Текст книги "Мозаика еврейских судеб. XX век"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Обложка книги воспоминаний М. Райх-Раницкого (Москва, 2002)

Лазарь Лазарев – критик, редактор, мемуарист

В некогда роскошном подъезде знаменитого московского дома по Большому Гнездниковскому устало двигаются три лифта (один из них в известные времена был закреплен лично за А. Я. Вышинским, чье наводящее ужас имя значилось в списке жильцов подъезда). Поднявшись на верхотуру, вы окажетесь в редакции журнала «Вопросы литературы» – она помещается здесь не одно уже десятилетие, деля теперь просторные прежде апартаменты с не интересующейся вопросами литературы офисной молодежью. Но число кабинетов, оказывается, не влияет на работу журнала: он продолжает выходить и, как бы ни уменьшился его тираж со времен легендарных перестроечных подписок, усилиями спонсоров попадает на полки российских библиотек. В пик своей славы – 1970-1980-е годы – это был журнал широкого читателя, поскольку наряду с теоретическими статьями ему позволялось печатать интересные архивные материалы – Мандельштама, Ахматову, Пастернака, Цветаеву, Булгакова, Бабеля (в других толстых журналах они появлялись только в порядке редкого исключения).

Лазаря Ильича Лазарева коллектив «Вопросов литературы» единодушно избрал главным редактором, как только это стало прерогативой редакции, а не Старой площади (он работает в журнале с 1961 года, когда по жесткому требованию той же Старой площади покинул любимую советской интеллигенцией «Литературную газету», где руководил самым живым – литературным – отделом).

Однако взрослая биография Лазарева началась двадцатью годами раньше – закончив среднюю школу в Харькове в 1941 году, он тем же летом ушел добровольцем на фронт; воевал на Ленинградском, Сталинградском и Южном фронтах, командовал взводом, ротой; был тяжело ранен. Поколение его сверстников почти все полегло на той войне. Лазареву повезло: все годы на передовой и все же остался жив.

Из его сверстников, вернувшихся с войны живыми, вышло несколько известных писателей. Перетерпев суесловие послевоенных черных лет, это поколение сказало свое слово правды. Говоря о писателях, обычно подразумевают прозаиков и поэтов – о критиках вспоминать не принято, хотя по прошествии лет судить об их работе нетрудно: перечитай, что хвалил и что ругал, – время ведь все расставляет по полкам. Лазареву написанного за пятьдесят лет стыдиться не приходится – случай, думаю, редкий.

Он закончил филфак МГУ в 1950-м (не в лучшее для литературной деятельности время), и сегодня можно говорить о трех ипостасях его работы – литературный критик, редактор и мемуарист.

Главная и, по существу, единственная тема его критических статей определилась еще со студенческих лет: литература о войне. Девиз этой работы, четко сформулированный в воспоминаниях Лазарева: «Во времена, когда был попран здравый смысл, мы жаждали гамбургского счета», выполнялся им неукоснительно. Работа Лазарева-критика неотделима от профессии редактора: ему важна победа, а не демонстрация собственного героизма, причем победа не любой ценой, поэтому его дипломатия свободна от лукавства и демагогии. С его именем не связаны сенсационные литературно-политические скандалы, но его последовательность и упорство в отстаивании гамбургского счета не раз «доставали» Старую площадь. Его легальное сопротивление тоталитарному режиму было нерефлексивным, продуманным и действенным.

Конечно, меру и сектор этого сопротивления каждый устанавливал для себя сам. Когда в разгар афганской войны Виктор Некрасов напечатал в Париже статью, где упрекал своих друзей писателей-фронтовиков (среди них и Лазарева), что, продолжая писать об Отечественной войне, они глухо молчат об афганской, Лазарев, как он вспоминает, испытал чувство горечи: «Я не пытался искать себе оправдание: мол, хорошо ему писать в Париже, у нас все равно никто бы этого не напечатал. У него было право упрекать нас, он бы на нашем месте, если бы не напечатали, все равно не промолчал бы, где-нибудь да выступил»…

Но и литература об Отечественной войне была полем острой борьбы с властью за правду. Лазарев не менял художественных и политических критериев, борясь за книги В. Некрасова, Бакланова, Слуцкого, Быкова, Окуджавы, анализируя опыт Симонова, Эренбурга, Гроссмана, поэтов военных лет – и в «оттепельные», и в застойные, и в перестроечные годы, как и сегодня он не меняет их, противостоя беспардонной вседозволенности и антиисторизму.

