по-венгерски: ворона.

Внутри, в кафе, смолкла музыкальная машина, и из-за стойки с грозным видом вылетела женщина лет пятидесяти, с собранными на затылке в узел седыми волосами.

– Молодежь, вы снова за свое?!

– Тетя Манци, Варью пришел,– закричали девушки, показывая на ступеньки террасы.

Хозяйка обернулась, выражение лица у нее сразу изменилось.

– А, это ты, Варью!

– Я,– ответил Варью скромно.

– А я уж думала, ребята перепились.

– А... Сегодня ведь суббота еще...

– Заходи, Варью, приготовлю тебе сухое мартини.

Следом за почтенной дамой Варью прошествовал к стойке, на ходу с величественным видом делая приятелям ручкой, будто какой-нибудь заезжий премьер встречающей толпе. А те опять принялись каркать:

– Карр... карр... карр...

Варью взобрался на высокий табурет у стойки. Хозяйка накапала в мартини джин и лимон, бросила кубик льда. Смешивая коктейль, она наклонилась и шепотом сообщила Варью:

– От Ольги письмо пришло...

– От какой Ольги? – спросил Варью.

– Да от Ольги же, Ридль... Которая в парикмахерской работала у тети Теруш.

– A-а, от Ольги,– сообразил Варью – Откуда письмо?

– Она пока под Неаполем, в лагере, но пишет, что перспективы хорошие.

– Спасибо, тетя Манци,– сказал Варью; потом со стаканом в руках подошел к музыкальному автомату.

Потягивая мартини, долго изучал надписи. Когда лед в стакане оказался уже на самом дне, Варью наконец выбрал пластинку – это был номер в исполнении Эссекса – и, бросив в автомат монету, вышел на террасу. Друзья снова встретили его карканьем, дали ему место у стола.

– Как живешь, Ворон? – спрашивали со всех сторон.

Варью меланхолично махнул рукой:

– Какая там жизнь...

Одна из девушек встала, подошла к Варью и шепнула ему на ухо:

– Письмо от Ольги пришло. Она под Неаполем...

– Знаю. Тетя Манци сказала.

– Пишет, что перспективы хорошие.

– У Ольги всегда хорошие перспективы...

– Что-то ты сегодня не слишком веселый.

– Это все оттого, что я сегодня немножко грустный.

– У тебя с Ольгой было что-нибудь? – щебетала девушка, склонившись к его плечу.

– Не было.

– Ц-ц-ц... А когда вы на складе закрылись? Ольга нам все рассказала...

– Брысь, Пётике, иди сядь на место.– Варью легонько шлепнул девушку по заду.

Та ушла на место. Ребята пили пиво и снова и снова спрашивали:

– Как живешь-то, Ворон?

– Скис я, братцы.

Парни поставили стаканы и наклонились ближе к Варью; среди них было четыре шофера, один механик, один техник с фармацевтического завода и несколько рабочих с пивоварни.

– Машина сломалась?

– Хуже,– ответил Варью.– В кенгуру я превратился.

За столом поднялся хохот. В самый разгар веселья пришли Мари и Цица. Поцеловав Варью в губы, они сели рядом с ним.

– Рассказывай, Ворон,– подбодряли Варью приятели.

Тот, отпив из чьего-то стакана пива, наклонился вперед и заговорил:

– Подобрал я девчонку одну у Дунафёльдвара. Хорошая, очень хорошая была баба.

– Ближе к делу, Ворон!

– Не было никакого дела. Я профильное железо вез в Пакш, а девчонку высадил перед Пакшем.

– Ну, и что дальше?..

– А ничего. Исчезла. Она хотела, чтобы я в Боглар ее отвез. Я заколебался было, а потом показал ей рекламу «Кэмела»: мол, как ты думаешь, кто из них не повез бы тебя в Боглар? Она рассмотрела их: Моэ Ментума, негра Дейуса, официанта Гиммика, сутенера Райта – всех по очереди, а потом на кенгуру показала. «Тогда кенгуру – это я»,– говорю я ей. А через два дня понял, что в самом деле превратился в кенгуру.

Варью ожидал хохота, но друзья его сидели притихшие. Некоторые потянулись за стаканом с пивом; лишь спустя несколько минут один шофер заговорил:

– А ты сказал ей, что у тебя работа?

– Сказал.

– И она не подождала?

