Текст книги "Военная контрразведка и армия. Записки ветерана органов военной контрразведки"

Автор книги: Борис Гераскин

Вечером в гостинице «Армения» за рюмкой ароматного армянского коньяка Бадамянц и Тер-Газарянц тепло меня проводили, подарив на память замечательную чеканку с выбитым на металле изображением величественной женщины, олицетворяющей собой Армению…

О руководителях Комитета госбезопасности Азербайджана Семене Кузьмиче Цвигуне и сменившем его на этой должности Гейдаре Алиевиче Алиеве расскажу на следующих страницах воспоминаний.

В 1970 и 1971 годах республики Закавказья пышно и шумно отметили 50-летие установления советской власти. По утвердившейся партийной традиции, в столицах республик состоялись торжественные заседания и приемы, в Тбилиси прошел военный парад. В праздновании участвовали многочисленные гости: все первые лица союзных республик, представители Москвы, комсомола, профсоюзов и армии. Конечно, самым важным гостем на торжествах в Баку, Ереване и Тбилиси стал Леонид Ильич Брежнев.

50-летие советской власти в Армении отмечалось осенью 1970 года. Зная об отсутствии у Брежнева намерения посетить войска 7-й армии, я в Ереван не собирался. Планы пришлось изменить после звонка из Москвы зампреда КГБ, давшего указание выехать в Ереван и принять участие в обеспечении безопасности генсека в части, касающейся войск.

В Ереван я прибыл поздно вечером, уже в разгар торжеств. Заслушал доклад начальника особого отдела армии и встретился с руководством КГБ Армении. У меня сложилось мнение, что план обеспечения безопасности Брежнева и самих торжеств реализуется без срывов.

Воспользовавшись приглашением коллег из КГБ, посетил юбилейное собрание, проходившее в театре оперы и балета. Во время праздничных поздравлений в театре один из выступавших, местный армянин, служивший в Отечественную войну в политотделе 18-й армии, подарил генсеку листовку, написанную Брежневым еще в ту боевую пору. Леонид Ильич, растроганный до глубины души, долго обнимал и целовал бывшего товарища-фронтовика и в конце концов разрыдался. Сентиментальная сцена глубоко растрогала всех, сидящих в зале, среагировавших на нее продолжительными аплодисментами.

На следующий день утром меня разбудил в гостинице телефонный звонок. Начальник особого отдела армии сообщил, что с самолетом генсека произошла неприятность, и просил срочно прибыть в аэропорт.

Что же выяснилось на месте? Личный самолет Брежнева военные взяли под охрану. Выставили пост. В 50–60 метрах от самолета, за ограждением аэродрома, организовали в штабном автобусе караульное помещение. Начальник караула, младший офицер, перезаряжая в автобусе пистолет, произвел случайный выстрел. Пуля пробила стекло окна и ушла в сторону самолета. Стоявший на посту солдат заявил, что он слышал слабый щелчок и считает его ударом пули об обшивку самолета.

Закрутилось разбирательство. Надо отдать должное командиру экипажа самолета и сотрудникам охраны Брежнева. Они оказались разумными и спокойными людьми, не склонными делать из мухи слона. Договорились до завершения расследования шума не поднимать и о случившемся никому не докладывать.

Приглашенные специалисты по баллистике сделали заключение, что пуля, пробив двойное стекло окна автобуса, потеряла убойную силу и до самолета не долетела. Однако поиски пули на земле положительных результатов не дали.

В это время командир самолета вместе с экипажем буквально сантиметр за сантиметром обследовал обшивку огромного Ил-62. Возможную пробоину не нашли. И все же решили подстраховаться. Поднять самолет в воздух и проверить герметизацию. Ил-62 взлетел, пошел на Ставрополь, затем развернулся на Баку и возвратился в Ереван, вылив по трассе полета запасы горючего. Наши опасения отпали. Герметизация самолета нарушена не была.

Офицера, руководившего караулом у самолета, убрали и дисциплинарно наказали. Охрана Брежнева посчитала выстрел глупой случайностью. Уверен, что о случившемся ни генсеку, никому другому не докладывалось.

* * *

Главное политическое управление Советской армии и Военно-морского флота практиковало периодическое направление на «стажировку» в армию и на флот известных писателей и поэтов, желая приобщить их к армейской тематике.