Опыт предыдущих поколений не передается на блюдечке, овладение им требует работы ума и сердца. Проблема исторической памяти народа – глобальная для России; в отсутствии этой памяти – корень главных наших бед. Лазарев-мемуарист это хорошо понимает, и горечь, с которой он пишет о том, как выросшие в условиях гласности судят о его поколении «с презрительным высокомерием, с легко давшимся, ничем не оплаченным превосходством», не останавливает, слава Богу, его пера. Воспоминания Лазарева о друзьях и событиях литературной жизни печатаются в разных изданиях; они интересны, поучительны и, что так редко сегодня, – достоверны. Лазарев пишет для интеллигентного читателя и потому в значительной мере – для будущего. Его воспоминания окажутся неоценимыми для всякого, кто захочет понять жизнь нашей литературы послесталинского времени – а это в определенной степени жизнь страны.

Как всякие мемуары, они немало скажут об их авторе – человеке умном и предельно честном, любящем литературу, а не себя в ней. А ведь сила военного опыта сама по себе еще не защищала от искушений – посмотрите, куда пришли иные из товарищей Лазарева, начинавшие под общим с ним знаменем…

Нельзя не вспомнить и книгу веселых и точных пародий Лазарева, Рассадина и Сарнова «Липовые аллеи», и редакторскую работу Л. И. в кино (он был редактором «Андрея Рублева», «Соляриса» и «Зеркала» – редактором, который многим помог Тарковскому)…

Есть в воспоминаниях Лазарева такой эпизод. Умер Твардовский, и Лазарева вызвали в секретариат Союза писателей срочно написать некролог от имени ЦК. Он написал его быстро, но одна загвоздка возникла – поэма «Теркин на том свете» запрещена, упоминать ее бессмысленно: все равно вычеркнут, нужно найти такой способ напомнить о ней, чтобы цековские идеологи проглядели, а внимательные читатели – нет. Лазарев бился долго и придумал: он написал, что Твардовский создал образ бессмертногоТеркина. Некролог напечатали, но этого слова в нем не оказалось – аппаратчики замысел раскусили. Сколько таких мучительных боев было проиграно, у многих опускались руки, воздадим должное тем, кто продолжал сопротивление…

В конце 1999 года вышла книга Л. Лазарева «Шестой этаж». В ней три раздела: собственно «Шестой этаж» – воспоминания о работе в «Литературной газете» в 1950-е годы; «Время и судьбы» (воспоминания о В. Некрасове, К. Симонове, А. Аграновском, Б. Слуцком, Б. Балтере, А. Адамовиче, А. Тарковском и М. Галлае – сам перечень героев этого раздела говорит об авторе мемуаров) и «Записки пожилого человека» (точнее, начало этих записок, над которыми автор продолжает работать). На фронтисписе книги крупно набраны слова: «Мемуаристы склонны героизировать себя и свое время. Постараюсь не впасть в этот грех». У всех знающих Лазаря Ильича эти его слова должны были вызвать одну и ту же мысль: стараться и не надо, ибо если кому сей грех и не свойственен органически, так это именно Л. И. Лазареву – точному, справедливому, обаятельному и одновременно сдержанному человеку.

В нынешнее, переходное неизвестно куда, время не книги определяют жизнь общества; невозможно, однако, представить себе разумное будущее страны без читателей, ибо именно книги помогают не распасться «связи времен». Подъем на «Шестой этаж» Лазарева – полезная и поучительная работа души. Во всяком случае, для всех, кто понимает: честно описанный опыт того, как в душных условиях тоталитаризма можно было оставаться порядочными людьми, даже служа на «идеологическом фронте», для России был и будет важен. Этот опыт именно потому поучителен, что, независимо от качества политического фона, жизнь неизменно ставит перед человеком нравственные проблемы и списывать со счетов опыт предшественников неразумно. Для будущих историков книга Лазарева незаменима – в ней всё правда, и это не столько даже свойство его памяти, сколько природа характера: скажем, уже написав о работе в «Литературке», Л. И. скрупулезно проверял себя, пролистывая и подшивки газеты, и архивные документы редакции. Не знаю сегодня другого писателя, чьим воспоминаниям так безоговорочно можно было бы доверять.

Писать о человеке, который продолжает активную жизнь в литературе, и писать так, чтобы написанное сразу же не требовало дополнений, – дело едва ли не безнадежное.