– Ей в Боглар надо было. Пока я машину поставил, она уже исчезла. – Варью взял бутылку с пивом, отпил из горлышка.

– Я бы отвез, – сказал механик.

– Я тоже,– сказал фармацевт.

– А путевой лист? – спросили шоферы.

Наступило молчание. В эту-то напряженную, непривычную тишину влетела Жожо.

– Приветик!

Она оглядела компанию.

– Привет, Жожо, садись,– ответили ей ребята.

– По ком траур? – спросила Жожо.

– Да вот он в кенгуру превратился,– показала одна из девчонок на Варью.

На дерзком, независимом личике Жожо мелькнула растерянность, потом беспокойство. Она подошла к Варью, поцеловала его.

– Бедняжка..– сказала она, пытаясь в то же время втиснуться между Цицой и Варью.

Но Цица и не думала двигаться. Жожо огляделась беспомощно, потом взгляд ее остановился на фармацевте.

– Будь добр, Доки, убери отсюда эту мерзкую девку.

Фармацевт подмигнул Жожо, потянулся через стол и взял Цицу за руку.

– Пошли выпьем со мной мартини.

– Не пойду... Свиньи вы все...

– Выпьем мартини, потом поставлю тебе «Диких лошадей».

– Лучше «Белинду»...

– Ладно, поставлю «Белинду», только сначала мартини со льдом.

– Доведете вы меня – возьму и напьюсь сегодня...– сказала Цица, вставая.

– К тому и ведем.

Цица обернулась.

– Кто это сказал?

– Я,– взял на себя вину Варью.

– Нет, не ты,—упрямо трясла головой Цица.

Компания явно была уже под градусом. Фармацевт схватил девушку за руку и утащил к бару. Жожо села рядом с Варью, обхватила его за шею. Варью сделал вид, что тянется за бутылкой с пивом, чтобы заодно освободиться от ее объятий.

– Что, загулял? – оскорбилась Жожо.

– В том-то и дело, что не загулял.

– Я же по глазам вижу: загулял.

– Просто в кенгуру превратился,– вздохнул Варью неопределенно.

С Жожо он всегда немного терялся: среди всех его знакомых девчонок она была единственной, с кем он работал на одном предприятии. Жожо была расчетчицей в «Волане»; там же работал шофером

ее отец. Все это как-то сковывало Варью в его отношениях с девушкой.

– Подцепил кого-нибудь?

– Подцепил,– сдался Варью.– Одну девчонку подобрал у Дунафёльдвара. Она хотела, чтобы я ее в Боглар отвез, а я отказался. Высадил ее у Пакша, а сам превратился в кенгуру.

– Кто тебе это сказал?

– Чувствую...

– Что чувствуешь?

– Чувствую, что стал кенгуру. Как увижу на обочине пучок высохшей травы, аж слюнки текут.

– Красивая она была?

– Ничего. Аппетитная.

Жожо, помрачнев, разглядывала Варью. Отпив из чьего-то стакана пива, сказала:

– Могу спорить, что остановились где-нибудь на травке поваляться.

– Ничего мы не валялись.

– А что ж тогда?

– Ничего. Высадил я ее у Пакша, а сам в кенгуру превратился...

От соседнего столика поднялся высокий парень, неуверенной походкой подошел к ним. Он оперся на спинку стула, и голова его от толчка упала на грудь, длинные, давно не стриженные и не мытые волосы наполовину закрыли лицо. Он напоминал какого-то лохматого зверя: не то собаку, не то льва, а больше всего моржа.

– Братцы... Подкиньте кто-нибудь сотнягу. Пива хотим, а деньги у нас кончились.– Он кивнул в сторону своих приятелей.

Варью с друзьями посмотрели на покачивающегося парня, потом на соседний столик. Там, в обществе шести пустых бутылок, сидели двое мужчин средних лет и усатый старик в комбинезоне.

– Забудешь отдать-то,– сказал механик.

– Не забуду. Через неделю принесу. Мы всегда здесь сидим, за тем столиком или вон там, у барьера.

Механик вынул сотенную бумажку и протянул ему.

– Спасибо,– сказал парень и с деньгами в руке направился к стойке.

– Кто это такие?– спросила Пётике.

– Они все время здесь сидят,– ответил механик.

– Панельщики они, в общежитии живут,– добавил один из шоферов.

