Текст книги "Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы)"

Автор книги: Бранислав Нушич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– А за чьи долги?

– Да не за долги!

– Тогда для армии?

– Да нет, сударыня, погодите, ей-богу, я вам все объясню...

С большим трудом я растолковал ей, в чем дело, сунул в руку переписной лист и что есть духу помчался прочь.

Дом номер девять.

Опять женщина. Сильная, здоровая, рослая, кажется вот возьмет тебя, поднимет и опять поставит на землю, а ты и пикнуть не успеешь.

Сразу было видно, что эта женщина имела дело с властями и хорошо разбирается в официальных делах. Как только я сказал о причине своего прихода, она все поняла, взяла лист и только добавила:

– Заранее предупреждаю вас, сударь, что мужа я вписывать не стану.

– Почему, скажите, пожалуйста?

– Да так, не стану вписывать, и все. Я его и мужем-то больше не считаю.

– Это другое дело, сударыня, по этому поводу вы в консистории 1 объясняйтесь.

1 Консистория – учреждение, осуществлявшее управление епархией; в ее ведение входили вопросы расторжения церковного брака.

– Э, нет, мне консистория ничего плохого не сделала, чтобы с ней объясняться, а вот с ним-то я поговорю.

– Но, сударыня, ведь он же глава дома.

– Боже упаси, глава дома – я! – отвечает она решительно.

– Но он здесь живет.

– Да, – говорит она, – но его нет уже три дня. Где-то кутил, а теперь боится идти домой. Он знает, что я прибью его, как нашкодившего кота.

– Прекрасно, ваше право отколотить мужа, но вписать его вы обязаны. Вот вам лист.

Она взяла лист.

– Хорошо, оставьте лист, но предупреждаю заранее, что его я вписывать не стану и где раньше писала о нем как о муже – вычеркну, сотру. Да и его самого не худо бы стереть с лица земли, пусть только вернется!

Дом номер одиннадцать.

Двери были заперты. Я постучал и услышал восклицание "ой", какую-то возню, затем дверь осторожно открыли.

Передо мной стоит молодая красивая женщина, ну, просто пальчики оближешь.

Она взволнована, очень взволнована. Комната, в которую она меня пригласила, соединяется с другой, и я слышу, как там что-то упало. На полу я замечаю офицерскую фуражку и сразу понимаю, в чем дело.

Я усаживаюсь на стул, хотя хозяйка и не предлагает мне сесть. Такие ситуации мне особенно нравятся.

Развернув переписной лист, не спеша объясняю госпоже, как его заполняют.

– Обратите внимание, сударыня, здесь имеются два очень важных пункта. Первый – где находится член семьи, которого случайно в день переписи не оказалось дома. И другой – где проживает постоянно лицо, которое во время переписи случайно оказалось здесь.

Хозяйка меняется в лице.

– Итак, – продолжаю я объяснять с изысканной любезностью, – в ответ на первый вопрос вы, скажем, напишете, что вашего мужа нет дома. Его ведь нет здесь, не правда ли?

– Да, мой муж в отъезде.

– Именно так я и подумал. А в этой графе вы должны написать имя лица, которое в данный момент случайно оказалось в вашем доме.

– О! – произнесла хозяйка и побледнела как смерть.

– Вот, прочтите сами содержание пункта номер пятнадцать.

– Знаю, но... он сейчас уйдет, – говорит перепуганная женщина и показывает рукой на комнату, в которой что-то упало.

– Вот и прекрасно, – говорю я, прощаюсь и ухожу, чтобы дать возможность "тому, кто оказался случайно в доме в день переписи", удалиться.

А второго января, сразу после Нового года, я пошел по домам, чтобы собрать заполненные листы.

Я собрал двадцать один лист, и мне сразу бросился в глаза лист с порядковым номером четыре. В качестве главы семьи в нем была записана Маца Петровичка; в конце листа как лицо, заполнившее его и глава семьи, опять подписалась та же Маца.

Между тем, под номером два был записан Йоца Петрович. В графе, кем он приходится главе семьи, написано муж, и в графе "профессия" также написано, что основное занятие Йоцы – муж.