Лазарю Ильичу Лазареву – за восемьдесят. И он по-прежнему бессменный, замечательный главный редактор «Вопросов литературы» (несколько поколений авторов журнала не представляют себе «Воплей» без него) и постоянный автор «Знамени» (не случайно его «Знаменские» заметки к шестидесятилетию Победы были, можно сказать, единственными честными и единственными всерьез в многоголосом и, признаемся, в общем-то пустословном хоре того мая).

Самое последнее время принесло нам две книги Лазаря Ильича, которые можно назвать главными.

Одна – давно ожидавшаяся читателями книга работ о литературе об Отечественной войне. Она названа симоновской строчкой «Живым не верится, что живы», и на обложке ее выписаны столбцом имена героев: Эренбург, Твардовский, Симонов, Гудзенко, Некрасов, Слуцкий, Бакланов, Окуджава, Адамович, Гранин, Богомолов, Кондратьев, Быков, Гроссман. Здесь нет ни одного случайного, незаслуженного имени. Это честные страницы истории нашей литературы об Отечественной войне (вернее, той ее части, которая достойна темы). «Живым не верится, что живы» читается не как сборникотдельных статей, а именно как книга. Причем книга – современная (не в смысле безответственности и беспардонности словес, характерных для теперешних писаний по истории, а в смысле современного знания о войне, оснащенного не только личным опытом автора, прошедшего войну с первых дней, но и пониманием новых исторических документов о той войне, крайне медленно, но неминуемо выходящих на волю из архивных казематов).

Вторая книга – расширенное и дополненное издание воспоминаний «Записки пожилого человека». В ней две части. Первая названа строчкой из Галича: «Уходят, уходят, уходят друзья» (портреты друзей и товарищей, где к печатавшимся прежде добавлены Окуджава, Ортенберг, Василь Быков и очерк о встречах «По заданию редакции» – встречах с Ахматовой, Эренбургом, Гроссманом и Твардовским). Вторая часть, названная давними словами Пастернака «Это было при нас», – мозаика мемуарных сюжетов и эпизодов о событиях давнего и недавнего прошлого, сюжетов живых и емких…

Человек, верный долгу и памяти, Лазарь Ильич Лазарев продолжает свою работу. В самое последнее время им были написаны воспоминания о Фридрихе Горенштейне – большом писателе и очень нелегком человеке, в литературной судьбе которого Лазарев сыграл, без преувеличения, исключительную роль. Я прочел их, не отрываясь; это не просто рассказ о знакомстве и встречах с героем и о его честных и серьезных книгах. Это емкий и многокрасочный портрет, написанный внимательным и понимающим человеком. Признаемся, не часто попадаются увлекательные мемуары, вызывающие полное доверие к их достоверности. Спрашивается: а могут ли вообще мемуары быть абсолютно правдивыми и в то же время увлекательными? Может ли мемуарист, безусловно симпатизируя своему герою, в то же время не замалчивать его откровенно непривлекательные черты? Мемуары Лазарева отвечают на эти вопросы утвердительно. Более того, его страницы о Фридрихе Горенштейне хочется назвать образцовыми – они предельно честны, не приукрашивают героя и не упрощают его и притом вызывают несомненную к нему симпатию и внимание, интерес к его книгам. И, заметим попутно, мемуарист нисколечко не выпячивает себя, свое присутствие, свою роль; в его тексте не найти того красного словца, ради которого иным авторам никак не избежать соблазна приврать, сместить акценты…

Планы Лазаря Ильича, слава Богу, перманентно пополняются. Будем ждать осуществления его новых работ…

Л. И. Лазарев

Обложка книги статей Л. Лазарева (Москва, 2007)

Случай Бенедикта Сарнова

4 января 1927 года в Москве произошло много разных событий. Неожиданно отступила зима, и ударила полная оттепель с дождями.

Ю. Ларин веселил читателей «Правды» догадками о том, что было бы, победи оппозиция («Сталина, – писал он, – отправили бы послом в Персию»…). В Доме ученых кремлевский медик профессор Левин читал лекцию «О судебной ответственности врачей за профессиональные ошибки» (через 11 лет его расстреляли за «отравление» Горького). У Мейерхольда играли «Ревизора». Алиса Коонен потрясала зрителей в «Любви под вязами», а Михоэлс – в «Траудеке». В Колонном зале Дома Союзов демонстрировали чудо из Германии – «говорящий фильм». Три писательских союза объединились в федерацию, а пестователь советской литературы А. К. Воронский в клубе рабкоров прочел доклад «Как учиться писать художественные произведения».