В это время на аэродроме «Ферихедь» взлетел самолет, с ревом пронесся над крышами Кёбани и, стремительно уменьшаясь, стал таять в синем летнем небе. Все подняли головы.

–«Боинг»,– сказал кто-то.

Механик замотал головой.

– Никакой не «боинг»... Это парижский рейс, «Эр Франс». У «Эр Франс» «боингов» нет...

– Да-а... Пока мы доберемся до дому, они уже в Париже будут! – вздохнула Пётике.

– Ну и что? – сказала Мари.

– Может, все-таки «боинг»...

– Да не «боинг» это, а «Як-40», малевский самолет,– вмешался в разговор один из шоферов.

– Ну-у?..– с сомнением протянул Варью, глядя вслед самолету.

– Точно,– ответил шофер.

Жожо наклонилась к уху Варью и прошептала:

– Не дала она тебе, вот ты и влюбился.

Варью все еще смотрел в бархатно-синее вечернее небо, поглотившее летящий в Париж самолет, как море – брошенный в волны камешек.

– Консервативная ты свинья... Любишь, чтоб девка не сразу перед тобой юбку задирала.

– Не понимаю, чего ты хочешь...– бормотал Варью.

– Говорю, не дала она тебе, ты и готов. Прямо перед глазами стоит картина: ты к ней лезешь в своей кабине, а она ни в какую...

– Она-то дала бы...

– Да ну?

– Точно,– сказал Варью и, взяв со стола бутылку, долго тянул из нее пиво.

Жожо сидела молча, опустив плечи.

В дверях пивного зала показался фармацевт с Цицей. Они явились веселые, раскрасневшиеся. Свободных стульев вокруг стола уже не хватало, и Цица уселась на колени Доки. Тот высовывался из-за ее плеча то с одной, то с другой стороны, так что слова его слышны были то на одной половине стола, то на другой.

– Поехали в Зугло,– предложил он.

– А что там такое?

– Я там знаю один классный клуб в подвале. Место – блеск!

– А что там такого интересного?

– Ребята там блеск... Плюс поджаренный хлеб с жиром и луком, потом – красное вино и блюз.

– Если поджаренного хлеба с жиром хотите до отвала, так айда лучше ко мне. А еще у меня четыре бутылки пива припрятаны,– сказал один из парней с пивоварни.

– Чтоб твоя жена нас всех выставила...– вмешалась Цица.

– У нее смена до десяти, домой придет в половине одиннадцатого.

– А в половине одиннадцатого нам куда деваться?

– Лучше пошли в клуб...

– Пойти можно, да что там такое?

– Классные ребята и блюз.

– Эти классные  ребята возьмут и не пустят нас. Потребуют удостоверения или рекомендации. Поди какая-нибудь интеллигентская лавочка.

– Есть там один-два студента, а остальные – девчонки и ребята из Зугло.

– Пойти можно, да что там такого?

– Я же тебе говорю: хлеб с жиром и блюз! – Фармацевт начал терять терпение.

– А что это – блюз? спросила Мари.

– То feell blue*,—сказал Варью грустно, заплетающимся языком.

* Быть в печальном настроении, в меланхолии (англ.).

– Что это он? – спросила Мари.

– Он говорит, это Луи Армстронг и Поль Робсон, – высунулся из-за плеча Цицы Доки.

Жожо тихонько встала и отошла к стойке. Она заказала два бокала сухого мартини и заодно уплатила за выпитое Варью. Когда она вернулась с двумя бокалами к столу, Доки громко разглагольствовал:

– Представляете: сидят они там вдоль стен и поют негритянские спиричуэлс и блюзы. Есть у них один парень, так у него бас не хуже, чем у Робсона.

– Могу представить, что это за блюз,– бормотал Варью.

– Блюз что надо! – заявил Доки.

– Если б они настоящий слушали, с пластинки...

– А они сами поют, и правильно делают.

– Мы, белые, не умеем по-настоящему петь блюз. У нас голос невыразительный.

– Что значит – невыразительный?! Бас – это бас, хоть черная у тебя кожа, хоть белая,– сердился Доки.

– Дело не в басе, а в печали.

– В какой еще печали?

Варью понурил голову. Тут Жожо пододвинула ему бокал с мартини, шепнула на ухо:

– Выпей, Ворон!