Иду к госпоже Маце, главе дома, объясняться.

– Скажите, пожалуйста, вы замужем?

– Да, сударь!

– Тогда вы неправильно заполнили лист.

– Почему? – выпятила грудь Маца.

– Ваш муж как глава семьи должен быть записан первым.

– Ну уж нет, – говорит Маца, – глава семьи – я. Я плачу за квартиру, я веду хозяйство, я зарабатываю, я содержу его.

– Ладно, а чем занимается ваш муж?

– Ничем, сударь, вот только этим, что я записала. Это у него и основное и побочное занятие.

Напрасно я пытался убедить Мацу, главу семьи, изменить порядок в листе, она так и не согласилась переделать.

Лист номер семь заполнила молодая женщина. Она недавно развелась с мужем. Она написала только имя и фамилию, а на все остальные вопросы не ответила.

Я вынужден был пойти к ней.

– Сударыня, вы не написали, сколько вам лет.

– Хочу, чтобы вы сами заполнили эту графу, – сказала она кокетливо.

– Хорошо, пожалуйста, я сделаю это с удовольствием. Сколько же вам лет?

– Ха... а вы сами определите, – вызывающе отвечает она.

– Сударыня, вы обязаны сказать мне.

– Ну уж нет, – решительно возражает женщина, – я еще никогда не говорила официальным лицам, сколько мне лет. Меня не раз из-за всяких интриг допрашивали в участке, и то я не сказала свой возраст. Писаря сами определяли. Я и в консистории не сказала, там определили попы.

– Но в данном случае нельзя, да я и не умею угадывать возраст.

– Ах, повеса, накажи вас бог, думаете, я по глазам не вижу?

Что мне после этого оставалось делать! Чтобы не уронить достоинства государственного переписчика, я зажмурил глаза и написал – двадцать один.

В лист номер девять были записаны только мать и дочь, а в пункте "возраст" написано: матери Елене, вдове, двадцать шесть лет, а ее дочери Сойке – восемнадцать.

– Сударыня, этого быть не может, – скромно заметил я.

– Как не может? – с удивлением спросила вдова Елена.

– Не может же быть вам двадцать шесть, если вашей дочери восемнадцать.

– Вот тебе и на! – подбоченилась вдова Елена. – Уж я-то, наверное, лучше вашего знаю, когда я ее родила.

В лист номер одиннадцать чиновник Мирко Сарич записал себя (двадцать четыре года) и свояченицу (девятнадцать лет).

– Почему же в графе "семейное положение" не написали, что вы вдовец?

– Зачем же писать, если я не вдовец.

– Ага, значит, ваша жена жива? Почему тогда ее не записали?

– Поймите меня, пожалуйста. Я холост и никогда не был женат.

– Откуда же тогда у вас свояченица?

– Да... так... оказалась тут, – оправдывается смутившийся господин Мирко.

– Возьмите лист и исправьте. Напишите, что барышня – ваша племянница.

– А, так. Спасибо.

Он взял лист, стер "свояченица" и написал – "племянница".

Лист номер тринадцать был заполнен красивым канцелярским почерком. Когда я приносил лист, госпожа Мица, вдова, пожаловалась на свое одиночество.

– Не окажете ли вы мне маленькую услугу? – кокетливо обратилась она ко мне, когда я пришел за листом.

– О, с удовольствием!

– Дайте мне лист госпожи Станы, я посмотрю, сколько лет она себе записала?

Я развернул лист номер восемь.

– Госпожа Стана написала двадцать три года.

– Ах, бесстыдница! – всплеснула руками госпожа Мица. – Да ей тридцать пять и никак не меньше. Она никогда не была молодой. Вы можете спокойно исправить. Исправьте, ответственность я беру на себя!

В лист номер семнадцать были записаны муж, жена и еще какое-то лицо.

Опять объяснения. Разумеется, как и везде, мужа я не застал дома, а объясняться с женщинами – настоящая пытка.

– Кем вам приходится, сударыня, этот господин?

– Никем, так просто, приятель!

– Что он, квартирант?