О том, что в этот день в Москве родился Бенедикт Сарнов, газеты, понятно, не сообщили, хотя сегодняшние читатели его книг понимают: не случись этого, палитра нашей литературы лишилась бы яркой и сильной краски.

Как критик Сарнов раскрылся в годы «оттепели». Его работа в «Литературной газете» не была скрыта от читателей: острыми статьями она выходила на газетные полосы. Занявшие два номера «ЛГ» заметки Сарнова «Если забыть о часовой стрелке» (о стихах Евтушенко и Вознесенского) имели очевидный резонанс. Не отрицая дара молодых кумиров публики, Сарнов говорил: «Их словесная игра не обеспечена реальностью переживания и подобна деньгам без золотого запаса». В ответ А. Дымшиц, всю жизнь плясавший на чужой свадьбе, сигнализировал: «Порочный критик, игнорирующий марксистско-ленинские критерии, куда опаснее незрелых поэтов».

В 1966 году читатели узнали Сарнова-пародиста (сборник «Липовые аллеи», созданным им вместе с Л. Лазаревым и С. Рассадиным, оказался смешным, острым, интеллигентным), а в 1988-м Сарнову удалось выпустить двухтомную антологию советской литературной пародии, а его статья «Плоды изнурения», кажется, остановила бурный поток «сочинений» пародиста Александра Иванова, который издевался над неудачными строчками, и это позволяло ему «пародировать» любых стихоплетов. Много лет Б. Сарнов был гостем питерского литературного конкурса «Золотой Остап»; с девяностых годов он ведет отдел «И в шутку и всерьез» в «Вопросах литературы», сделав его интереснейшим чтением.

Год, когда советские танки раздавили Пражскую весну, размежевал творческую интеллигенцию: одни спились, другие скурвились, третьи пытались сочетать несочетаемое – мало кто сохранил лицо. В годы застоя имя Б. Сарнова почти исчезло со страниц журналов и газет, разве что прелестные радиопередачи для юношества «Путешествие в Страну литературных героев» напоминали о его существовании. Между тем Сарнов много работал. В 1969 году он написал книгу «Заложник вечности. Случай Мандельштама» – первую из цикла «случаев»: книг о гибели русских писателей в тоталитарную эпоху. Эти книги писались «в стол»; дожить до времени, когда их можно будет напечатать, автор не надеялся. Такая работа требовала не только таланта и совести, она требовала мужества и воли.

Бенедикт Сарнов победил: он не дал себя раздавить, и, когда после длительного заточения его книги вышли в свет, ему нечего было стыдиться – это были интересные, умные, честные книги. И все-таки есть привкус горечи у этой победы – страны, ценившей и ждавшей слова писателя, уже нет…

В 1959 году Виктор Шкловский, прочитав книгу Сарнова о писателе Л. Пантелееве, проницательно угадал главную цель автора – «показать писателя в развитии и через это показать жизнь». Все книги Б. Сарнова посвящены русским писателям XX века, и все книги Б. Сарнова говорят о жизни России. Сарнов позволяет себе смелость доводить мысль до конца, и представление о том, что жизнь существует не для интеллигента, рождающееся из его книг, требует от читателя адекватного мужества.

Размышляя над трагическими судьбами русских писателей XX века, Сарнов пришел к выводу: «Расстрелянный Гумилев. Повесившиеся Есенин и Цветаева. Замученные и убитые – Бабель, Мандельштам, Пильняк. Замордованный Платонов. Затравленные Ахматова, Зощенко, Пастернак. Испуганно замолчавший Олеша. Превратившийся в жалкого графомана так ярко и талантливо начинавший Николай Тихонов… Каждый случай неповторимо индивидуален. Но в основе каждого – своя драма. Иными словами, каждая из этих судеб представляет свой вариант, свой случай преждевременной и противоестественной гибели художника».

Это стало темой нескольких книг Сарнова. Цикл был начат в 1969 году написанным «в стол» и напечатанным через 20 лет «Случаем Мандельштама», продолжен «случаями» Зощенко, Эренбурга, Маяковского. (Из всех четырех «Случай Зощенко» мне кажется наибольшей удачей Бенедикта Михайловича.)