Варью выпил холодный, терпкий напиток. И странное дело: гнетущая, свинцовым грузом лежащая на сердце тоска его вдруг растворилась, ушла куда-то. Он почувствовал себя опустошенным, но пустота была приятной, легкой.

– Все о’кей,– сказал он девушке, и ему в самом деле казалось, что все о’кей.

Сегодня суббота, он у себя в Кёбане, сидит на террасе «Мотылька», кругом сплошь знакомые, дружелюбные лица, он сыт и слегка пьян, никаких неприятностей у него нет и не ожидается.

Жожо, отпив немного из своего бокала, ловко подсунула его Варью. Тот рассеянно взял бокал, повертел его в пальцах, выпил.

За столом усиливался беспорядочный шум. Девчонки визжали, Доки и четыре шофера хотели пойти в подвальный клуб, остальные – пить пиво в кухне у парня с пивоварни. Варью уже не следил за спором. Он смотрел поверх голов на летнюю улицу, на прохожих, на кусты сумаха в пыльных дворах напротив. Когда Доки пустился объяснять ребятам с пивоварни разницу между спиричуэлс и блюзом, Жожо шепнула Варью:

– Пошли...

Не дожидаясь ответа, она поднялась, взяла Варью за руку и потянула за собой на улицу. Тот послушно двинулся за ней. Хмель ударил ему в голову. На душе было празднично, жизнь виделась в радужных красках.

Взявшись за руки, они медленно шли под пыльными акациями, стоящими вдоль тротуара. Двойная тень их то вытягивалась, то укорачивалась, пока они не перешагивали через нее. Потом, за спиной, тень снова начинала расти. Они молчали. Хрупкая, нестойкая тишина субботнего вечера окутывала Кёбаню. Смолкла беспокойная, шумная, нервная суета на заводиках и в мастерских – лишь большие предприятия на окраине еще вздыхали и урчали ритмично. Монотонное, несмолкающее их дыхание стало как бы частью самой тишины. Одни только автобусы, сердито фыркая и грохоча, нарушали время от времени покой вечернего города. Варью казалось, что они с Жожо движутся в какой-то мягкой, податливой, ласково обволакивающей их среде, движутся небыстро, но уверенно, как машина на малой скорости... Неожиданный жест Жожо словно выдернул Варью из блаженно-хмельной гармонии, в какую он погрузился. Остановившись на островке тени под акацией, в удалении от фонарей, девушка порывисто обхватила его за шею и, привстав на носки, жарко и долго поцеловала в губы. Варью крепко прижал девушку к груди; они стояли, целуясь, чуть покачиваясь в промежутках между поцелуями. Потом двинулись дальше и пройдя фонарь, снова остановились, чтобы тесно, до боли в ребрах обнимать, тискать друг друга.

Где-то между шестым и седьмым фонарем Варью ощутил на лице у себя влагу; Жожо как раз поднялась на цыпочки и прижалась щекой к его щеке. Варью поцеловал ее и попытался отодвинуть от себя, но Жожо упрямо цеплялась за шею, ища его рот. Варью почувствовал, что губы ее дрожат.

– Ты что? Ревешь? – спросил он.

– Не реву я,– ответила девушка и, не удержавшись, всхлипнула.

Под фонарем Жожо ускорила было шаг, чтобы поскорее оказаться снова в тени. Но Варью удержал ее, повернул к свету ее лицо. Из глаз Жожо текли слезы.

– Плачешь...

– Да не плачу я,– сказала она упрямо, с вызовом, и отодвинула назад упавшие на лицо каштановые волосы.

Варью взял Жожо за плечи и внимательно, словно впервые увидев, рассмотрел по-мальчишески дерзкое, милое личико, блестящие от слез глаза, аккуратный, точеный носик, яркие, свежие губы. Его вдруг поразила ее юная, цветущая прелесть. Было странно: как это он прежде не замечал, что она такая красавица? Жожо, с ее гладкой, чистой кожей, легко смуглеющей от загара, стройной шеей, полными губами, действительно была хороша... Прижав к себе девушку, Варью покрыл поцелуями ее лицо, шею, губы. Тело ее у него в руках казалось хрупким, почти девчоночьим. Жожо не относилась к числу сильных, ширококостных, широкозадых девиц: фигура ее, ноги, руки были изящными, упругими, движения – легкими...

– Ты чего плачешь?

– Потому что люблю тебя.– И слезы полились у нее из глаз еще обильней.