– Нет.

– Родственник?

– Нет.

– Так кто же?

– Знакомый.

– А живет у вас?

– Он большой друг моего мужа. Он сосватал нас, вот мы и держим его у себя из благодарности.

– Сколько лет вашему мужу?

– Пятьдесят.

– А сколько лет вашему другу?

– Двадцать восемь.

– Понятно. Тогда в графу "занятие" следует записать – друг дома.

Но больше всего хлопот задала мне одна особа, некая Нанчика Црвенчанинова. Я обнаружил ее сразу в трех листах. В листе номер три, в листе номер четырнадцать и в листе номер двадцать один.

Разумеется, не могло быть трех женщин с одной и той же фамилией и возрастом.

Пришел я в дом номер три. Слава богу, застал здесь хозяина.

– Скажите, пожалуйста, сударь, живет ли у вас некая Нанчика Црвенчанинова?

– Да, – сердито оборвал меня господин угрюмого вида, – было бы лучше, если бы не жила.

– Это и для меня было бы лучше, я боюсь она мне запутает перепись.

– Да она только и живет для того, чтобы всем все путать.

– Объясните, пожалуйста?

– Да и так все ясно, – отвечает господин, – она моя теща, тещей приходится и тому, из листа номер четырнадцать, и тому, из листа двадцать один.

– Ясно, а где она проживает?

– У всех трех.

– Хорошо, у кого в доме она случайно оказалась в момент переписи?

– Это трудно сказать, ведь она одновременно находится во всех трех домах.

– Так, но когда вы заполняли лист?

– Она была у меня. Когда заполнял свояк, была у свояка, когда же заполнял другой свояк, была у него.

– Тогда я не знаю, что делать с этой бабой!

– Что хотите, сударь. Мы, зятья, сами не знаем, что с ней делать, семь лет задаем себе этот вопрос.

Лист номер двадцать один был ужасно измят и испачкан. Такой стыдно было нести в комиссию.

Прихожу в дом и вижу женщину с мокрым полотенцем на голове.

– Сударыня, ваш муж неверно заполнил лист и страшно его запачкал.

– Не произносите при мне его имени!

– Простите, но почему?

– Вчера вечером он пришел как свинья пьяный, накричал на меня и отколотил. Да вы загляните в лист, посмотрите, куда он записал меня.

Просматриваю лист и вижу, что она там вообще не записана.

– Да он совсем вас не записал!

– Нет, нет, посмотрите на обороте. Он назло туда меня поместил.

Переворачиваю лист и действительно вижу, что в графе домашних животных, в пункте номер девять, где значились свиньи, написано: "моя жена Мария".

Пришлось переписать и этот лист.

ОБСТРУКЦИЯ

Прочитав заглавие, женщины наверняка скажут: "Этот человек никак не может оставить нас в покое!"

И хотя под таким заголовком действительно можно было бы написать о женщинах, я не намерен о них даже словом обмолвиться.

Сегодня я думаю описать обструкцию, парламентскую обструкцию.

Вам, конечно, известно, что на белом свете не только наша страна имеет конституцию и парламент. Есть это и во всех других передовых странах, например, в России, Черногории, Абиссинии, Иране и т. д.

Итак, в Иране есть конституция, есть шах, есть правительство, есть парламент, а в парламенте, разумеется, есть буфет. Впрочем, в этом нет ничего специфически иранского: в парламенте каждого конституционного государства обязательно должен быть буфет, и в каждом конституционном государстве во время заседании и длинных речей народные депутаты забегают туда чего-нибудь хлебнуть.

И вот не так давно в повестку дня иранского парламента был включен законопроект о палочных наказаниях. Внося такое предложение, правительство пожелало узаконить этот вопрос и требовало, чтобы для сторонников правительства, какова бы ни была их вина, число ударов палкой по пяткам не превышало двадцати пяти и после экзекуции их пятки смазывались бы жиром. Для оппозиционеров же допускалось пятьдесят ударов без последующего смазывания пяток.