В 1965 году такую творческую командировку в Закавказский военный округ Главпур организовал Евгению Евтушенко. Естественно, поэт военной формы не носил, в строю не находился, жил в тбилисской гостинице и ездил по воинским частям, знакомясь с жизнью и бытом военнослужащих, выбирая тематику для будущих произведений.

Зарубежные корреспонденты, «пронюхав» о поездке Евтушенко на Кавказ, подняли в прессе антисоветскую шумиху, утверждая о ссылке непокорного поэта, подобно Лермонтову, в кавказскую армию.

Москва порекомендовала мне предупредить политорганы и редактора окружной газеты о нецелесообразности предоставления поэту широкой аудитории и полос газет. Мое руководство не исключало и возможности местных провокаций в отношении Евтушенко в связи с его резкостями в адрес Сталина, допущенными в стихах.

Содержание разговора с Москвой я передал члену военного совета округа генералу Степченко и посетил с этой же целью редактора военной окружной газеты «Ленинское знамя». В кабинете редактора столкнулся, как говорят, лицом к лицу с Евгением Евтушенко. Я увидел перед собой высокого, худого и несколько сутулого человека, знакомого по фотографиям в газетах.

В один из дней в тбилисском Доме офицеров состоялся творческий вечер Евтушенко. Присутствовал на нем и я. Поэт рассказал о себе и своих замыслах, о впечатлениях от пребывания в войсках, прочел стихи и ответил на вопросы. Никаких идеологических «завихрений» со стороны Евтушенко я не уловил. Вечер прошел интересно, во многом приобщил слушателей к тайнам поэзии. Разумеется, Евгений Евтушенко воспринимался человеком и поэтом, имеющим свою индивидуальность.

Пребывание Евтушенко в Закавказском военном округе завершилось вполне благополучно. Местная интеллигенция, считая Евтушенко видным русским поэтом, встречала его с традиционным грузинским гостеприимством.

Перед отъездом Евтушенко написал поэму «Пушкинский перевал». Ее опубликовала 30 декабря 1965 года газета «Ленинское знамя». Редактору, наверное, льстил сам факт первой публикации нового творения известного поэта. Но такой поступок, как говорят в народе, вылез ему боком. Редактор получил партийный выговор от Главпура.

В поэме «Пушкинский перевал» автор раскрывает свое отношении к армии, воспевает красоты Кавказа, говорит о судьбах великих русских поэтов, болевших «болезнями всех маленьких людей». Приведу отрывок из поэмы:

 
…Пусть нет на мне армейского ремня,
настолько все хлопочут, как родня,
настолько смотрят добрыми глазами,
что мой приезд совсем не для меня —
для армии скорее наказанье.
Я полюбил поющих труб металл,
и чистоту оружия и коек,
и даже дисциплину, против коей
предубежденьем некогда блистал.
Я полюбил солдат… Не без стыда
я думал, что писал о них нечасто.
И полюбил высокое начальство,
чего не мог представить никогда.
Поэзия и армия родны
по ощущенью долга и устава:
ведь на границах совести страны
поэзия – всегда погранзастава.
 

Если верить стихам, то приобщение поэта Евтушенко к армейской жизни состоялось.

* * *

Самовольное оставление солдатами частей, особенно с оружием, периодически лихорадило войска Закавказского военного округа. Пожалуй, самый трагический случай имел место весной 1972 года. Ныне уже стерлись в памяти детали потрясшего округ события, но самые острые моменты остались.

Ракетный дивизион из Кировокана занимался боевой подготовкой в Октемберянском учебном центре, расположенном западнее Еревана и непосредственно примыкающем к государственной границе с Турцией. Солдат дивизиона Хлебенский, призванный в армию на Урале, 23 марта, будучи в карауле, расстрелял из автомата четырех караульных и ранил еще несколько человек, открыв беспорядочную стрельбу в палатке, где военнослужащие смотрели кинофильм. Пользуясь замешательством, бежал в сторону государственной границы.

Для задержания беглеца командование задействовало все имеющиеся силы. Наиболее опасным участком являлась граница. Поднятые по тревоге пограничники перешли на усиленный режим ее охраны. Уже в потемках вблизи одной из застав сработала сигнализация. Выяснилось, что беглец, преодолев контрольно-следовую полосу, разрезал штык-ножом проволоку заградсистемы и сразу оказался на краю глубокого каньона, круто спускавшегося к пограничной реке Араксе. Здесь его след пограничники потеряли.