Варью, растроганный, долго целовал мокрое лицо Жожо, чувствуя, как все сильнее желает ее близости. Потом схватил ее за руку и потянул в сторону Церковной площади, где в тени деревьев стояли одинокие скамейки.

– Не пойду я на площадь, – всхлипывая, сказала Жожо,

– Не хочешь?..

– На площадь не пойду. Там за церковью все время кто-то шевелится.

– Может, к железной дороге, на насыпь?

– И туда не пойду.

– Почему?

– Так.

– Не хочешь, значит?..

– Я люблю тебя, Ворон.

– Теперь и я тебя очень люблю.

– Тогда идем к нам,– сказала Жожо и потянула Варью в сторону Черкесской улицы.

– А отец?

– Его нет сейчас, в Пакш послали.

– В Пакш? Точно?

– Точно, пошли...

– А мать?

– На работе. Смена кончается в десять, полодиннадцатого она дома будет. Самое раннее. А то и позже.

Варью такой вариант понравился. Он еще раз поцеловал девушку, и они торопливо двинулись на Черкесскую улицу.

В самом начале улицы Жожо поздоровалась с какой-то старухой. Варью снова забеспокоился. Он даже остановился:

– Слушай, а это точно, что матери нет дома?

– Иди, иди, точно. Если хочешь, я первой войду и проверю.

Дом был невелик: маленькая веранда, два окна на улицу, шиферная крыша. Дворик размером с носовой платок; на нем едва умещались два хлева да несколько деревьев. Перед верандой всползал на высокие подпорки виноград, закрывая стекла. Стоя в воротах, Варью оглядел двор.

– Можно, входи,– послышался приглушенный голос Жожо.

Варью прикрыл калитку, поднялся по ступенькам на веранду. Жожо взяла его за руку и ввела в темный дом.

Она закрыла на ключ дверь прихожей, оставив ключ в замке. Потом прижалась к Варью, поцеловала его; на минуту включила свет.

– Идем, угощу тебя палинкой.

Варью послушно пошел за ней.

Кухня была просторной, чистой, тщательно прибранной. Возле стены на полу стояли большие стеклянные банки с плотно завязанными горлышками. Варью разглядывал их, пока Жожо доставала палинку. Она налила две стопки, одну дала Варью. Они чокнулись, выпили. Держа в руке пустую стопку, Варью показал на банки.

– Что это?

– Сусло. Отец из него варит палинку. Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахара...

– И где он варит?

– Здесь, дома, на газовой плите.– Жожо убрала палинку обратно в шкаф, ополоснула стопки, поставила их на место.

Варью топтался рядом, ожидая, когда она наконец кончит с посторонними делами; не дождавшись, зашел со спины и обнял девушку.

– Хороший у вас дом,– сказал он, думая, впрочем, совсем о другом.

– Две комнаты, все удобства,– ответила Жожо.– Родители пятнадцать лет деньги на него копили, да еще лет двадцать надо ссуду в сберкассу выплачивать...

Варью, протянув руку, выключил свет и крепко стиснул девушку в объятиях.

– Ой, задушишь ведь, Ворон,– счастливо засмеялась Жожо и тут же, вырвавшись у него из рук, исчезла в темном коридоре.Подождав минуту, Варью позвал:

– Жожо...

Она не откликнулась. Варью ощупью двинулся следом за ней. Он услышал шелест простыни, глухой звук упавшей подушки, потом тихую музыку: Жужа Конц пела «Время бежит». Варью наткнулся на дверь, распахнул ее и оказался в темной комнате, пахнущей яблоками. Он прикрыл за собой дверь, ощупью двинулся дальше. Музыка звучала здесь отчетливее. Он нашел наконец и вторую дверь, медленно открыл ее – и прежде всего увидел большой старый радиоприемник; бледное зеленоватое сияние его шкалы освещало тахту, горку и темный, массивный платяной шкаф. Жожо уже постелила на тахте и лежала, накрывшись одеялом, не шевелясь, будто спала. Варью тихо закрыл дверь; стараясь ступать на носки, подошел к тахте, наклонился, поцеловал девушку. Жожо не шелохнулась. Сбросив ботинки и брюки, Варью лег рядом с ней. Жожо была совсем раздетой. Он обнял ее. Жожо тихо сказала:

– Рубашку... тоже.

Варью сел, стянул через голову рубаху, бросил ее на ковер. Жожо тем временем повернулась на бок.