Само собой разумеется, все оппозиционные партии, несмотря на межпартийные разногласия, единодушно устроили обструкцию, выступая с бесконечными речами, так как у них не было легальных возможностей предотвратить намерение правительства. Запросы и длинные речи продолжались почти пятнадцать дней, пока наконец иранский шах не призвал к себе правительство и не выразил ему свое желание сделать какую-нибудь уступку оппозиции.

Правительство стало совещаться. Министр юстиции Насреддин считал, что можно уменьшить число палочных ударов для оппозиционеров до сорока.

– Мы тем самым показали бы нашу готовность пойти навстречу пожеланиям оппозиции, – добавил министр юстиции Насреддин и, довольный, что сказал столь красивую фразу, погладил себе бороду.

– Это не годится, – возразил Музафареддин, министр просвещения, – я бы не делал таких уступок, хватит с них, если мы согласимся смазывать им пятки жиром после экзекуции. На это мы можем пойти, чтобы никто потом не говорил, будто мы отстали от современности.

Это предложение поддержал премьер-министр, к нему присоединились и остальные. Так было решено сделать уступку оппозиции и внести соответствующее изменение в законопроект.

Оба оппозиционных крыла, из которых одно, крайне левое, было совсем против палок, а другое, оппортунистическое, в принципе соглашаясь с палками, требовало одинакового количества ударов как для сторонников правительства, так и для оппозиции, продолжили обструкцию и с еще большим жаром стали оспаривать закон, произнося речи одна другой длиннее. Шах был обеспокоен, встревожилось правительство и его сторонники, заволновалось парламентское большинство, потеряли душевное равновесие чиновники, и только один-единственный человек во всем Иране беззаботно и довольно посмеивался. Это был владелец парламентского буфета. Он радостно потирал руки и про себя думал:

"Не иначе как бог мне помогает. Еще четыре-пять таких заседаний по пяти-шести речей в день, и я стану богачом".

Министры продолжали свои совещания, обдумывая, что предпринять, пока однажды министр полиции Нуреддин бен-Али не воскликнул весело:

– Нашел!

– Что, ради аллаха! – министры, как один, соскочили с дивана, полагая, что Нуреддин нашел какой-нибудь новый иностранный банк, у которого можно было бы взять еще один заем.

– Я придумал, как нам расправиться с оппозицией.

– Неужели? – удивился премьер-министр Насреддин бен-Вахир.

– Да, эфенди, выслушайте меня.

Все навострили уши.

– Хозяин буфета сторонник правительства?

– Разумеется, – ответил премьер-министр, – во всех конституционных государствах буфеты содержат только сторонники правительства.

– Отлично. Я раздобыл шесть литров касторки, и их надо передать ему.

– Зачем, ради аллаха? – с любопытством спросил министр юстиции Насреддин.

– В шербет, который будут заказывать оппозиционеры, он станет подливать по пяти капель касторового масла.

– И тогда? – поспешил узнать министр просвещения Музафареддин.

– И тогда пусть-ка они попробуют выступать с длинными речами!

– Ха-ха-ха! – разразился веселым смехом премьер-министр. – Пусть льет по десять капель, чтобы и вопросов не задавали!

– Хи-хи-хи! – засмеялись министры и проголосовали за десять капель.

На другой день перед заседанием все народные депутаты собрались в буфете, чтобы подкрепиться шербетом и лукумом. Наконец началось заседание.

Первым на трибуну поднялся самый злобный оппозиционер Асреддин и сделал запрос правительству:

– Я спрашиваю премьер-министра, верно ли, что у шаха насморк и это скрывают от народа?

Не успел Асреддин закрыть рот, а премьер-министр уже поднялся со своего места, чтобы выступить с опровержением. Ведь во всех конституционных государствах премьер-министры опровергают все, о чем бы их ни запросили. Только он начал говорить, как самый злобный оппозиционер Асреддин покраснел, словно перец, и бросился бежать через зал, сбив с ног какого-то парламентского служителя.

– Почему Асреддин-эфенди убегает, не выслушав ответа? – спрашивает премьер-министр и лукаво смотрит на министра полиции Нуреддина бен-Али.

– Даю слово Хаки-эфенди, – звонит председательствующий.