Утром следующего дня скрупулезно обследовали берег не широкого, но бурного в весенние дни Арак-са. Следов переправы на турецкий берег не нашли. Контроль за турецкими радиопереговорами подтверждал отсутствие беглеца на сопредельной стороне. Турок обеспокоило, как следовало из радиоперехвата, увеличение и активность наших войск на границе, участившиеся полеты вертолетов. Чем все это вызвано, они не догадывались.

Учитывая крутой, почти вертикальный склон каньона, наличие на нем пещер, расщелин и других удобных для укрытия мест, специально вызванное подразделение военных скалолазов начало поступательно обследовать весь высокий склон. В одной из расщелин прятался Хлебенский. Увидев, что его обнаружили, он высунулся из укрытия и открыл автоматный огонь.

В это время на верхнем краю каньона стояла группа генералов и офицеров. Начальник погранвойск дал команду офицеру-пограничнику стрелять по ногам беглеца. Но пуля угодила в спину. Прятавшийся солдат неестественно вытянулся. Автомат из его рук выпал и полетел на дно каньона. За автоматом рухнул в пропасть и сам беглец.

Что же прояснили результаты расследования? Хле-бенский командирами характеризовался дисциплинированным солдатом, исправно несшим воинскую службу. К побегу из части, а тем более уходу за границу, не готовился. Он не знал маршрута движения к границе, испытывая стрессовое состояние, двигался напролом. Медицинское вскрытие не обнаружило в его желудке даже крошки пищи. Значит, запасов еды он не имел.

Главной причиной чрезвычайного происшествия явилось нарушение психики солдата. По рассказам его отца, прибывшего в Октемберян, учась в десятом классе, беглец встретился со своим старшим товарищем, служившим в воздушно-десантных войсках. Десантник, показывая приемы рукопашного боя, неудачно бросил на пол будущего перебежчика. От удара головой о кованый сундук тот потерял сознание. С этого времени близкие начали замечать в его поведении странности, выражавшиеся в стремлении уединиться и побегах из дома.

Отец Хлебенского, являясь Героем Социалистического Труда, руководителем крупного совхоза на Урале и имея единственного сына, постеснялся сообщить в военкомат об отклонениях в его психике, считая, что окружающие истолкуют такой шаг как стремление оградить сына от призыва в армию. Эта ошибка привела к трагическим последствиям.

* * *

За многие годы службы в военной контрразведке мне никогда не довелось сталкиваться с многодетными сотрудниками. Обычно родители имели двух детей, реже трех и очень редко больше. Такой подход к формированию семьи общепринят. Однако, работая в Закавказье, я столкнулся с уникальным, поразившим меня в этом плане случаем.

Однажды заместитель председателя КГБ генерал Г. Цинев в телефонном разговоре поинтересовался у меня возможностью перевода в Закавказье подполковника, по национальности грузина, проходившего службу начальником Особого отдела ракетной бригады на Украине в Днепропетровской области. Желательность такого перемещения объяснил испытываемыми подполковником материальными трудностями, связанными с содержанием большой семьи. Наличие у него родни в Грузии и помощь с ее стороны должны облегчить, как считал Цинев, затруднения подполковника.

Было принято решение перевести подполковника в Грузию, назначив начальником Особого отдела ракетной бригады, дислоцированной в поселке Шау-мяни, а его предшественника направить в Днепропетровскую область.

Спустя некоторое время подполковник прибыл в Тбилиси и представился мне. Выглядел он моложаво, полным энергии и крепко сбитым человеком, с румянцем на щеках. По материалам личного дела, характеризовался трудолюбивым, настойчивым, знающим чекистское дело руководителем.

Прошло несколько месяцев. Я посчитал необходимым выехать в Шаумяни и на месте посмотреть, как подполковник врастает в новую для него обстановку, круг служебных обязанностей, и заодно познакомиться с его семьей.

С работой все обстояло нормально.

Квартира, занимаемая семьей подполковника, которую я посетил, выглядела бедно, в ней имелись только самая необходимая мебель и утварь. В прихожей бросались в глаза большая вешалка, занятая главным образом детской одеждой, и многочисленная обувь, стоявшая на полу.