– Это моя постель,– прошептала она.

Через мгновение они забыли обо всем...

... Когда Варью очнулся, по радио передавали заметки политического обозревателя. Они с Жожо по-прежнему лежали в объятиях друг друга, но уже расслабленные, счастливые. Впервые Жожо отдавалась ему в постели. Прежде это всегда случалось где-нибудь на уединенной скамейке, или под стеной, или на насыпи у железной дороги. Варью никогда бы не поверил, что разница так велика. Белая простыня, мягкая подушка, нагота Жожо – все это наполняло его глубокой и легкой радостью... Жожо вдруг высунула язык и, словно собачонка, облизала ему лицо...

– Любишь меня? – спросила она.

– Очень.

– А как – очень?

– Вот так, – сказал Варью, стискивая девушку.

– Одну меня любишь?

– Ну да.

– Скажи: люблю тебя одну.

– Люблю тебя одну. А ты сама не чувствуешь?..

– Сейчас – чувствую. А уйдешь, опять буду реветь.

– Реветь не надо.

– Боюсь я, вдруг ты подцепишь кого-нибудь и не будешь меня любить. А может, ты меня совсем и не любишь... Я так хочу, чтобы ты любил меня,– все говорила и говорила Жожо, целуя его.

Варью отвечал на ее поцелуи и чувствовал, как в нем снова пробуждается желание. И тут ему без всякой видимой причины вспомнился осенний вечер и заросший травой откос железнодорожной насыпи, где он впервые овладел Жожо. Вспомнилась собственная неуверенность, близкие и дальние шумы и долгое сопротивление Жожо, прежде чем она сдалась и уступила ему. Вспомнилось, как в тот момент, когда они лежали в объятиях друг друга на куртке Варью, послышался шум приближающегося поезда. Жожо тогда испугалась, попыталась вырваться, но Варью не пустил ее. Он лишь сильнее сжал девушку.

– Не обращай внимания, – сказал он тогда.

– Смотрят же из окон.

– Ничего не видно, темно.

– Я не могу, когда смотрят. Пусти...

– Теперь уже поздно.

Колеса поезда застучали над их головами как раз в тот момент, когда они были на вершине наслаждения. Но Жожо тогда расплакалась, точь-в-точь как в этот вечер под пыльными акациями. Потом она уверяла, что поезд тут ни при чем, что она просто оплакивала свою утраченную невинность... Но Варью помнил, что злополучный тот поезд, международный экспресс, переведенный на окружную дорогу, как раз у них над головами начал замедлять ход. К счастью, он отъехал еще метров на пятьдесят и лишь тогда остановился. Видно, путь был занят. Варью тогда очень не хотелось уходить так быстро, но Жожо торопливо оделась и потом до самой «Семерки треф» плакала, не переставая. В «Семерке» они выпили горячего вина.

Немало прошло времени, пока Жожо вновь уступила Варью; произошло это уже в начале декабря на покрытой инеем скамейке на Часовенной улице...

– Помнишь, как тогда, у насыпи, было? – спросил Варью.

– Еще бы... Как раз поезд шел,– отозвалась девушка.

– Ну да, причем в самый неподходящий момент...

– Потому и было так здорово.

– Потому? Да ты же чуть не вскочила и не убежала.

– А ты меня не пустил. Вот оттого и было здорово.

– Жожо...

Девушка поцеловала Варью и снова тесно прижалась к нему.

– Точно... Разве непонятно? Мало того что я тогда в первый раз... так еще и на глазах у людей. Такое позорище... Из окон на нас смотрели – только мне как раз в ту минуту так стало хорошо, что я обо всем забыла. Только знала, что люблю тебя и что это самое главное.

– Никто и не смотрел.

– Смотрели. Я видела краем глаза. Женщина одна даже высунулась и крикнула что-то.

– Я не помню.

– Еще бы тебе помнить. Но я-то видела, это точно. И вообще – этот поезд...

– Случайно же так вышло.

– Может быть. Только с тех пор, чуть ты ко мне прикоснешься, я уже вижу тот поезд и освещенные окна в нем и заранее так странно себя чувствую, будто меня сейчас побьют...

– Жожо...

– Но это ничего, мне все равно хорошо, потому что я тебя люблю...