«Случай Маяковского» – в этом ряду последний по времени написания. При том что Маяковский для Сарнова с давних пор был и остается лучшим, любимейшим поэтом, и потому его «случай» (одетый в выразительную черную обложку и завлекательно озаглавленный «Маяковский. Самоубийство») сочинен отнюдь не прокурором. Скорее наоборот. Сарнов здесь – изощренный и скрупулезный адвокат, не упускающий ни единой хорошей строчки своего подзащитного, чтобы его поддержать. Что ж, слишком много псов сорвалось сегодня с цепей, норовя не только облаять, но и кусануть покончившего с собой большого трагического поэта, без которого наш XX век себе не представишь. Защита в этом случае вынужденно необходима…

Десять лет назад Сарнов избрал другую форму защиты, замечательно составив книгу Маяковского «Люблю» – антологию текстов поэта и высказываний о нем. В ней было не только «люблю» Маяковского, но и «люблю» Сарнова, и она лучше и легче всего просвещала по части Маяковского желающих просвещаться.

Плодовитость Бенедикта Сарнова в последнее десятилетие – несомненный феномен.

Воистину, как некогда написал поэт Николай Ушаков: «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь…» Количество книг на полке Бенедикта Сарнова стремительно растет, и процесс этот – незатухающий. Конечно, и в советскую пору, практически лишенный возможности общаться с читателем, Сарнов продолжал много работать. Но то была работа «в стол». Трудно сказать, однако, сколького он не написал, не сделал – вообще, сколького лишилась наша литература в последние советские десятилетия из-за противоестественности системы, некомпетентности, бездарности держиморд, опекающих культуру.

Даже перечислить все книги Бенедикта Сарнова последних лет – нелегко.

Вспомним «Наш советский новояз» (2002), «маленькую энциклопедию реального социализма», как определил ее автор. Будучи энциклопедией, она выстраивает материал в алфавитном порядке и состоит из едких, веселых и содержательных заметок, подчас мемуарного свойства, о главных политических и литературных штампах советской эпохи. Людям, хорошо знающим ту эпоху, читать ее – несомненное удовольствие; для читателей, сложившихся в новых условиях России, сочинение Сарнова – информативный исторический учебник, он одновременно увлекает и просвещает.

По поводу своей книги непридуманных историй «Перестаньте удивляться» автор в свое время написал: «Эту книгу можно было бы продолжать еще долго. Но я решил поставить точку. Похоже, что это будет точка с запятой». И действительно, прошло восемь лет, и в 2006-м вышло второе, исправленное и дополненное, издание этого свода емких и, как всегда у Сарнова, смешных и одновременно грустных историй (иногда баек), свидетелем, а то и участником которых он был либо узнал их от своих друзей и знакомых. В известном смысле это тоже справочник по советской эпохе.

Нетривиальные и нередко полемические литературные статьи Сарнова продолжают выходить из-под его пера, их написано много. В нынешние времена у автора появилась возможность собирать свои статьи в книги, и книги эти, как принято говорить в таких случаях, на прилавках не залеживаются (и это в наше-то время, когда книжное «предложение» устойчиво опережает «спрос»!). Как тут не признать литературную успешность Сарнова-критика; в самом деле, вот его книги статей: «Если бы Пушкин» (1998), «Пушкин и мы» (2006), «И где опустишь ты копыта?» (статьи, очерки, фельетоны 1980—1990-х.; 2007) и, конечно, огромный том «Бесконечный лабиринт» (2005) – любимая моя книга Сарнова из этого ряда. В ней – 23 писательских портрета: от Александра Блока до Сергея Довлатова.

В начале прошлого века жанр литературных портретов был очень популярен. Знаменитая, главная книга Юлия Айхенвальда, которую много переиздавали, много читали и о которой много спорили, – «Силуэты русских писателей» (в ней более шестидесяти портретов) – писалась едва ли не всю жизнь автора и дала панораму русской литературы от Батюшкова и Крылова до Ахматовой и Шагинян.

«Бесконечный лабиринт» Сарнова – совсем иная книга, увлекательная и живая. Она не претендует на то, чтобы дать полную картину всего лучшего в нашей литературе XX века. Более того, трудно представить, чтобы Сарнов поставил перед собой задачу создать полную писательскую панораму. Он пишет только о тех и о том, кто и что его интересует (правда, интересует его многое). Я как-то назвал Бенедикту Михайловичу нескольких писателей, которых мне очень не хватает в его превосходном «Лабиринте». Но не убежден, что «Лабиринт» будет пополняться, поскольку новые планы перманентно рождаются в голове Сарнова и неуклонно реализуются им.