– Ладно, спасибо, после... – машет рукой Хаки-эфенди и мчится к выходу.

– Слово предоставляется Шимахи бен-Мухаммеду, – объявляет председатель.

– Он на дворе! – опять кричит большинство.

– Слово имеет Бахри бен-Надир.

– Он на дворе! – опять кричит большинство.

– Даю слово Али бен-Али, – звонит председатель.

Али бен-Али важно поднимается с места.

– О-о-о! – пронеслось по собранию, потому что уже три дня ходили слухи, будто Али бен-Али собирается говорить дольше, чем Драгиша Лапчевич в сербской скупщине 1.

1 Лапчевич Драгиша – журналист и политический деятель, с 1905 по 1921 год постоянно избирался в скупщину.

Али бен-Али поднялся на трибуну, откашлялся, а премьер-министр наклонился к министру юстиции и шепотом спросил:

– Он принял?

– Двадцать капель, – ответил министр.

– Господа, – начал Али бен-Али, но вдруг заволновался, поспешно скатился с трибуны и еще в зале стал расстегивать шаровары.

Через полчаса вся оппозиция сидела на корточках около парламента, а большинство проголосовало за закон о палочном наказании.

Вот так в Тегеране справились с обструкцией.

Но зачем я рассказал эту историю, чего доброго еще кто-нибудь ею воспользуется!..

И ЕЩЕ ОБ ОДНОМ УРОЖАЕ

Богата земля наша! Обильно родит она всякие плоды и кормит нас. Основные культуры – пшеница, ячмень, кукуруза, яблоки, груши и ордена произрастают в таком количестве, что не только нам хватает, но мы их еще вывозим в другие страны.

Все эти предметы, особенно если год урожайный, составляют значительную часть продукции, о которой обыкновенно объявляют в сербских газетах. Про кукурузу, ячмень, пшеницу, яблоки и груши можно прочитать на третьей странице газет, а про ордена – среди указов на первой странице.

Но поскольку производство орденов и их сбор год от года растет, то никто не удивится, если эта культура перейдет и на третью страницу сербских газет. Вот тогда среди биржевых объявлений мы сможем прочитать и еще нечто, вроде:

Спрос на ордена – 742

Предложение орденов – 262

Выдано орденов – 324

А самое главное, эта рубрика была бы постоянной среди биржевых объявлений, потому что у нас в Сербии может не уродиться и пшеница и кукуруза, могут подвести фрукты и бахчевые, а ордена никогда не подведут, и спрос на них всегда обеспечен.

Во время одного такого сбора урожая орденов мне как-то бросилось в глаза имя награжденного, о котором я никогда в жизни не слышал. И решил я разузнать, кто этот человек и каковы его заслуги.

Сказано – сделано.

Только вы не подумайте, что в Сербии легко обнаружить заслуги награжденного!

Я пошел к самому господину министру. Уж если он мне не скажет, так кто же еще может сделать это!

– Господин министр, очень прошу вас дать мне одну маленькую справку. В последнем указе среди награжденных значится Сима Саватич. Не скажете ли вы мне, кто этот человек?

– Сима Саватич? Впервые слышу это имя, сударь.

– Он награжден по вашему представлению.

– По моему представлению?

– Да, посмотрите, вот официальное сообщение.

– Действительно, по моему представлению! Видите ли, этот Саватич, вероятно, был в списке, который мне представил начальник канцелярии. Значит, он знает его и рекомендовал мне.

Я простился с господином министром и пошел к господину начальнику.

– Господин начальник... – и я повторил всю вышеприведенную фразу: такое-то и такое-то дело, пришел я узнать у вас, кто такой Сима Саватич?

– Сима Саватич! – удивился господин начальник. – Первый раз слышу это имя.

– Но он награжден по вашему представлению.

– Представлял не я, а господин министр.

– Да, но господин министр говорит, что вы подали ему список!

– А, список! Да, да, припоминаю. Этот список мне представил господин секретарь.

– Так мне, очевидно, лучше всего обратиться к нему?

– Да, именно к нему.