По радио передавали сонату Шопена. Варью и Жожо, погрузившись в какое-то сладкое забытье, все не могли насытиться друг другом. Варью чувствовал, что сегодня он постиг нечто очень важное, может быть, самое важное в жизни. Жожо снова плакала. Потом, окончательно успокоившись, они лежали, обняв друг друга, и слушали радио.

Раздался звонок. Потом повторился, уже настойчивее.

– Где-то звонят,– сказал Варью.

– Не обращай внимания.

Звонок еще раз повторился, резкий, нетерпеливый: затем забарабанили в дверь.

– Это к нам звонят.– Варью сел в постели.

– Который час? – спросила девушка.

Варью поднес часы к светящейся шкале радиоприемника.

– Половина десятого.

– Ничего не понимаю. Кто это может быть?

Теперь стучали в окно.

Варью не выдержал. Вскочив с постели, он торопливо начал одеваться.

– Иду! – крикнула с досадой Жожо и тоже поднялась, стала нервно собирать свою одежду. Накинула юбку, подошла к шкафу искать белье.

Окно уже звенело под ударами кулаков. Жожо махнула рукой на нижнее белье и, захлопнув шкаф, пошла открывать.

Варью, замерев, прислушивался к доносящимся снаружи звукам. Проскрежетал ключ в замке, донесся голос Шожо:

– Это ты? Дом разнесешь...

– Почему не открываешь, дочка?

– Я тебя после десяти ждала. Пока сидела, радио слушала...

– Трансформатор у нас полетел, всех в девять отпустили. И ночной смены не будет... Ну, дай же мне войти.

Варью окаменело стоял посреди комнаты, уже одетый... «Может, в окно выпрыгнуть?» – подумал он, но тут же отказался от этой мысли. Ему казалось, Жожо обязательно придумает что-нибудь, чтобы спасти положение. С веранды послышались шаги. Проскрипела кухонная дверь. Что-то бухнуло об пол: должно быть, хозяйственная сумка. И вот открылась дверь в комнату, щелкнул выключатель. В комнате вспыхнул яркий свет.

– Здравствуйте,—сказал Варью.– Хорошая сегодня программа по радио. Я, знаете ли, любитель... —Худощавая, маленькая женщина уставилась на смятую постель. Варью смог еще выдавить из себя:—...музыки...

Маленькая женщина развернулась и влепила затрещину стоящей позади нее дочери. Та упала. Варью шагнул вперед, пытаясь объяснить ситуацию.

– Не трогайте Жожо... Дело в том, что у нас с ней лады...

– Что-о?! – вне себя завопила женщина.

– У нас с ней... в общем, у нас с ней дело на мази...

– На мази?!

Жожо тем временем поднялась и робко пыталась ухватить мать за руку.

– Мама... мама... Он хочет сказать, что мы с ним ходим вместе...

– Что делаете? – переспросила женщина, бросив взгляд на тахту.

– Ходим...– ответила Жожо.

– С этим прохвостом?..

– Мама, послушай... он не прохвост, он даже по-английски умеет говорить... Ворон, скажи что-нибудь по-английски...

– I love you...

Худощавая усталая женщина обернулась и посмотрела на дочь.

– Что он говорит?

– Он говорит: не сердитесь, мадам...

– Как это – не сердитесь?! Мы тебя этому учили?! Мы с отцом двадцать пять лет работаем, спины не разгибая. Я подручной была у каменщиков, потом в школу записалась, потому что я всегда мечтала человеком стать. Выучилась на крановщицу. А вы – вы знаете, что это такое: восемь часов в день на мостовом кране работать, в литейной?.. Что вам работа?.. Вам работа... Для этого мы тебя растили?..

–Я тоже работаю, мама.

– Полтора года! А целых семнадцать лет я тебя кормила, ты... ты...

– Мама!

– Я в тридцать два года первый раз в театре была. В награду за хорошую работу! Так даже выход сама не могла найти. Я тогда плакала даже – а ты теперь...

– Мы потом вместе пойдем в театр. Я-то найду выход...

– Ах ты... ты... Ты еще смеешь меня учить!

Я работаю, а ты в это время хулиганов в мою постель таскаешь!

– В свою постель. Это моя постель, мама. Я ее ровно год как купила, на свою зарплату А Ворон не бездельник вовсе, а шофер.

– Могу себе представить...

– Точно. Он в «Волане» работает, как папа и я.