Особенно впечатляют два последних по времени его капитальных проекта.

В 1967 году Александр Твардовский написал в связи с мемуарами «Люди, годы, жизнь»: «Писательскую судьбу Ильи Эренбурга можно смело назвать счастливой. Это очень редко бывает, когда художник уже на склоне лет создает свою самую значительную книгу, как бы итог всей своей творческой жизни».

Эренбургу было 68, когда он начал писать знаменитые мемуары, и 75, когда свой первоначальный план он осуществил.

Бенедикт Сарнов рекорд Эренбурга побил. Он приступил к работе над мемуарами «Скуки не было» в 70 и тоже осуществил свой проект; так на наши книжные полки встал двухтомный труд в тысячу четыреста страниц текста.

Не знаю, самая ли значительная книга автора «Скуки не было». И в мемуарах, как и в критике, Бенедикт Сарнов пишет главным образом о литературе и писателях. Слова «пиетет» в его словаре нет. Это, конечно, не значит, что среди героев его книг нет людей, которых он всерьез уважает. Просто симпатии не мешают Сарнову думать и писать свободно, остро, иногда даже лихо. И всегда его цель – понять главное.

Всех героев мемуаров Сарнова перечислить непросто; назову тех, кто особенно запомнился: Шкловский, Маршак, Солженицын, Белинков, Слуцкий, Солоухин, астрофизик Иосиф Шкловский, А. Воронель, Борис Хазанов, Корней и Лидия Чуковские, Липкин, Коржавин (Мандель), Фазиль Искандер, Войнович, Сахаров… Из этого длинного перечня выделил бы портреты Маршака, Шкловского, Коржавина и – особо – Солженицына (глава «Огонь с неба» – написана без обиняков, строго доказательно, убедительно и, похоже, исчерпывающе).

Конечно, «Скуки не было» – мемуары, потому автор – постоянно действующее в ней лицо. Рассказывает он о себе не только интересно и обстоятельно, он к себе строг не меньше, чем к другим персонажам книги; строг и ироничен. Всякий раз, вспоминая прошлое, Сарнов пытается восстановить собственное поведение и собственные мысли прежних лет. Надо думать, это не беллетристика и не подмена пережитого прошлого современными представлениями о нем.

Общеизвестна исключительная эрудированность Сарнова – короля цитаты; его память ничего, кроме зависти, не вызывает. Понятно, что он многое помнит и про себя и при этом себя не щадит, как и других своих героев.

Здесь уместно сказать и о большой, содержательной главе «Я был евреем». Ее название взято из эпиграфа – строк едва ли не забытого теперь поэта Константина Левина, с которым автор учился в Литинституте:

 
Мы потихонечку стареем,
Мы приближаемся к золе.
Что вам сказать: Я был евреем
В такое время на земле.
 

Счастливчик по жизни, Сарнов, как он сам признается, поздно, уже взрослым, столкнулся с антисемитизмом (образы иных носителей этой инфекции появляются в мемуарах) и потому не имел националистических комплексов. Не иудей, опять же по собственному замечанию, не христианин, не коммунист, а просто Бенедикт Михайлович Сарнов, автор книги «Скуки не было», не ограничивает себя в подробностях повествования (потому текст бывает многословен), но эта манера служит тому, чтобы представить прошлое объемнее, многоцветнее. Пусть себе повествование сплошь и рядом уходит в сторону, но вспомнившиеся вдруг встречи, разговоры, высказывания, иногда байки (даже если мы их уже встречали у Сарнова) не только оживляют текст, они служат все той же его объемности.

Бенедикту Сарнову перевалило за восемьдесят, когда он приступил к осуществлению нового своего капитального труда – к трехтомному сочинению «Сталин и писатели». Первый том (шесть глав: о Сталине и – о Горьком, Маяковском, Пастернаке, Мандельштаме, Эренбурге, Демьяне Бедном) – уже вышел из печати. Пока мы читаем первый том и размышляем о нем, Сарнов закончил работу над вторым… Нетрудно посулить этому его труду большой успех; очевидно, что с его выходом в свет читательская аудитория Сарнова, и без того не маленькая, заметно расширится.

Рекордсмены – всегда редкость, поэтому пожелаем Бенедикту Михайловичу сил для осуществления всего задуманного.