– Спасибо.

Пошел к секретарю. Господин секретарь очень любезно меня принял и на вопрос, не он ли представил господину начальнику список для награждения, сказал:

– Да, да, я.

– Ну, а за что же, в самом деле, награжден Сима Саватич?

– Первый раз слышу это имя! – удивился секретарь.

– Но ведь вы же включили его в список.

– А, список? – забеспокоился секретарь. – Да видите ли, список составлял не я, его готовили писаря, господин Сава-писарь...

– Итак, значит, господин Сава-писарь?

Пошел я к господину Саве-писарю, и тот сразу же признался, что список готовил он.

– Отлично! – воскликнул я. – Уж вы-то, наверное, знаете, за что награжден Сима Саватич.

– Не знаю, сударь.

– Но вы же включили его в список.

– Да, но мне велел господин секретарь.

Иду к господину секретарю. Господин секретарь вспомнил, что так распорядился господин начальник. Иду к начальнику. Начальник тоже припомнил, что так приказал господин министр.

Я пошел опять к министру.

– Так в конце концов выходит, что я распорядился?

– Да, господин министр.

– Возможно, очень возможно. Помнится, я распорядился на основании какой-то частной рекомендации. Может быть, начальник получил какое-нибудь письмо.

Начальник сказал: может быть, секретарь получил какое-нибудь письмо.

И так без конца. Мне несколько дней пришлось ходить от министра к Саве-писарю, от Савы-писаря к господину министру, и все-таки я ничего не узнал. Поэтому я и выбрал самый короткий путь: решил пойти прямо к Симе Саватичу и спросить, знает ли он, за что его наградили.

И хотя нелегко было найти Симу Саватича, я все-таки разыскал его через несколько дней.

– Вы господин Сима Саватич?

– Да.

– Вы награжденный Сима Саватич?

– Да.

– Ага, отлично, вас-то я и ищу. Не будете ли так добры сказать мне, известно ли вам, за что вас наградили?

– Да! – решительно подтвердил он.

– Очень хорошо, – восторженно воскликнул я. – Скажите мне, пожалуйста, за что вас наградили?

– По списку!

– Как по списку?

– Подошла моя очередь, вот и все.

– Как же так, я вас что-то не понимаю.

– Просто по книге записей рождения.

– Но, господин Сима, объясните, пожалуйста, яснее.

– По книге записей рождения два года тому назад меня взяли в солдаты, а теперь я награжден.

– А, – хлопнул я себя по лбу, – значит, вы думаете, что в Сербии выдача орденов производится так же, как и набор в армию?

– Конечно.

– И вы полагаете, что у нас награждают по книге записей рождения, когда подойдет очередь?..

– Ну конечно же!

– Очень хорошо! Спасибо вам за разъяснение.

ПЕРВАЯ СЕРБСКАЯ КОМИССИЯ

У каждого народа есть свои достоинства: например, гордость, самоотверженность, мужество и т. д., но есть и свои слабости. Слабость одного народа – лукавство, другого – тщеславие, третьего – то, четвертого это.

Наша слабость – наши комиссии. Не знаю, попал ли я в самую точку, но готов утверждать и отстаивать эту мысль. Да вы и сами, наверное, заметили, что без комиссий мы не можем завершить ни одного дела. Приходится только удивляться, как мы еще не ввели комиссий при решении чисто личных вопросов. Можно было бы, например, при заключении брака высылать на место действия комиссии и со стороны жениха и со стороны невесты.

Начиная с государства в целом и кончая общиной, укажите мне хоть одно дело, которое обошлось бы без комиссии. Если не укажете, не удивляйтесь, что эту область нашего отечества я называю страной комиссий; ведь я почти убежден что комиссии – наша национальная особенность!

Придя к такой мысли, я сразу же стал искать причину болезни. Вы ведь знаете, что при заболеваниях ребенка врач всегда интересуется здоровьем родителей, чтобы узнать, не наследственная ли это болезнь. Я пошел тем же путем и принялся выяснять, не страдали ли и наши предки комиссионной болезнью?