Маленькая женщина осеклась. Она уставилась на Варью, словно только что его увидела; дотом покачала головой.

– Такого шофера я еще не видела.

Варью был бы рад каким-нибудь образом очутиться на улице, но путь к отступлению был закрыт, да и жалко ему было Жожо; теперь она казалась ему куда более привлекательной, чем когда-либо раньше.

– Я в самом деле шофер,– сказал он.

– Тогда стыдитесь! Шофер, а влезает в порядочный дом, как... Вы знаете, сколько лет мы копили на этот дом?

– Пятнадцать. И еще двадцать лет надо ссуду выплачивать... Жожо сказала.

– Нахал!

– Мама...– снова заговорила Жожо,– не стоит так волноваться. Ничего такого не случилось.

– Ах, ты... Хочешь еще схлопотать?

– Серьезно, мама.

– Если отец узнает, он тебя убьет на месте. И этого тоже, – она ткнула большим пальцем в сторону Варью.

– Откуда он узнает? – спросила Жожо.

– Я ему скажу.

– Не скажешь, мама.

– Скажу. Такое я не буду скрывать.

– Я же знаю, мама, что не скажешь...

– Еще как скажу, вот увидишь. Пусть только домой приедет. Прямо в воротах и скажу. Я скрывать не буду... Работаешь, работаешь как лошадь, а тут...

– Мама, ты не забывай, что я уже совершеннолетняя. Голосовать имею право, зарабатываю сама, в КИСе состою, в профсоюзе...

– Кроликов ты накормила? – оборвала ее мать.

– Нет.

– Не накормила кроликов?!

– Нет.

– Вот! Отец – в Пакше, я – в литейной, в сорокаградусной жаре, газом дышу, а ты даже кроликов не можешь покормить. Все отцу расскажу!

Жожо повернулась к Варью:

– Знаешь, Ворон, с тех пор как брата в армию взяли, мне приходится кроликов кормить.

– Кролик – полезное животное,– сказал Варью, нервно переминаясь с ноги на ногу. Ему уже очень не терпелось уйти.

– Нет, я больше этого не выдержу,– сказала мать и ушла в кухню.

Слышно было, как она открывает шкаф и наливает себе палинки.

– Что теперь будет? – спросил Варью у девушки.

– Ничего. Иди спокойно домой.

– А если она отцу расскажет?..

– Не бойся, не расскажет... Даже хорошо, что ты с ней встретился.

– Почему хорошо?

– Чтобы ты видел, какая я... Какие мы. Я хочу, чтобы ты это увидел. Хочу, потому что люблю тебя. – Жожо подошла к парню, поцеловала его. Варью постепенно обретал присутствие духа. Он направился к выходу. Проходя мимо открытой двери в кухню, он остановился, смущенно сказал:

– Так я тогда... До свидания.

Мать Жожо поманила его пальцем:

– Зайдите-ка на минутку!

Варью вошел в кухню, за ним Жожо. Женщина взяла вторую стопку и налила Варью палинки. Они чокнулись. Когда стопки опустели, она тут же ополоснула их и убрала вместе с бутылкой в буфет.

– В самом деле шофер? – спросила она.

– Конечно, – сказал Варью. – И всегда был шофером.

– Хороша палинка, верно?

– Хороша. Правда, я больше сухой мартини со льдом люблю.

– Тоже, наверное, хорошая штука. А эта – домашняя... Отец сам варит. Вон у стены в пятилитровых банках сусло бродит. Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахара. На змеевик отец бензинопровод от «Икаруса» достал. Пар вот так идет, по спирали, и здесь осаждается... Здорово?

– Хороший способ.

– Не хотите яичницу поесть?

– Не хочет он, – сказала Жожо и выразительно посмотрела на Варью. – Поблагодари за гостеприимство, Ворон!

– Очень вкусная была палинка. Большое спасибо. – Варью поклонился и боком вышел из кухни.

В воротах они с Жожо еще несколько минут целовались. Потом Варью спросил с тревогой:

– Вдруг она отцу скажет?

– Будь спокоен, – Жожо погладила его по плечу, – не скажет.

Варью медленно шагал по Черкесской улице. Ему снова встретилась старуха, с которой по дороге сюда здоровалась Жожо. Варью теперь тоже поздоровался с ней. Он шел и пытался привести в порядок свои мысли. Но ничего из этого не выходило, все оставалось запутанным и непонятным.