В семье подполковника было одиннадцать детей. Из них десять девочек и только один мальчик. Как выяснилось, глава семьи очень хотел иметь сына, ибо по кавказским обычаям семья без сына вроде бы и не семья. В ней обязательно должен быть мужчина-наследник. Но жена раз за разом продолжала рожать девочек. Когда все надежды рухнули, огорченный подполковник взял из детского дома мальчика и усыновил его. Так появился в семье одиннадцатый ребенок.

В противоположность подполковнику, его жена выглядела старше своего возраста, осунувшейся и измотанной женщиной. Видно, десять родов и постоянная ноша тяжелых забот отняла у нее много физических и моральных сил.

Покидая Шаумяни, я испытывал внутренний дискомфорт. Очевидно, человеку не нужно придерживаться обычаев, когда они идут вразрез с разумом и самой жизнью.

Помогли ли семье подполковника родственники-грузины, не знаю. Но очень надеюсь, что помогли.

* * *

В жизни каждого военнослужащего присвоение воинского звания – приятное событие, семейный праздник. Оно означает взятие очередного рубежа в службе, положительную оценку ратного труда и одновременно аванс на будущее. В табели званий особое место занимает генеральский чин, знаменующий собой переход военнослужащего в категорию высшего командного состава.

Генеральское звание мне присвоил Совет министров СССР Постановлением № 985 от 27 октября 1967 года. В связи с этим на следующий день я получил от председателя Комитета государственной безопасности при СМ СССР Ю. В. Андропова телеграмму: «Комитет государственной безопасности поздравляет Вас с 50-летием Великой Октябрьской социалистической революции и присвоением Вам звания «генерал-майор». Желает Вам дальнейших успехов в работе, доброго здоровья и счастья».

Путь от лейтенантских до генеральских погон составил в моей жизни 24 года, полных напряжения, самоотдачи и чекистских хлопот.

Среди моих предков не было лиц, принадлежавших к знати и военному сословию. Прадед, дед и отец, накрепко связанные с крестьянством и рабочей средой, были далеки от армии и ее нужд. Жили полуграмотными людьми. Я первым из рода Гераскиных не только получил среднее и высшее образование, но и стал генералом. Все это оказалось возможным благодаря советской власти, как бы ее ни хулили недоброжелатели. И подобная судьба у многих людей моего поколения. Несведущие люди считают, что генералы чуть ли не с рождения в лампасах и погонах ходят, как сыр в масле катаются. В действительности дорога к званию генерала долгая, ухабистая и трудная. Большинство военных начинали ее солдатами или курсантами, упорным трудом познавая нелегкую военную профессию. Их служба проходила в казармах, гарнизонах, самых различных регионах страны. И каждый раз на новом месте приходилось все начинать сызнова. Служебный рост, получение через десятки лет звания генерала для подавляющего большинства военнослужащих достигались, как говорят, собственным горбом.

В годы лихолетья, когда над страной нависает смертельная опасность, первыми принимают на себя удар врага военные. Таков святой долг защитников Родины, и среди тех, кто не возвращается с полей сражений, всегда есть генералы. По данным Главного управления кадров бывшего Министерства обороны СССР, только в Великую Отечественную войну погиб или пропал без вести 421 генерал и адмирал. 52 из них присвоено звание Героя Советского Союза (в том числе четверым дважды) за совершенные героические подвиги в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Многие генералы моего и старших поколений из жизни уже ушли. Долгожителями они не стали. Главная причина – физические и моральные раны минувших сражений и войн, труд на износ.

Когда я был подростком, у меня вызывало удивление изображение в литературе некоторых русских генералов глупыми и ограниченными людьми. Мое представление о генералах вступало в противоречие с подобной оценкой, казавшейся абсурдной. Генерал для меня – личность, всегда стремящаяся к победе, сочетающая в себе ум, честь, храбрость, верность долгу и способность умело управлять войсками. Шло время, я становился старше и набирался житейского опыта, сам оказался в военной среде, где вплотную встретился с генералитетом. В результате мой юношеский оптимизм несколько порассеялся. К великому сожалению, я встретил в числе генералов отдельных людей, весьма посредственных, зазнавшихся и кичливых, выскочек и очковтирателей. Ну а если возвратиться к периоду Великой Отечественной войны, то и предателей.

К сожалению, работа и жизнь сталкивали меня с фактами служебных злоупотреблений и превышения власти, аморальных поступков, сокрытия чрезвычайных происшествий, приукрашивания положения дел в войсках, и все это с участием лиц генеральского звания.