Несколько, дней я рылся во всех учебниках истории сербского народа – и одобренных Главным Советом просвещения, и никем не одобренных. Просмотрел издания, которые поддерживали Чупич, Коларац и Книжевна задруга 1, просмотрел и издания, которые никто не поддерживал. Я перерыл иностранных авторов и иностранные источники только для того, чтобы узнать, не вершили ли и наши деды свои дела через комиссии, Я рассуждал так: ведь если комиссии и в самом деле наша наследственная национальная болезнь, то вполне возможно, что Милутин учреждал комиссию по "приему Грачаницы", Стефан – комиссию по "приему Дечан", а Душан – комиссию по "выработке проекта законника", а затем и "по изучению условий Кантакузина" 2, для "выработки церемониала коронаций" и т. д.

И мои труды увенчались успехом: я выяснил, когда была создана первая сербская комиссия. Оказалось, это произошло в глубокой древности, гораздо раньше, чем я предполагал... Впрочем, вам всем известна одна особенность сербской истории: всякий историк у нас может доказать все, что только пожелает. Вукашин убил Уроша, Вукашин не убивал Уроша; Вук предал, Вук не предавал на Косовом поле 3; у сербов были золотые деньги, у сербов не было золотых денег и т. д. У нас можно обосновать и многое другое, так почему бы и мне не доказать, что первая сербская комиссия существовала еще в VIII веке.

1 Чупич Никола (1836-1870) – меценат, завещавший свое имущество на издание научных книг. Коларац Илия (ок. 1800– 1878) – торговец, основавший в 1861 году фонд помощи нуждающимся писателям. В 1877 году все свое состояние завещал в пользу университета. Книжевна задруга – литературное общество.

2 Милутин – сербский король (1282-1321), правивший под именем Стефана Уроша II. Грачанида – церковь на Косовом поле, заложенная Милутином в 1321 году. Стефан Урош III – сербский король (1321-1326), прозванный Дечанским. В благодарность за свое чудесное исцеление от слепоты он, по преданию, основал монастырь, назвав его Дечаны. Душан – Стефан Душан Сильный, сербский царь (1331-1355), оставил после себя памятник своей законодательной деятельности – "Законник Стефана Душана". Кантакузин – Иоанн VI Кантакузин, византийский император (1341-1355). Здесь имеется в виду договор о союзе, заключенный им в 1342 году с Душаном.

3 Вукашин – сербский король (1366-1371). Вукашин захватил престол, лишив власти царя Уроша IV. ...Вук предал, Вук не предавал... – Имеется в виду историческое лицо Вук Бранкович (ум. в 1398 г.), который, по народному преданию, умышленно опоздал со своим отрядом на Косово поле, и сербское войско из-за этого потерпело тяжелое поражение от турок (1389).

Впрочем, для большей убедительности я сошлюсь на подлинные исторические факты. Пойдите, пожалуйста, в библиотеку и разыщите там Acta sanctorum. October, IV, стр. 177 (Ev. Bolland, 1866 г.).

Итак, произошло это около 780 года, когда славяне напали на Солунь. Тогда "один из них, весьма искусный в машинах, придумал хитро устроенную башню и заявил, что с нею славяне наверняка возьмут Солунь". До сих пор все идет хорошо, и нет тут ничего особенного, так как и любой другой народ мог бы изобрести башню. Но далее в этом историческом источнике говорится: "Когда же он построил машину, то показал князьям славянским, и они одобрили ее".

Вот следы первой сербской комиссии и ее деятельности. Князья составили комиссию и одобрили изобретение. Но не подумайте, будто все, что делается с помощью комиссий, выходит шиворот-навыворот. Славяне, осаждавшие Солунь, были сербами. Следовательно, наши нынешние комиссии ведут свое происхождение от доисторических сербских комиссий, и совершенно ясно, что все хорошие и плохие стороны их унаследованы от предков.

Упомянутый выше исторический источник гласит: "Тогда они с оной машиной напали на Солунь, но оная машина не функционировала".

Теперь вы видите, что это была настоящая сербская комиссия. Машину осмотрели, приняли, а как до дела дошло, она "не функционировала". Болгарские историки утверждают, будто славяне, осаждавшие Солунь, были болгары. Нам не требуется более веского довода для доказательства, что под Солунем были сербы, ибо и неискушенный человек сразу же узнает работу первой сербской комиссии.

Очень сожалею, что мне пока не удалось выяснить, каковы были суточные у членов первой сербской комиссии и в какую сумму обошлась ее деятельность. Если мне удастся обнаружить еще и это, то я решу великую историческую проблему и докажу, что наши комиссии – вполне закономерная болезнь.

МИЛЛИОН

Миллион динаров не может быть ни самым крупным выигрышем в лотерее, ни приданым невесты, ни жалованьем или подарком.

Миллион динаров может быть суммой в руках кассира, сбежавшего в Америку с какого-нибудь денежного предприятия, сном практиканта 1, задремавшего натощак, или, наконец, дефицитом в бюджете малого государства, такого, как наше.

1 Практикант – низшая должность в чиновной иерархии королевской Сербии.

Но миллион, о котором пойдет речь, – ни то, ни другое, ни третье.

Я расскажу о миллионе, выделенном по решению итальянского парламента из государственного бюджета для распределения между оставшимися в живых ветеранами-гарибальдийцами в честь столетия Гарибальди.

Старые, изнуренные в сражениях бойцы, которым и раньше помогала благодарная Италия, теперь получат солидные суммы и спокойно, в достатке проживут конец своей жизни.

Прочитав такое сообщение, я сразу же подумал, как было бы хорошо и нам когда-нибудь вспомнить о своих добровольцах, и, если мы не можем одарить их миллионом, то выделить им хотя бы сотню тысяч. Я тут же уселся за стол и подсчитал, сколько бы из этой сотни тысяч досталось каждому добровольцу.

Я исходил из предположения, что наше правительство уже выделило для распределения между добровольцами 100 000 динаров. Вот мой расчет.

Прежде всего потребуется создать комиссию по составлению списков добровольцев и сбору необходимых о них сведений. Работа комиссии при соответствующем вознаграждении обойдется не дороже 20 000 динаров, а это значило бы, что для распределения между добровольцами все-таки останется 80 000 динаров.

Как только эта комиссия закончит свою работу, будет образована другая. Новая комиссия займется классификацией добровольцев и разделит их на две, три или четыре категории, в соответствии с собранными данными, чтобы бедные получили большую помощь, а кто позажиточнее, – меньшую.

Эта комиссия проработает два-три месяца и, разумеется, расходы на оплату ее труда обойдутся по крайней мере в 30 000 динаров. Но все-таки для распределения осталось бы 50 000 динаров.

Как только вторая комиссия закончит свою работу, посыплются жалобы на ее деятельность. Одни станут доказывать, что их следует отнести к первой категории, а не к четвертой, другие захотят попасть во вторую к т. д.

Чтобы разобрать все жалобы и убедиться в их справедливости, понадобится учредить третью комиссию. Этой комиссии придется долго работать, и деятельность ее обойдется по меньшей мере в 20 000 динаров, что, впрочем, не так уж и много, так как для распределения между добровольцами все-таки останется еще 30 000 динаров.

Для ведения всех дел потребуется, конечно, специальный штат канцелярских служащих. Их труды обойдутся в 9500 динаров, и для распределения останется всего 20 500 динаров.

После успешного завершения предварительной работы будет образована комиссия по распределению денег. Ее труды обойдутся, скажем, не более чем в 20 000 динаров, и все-таки для распределения между добровольцами останется 500 динаров.

Тогда пригласят всех оставшихся в живых добровольцев, участников сербско-турецкой войны 1, а их примерно около тысячи человек. Каждому пошлют приглашение, на котором будет наклеена почтовая марка стоимостью в полдинара.

1 Имеется в виду сербско-турецкая война 1876 года, в результате которой Сербия получила независимость.

Добровольцу в данном случае достанется полдинара – сумма вполне достаточная, если принять во внимание, что этими деньгами как раз будут покрыты его расходы на гербовую марку, которую каждый наклеит на прошение.