Спустя некоторое время после повторного приезда в ГСВГ я посетил Форет-Цинну, где жил и трудился с 1959 по 1964 год. Встретил меня и сопровождал по военному городку полковник, начальник гарнизона. Он рассказал поразительный случай. В связи с введением в 1972 году в Советской армии института прапорщиков в Форет-Цинне открыли школу подготовки этой категории военнослужащих для Группы войск. Командование очень хотело показать школу лично министру обороны и поэтому начало подготовку к его приезду. Один из заместителей главкома, генерал, посетивший Форст-Цинну, приказал вырубить многолетние липы и на их месте устроить плац для построения почетного караула по поводу прибытия министра. Деревья вырубили, плац из бетонных плит выложили, а министр так и не приехал. Трудно сыскать подобный пример самодурства и угодничества.

Плохо, если в генеральский корпус попадают лица, предрасположенные к человеческим слабостям и порокам. Обретая большую власть над людьми, они только углубляют свои недостатки и изъяны. Невежество, спесь, самодурство и надменность – это, как говорят, «издержки производства». В целом они не были типичны для генеральского корпуса советских вооруженных сил, а тем более не характеризовали его.

В чекистских органах издавна повелось, стало традицией проявление разумной сдержанности в присвоении высоких воинских званий. Штатами предусматривались генеральские должности только там, где они действительно необходимы. Подобный подход к присвоению званий как бы подчеркивал, что положение и авторитет чекиста определяются не звездами на погонах, а тем доверием, которое ему оказывается при направлении работать в органах безопасности.

В брежневские времена, когда в верхах партии и государства утвердился протекционизм, имели место случаи присвоения генеральских званий фаворитам, родственникам и различного рода «дружкам». Эта болезнь перекинулась в определенной мере и на органы безопасности. В штатах силовых ведомств заметно выросло количество генеральских должностей.

В военной контрразведке, например, почти все должности начальников отделов главка преобразовали в генеральские, чего не было даже в Великую Отечественную войну. Предельно высокие звания стали присваиваться и самому руководству КГБ. У Андропова, имевшего звание генерала армии, что вполне объяснимо, среди заместителей четыре человека также были в звании генералов армии. Подобного в истории советских и зарубежных спецслужб, наверное, не сыскать. Все это вело к девальвации генеральских званий, их обесцениванию.

Тем не менее пока есть армия и специальные службы, останутся в них и генералы. Костяк генеральского корпуса всегда состоял и будет состоять из людей долга и подвига, беззаветно служащих Отечеству.

* * *

В год моего приезда в Закавказье командующему войсками округа генералу Андрею Трофимовичу Стученко исполнилось 60 лет. Заслуживала внимания его боевая биография: выходец из 1-й конной армии, с первых до последних дней Великой Отечественной войны на фронте, командовал полком, дивизией и корпусом, участвовал в историческом Параде Победы на Красной площади в Москве, до Закавказского округа являлся командующим войсками Северного и Приволжского военных округов. В 1964 году «Воениздат» выпустил книгу воспоминаний Андрея Трофимовича под названием «Завидная наша судьба». В ней не только автобиографическая информация, но и рассказ о судьбах ветеранов армии, взгляды автора на истоки силы советского солдата. Организаторский и политический опыт, умение управлять войсками властно проявлялись в действиях генерала Стученко как командующего. В условиях сложного переплетения межнациональных отношений в Закавказье он действовал разумно, сочетал твердость и гибкость, всегда находил взаимопонимание с местными властями и первыми секретарями ЦК компартий Азербайджана, Армении и Грузии, традиционно входившими в состав военного совета округа. Все вместе взятое благоприятствовало решению задач, стоявших перед войсками, укреплению добрых отношений и связей армии с народами Закавказья.

Характер Андрея Трофимовича отличался сложностью. Личная гордость, помноженная на большую власть, постепенно отдалила его от людей. Даже членов военного совета округа и своих заместителей, не говоря уже о других, он удерживал на дистанции. Не признавал и некоторых старших начальников из Министерства обороны. Мне он жаловался на некомпетентность тогдашнего главкома Сухопутных войск и отдал распоряжение штабу документы за его подписью ему не докладывать.

Доверие ко мне со стороны Стученко пришло не сразу. Оно напоминало медленную оттепель. На первых порах Андрей Трофимович держал себя строго официально и даже холодно. Диссонанс в наших отношениях вызывал внутреннюю неудовлетворенность, беспокойство, особенно когда я вспоминал дружную совместную работу с командованием армии в ГСВГ.

Причины разлада виделись в различии наших возрастов и званий, в своеобразии характера Андрея Трофимовича, возможно, в том, что кто-то из моих предшественников ему «насолил». Мне ничего не оставалось, кроме как делом и искренностью заставить командующего поверить в меня, убедить его, что я заинтересован в слаженной работе.

Наконец-то тропка доверия к душе Андрея Трофимовича оказалась проложенной. Перелом наступил в тот день, когда он пригласил меня к себе для совета по поводу неприятностей у его сына. Впервые беседа носила откровенную окраску, он ждал от меня совета не только как руководителя военной контрразведки округа, но и как человека, которому доверяет.

Наши рабочие отношения обрели нормальный характер. Зная, что Андрей Трофимович в общении с людьми крайне сдержан, я к большему и не стремился. Командующий стал шире опираться на возможности военной контрразведки. Участились его обращения с просьбами по различным служебным вопросам. Вылетая в воинские части округа для разбирательства крупных чрезвычайных происшествий, он не забывал приглашать и меня.

Справедливость требует отметить, что генерал Стученко даже в самый холодный период наших отношений был лоялен ко мне. Больше того, в его лице я всегда имел поддержку у руководства военной контрразведки. Он дважды ставил перед КГБ вопрос о присвоение мне звания генерал-майора.

В 1968 году Стученко получил назначение начальником Военной академии имени М.В. Фрунзе. Припоминаю нашу последнюю беседу без свидетелей в его кабинете. Я поинтересовался отношением Андрея Трофимовича к новому назначению.

Несколько помедлив, он откровенно ответил:

– Сейчас сложилась обстановка, когда мною командуют не только мои ученики, но и лица, которых бы я не потерпел среди учеников. Думаю, что в такой ситуации принять военную академию и подчиняться прямо министру меня вполне устраивает.

И все же в по-своему правильных размышлениях Андрея Трофимовича улавливались честолюбивые нотки, еле заметная тень обиды. Больше мы с ним не встречалась. В 1972 году генерал армии А.Т. Стученко ушел из жизни.

На Закавказском военном округе его сменил генерал-полковник Семен Константинович Куркоткин. Он вошел в командование войсками округа спокойно. Здраво оценил обстановку. Все хорошее и полезное, созданное трудом предшественников, сохранил и приумножил. Коррективы в жизнь войск вносил без шума и упреков в адрес бывшего командующего. Предпринял новые шаги к повышению авторитета армии в Закавказье, к пониманию и удовлетворению ее нужд со стороны партийно-государственных органов, местного населения.

Генерал Куркоткин обладал талантом руководителя. Привлекал к себе людей боевым опытом, здравым смыслом, человечностью и оптимизмом. В отношениях с подчиненными проявлял такт. Никогда, даже если офицер серьезно проштрафился, не допускал грубости и оскорблений. Ценил юмор. Умел объединять людей. За годы командования округом создал в штабе дружный, заботящийся о деле и войсках коллектив.

Мне работалось с Семеном Константиновичем хорошо. Рядом с ним я никогда не чувствовал себя стесненным, скованным. Он понимал место и значение органов военной контрразведки, видел в их лице помощника, чутко откликался на наши просьбы.

Как-то весной для обмена опытом в Тбилиси прибыла группа сотрудников военной контрразведки Войска Польского во главе с ее руководителем генералом Теодором Куфелем. Как водится, протокол пребывания делегации в особом отделе КГБ ЗакВО был рассмотрен и утвержден заблаговременно. Однако вечером, накануне прилета польских товарищей, мне позвонили из Москвы и порекомендовали начать прием гостей с беседы с командующим округа. Я бросился разыскивать Семена Константиновича. Оказалось, он встречается с избирателями в далеком сельском районе. С трудом дозвонился. Рассказал Семену Константиновичу о ситуации, в которую попал, попросил помощи. В телефонной трубке услышал спокойный, как всегда, голос:

– Ты не нервничай. Я тебя не подведу. Все сделаем солидно. Только прошу прием перенести с 9 часов на 10.

И действительно, не подвел. Интересный рассказ Семена Константиновича об истории Закавказского округа, ратном труде воинов дополнил убранство стола – с фруктами и знаменитыми тбилисскими водами Аогидзе. Встреча с командующим дала хороший импульс всему пребыванию польских товарищей в Тбилиси.

Куркоткин проработал в Закавказье три года. В 1971 году получил достойное назначение главнокомандующим Группой советских войск в Германии. В 1972 году мы с ним повторно встретились в ГСВГ, о чем я уже писал.

В годы командования ЗакВО Стученко и Куркоткиным членом военного совета, начальником политуправления округа являлся генерал-полковник Федор Петрович Степченко. О нем я уже упоминал, когда писал о маршале Г. К. Жукове. Теперь расскажу более подробно.

Степченко – видный политический работник, активный участник Великой Отечественной войны, известный в Советской армии генерал. В сложных боевых условиях находился на должностях начальника политотдела бригады, дивизии и армии. После войны работал членом военного совета с Маршалами Советского Союза Г.К. Жуковым и И.С. Коневым в Одесском и Прикарпатском военных округах. Одно время был заместителем начальника Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота.

Жизнь не была милостивой к Федору Петровичу. Не раз проверяла его стойкость, пытаясь загнать в угол. В 1938 году, в бытность комиссаром Кремлевского полка, он чудом избежал репрессий. Четыре тяжелых года провел на фронте. Завершилась война, казалось, беды остались позади. Однако после октябрьского 1957 года пленума ЦК КПСС Степченко сняли с должности заместителя начальника Главпура, заподозрив в близости к маршалу Жукову.

Жизненные потрясения Степченко выдержал, но на его характере, образе жизни и здоровье остались шрамы. Он всегда казался мне старше своих лет. Употреблял спиртное в одиночку. Был человеком добрым, чувствительным и порядочным. На себе познав несправедливость, Федор Петрович никогда не причинял боли другим, глубоко понимал горе и обиды людей, проявлял мягкость. Вместе с тем в нем чувствовался какой-то внутренний надлом, потеря силы сопротивляемости. Постоянно срезал «острые углы», всячески избегал обострения отношений. Мне иногда думалось, что с таким командующим, как Стученко, члену военного совета следует быть более жестким и принципиальным.

Сама жизнь вооружила Федора Петровича мудростью, наделила интуицией и логикой мышления. Это позволяло ему глубоко видеть людей. Спокойно и доброжелательно, как бы размышляя вслух, высказывать интересные мысли и соображения. Офицеры и генералы округа, местные власти относились к Степченко с высоким уважением.

Давало себя знать подорванное здоровье Федора Петровича. Беспокоили сердце и легкие. Он боялся сквозняков. Летом, в жару, буквально истекая потом, плотно закрывал окна автомашины. Жаловался мне, что на учениях не поспевает в гору за более молодым Куркоткиным: мешает одышка. В 1970 году, перенеся обширный инфаркт, Степченко ушел в отставку.

С Федором Петровичем мы поддерживали не только служебные, но и дружеские отношения. В нем я видел старшего, внимательного и искреннего товарища. Наезжая в 70-е годы в Тбилиси, с радостью навещал Федора Петровича, приходилось бывать у него в госпитале. В апреле 1978 года он скончался.

Не могу не рассказать еще об одном интересном человеке, с которым свела меня служба в Закавказье. Генерал-лейтенант танковых войск Давид Абрамович Драгунский, дважды Герой Советского Союза, в 1964 году командовал 7-й армией в Армении. Спустя год получил назначение первым заместителем командующего войсками Закавказского военного округа. В 1969 году выбыл из округа в Москву на должность начальника высших офицерских курсов «Выстрел». Боевыми подвигами в Великую Отечественную войну, активным участием в работе еврейского антифашистского комитета в напряженные послевоенные годы, публикацией мемуаров, выступлением в средствах массовой информации Драгунский был известен не только в армии, но и в стране. Широкая известность Давида Абрамовича позволяет мне ограничиться краткими воспоминаниями о личных встречах с ним на протяжении пяти лет совместной работы.

Кто бывал в Ереване, не может не помнить воздвигнутый на привокзальной площади монумент герою армянского эпоса Давиду Сасунскому. Всадник с мечом на могучем коне символизирует собой многовековую борьбу армянского народа против поработителей. Местные товарищи говорили, что у армян есть два национальных героя – Давид Сасунский и Давид Драгунский. В этом полушутливом сопоставлении сходно звучащих фамилий проявлялся и знак человеческого уважения к самому Драгунскому.